Текст книги "Карл Великий"

Автор книги: Дитер Хэгерманн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 57 (всего у книги 58 страниц)

Текст, подчеркивает важность сохранения зданий и соответствующего инвентаря. Это касается обеспечения постельным бельем, сосудами из меди, свинца, железа и дерева, а также соответствующим инструментом, что немыслимо без существования мастерских. Необходимо также иметь в запасе военное снаряжение, о чем известно из приводившегося ранее послания Карла аббату Сен-Кентина. Этому указанию соответствует требование об обязательном присутствии на хозяйственных дворах различных ремесленников, главным образом кузнецов, без которых нельзя представить производство не только разных видов оружия, но и мельничных валов, лемехов и сошников плуга, топоров, секир и оковки для лопат. Далее, как и в отношении мастерских известного Сен-Галленского монастыря, указывается на необходимость иметь следующих ремесленников: ювелиры (золотых и серебряных дел мастера), сапожники, токари, плотники, мастера по производству щитов, а также хлебопеки, пивовары и еще знатоки по плетению рыболовных сетей.

И вновь автор возвращается к диким заповедным лесам («огороженным сырым местам, покрытым растительностью») и подводит к сложному переплетению приказа и повиновения, определяющих поведение егерей, сокольничих и прочих «охотников». На них налагается обязанность по приказу двора подготавливать как «государственный акт» охоту в лесных массивах коронных имений и организовывать ее проведение. Снова говорится о виноделии. В одном месте содержится категорический запрет выжимать виноград ногами. Можно предположить, что этим занимались женщины, равно как и прядильно-ткацкими работами, требовавшими особого старания. Если в первом случае в центре внимания оказывались вопросы гигиены, – то во втором – автор предписания обеспокоен вероятностью кражи ценных материалов.

Многие отдельные приказания адресованы судьям и другим сановникам, обязанным следить за тем, чтобы их крепостные не «слонялись» на рынках, что опять-таки является указанием на то, что сеньериальная власть и торговля тесно взаимосвязаны и якобы «замкнутое натуральное хозяйство» раннего средневековья является выдумкой более поздних исследований.

Король предписывает вести раздельный «бухгалтерский» учет, который фиксирует расходы королевского двора и прочие затраты. Отдельно учитываются излишки, о которых должно быть доведено до сведения двора. Такой вид учета включает в себя и общую инвентаризацию, которую можно продемонстрировать на примере ежегодной отчетности: «О том, как быки пасутся в стадах, как они вспахивают гуфы; какие повинности взимаются со свиней, какие штрафы налагаются за вероломство, какими суммами измеряются компенсации [судебные издержки!]… чем обернулась охота на дичь, происшедшая против нашей воли; каковы поступления в казну от общего взимания штрафов; сколь велики доходы от лесоводства и землепашества, от мостового и корабельного сбора; сколько получено от вольноотпущенных… от обмолота зерна на мельницах, от виноградарства, от указанных ремесленников, от кузнецов, от железных и свинцовых рудников [!]» – обо всем этом и многом другом хочет знать король еще до окончания года, то есть до Рождества, в упорядоченном и отдельном изложении. Видимо, речь идет о целенаправленной попытке до истечения календарного года получить определенное представление о доходах и расходах отдельных фискальных округов, чтобы на этой основе, может быть, составить «проект общегосударственного бюджета». Нам доподлинно неизвестно, привела ли эта попытка на'основе «малых шагов» к разработке глобального бюджета. Тем не менее налицо определенная тенденция к письменной фиксации и в сфере управления королевскими имениями, которая для нас почти исключительно связана с записью складных алтарей (Ре1урtycha) и кадастра крупных церковных землевладельцев.

В круг обязанностей управляющих входит забота о праведном образе жизни «семьи», которой, правда, не возбраняется обращаться с жалобой на управляющих к королевскому двору. Тем самым король сохраняет в своих руках оружие против влиятельной олигархии управляющих. Косвенно это имело отношение и к положению о том, что мызники рекрутируются из «mediocres», то есть «средних слоев», отличающихся «верностью».

В конце текста говорится о собственных потребностях короля и обеспечении его военных экспедиций. Так, упоминаются военные повозки, которые должны отвечать определенным требованиям, например водонепроницаемости. Провиант на одного воина включает в себя двенадцать шеффелей муки в сочетании с определенным количеством вина. Насыщенное деталями предписание в своей заключительной части подчеркивает уместность располагать и при дворе и в отрядах крепкими бочками. Бросается в глаза требование отстреливать волков. А в самом конце речь идет о списке целительных трав, овощей и деревьев, который в значительной мере отвечает климатическим особенностям Южной Галлии (или Италии).

Вместо социально-политических подходов по преодолению нередко случавшегося голода как массового бедствия с помощью экономических ресурсов монарха текст содержит существенные принципы обустройства хозяйственных дворов на основе самодостаточности, что одновременно обнажает важнейшие элементы и структуры комплексной системы хозяйства в королевстве. В экономической сфере даже это предписание соответствует наблюдавшемуся в последние годы правления Карла стремлению к «соrrectio» [123]123
  Исправление, улучшение (лат.).


[Закрыть] всех областей жизни.

Эти комплексы имений, сосредоточенные в соответствующих союзах или «министериях» под началом управляющих или «асtores», поначалу были призваны обеспечить основные потребности двора, например, при посещении расположенного по соседству пфальца или королевского имения с прилегающими к нему постройками, причем в соответствии с указанием короля, королевы или высших сановников. По этому же принципу осуществлялись приготовления к государственной охоте. Еще один вектор связи с резиденцией в Палатиуме определяется предписанием о пополнении королевских погребов винами, удовлетворительными по количеству и качеству, а также о предоставлении вола для употребления его в качестве пищи на месте или при дворе. Похожие предписания касались цен на продукты в период поста.

Помимо выполнения снабженческих функций, нацеленных на удовлетворение потребности двора на территории имений и вблизи последних, а также на обеспечение резиденции специальными сельскохозяйственными продуктами, эти поместья (вилики) в полной мере были интегрированы в «военную экономику» того времени. Речь шла о коневодстве, производстве необходимых для военных походов повозок, оружия и прочих видов военного снаряжения.

Наряду с конкретными требованиями обустройства и поставок текст подчеркивает обязательный характер конкретного вида «бухгалтерского» учета с фиксацией данных о доходах и расходах, с дифференцированными сведениями об их происхождении и тратах, с однозначными указаниями, сколько сельскохозяйственной продукции потрачено на собственные нужды, сколько продано и каковы излишки, чтобы таким образом дать королевскому двору представление о положении вещей и одновременно снабдить его инструментом контроля за происходящим. Указанная система отчетности содержит также данные о всякого рода процентах, отступных суммах, штрафах и судебных издержках, транзитных пошлинах и дорожных сборах, что в совокупности свидетельствует о якобы «суверенных» задачах управляющих и их фундаменте. Вопрос о том, что эта попытка создания фискальных, то есть государственных, имений, подкрепленных «письменной фиксацией» управления, увенчалась успехом, вызывает массу сомнений. Центробежные силы значительно превосходили тяготение ко двору. Непоследовательность политики преемника Карла – Людовика, особенно ближе к тридцатым годам IX столетия, в значительной мере способствовала тому, что королевские владения все больше отдалялись от двора в результате раздачи земли аристократам и церковным учреждениям. Эти утраты с сожалением отмечали современники происходившего в ту пору.

Тем не менее текст Сарitulare de villis ясно показывает, в какой мере королевство в своем экономическом обустройстве зависело от собственных имений и дворов, ибо без них оно столкнулось бы с острейшей нехваткой важнейших видов продовольствия. Как и окружавшая его знать, король тоже был, по сути дела, землевладельцем, живущим на доходы от своих сельскохозяйственных угодий. Лишь весьма немногими, выстроенными из камня и хорошо оборудованными пфальцами, а также охотничьими угодьями жизнь короля отличалась от жизни окружавшей его аристократии. А дополнительные и яркие краски особому королевскому статусу придавали, по-видимому, лишь торжественные коронации («хождение под корону»), имперские собрания, судебные заседания и государственная охота.

ИСКУССТВО УПРАВЛЕНИЯ НА РАННЕМ ЭТАПЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

Концентрация пфальцев и хозяйственных дворов между бассейнами рек Эна и Уаза (приток Сены) быстро привела к формированию так называемого королевского феодального сословного представительства на владениях династии Меровингов как главной опоры власти. На Мозеле, Маасе и в среднем течении Рейна таковой стали владения мажордомов, а также владения, полученные в порядке фамильного наследия.

Эти центры служили прежде всего местом пребывания и источником снабжения двора. Здесь же происходили многообразные военные действия.

Управление огромной империей, возникшей при Карле Великом и составлявшей более одного миллиона квадратных километров, осуществлялось главным образом через «систему помощи», которая лишь в отдельных случаях компенсировала отсутствие управления, построенного по принципу вертикальных компетенции и полномочий. Во главе этой системы стоял король (император) со своим двором и его внутренними структурами, состоящими из разных подструктур, которые, правда, по-разному могли быть задействованы, к примеру, во время военных походов или при выполнении соответствующих миссий от имени монарха, но у которых, строго говоря, отсутствовало продолжение «в низах». Впрочем, функции канцлера и гофмаршала в контексте средневекового управления укоренились настолько глубоко, что до сих пор во многом выражают высшее функциональное положение в исполнительной власти и в военной области.

По большей части архаично-наследственные формы королевского правления как руководящего начала для своих приверженцев в ходе военных походов и в мирное время, выполнявшие определенное защитное и правовое назначение, поразительно контрастировали с величием империи, с ее этническим и культурным многообразием и с вытекающими из этого задачами по управлению. Независимо от попыток дать наиболее точное определение понятия «централизованное управление» о таковом не может быть и речи, но с трансгосударственными единицами в виде герцогств как возможных промежуточных структур было покончено, что видно на примере Тассилона Баварского в 788 году. Хотя в Аквитании и Италии (на периметре империи Карла еще при его жизни) возникла «промежуточная власть» в лице обоих сыновей короля – Людовика и Пипина, их круг полномочий во всех существенных вопросах определялся волей стоявшего над ними монарха и отца. Именно по этой причине им так и не удалось трансформировать свое правление в крепкую инстанцию между «центром», то есть королевским дворцом, и регионами, которыми они имели право распоряжаться.

Карл по позднеантичному образцу вновь учредил почти всеобъемлющие митрополичьи округа, на которые, по крайней мере на франкских землях между Сеной и Маасом, в Нейстрии (Сена и Луара) и в Бургундии в 802 году, поначалу также в Баварии, в Зальцбурге, а потом одновременно в Кёльне и в Майнце, возложил постоянные административные задачи и, помимо традиционных управленческих функций, снабдил контрольными и руководящими полномочиями при устранении нарушений в системе правосудия, в военном призыве и при управлении фискальными имениями. Разделение империи на митрополии как ответственные инстанции в нижнем ярусе структуры, нечто вроде эрзаца светского герцогства, явно прослеживается в завещании Карла 811 года, а также в проведении региональных реформаторских соборов в 813 году.

Что касается уровня ниже митрополичьего, затрагивавшего функции духовного и светского управления, то начиная с девяностых годов VIII века королю удалось покончить с остатками «епископских республик» периода поздних Меровингов, которые сосредоточили в руках одной сверхвлиятельной семьи священ-нослужение и значительные полномочия в правосудии, взыскании налогов и управлении казенным имуществом, а также существенно обновить состав обладателей графского достоинства как институт королевского управления (например, в 791 году в Трире и в последний раз в Куре уже после 806 года). Графы, некогда связанные с галльскими «сivitates» [124]124
  Поселение (лат.).


[Закрыть], затем даже в саксонских округах к востоку от Рейна, обязаны были проявлять заботу о судебном управлении, воинском призыве и нередко об «общественном» строительстве укреплений, мостов, а также дорог. Довольно часто король возлагал на графа обязанности судьи в его административном районе. Их исполнение и продолжение изначального служения в значительной степени зависели от не совсем понятного нам соотношения сил между королевством и знатью региона, в котором очень непросто было разобраться. Поэтому обращенные к графам и их «ученикам» призывы и запреты носили главным образом апелляционный характер – должностное место, семейное владение и аристократическое самоосознание сливались в одно нерасторжимое целое почти «автохтонного» происхождения, к которому даже такой король, как Карл Великий, был вынужден с уважением относиться в собственных же интересах. Учрежденный институт королевских эмиссаров с обширными полномочиями также был бессилен что-либо изменить в сложившемся положении вещей.

О федеральных отношениях, которые породили целый слой «королевских вассалов» и вознесли их на высшую социальную ступень аристократической иерархии, говорилось уже неоднократно. Вместе с тем скрепляемая присягой на верность широкомасштабная аренда земли обладала институциональной способностью, которая через раздачу должностей (граф, епископ и аббат) могла привязать определенные круги аристократии к «верхам» на договорной основе (и тем самым обрести право обращения в суд), чтобы действовать уже как ферментативная субстанция в отношениях между королевством и аристократией.

Видимо, в противовес назначению на графские места, которые еще со времен Хлотаря II заполнялись из их будущих округов, Карлу, несмотря на иные канонические правила при заполнении епископских вакансий, удалось добиться немалых успехов в достижении поставленной цели – «пристроить» своих фаворитов. Причем не важно где – в Лионе, Орлеане, Трире или Кёльне. Это были сплошь его приверженцы, которые в значительной мере выражали взгляды монарха и помогали осуществлять его политическую линию. Трудностей с назначением именитых прелатов король старался избегать с помощью долговременных вакансий, позволявших ему использовать финансовые возможности богатых церковных владений.

В самые важные монастыри, особенно в королевские аббатства, которыми монарх распоряжался непосредственно, он назначал своих «придворных». Карл мог полностью рассчитывать на их верность и материальную поддержку. Так, после смерти влиятельного Фулрада Сен-Дени перешел под начало заведующего канцелярией Магинария, преемником которого стал лангобард Фардульф, предупредивший своего господина о заговоре Пипина Горбуна в 792 году. Сен-Мартин в Туре достался монаршему ментору Алкуину, преемником которого в 804 году, к скорби насельников монастыря, стал его земляк Фридугий, между прочим, тоже выходец из капеллы. Рихбот, автор известных анналов монастыря Лорш, а впоследствии аббат Метлаха и епископ Трирский, еще в 784 году из рук самого короля получил грамоту о вступлении в права настоятеля обители Лорш. Миссионерские центры в Фульде и Герсфельде пользовались наибольшим покровительством монарха, так же как Сен-Дени, место захоронения родителей Карла, Лорш, известнейший культурный центр, расположенный в среднем течении Рейна, включавший в себя огромную марку в Геппенгейме. Нельзя не упомянуть также привилегии, дарованные итальянским монастырям, и в первую очередь Монтекасси-но, плацдармам власти короля франков в Италии.

Наряду с графствами епископии и аббатства являлись своего рода хребтом королевского правления: они должны были реагировать на воинский призыв, предоставляя графу или королю собственных вассалов для военной службы, а также ежегодно являться к монарху с обильными дарами. Воинский призыв, правосудие и защита королевских владений как бы заполняли пробел в реформаторских капитуляриях последних лет жизни Карла в контексте стремления ко всеобщей «христианизации» общества.

Трансрегиональная концентрация правления, по-видимому, также подлежавшая контролю со стороны короля, осуществлялась под началом «промежуточной власти» и обширных митрополий с помощью префектов, которых называли еще герцогами, в Баварии, Испании, Сполето, в Бретани или Фриуле. Это было предвосхищение должности будущих так называемых маркграфов, военных командующих, полномочия которых простирались за пределы марки или нескольких (пограничных) графств. Самым известным префектом был Хруотланд – Роланд, герой названной в его честь песни. Он являлся военным властителем Бретани, а погиб в 778 году в ходе неудачного похода в Испании.

В общей сложности эти структуры отличались хрупкостью и уязвимостью.

Королевские эмиссары, выдвинувшись из высших слоев общества (митрополиты, епископы и графы), в политической сфере напоминали двуликого Януса, поскольку над ними довлели обязательства как перед монархом, так и собственными династическими интересами. Равным образом развивающаяся система феодальных отношений лишь в малой степени способствовала усилению королевской власти, так как и эти вассалы, подобно графам, епископам и аббатам, будучи чаще всего представителями землевладельческой аристократии, были подвержены центробежному порыву, напоминавшему им о владениях собственной фамилии. Удалось ли королевству выстроить «иерархию» аристократии (как недавно выразился Режин Ле Жан), подчинив аристократическую пирамиду собственным интересам? Ввиду ограниченности конкретных данных говорить об этом сложно, но подобное утверждение представляется более чем сомнительным. Дальнейшее существование горизонтальных связей в рамках этой лишь предполагаемой структуры никак не подкрепляет данный тезис.

Как бы ни ориентировался Карл на ветхозаветных царей Давида и Соломона, как бы ни стремился подражать позднеантич-ной концепции «О граде Божьем» святого Августина, как бы ни пытался привязать свое идеальное начало к легитимизму и утвердиться в духовном союзе с римским понтификом, искусство управления в его время, по сути, являлось искусством договариваться с влиятельными семьями, с аристократическими кланами империи, что обеспечивало своего рода политическую стабильность в интересах королевства. Церковь как «аристократический институт», подобно графскому достоинству, была поставлена на службу монарху. Условия заполнения вакансий обеспечивали правителю широкий маневр и создавали неограниченные возможности обоснования и укрепления лояльности, чтобы в итоге сплести целую сеть взаимопонимания и сотрудничества, которая на протяжении долгих десятилетий демонстрировала надежность управления и его стабильность.

По-видимому, в традиционном сотрудничестве политических элит, отраженном в политическом завещании 811 года и представленном одинаковым количеством соответственно архиепископов, епископов, аббатов и графов, Карл видел надежный фундамент своего правления, которое зиждется на легитимизме, а может быть, и императорском достоинстве.

Впрочем, этот баланс оказался недолговечным. Семейные распри, соперничество между аристократическими кланами, возросшее самосознание князей церкви и их стремление к власти очень скоро привели к эрозии королевского правления, заключительный этап которого характеризуется братоубийственной войной и «распадом» империи Карла.

КАРЛ – ВЕЛИКИЙ?

Правомерна постановка вопроса об историческом величии, ответ на который предыдущим поколениям представлялся более простым делом. Наш век с непрекращающимися войнами, разрушениями, массовыми убийствами и изгнаниями людей с насиженных мест уже не может больше взирать на проблему исторического величия непредвзятым взглядом. Если мы можем руководствоваться тем, что «величие есть то, чем не являемся мы сами», то неизбежен вывод об утрате нами общеобязательных критериев «величия», представлявшихся вполне естественными буржуазному веку и его историкам. Величие связывали прежде всего с властью, сумятицей боя и экспансией. Если отмечалось не только откровенное «стремление к власти» или, говоря более конкретным языком, к созданию «властного государства», но и, кроме того, обращенность монарха к культуре, будь то архитектура, садоводство, литература, философия или даже музыка, то обозначение «ярчайшее величие» вполне можно считать оправданным. О проявлении подобного величия в минувшие времена можно говорить не только в связи с Александром Македонским или императором Оттоном I, но и с прусским королем Фридрихом II или русским царем-реформатором Петром Великим. Такой разговор об исторических персонажах позволяет отбросить черные тона, вывести за скобки страдания собственных и иных народов. «Величия» как абсолютной и обязательной категории человеческого существования не бывает. «Величие» – это неизменно ценностное суждение, обусловленное эпохой, причем почти исключительно в контексте соотносимых политических понятий. Кто посмел бы в противовес этим рассуждениям отказать в «величии», например, Микеланджело или Бетховену в соответствующих сферах духовной деятельности?

Что касается Карла, уже вскоре после кончины многообразие его личности породило феномен «исторического» величия, которое в конце IX века стало фоном для оценки его преемников. Императорский эпитет «magnus» поначалу соединяется с его титулом, затем с именем, продолжая жить в словосочетаниях Сharlemagne и Саrlomagno, что представляло собой, по-видимому, своеобразное слияние имени и ценностного суждения. Памятник, воздвигнутый биографом Эйнхардом монарху, превращается в несравнимый образ из недостижимой дали, становится легендой и мифом.

Миф, ставший одновременно историческим конструктом, вплоть до нашего времени созидали многие поколения. В XII веке он породил основателя французской нации и почти одновременно подарил имперского святого эпохи средневековья. С Карлом постоянно ассоциировались военная удача и территориальные приобретения, в том числе и «включение» Саксонии в состав сначала «восточнофранкской», а затем как региона трехчастной «Священной империи»; В эпоху расцвета средневековья и его заката правитель Карл напоминал о себе в преимущественно сфальсифицированных грамотах, вымышленных уставах и придуманных законоположениях, а также в виде Роланда из дерева и камня [125]125
  Скульптура на площадях старых городов Северной Германии.


[Закрыть] как символ свободы и права суда. Еще Эйнхард в биографии монарха посвящает много места заботе Карла о праве и правосудии.

Именно фризы примерно в 1100 году первыми в своих «кёрах» ссылались на Карла Великого. В эпоху расцвета средневековья мифология породила бездну всяких подделок и фальсификаций духовного наследия «отца Европы». Из 264 грамот, приписываемых Карлу, не менее 104 следует считать подложными. Подобным же образом имя Карла связывали с многочисленными культовыми предметами, оружием, прядильными и ткацкими изделиями. Они тоже в основном имеют более позднее происхождение, будучи выражением пиетета к Карлу Великому и ретроспективного осмысления якобы «золотого» века. Правление Карла потомкам казалось проявлением непререкаемой законности, которая в итоге была обязана соответствию его правления божественному правопорядку. В этом правлении видели всеобщее стремление к правопорядку и спокойствию.

Встает вопрос: а соответствует ли это сплошь позитивное представление потомков облику Карла как исторического персонажа? Разумеется, Карл и его действия не были идеальными. Хотя войны, в ходе которых случались грабежи, казни и депортации, были характерны для его века и считались не только в то время допустимым политическим средством, все же некоторые действия, к примеру, казнь, вошедшая в учебники истории под названием «Верденская резня на реке Аллер» (несмотря на то что называемое число казненных – 4500 человек – явно завышено), как необходимая мера наказания смутьянов явно за гранью разумного. Или то, как монарх обошелся с семьей Тассилона, лишив всех прав и состояния ни в чем не повинных детей и супругу и заточив их в монастыри, при всей серьезности политических последствий этого шага было очевидным перебором. Однако было бы логично и здесь вспомнить умное замечание Мишеля де Монтеня из его второй книги «Опытов»: «Так что прежде чем давать оценку отдельному поступку, необходимо оценить сопутствующие обстоятельства и человека, его совершившего, в целом».

В военной сфере для политической линии Карла были характерны прежде всего осмотрительность, готовность прислушаться к советам других, осторожность и мысли о будущем. Спонтанность при отправлении в поход без достаточной информации и без стратегического плана действия, подтолкнувшая монарха в 778 году на испанскую авантюру, в результате которой был уничтожен его военный обоз в Пиренеях, а сам король и его королевство оказались в более чем сложном положении, больше не повторялась. Когда Карл действовал быстро и целеустремленно, особенно при столкновениях с саксами, его решения поражали продуманностью и уверенностью в своей правоте. Карл тщательнейшим образом взвешивал детали экспедиции против аваров в 794 году. Продвижение двумя колоннами по обоим берегам Дуная и поддержка силами корабельного конвоя со стороны реки с самого начала свели до минимума риск для войска на неизвестной для него местности.

Но не только в военной области обращает на себя внимание спокойный и рассудительный образ действия правителя. Это проявляется также в его реакции на происшедшее с папой Львом III. Тщательные расследования в Падерборне и Риме запустили процедуру реституции. Она продолжалась до тех пор, пока «добровольная» очистительная присяга папы накануне рождественских праздников в присутствии монарха не позволила выступить с юридическим осуждением заговорщиков некоторое время спустя после обретения Карлом императорского достоинства.

Политическое завещание 806 года показывает сбалансированность трехчастного раздела империи между его сыновьями на основе сформировавшихся за четверть века Аквитании и Италии, а также расширенных и приумноженных земель франков, включая обязательства по совместной защите собора Святого апостола Петра в Риме. Проницательный государственный деятель, Карл с помощью соответствующих предписаний старается избежать ожидаемых внутри– и внешнеполитических трудностей, возникавших в возглавляемых обоими братьями сообществах. Осмотрительность была характерна и для монарших действий по «соггесНо» общества во имя сохранения и укрепления разумных привычек и правовых обычаев. Отношения Карла с мирской и церковной знатью, согласно всем правилам, отличались рассудительностью, готовностью к компромиссам, расположенностью к примирению и повторному сближению.

Конечно, в Карле «сгущается» история, а согласно другому толкованию, в нем соединяются созвучные тенденции того века. Скорее всего Карл сам их определил: экспансия его империи, от которой берут начало современные Франция, Германия и Италия; создание на основе единой валюты обширного экономического пространства; «всемирные» контакты через Средиземное море с Багдадом, Иерусалимом и Византией; расширение ойкумены и прочный союз с папством, похожая на римскую литургия и реформа «образования» с опорой на лучшие умы того времени; обновление и исправление, превращение разговорной и письменной постклассической латыни во франкский язык формирующегося «латинского» Запада.

Упрочение обновленной империи Запада в эпоху раннего средневековья, а также впечатляющие «усилия по умиротворению» на заключительном этапе правления Карла еще при его жизни снискали ему звание «отца Европы», позволившее именовать его маяком континента.

Сохранилось не так уж много материальных свидетельств существования Карла: грамоты, печати, монеты, несколько редких бесценных рукописей и, разумеется, прежде всего останки короля, сохраняемые в соборе Богоматери в Ахене, хранилище памяти монарха. Действительно, нет необходимости в этих осязаемых и видимых свидетельствах: «Ведь со временем великие люди освобождаются от спорности оценок, от ненависти со стороны тех, кому они причиняли страдания; на этом фоне может происходить их идеализация, что и произошло с Карлом Великим, ставшим героем, князем и святым» (Якоб Бурхард).

Все, связанное с жизнью и деятельностью монарха, составной частью входит в историю нашего континента – Европы, у истоков которой стоял Карл Великий.