Текст книги "Бенефис дьявола"

Автор книги: Дмитрий Чарков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Глеб продолжал плыть по волнам своей жизни, измеряя глубину своих соблазнов и сопоставляя их с той ценой, которую ему пришлось за них заплатить. «Я свободен?» – спрашивал он себя и не находил ответа.

22

Перед Прокопенко сидела пожилая женщина с тронутым морщинами лицом и седыми волосами, выбивавшимися из-под платка, повязанного на старческий манер. Было бы удивительно, однако, если б современные старушки носили банданы, подумал он, не сомневаясь при этом, что, если Бог даст, то еще застанет это зрелище на своём веку. Любовь Ильинична уже дожидалась его в коридоре в компании с одним из оперативников, когда он вернулся из «Парадайза».

– Неужели отыскали? – спросил он после приветствий.

– Ну вы же не сомневались, Игорь Анатольевич.

– Нет, конечно, но чтобы так скоро!

– Мы прошерстили все бани и сауны под гребенку в районе того сквера. Администраторы – кто в одну смену, кто в другую тогда дежурил, и вот с Любовью Ильиничной повезло.

Она теребила в руке скомканный платочек, то и дело прикладывая его к слезящимся глазам.

– Так вот, – рассказывала она, – тогда холодно еще было, помню, дверь ветром постоянно задувало, так что мне приходилось вставать и притворять её, чтоб не распахивало. Совсем закрыть нельзя, хозяйка ругается, говорит, клиентов не услышишь. А мне, вот представь: по семь ступенек вверх да вниз, пока пройдешь, так и дыхания уже нету.

– Да, представляю, вам сколько лет-то?

– Шестьдесят семь. Но я еще не старая! Вон Кузьмичу с соседнего подъезда на прошлой неделе восемьдесят два стукнуло, так он, паразит, еще бабкам под юбки заглядывает, бес старый.

– Дай Бог вам такой же прыти в восемьдесят два, Любовь Ильинична! И что дальше-то?

– Вот я и говорю: только успела затворить, на две ступеньки спустилась, а-н её опять… Обернулась, а там эти двое и стоят: один с бородой, чумазый весь – ну беспризорный, сразу видно, а второй такой молодой, худющий, в темных очках. Я еще подумала: больной, что ль.

– Но тот, с бородой – точно он на фотографии? – следователь придвинул к ней последний снимок Березина, полученный ими из колонии и хранящийся в деле.

– Да он, точно, он же потом побритый вышел, чистенький весь и в новой одежке, только с волосами на голове, а ни как на этом твоем снимке. Седой уже, поди.

– Хорошо, Любовь Ильинична. Вот они зашли. А почему вы их запомнили, столько времени-то прошло?

– Да потому и запомнила, что парочка-то необычная: один старый бомж, второй молодой шалопай, а потом еще и девка расфуфыренная заявилась.

Прокопенко переглянулся с оперативником. Вот оно, недостающее звено.

– Так-так, Любовь Ильинична, и что..?

– К нам обычно или сразу парами приходят, ну… или названивать начинают… подружек своих ищут, будто сразу не знали, зачем приехали – чай, в наше время помыться и дома можно… А эти сразу и говорят с порога: мать, мол, помыться нужно, да поговорить посидеть. Ну, я им, конечно, проходите, всё готово, пар хороший, венички… Взяли они у меня стаканы, да и заперлись там.

– А на какое время?

– На два часа, сразу молодой этот и оплатил.

– В котором часу это было?

– Около четырех, наверно, или пяти – не помню сейчас, а врать не буду. Но не шесть – это точно, потому что в шесть хозяйка за выручкой заезжает, а они и ушли-то до её приезда.

– Понятно, Любовь Ильинична, продолжайте, пожалуйста. Может, чайку вам налить?

– Да нет, спасибо, обпилась уже сегодня. Про что это я? А, ну и заперлись они в бане, а через некоторое время заходит эта краля… но не проститутка – это точно, я на них уже нагляделась. Эта была приличная, но не понравилась она мне. Взгляд такой – как у цыганки, и говорит медленно, будто жвачку жует, не понравилась она мне совсем.

Пока она говорила, Прокопенко набрал номер телефона туристического агентства «Парадайз» и попросил Светлану Домину.

– Извините, Любовь Ильинична, одну секундочку, – сказал он, прикрыв трубку ладонью. – Светлана? Добрый вечер, еще раз, это Прокопенко. У меня к вам такая просьба: вы не могли бы нам по факсу переслать какие-нибудь фотографии вашего друга и Камовой? Есть? Очень вам признателен, Светлана, спасибо, вот номер факса…

Он кивнул оперативнику, чтобы тот сходил в приемную и принял факс. Женщина продолжала между тем:

– На меня эдак зыркнула и говорит: «Тут мои друзья отдыхают, а мне им нужно пару слов сказать». Я её провела туда, значит, и оставила. Уж что они там втроем делали, я не знаю, но не долго – вывалились уже хорошенькие. Сама-то я сразу пошла подметать перед входом, а то хозяйка ругается, когда набросают окурков у двери, как будто урны рядом нету. А потом еще убираться после клиентов…

– Они что-нибудь оставили после себя?

– Да как обычно: грязную посуду и объедки, я их нашей дворовой собаке и скармливаю регулярно, она меня любит…

– Вот вы сказали – «вывалились». Пьяные, что ли?

– Да-а, как песня. Этот, беспризорный, хоть и помытый-побритый был, но на ногах вообще не стоял, его эти молодые так это… на себе почти волокли, а парень приговаривал: «Вот, Васька, нажрался, как кот мартовский, и на ногах не стоишь, а мне тебя тащить теперь», и в машину его, как мешок, засунули сзади.

– Они его под руки вели, что ли?

– Ну да, по обе стороны

– А ногами он хоть передвигал?

– Да не-е, так нажрался – это за час-то-полтора! – что даже ноги волочь не мог: я же говорю, они его прямо-таки тащили и ругали, на чем свет стоит. Эта краля ему: «Что ж ты, дядя, меру то не знаешь?» Да какой он ей дядя!

– А он в ответ, может, говорил или мычал что-нибудь?

– Да лыка не вязал: морду вниз, шапочка сверху черненькая такая… Погоди, может, он неживой был, а?

– А похож на неживого-то?

– Сперва-то я думала, что еле-еле тепленький, но свежий – после бани-то…

– А что за машина была, не помните?

– Да обычная, небольшая, черная вся, даже стекла черные.

– Номер, случайно, не запомнили?

– Номер? Погоди-ка, я, когда подметала вокруг, еще подумала про номер что-то… не помню, ей-Богу… что-то подумала, а что – сейчас уже всё, поздно, не вспомню.

– Если подумали – значит, что-то необычное было? Может, цифры все одинаковые были, или буквы?

– Может, может, но не помню, ты уж извини, не скажу.

– А раньше, или потом когда-нибудь, вы не встречали кого-нибудь из этих троих?

– Нет, к нам они больше не приходили, в мою смену точно не приходили, а я-то больше и не бываю нигде: на работу, в магазин и домой, иногда еще в поликлинику схожу, а так… – она махнула рукой, – нигде почти не бываю.

– А вы не слышали какого-нибудь необычного шума в бане? Может, хлопок какой-то?

– Не помню ничего необычного. Да и слух у меня уже не тот, что раньше – могла и не услышать.

В этот момент в кабинет вернулся оперативник с небольшим альбомом в руке. Прокопенко кивнул ему, и тот положил альбом перед Любовью Ильиничной на стол. Игорь Анатольевич знал, что, помимо разных изображений, в нем находились уже и фотографии Вероники Камовой и Глеба Бесчастного.

– Любовь Ильинична, вот тут у нас есть фотографии разных людей, и среди них, возможно, имеются и посетители вашего заведения в тот вечер, про который мы только что говорили. Вы сможете их узнать?

– Ну, не знаю, надо посмотреть.

В комнату вошли понятые – мужчина и женщина. В управе с этим никогда не было проблем, в коридорах обычно сновало множество народу. Любовь Ильинична, не обращая ни на кого внимания, достала из своей котомки старенькие очки и, надев их, раскрыла альбом. Прокопенко с напряженным вниманием смотрел на неё, пока его коллега тихо объяснял понятым суть и порядок процедуры. Женщина неторопливо листала альбом, страница за страницей. Один раз проронила, указав на кого-то пальцем: «Ну и рожа!», и перешла к следующему.

Следующим был снимок Камовой, переданный по факсу. Он был достаточно хорошего качества, вероятно, вырезанный из общего цифрового фото и распечатанный на принтере. Любовь Ильинична без колебаний указала на него:

– Это она была с ними.

– Вы уверены? – спросил Прокопенко.

– Конечно! Я же говорю, она приличная. Не то чтобы у нас один сброд бывает, вы не подумайте, но район, сами понимаете, не для богатых, – рассуждала она, перелистывая дальше страницы альбома, пока, наконец, не остановилась на еще одном снимке. – И этот, молодой – он приехал с беспризорным. Точно он, только здесь он покрупнее, а к нам приходил, так совсем тощий и глаза впалые, как у покойника; прости, Господи.

– Вы не перепутали? Досмотрите, пожалуйста, до конца: может, кто-то еще похожий будет.

Любовь Ильинична долистала альбом до конца, но больше никто не привлек её внимания. Пока оформлялись результаты опознания, Прокопенко поблагодарил Любовь Ильиничну, заверив её, что справку о нахождении в течение этого часа в их управлении он ей непременно выпишет, и их дежурная машина доставит её обратно на работу.

Когда все покинули кабинет, он налил себе кофе из термоса, стоявшего на подоконнике. По всему выходило, что убийство Березина было совершено в бане, а под руки Бесчастный с Камовой волокли к машине труп. Тот скверик был выбран, по-видимому, заранее: до туда доехать пять минут от бани, потом они, вероятно, выждали некоторое время, чтоб никого рядом не было, да и прислонили к дереву, вложив в руку оружие. Освидетельствование трупа показало, что к моменту его обнаружения он был мертв не более двух часов. Тогда они подумали, что все эти полтора-два часа Березин так и пролежал у дерева, пока на него не наткнулась пенсионерка с собачкой, но теперь в деле были показания свидетелей, согласно которым минимум три последних часа своей жизни Березин находился в компании Бесчастного и Камовой. Таким образом, причастность этих двух к его смерти была уже неоспорима.

Но кто нажал на курок?

Игорю Анатольевичу во что бы то ни стало нужно было увидеть Глеба Бесчастного и поговорить с его лечащим врачом.

***

Квартира, в которой жил Борис последние два года, находилась в одном из самых престижных спальных районов города и располагалась на двенадцатом этаже нового здания. От офиса компании, в которой работал брат, можно было доехать на троллейбусе за пятнадцать минут, а на машине – вообще за пять, и это было удобно. На первом этаже располагалась каморка консьержа, и Степан Петрович регулярно здоровался с Иваном, признавая за ним право находиться в этом доме для избранных.

Иван обосновался здесь сразу после приезда в город. Три месяца назад он заходил сюда однажды, чтобы только удостовериться, что Вероника забрала все свои вещи. Однако она попросила еще на неделю оставить у себя ключи, чтобы прибраться, и Иван не возражал, зная, что ключи потом можно будет взять у Натальи Николаевны, которая непременно проследит за тем, чтобы девушка их вернула. Не потому, что он тогда сомневался в отношении Вероники – ему было не до этого, – а просто для порядка. Сейчас всё ещё выглядело так, будто брат и не уходил вовсе: на полке фотография их семьи в рамке, сделанная четыре года назад; в шкафу его костюмы, рубашки, галстуки; на кухне – посуда, которой пользовался Борис; на полках – книги, журналы, газеты; в рабочем кабинете на массивном столе ожидал своего хозяина портативный компьютер. Иван собирался прибраться, рассортировать всё по кучкам, но руки так и не поднимались начать. Его собственные вещи так и лежали в чемодане на полу возле углового дивана в зале. В просторную спальню он практически не заглядывал, и та оставалась в сером полумраке из-за толстых портьер, задвинутых наглухо – он лишь однажды проветрил её и снова закрыл.

Иван прошел в кабинет брата. Здесь было всё просто: одну стену занимало широкое окно с видом на далекие сопки, другую – книжный шкаф от пола до потолка, заполненного всевозможными справочниками и учебной литературой по финансовому менеджменту, экономике, бухгалтерии, управлению персоналом; возле третьей стоял спортивный тренажер. Иван сел в кожаное кресло у стола посреди комнаты. Расположение было очень удобное: слева падал свет из окна, прямо была дверь, так что зал оставался в поле зрения, а за спиной – книги, к которым можно было удобно повернуться на вращающемся кресле. Он поднял крышку компьютера, непроизвольно сдвинув его слегка в сторону, и вдруг заметил краешек цветного снимка, выглянувшего из-под тонкого корпуса ноут-бука. Он вытащил его и с удивлением взглянул на фотографию – это был очень четкий снимок Бориса и Вероники, сидевших за небольшим столиком возле массивной колонны в ресторане. Девушка была занята изучением меню, а Борис смотрел куда-то в сторону, держа в руке пластиковую карточку. На его безымянном пальце было видно массивное кольцо с белым камнем – бриллиант, наверно, подумал Иван: брат на мелочи не разменивался. В правом нижнем углу крохотным красным вкраплением хорошо просматривалась дата и время снимка. Иван замер, почувствовав, как мурашки мелкой предательской дробью пронеслись по позвоночнику: на этой фотографии Борису до смерти оставалось всего несколько часов.

Он всматривался в его профиль, пытаясь различить следы предчувствия, или обеспокоенности, или еще чего-то, что могло бы указать на… на что? Иван не знал. Вот он, Борька, живой и здоровый, совсем не подозревающий, что вскоре произойдет. И напротив сидит его убийца – кукла Барби. В её лице – полное спокойствие и отчужденность, он занята выбором блюд для последнего ужина своего мужчины. Знала она уже тогда, чем ей предстоит заняться этой ночью? Конечно, знала – всё было спланировано заранее, холодно и жестоко. В её легкой улыбке не видно ни тени сомнения или тревоги: она грациозно сидит, гордо расправив плечи и подняв грудь. Как можно было подумать, что она способна на такое?

Иван положил снимок на крышку компьютера прямо перед собой. Очевидно, что фотография сюда могла попасть только от неё. А снимок сделал… тот, кого она хотела в итоге подставить. Зачем ему понадобилось его распечатывать? И почему фото оказалось здесь? Значит ли это, что этот парень бывал в этой квартире, или Вероника просто выложила фотографию и забыла про неё? Но зачем ей это понадобилось?

Он снова взял снимок и вгляделся в изображение Бориса. Среди вещей, которые ему выдали в морге, он помнил, находилась и вот эта пластиковая карточка, и тонкая золотая цепочка, и дорогие наручные часы, но… там не было кольца. И в протоколе описания места происшествия оно тоже не фигурировало – только этот снимок свидетельствовал о том, что у Бориса в ночь смерти оно было на пальце.

Крышка ноут-бука легко поддалась, после того как он нажал на углубление на торцевой металлической планке, отложив перед этим фотографию на стол. Иван подождал, пока машина загрузит все приложения и сделает запрос на пароль для входа в Windows. Так и получилось. Он автоматически набрал тот же пароль, который стоял на сетевом компьютере Бориса в офисе – дату рождения их матери – и операционная система приняла его, отобразив рабочий стол. Фоновой картинки не было: экран светился бледно-желтым цветом, на фоне которого по периметру расположились стандартные ярлычки папок. Он начал просматривать их одну за другой, подсознательно надеясь найти хоть что-нибудь, относящееся к его собственному расследованию. В папках хранились сканированные копии счетов, договоры, письма, различные фотографии деловых встреч, музыкальные сборники, но ничего, что могло бы документально подтвердить или опровергнуть мнение аудиторской комиссии относительно результатов работы компании за последнее полугодие. Иван откинулся на спинку кресла, мерно покачиваясь в нем, и повернулся к окну.

День близился к завершению. Солнце отбрасывало ярко-желтые лучи на возвышающиеся вдалеке сопки, и на их склонах видны были темные пятна – тени от облаков, как прогалины на весеннем снегу. Сами облака мелкими кучками, не спеша, тянулись по темно-голубому небу, покачиваясь от легкого ветерка, который совсем не приносил облегчения в этот жаркий летний день. Иван сообразил, что можно включить кондиционер, расположенный поверх окна, и, отыскав в одном из ящиков стола пульт дистанционного управления, установил среднюю мощность подачи прохлады в комнату. Кондиционер еле слышно заработал, и уже через минуту он ощутил, как спасительный холодный поток стал заполнять пространство вокруг него.

Экран компьютера моргнул и перешел в режим ожидания. Заставка показалась Ивану забавной: из маленькой точки по спирали образовывались ровные круги, которые монотонно кружили, образовывая воронку, уносящуюся вглубь плоского монитора. Стенки воронки начали медленно менять цвета, постепенно из белого превращаясь в бледно-голубой, затем в зеленоватый, розовый и дальше по всевозможной гамме оттенков, не задерживаясь в одном формате более трёх-четырёх секунд. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, глядя прямо в центр круговорота, и его мозг стал постепенно расслабляться, обволакивая сознание приятной тяжестью и дремотой. Ноги отяжелели, превратившись в стопудовые гири, руки безвольно повисли на кожаных подлокотниках, плечи обмякли, а веки упорно начали смыкаться; и как не силился он поначалу противостоять этому ощущению покоя, у него не было желания и воли к этому: Иван уплывал в состоянии полного отчуждения и невозмутимости, мозг был ясен и свеж, и пуст, как ни странно – ни одной мысли, даже чтобы оценить эту необъятную пустоту, которую можно было принять за отдохновение, а, по сути, олицетворявшую смерть.

Резкий, как ему показалось, перезвон телефонного звонка заставил его вздрогнуть. Он выпрямился в кресле, упершись локтями о подлокотники, и уперся стеклянным взглядом прямо перед собой, не видя ничего вокруг и не ощущая ни тепла, ни холода. Телефон продолжал упрямо звонить, и в его голове эти звуки отражались подобно эху в пустой пещере. Наконец он почувствовал, как чешется у него нос, и непроизвольным движением Иван дотянулся до него левой рукой, остервенело потирая возмутителя своего спокойствия, а правая метнулась к маленькому аппарату, стоявшему на углу стола, задев при этом краешек компьютера, отчего плавающая воронкой заставка моментально сменилась картинкой рабочего стола.

– Алло? – спросил он в трубку.

– Иван Сергеевич, простите, что опять беспокою вас, – услышал он знакомый голос следователя.

– Напротив, Игорь Анатольевич, я рад вашему звонку, – Иван потирал теперь свободной рукой виски, прогоняя остатки дремоты, – что-нибудь случилось?

– Мы нашли доказательства причастности Камовой к убийству Березина, и теперь формальное решение о взятии её под стражу будет издано уже завтра. Я сейчас собираюсь в психоневрологическую больницу, там как раз в ночную смену сегодня дежурит лечащий врач нашего пациента, и подумал, что, если вам нечем заняться в чужом городе, то, может, составите мне компанию, а по дороге и поговорим еще?

– Да, Игорь Анатольевич, я непременно присоединюсь к вам, к тому же и у меня тут кое-что… тоже обнаружилось.

– Вот и замечательно! Я заеду за вами ровно через тринадцать минут.

– Добро! Жду у подъезда, – он повесил трубку и встал из-за стола.

Сколько он дремал? Не больше минуты? А солнце, однако же, уже почти село.

Иван прошел в ванну, умылся и, зачесав назад начинающие редеть волосы, направился к выходу.

23

На этот раз после пробуждения он точно знал, что находится в комнате – пустой светлой комнате с матерчатыми стенами и белым потолком. Он не мог сориентироваться, было ли это утро или вечер, день или ночь, но теперь он точно знал, что он – Глеб Бесчастный, лежащий в этой комнате на металлической кровати, прикованный к ней толстыми кожаными ремнями. Всё говорило за то, что он находится в больнице – запах, чистота и тишина. Он попытался вспомнить, как попал сюда, но в памяти возникали лишь обрывки воспоминаний: небольшой садик, несколько деревьев, высокая стена позади них и верхние этажи его дома. Он помнил, что сидел за рулем шикарного автомобиля и смотрел на окна последнего этажа. Там был его дом, и там была опасность.

Но была ли?

Глеб повернул голову вправо, с силой зажмурив глаза – так, что перед его мысленным взором пронеслись огненные кометы. Он вдруг увидел себя сидящим на дереве в гуще зеленой листвы и напряженно всматривающимся вдаль – на этот дом, который почему-то был его домом, хотя сейчас он точно знал, что это не так. Внизу, под деревом, на котором он сидел, суетились какие-то люди, крепкие мужчины, и они были странно одеты: голубые рубашки без пуговиц и такие же штаны без ремней и ширинок. Они искали его, Глеба. Они были очень возбуждены и обеспокоены тем, что его нигде нет. Полиция? Нет, с чего бы здесь делать полиции, и отчего он об этом сейчас вдруг подумал?

Неожиданно он вспомнил маму и отца: они выплыли перед его внутренним взором, стоящие на пороге их квартиры, расстроенные его отъездом. «Мы будем к тебе приезжать!», говорила мама со слезами на глазах. Тут же была группа его… поддержки – только одеты они были так же, как и эти, под деревом, на котором он от них прятался. А он был так счастлив, что уезжает… в Америку.

Он уезжал в Америку, чтобы встретиться с Вероникой. Значит, Вероника в Америке, а он… здесь, в больнице. В Америке или в России? Но те парни под деревом говорили явно по-русски, в английском таких выражений еще не придумали даже изобретательные американцы. Значит, в России – ну, слава Богу, а то что ему делать в Америке? До Вероники ему было мало дела, это её проблемы. А и правда: какие у неё проблемы?

У неё же мужика убили – в «Паласе», как раз когда они там со Светиком ужинали, прямо в ту ночь… неделю назад, наверно. Или больше? Было холодно, он стоял на улице ночью, прячась от уличных фонарей в тени здания, и смотрел, как Вероника уезжала на милицейском УАЗе, а потом, пройдя к автостоянке за углом гостиницы, на своей машине поехал к ней домой. Зачем он к ней поперся – ночью, когда Света ждала его в их номере… и где он взял на этот номер деньги?!

А поехал он за ней потому… что она так сказала в то утро: «Приедешь ко мне ночью, после того как я отчалю с ментами от заднего двора, а я оплачу вам со Светкой номер в «Паласе», повеселитесь». Только сейчас он не мог понять и вспомнить, зачем ей всё это было нужно, и почему он повёлся. Ночью к Веронике – наверно, за тем и поехал, это же очевидно… только Сидорова-то убили… А он должен был уехать к родным в село – именно так она ему сказала утром, сейчас он это точно знал. И всё равно поехал к ней. Только вместо обещанного он увидел, как кто-то…он сам? – убивал Бориса. Где он это видел? Точно: это было на малюсеньком экране телефона, видеозапись, и Вероника спросила его: «Зачем ты его убил? Мы же и так договорились, что ты приедешь! Зачем тебе нужно было его убивать?» Но… он не убивал его, они весь вечер дурачились со Светой в гостиничном номере, он не мог быть там, внизу, в сауне…

Глеб почувствовал, что его голова начинает раскалываться, будто по ней со всех сторон наносили удары молотками, как по наковальне. Боль становилась невыносимой, и он застонал, мотая головой из стороны в сторону, пытаясь стряхнуть с себя эту боль, это напряжение и страх, который накатывал на его сознание волнами, принося из неизвестности смутные факты и нечеткие воспоминания, перемешанные с иллюзиями.

– Помогите!!! – закричал он, но его хрип потонул в мягкой обшивке пустой палаты, в которой он был один.

Неожиданно дверь распахнулась, и перед ним возник образ управляющего комплексом, в котором он купил квартиру… в Лос-Анджелесе. Опять какая-то путаница в голове: ведь он не в Америке! Рядом с головой – управляющего? – всплыли еще две головы: судя по всему, это были люди из иммиграционной службы, они и здесь его достали! Мало им было поезда в метро?

– Вы кто, что вам нужно? Дайте мне воды, или это камера пыток? – услышал Глеб собственный голос.

– О, дорогой мой, мы уже говорим по-русски, это прогресс! – сказал «управляющий» и, отойдя куда-то за его кровать, вернулся со стаканом воды в руке.

Глеб с жадностью, захлёбываясь, поглощал поднесенную к его пересохшим губам воду, стуча зубами о граненое стекло.

– Это нормальная реакция после седативного, – пояснил «управляющий» этим двоим, которые кивнули головами в знак понимания.

Глеб, осушив стакан, откинулся в изнеможении на жесткую подстилку.

Прокопенко смотрел на парня с запавшими глазами, одичавшего, со звериной жадностью лакающего из поднесенной ему миски, и ему становилось не по себе. Он с трудом мог узнать в нем того улыбающегося Глеба с фотографии, полученной сегодня по факсу. Вообще, это место наводило на размышления – тяжелые и мрачные, и Ивану, по всей видимости, пришли в голову такие же мысли. Он молча стоял, нервно переминаясь с ноги на ногу. Лечащий врач – кандидат медицинских наук Павел Семенович Боровиков – терпеливо и с одобрением смотрел на своего пациента.

– Вы знаете, Игорь Анатольевич, сегодня мы действительно чувствуем себя лучше: вот взгляните на его зрачки.

– Боюсь, мне это ничего не скажет, к сожалению, – ответил он.

– Ах, ну да, простите… я всё по привычке к студентам обращаюсь, скоро уже сам – того… – он с улыбкой покрутил указательным пальцем у своего виска.

– Это было бы неудивительно, – пробормотал Прокопенко.

– Да, понимаете ли, иногда приходится начинать мыслить категориями своих пациентов, чтобы добиться прогресса в лечении. Ну-с, резидент Глеб, как ваше самочувствие? – добавил Павел Семенович, заглядывая в глаза своему подопечному.

Молодой человек с неуверенностью смотрел на доктора. Потом выдавил из себя, с явным усилием:

– Где я?

– А где вы себя находите? – в ответ спросил Павел Семенович.

– Я… я не знаю.

– Замечательно! Ещё сегодня утром вы были уверены: значит, сон вам явно пошел на пользу. Кошмары не мучили?

– Нет… вроде. Кто вы?

– Я думал, вы знаете? – доктор смотрел на него выжидающе.

На лице Глеба отразилось сомнение:

– Управляющий… завхоз… нет, я ошибаюсь. Кто вы?

– Я врач, и зовут меня Павел Семенович.

Глеб прикрыл на мгновение глаза, потом снова спросил, глядя на Прокопенко и Сидорова:

– Это что, консилиум? Я серьезно болен?

Его взгляд остановился на Иване. Он несколько мгновений пристально вглядывался в его лицо, затем перевел взгляд на врача.

– Вашей жизни ничего не угрожает, – заверил его Павел Семенович, делая пометки в истории болезни. – Если бы сегодня днем вы не исчезли бесследно из нашего поля зрения, то, возможно, сейчас чувствовали себя более комфортно… в физическом смысле, конечно. Голова болит?

– Да, ужасно, от этого я, по-моему, и проснулся, – пожаловался Глеб.

– На самом деле это не так ужасно для вас, как на первый взгляд кажется.

– Вы уверены? А… Павел… Семенович, а что это за… больница?

– У вас возникли некоторые проблемы с памятью, мой друг, вы сами это осознаете?

– Пожалуй, да, осознаю.

– Вот мы и занимаемся вашей памятью, чтобы помочь вам выздороветь и вернуться домой. Какое последнее событие в своей жизни вы помните?

Молодой человек снова закрыл глаза. На его лбу появились складки.

Глеб понял, что эти двое – не врачи, и Павел Семенович не подтвердил и не опроверг его догадку. Но этот второй, повыше, явно напоминал ему кого-то. Он его где-то видел. То, что Павел Семенович – врач, Глеб не сомневался; но ему нужно было окончательно определиться для себя, в какой стране он находится. Тогда, возможно, ему легче будет вспомнить последнее событие в своей жизни. Может, это иммигранты взяли его на своё попечительство?

Он усилием воли попытался вызвать в памяти образы, связанные со своими воспоминаниями об иммигрантах, с которыми он, должно быть, не так давно встречался. Но само это понятие навело его мысленный взор на страничку в Интернете, посвященную русским в Лос-Анджелесе. И еще он увидел снующих по солнечному дворику людей, и точно таких же, но сидящих на скамейках или обедающих в столовой. Именно в столовой, а не в ресторане. Все они были совершенно разные и абсолютно в чем-то одинаковые одновременно – отщепенцы, без родины, без судьбы; ему не хотелось с ними общаться, потому что они были похожи на… сумасшедших.

Он подумал, что лучше всего задать прямой вопрос:

– Павел Семенович, я думаю, что… мои воспоминания зависят от того, в какой стране я сейчас… пребываю. Я не похож на сумасшедшего?

Он видел, как двое в костюмах переглянулись, а Павел Семенович задумчиво почесал свой нос, больше похожий на клюв.

– Вы помните, как уезжали из дома? – спросил доктор.

– Да, но очень путано, – ответил Глеб. – Меня смущает, что меня провожали те же самые люди, которых я видел… сегодня утром, под деревом, на котором я… – он сделал паузу, пытаясь вспомнить, зачем же на самом деле он забрался на дерево.

– Прятался? – подсказал Павел Семенович.

Эта версия показалась Глебу наиболее вероятной, и он утвердительно кивнул.

– От чего вы прятались?

Действительно, от чего он прятался на дереве, глядя на крышу своего – воображаемого? – дома.

Девушка! Здесь была замешана девушка и какой-то белый порошок.

– Мне кажется, – начал он, – что я испугался… наказания. Я сделал что-то не так… рассыпал лекарство.

– Да, Глеб, только вы еще хотели засыпать это лекарство в нос нашей медсестре Жене, – Павел Семенович улыбнулся.

– Я думал, что это героин, – вдруг выпалил Глеб, – и она сама просила меня, вот я ей и… дал.

– Она просила вас проглотить этот порошок при ней, если уж быть до конца точными. Это было перед ужином.

Глеб внезапно увидел себя, вначале с трудом поднимающегося с кровати, потом выходящего из палаты, а затем и бредущего по темному коридору. В большом зале была кушетка и девушка, спящая на ней – это была дежурная медсестра в общем зале отдыха. Он чуть не сел на неё в темноте, она проснулась, и потом они беседовали… Он вспомнил, что в нем неожиданно появилась откуда-то агрессия, и медсестра убежала. И он тоже убежал: в сад – вылез через приоткрытую форточку в туалете и спустился по водосточной трубе вниз, прихватив с собой зачем-то одеяло, которая она оставила на кушетке.

– Я сбежал в сад, с одеялом, – сказал он, – бродил там некоторое время, а когда заметил, что из… корпуса начали выходить люди, то залез на дерево.

– Вот и прекрасно, Глеб. Сейчас мы оставим вас, придет медсестра и даст вам лекарство от головной боли, а затем, я думаю, вы сможете уже пойти… сами… в свою палату. Вам нужно отдохнуть. Договорились?

Глеб рад был слышать, что его затекшие руки и ноги вскоре опять станут свободными, и молча кивнул.

Голова нестерпимо раскалывалась, и ему снова захотелось забыться.

Они вышли из палаты и направились в другое крыло, в кабинет дежурного врача.

– Что вы думаете, доктор, по поводу его состояния? – спросил Прокопенко.

– Что вам сказать? Восстановительный процесс может занять от нескольких недель до нескольких месяцев. Человеческая психика – очень хрупкий инструмент, с которым нужно обращаться весьма бережно. В его организме мы обнаружили остатки токсичных веществ…