Текст книги "Карл Великий"

Автор книги: Дитер Хэгерманн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 58 страниц)

Тогда преемник апостола Петра избавился от «сцепления» с императорской властью, а функция избрания папы перешла к формирующейся коллегии кардиналов. Подобно тому как духовенство и римляне в качестве «избирателей» папы были вынуждены подчиниться определенной процедуре, которую предусматривала контролирующая императорская инстанция, так и Рорulus Romanorum [72]72
  Римский народ (лат.)


[Закрыть], по-видимому, был обязан приносить клятву верности. Папа Лев в своем сообщении об избрании призвал короля направить эмиссара для принятия присяги верности Карлу. Однако источники по этому поводу безмолвствуют, ибо в книге папств хронологически построенное изложение жития Льва обрывается рассказом о судьбе заговорщиков 799 года, хотя этот папа скончался лишь в 816 году после действительно продолжительного понтификата. Однако история папства после 799 года посвящена сплошь строительным проектам и папским богоугодным заведениям в Риме и вокруг него. Преемник Льва III Стефан IV (V) после возведения в любом случае обеспечивал присягу римлян на верность наследнику Карла – Людовику Благочестивому.

Судя по всему, Карл проявлял исключительную сдержанность в использовании административных мер по отношению к Вечному городу и патримонию апостола Петра. Если Лев III после 808 года сетует на вмешательства монарших эмиссаров на территории церквей и тем самым идет по стопам своего предшественника, часто жаловавшегося на это королю, то прежде всего указывает на ошибочность и противозаконность этого вмешательства, которое перечеркивает его собственные административные привилегии и предписания, и просит Карла о помощи: «Мы уповаем на милосердие Божье, чтобы в период вашего правления церковь Божия жила спокойной и мирной жизнью».

Вначале Карл направился в Сполето, герцог которого Винигиз в те судьбоносные дни поспешил на помощь папе со своими отрядами, то есть в сторону враждебно настроенного к нему Беневенто, который к тому времени безуспешно пытались атаковать отряды Пипина.

Источники того времени зарегистрировали мощное землетрясение, которое с 30 апреля по 1 мая затронуло всю Италию, сопровождаясь горными обвалами, накрывшими целые города. Серьезно пострадал и собор Святого Петра в Риме, рухнула крыша вместе с балками перекрытия. По свидетельству книги папств, Лев III затем восстановил храм, в котором находилась гробница апостола Петра и который предстал в еще более величественном виде. По другую сторону Альп колебания почвы также ощущались, причем на обоих берегах Рейна. Кроме того, мягкая зима вызвала вспышку эпидемии болезни, напоминавшей чуму. Мало того, за подобными природными катаклизмами обычно следовал голод как массовое бедствие для населения.

Невзирая на разбушевавшуюся стихию, император отправился в старый город экзархата Равенну. Только здесь, в бывшем центре византийского господства в Адриатике, Карл и его канцелярия, видимо, в местных литературных свидетельствах обнаружили ту самую счастливую формулу Romanum gubernans imperium [73]73
  Управление Римской империей (лат.).


[Закрыть] как руководящий принцип Римской империи. Эта формула, с одной стороны, признавала роль Вечного города, а с другой – допускала создание империи, вместе с тем отказывая римлянам в статусе «населения государства». Некогда византийская провинция в Италии, Равенна под руководством архиепископа неизменно кичилась своей автономией и еще при жизни Адриана I отвергла вмешательство наместника святого Петра. Под прикрытием короля франков и его эмиссаров архиепископ игнорировал папские домогательства или учитывал их в весьма ограниченной степени.

В Равенне несколькими годами-ранее Карл, очевидно, совершенствовал художественный вкус на образцах позднеантично-византийского зодчества, которое до сих пор поражает воображение неповторимостью и богатым содержанием. В конце концов монарх попросил своего заботливого друга, папу Адриана I, позволить переправить через Альпы мозаичные панно и мраморные колонны из бывшего экзаршего дворца. Эйнхард также свидетельствует, что для возведения церкви Божией Матери в Ахене Карл доставил такого рода трофеи из Рима и Равенны, поскольку не мог получить их в другом месте. При этом Карл явно забросил старую императорскую резиденцию в Трире, у которой, согласно более позднему преданию, также были позаимствованы античные фрагменты зодчества для «Нового Рима».

Все говорит за то, что образец для храма своей резиденции в Ахене Карл видел в позднеклассической Равенне и тем самым в художественном воздействии эпохи Юстиниана, которой своеобразно следовали и специфику которой творчески усваивали монарх и его зодчие. Нередко даже специалист не в состоянии решить, являются ли дошедшие до нас фрагменты колонн, пилястров, капителей, а также мозаичных панно античными образцами или ремесленнически совершенными имитациями эпохи Каролингов. Еще будучи королем, Карл, размышляя о проекте своего храма в Ахене, не отдавал предпочтения ни архитектуре в форме базилики римского происхождения, ни строениям с частями, расположенными симметрично по отношению к центру, в стиле Сан-Стефано-Ротондо, которые Адриан I снабдил опорными конструкциями. Вероятнее всего, Карл склонялся к тому, чтобы остановиться на великолепном образце зодчества Сан-Витале в Равенне. При возведении этого двустворчатого, восьмиугольного строения с эмпорами, в свою очередь, была взята за образец церковь Сергия и Вакха в Константинополе. Однако по другую сторону Альп проект и его конструктивное осуществление были изменены. Восьмиугольник во внутренней части вместе с эмпорами определяет центральное пространство, которое вовне открывается в двойной восьмиугольник. Талант зодчего и его заказчика проявляется в многообразной адаптации византийских образцов во имя отыскания собственного оригинального решения. Если Карл оказался никем не превзойденным в своей верности Риму и почитании апостола Петра, исходя из трезво воспринятых собственных политических интересов, в литургии, церковном песнопении и в церковном праве он следовал принципиально римским моделям, то в своем самом главном архитектурном проекте Карл отдал предпочтение византийским образцам. Такой подход позволяет взглянуть на Ахен как на «будущий Рим» так называемого Падерборнского эпоса и на содержание Западной Римской империи, которая ориентировалась на империю, расположенную на Босфоре. А на что же еще?

По свидетельству хрониста Агнелла из Равенны, правда, составившего записки десятилетия спустя после эпохи Карла, при своем последнем визите в город экзарха монарх велел отправить в Ахен позолоченную статую кавалериста, созданную еще в конце V века. Статуя изображала короля остготов Теодориха с копьем в правой и щитом в левой руке. «Как некоторые утверждают», это произведение искусства возникло по воле жителей Равенны и из любви к «императору» Зенону. А Теодорих распорядился нанести на статую свое имя. Фактически же Зенон был императором, который в 484 году обеспечил Теодориху власть над Италией, – однако при условии императорской прерогативы. И огромный мавзолей известного остгота, вошедшего под именем Дитриха Бернского в «германский» героический эпос, по-видимому, произвел на Карла соответствующее впечатление. Он, может быть, даже помог франку представить себе собственное господство над Апеннинским полуостровом, что, наверное, побудило его, по мнению Эйнхарда, собрать «варварские и древние песни, прославлявшие дела и победы старых королей», которые впоследствии Людовик Благочестивый из-за своей духовной ограниченности велел уничтожить.

Толчком к перемещению статуи Теодориха стала, по-видимому, не только политическая память об отошедшем в иной мир герое, но и то обстоятельство, что для современников воспоминанием о первом христианском императоре Константине служит сегодня на Капитолийском холме в Риме копия статуи Марка Аврелия на коне, во времена Карла возвышавшаяся перед Латеранским дворцом. Десятилетия спустя Валафрид Страбон написал об остготе, арианине и, стало быть, еретике, статуя которого была установлена в Ахене, злобное стихотворение. Из-за отсутствия надежных исторических сведений ученые до сих пор спорят о месторасположении статуи в округе ахенского пфальца.

Перед тем как покинуть Равенну в конце мая, Карл участвовал в судебном заседании неподалеку от Болоньи, на котором рассматривалось судебное дело. Епископу этого города противо-!стоял его старый наперсник– аббат Ансельм из Нонатулы.

Предметом спора была принадлежность крестильни. Решающую роль сыграло доказательство, что лангобардский король Айстульф совершил в свое время дарение, предопределившее судеб-,ный успех монастыря.

Это дошедший до нас оригинал грамоты Карла, составленной рукой канцелярского писаря Генезия. В ней франко-лангобардский королевский титул соседствует с равеннской формулой «Romanum gubernans imperium» и с императорским титулом; впервые обозначен год императорского правления. Этот письменный документ имеет значение еще и потому, что следую– щая, безусловно подлинная грамота Карла о предоставлении привилегий монастырю Герсфельд датирована лишь сентябрем 802 года. То есть объем документации, в которой обозначен официальный титул после принятия императорского достоинства, крайне ограничен.

ПОДАРОК ИЗ БАГДАДА: СЛОН АБУ-ЛЬ-АББАС

Следующей важной целью после возвращения императора в северные регионы империи стала Павия, столица Ломбардии и Италийского королевства. Сообщение о майском пребывании в Павии имперские хроники перемежают всего несколькими строками, содержащими вести с Востока: ожидают прибытия слона из Багдада. По-видимому, этот подарок для правителя Запада символизировал существенный рост его престижа. Во время визита в Павию императору становится известно, что к нему направляется целая миссия халифа Харуна ар-Рашида. Между Ив-реей и Верчелли, неподалеку от перехода через Альпы вблизи перевала Большой Сен-Бернар и совсем рядом с морским побережьем состоялась встреча Карла с посланцами далекого Востока. Согласно источникам, это был «перс», то есть прибывший из Багдада, и «один африканец» с североафриканского побережья вблизи современного Туниса.

Эмиссары изложили императору то, что нам уже известно из истории чудес Тревизо. Речь шла о смерти предположительно в Багдаде эмиссаров, отправленных примерно четыре года назад

Карлом на Восток. Прибывшие в Иерусалим паломники, посланные графом Тревизо с поручением привезти господину мощи из святых мест и согласно договоренности ожидавшие возвращения

королевских эмиссаров в Иерусалим, в итоге были вынуждены одни возвращаться домой. Так, по сведению одного человека с Востока, толмач-иудей Исаак, единственный вынесший все тяготы путешествия в Багдад, нагруженный подарками (с долгожданным слоном в обозе), проследовал через Африку прямо к цели – к королевскому двору. Тем не менее Карл направил своего главного канцлера Эрканбальда на Лигурийское побережье с приказом обеспечить транспортировку по воде слона и остальных членов делегации из Африки в Италию.

В конце концов Исаак 20 октября 802 года доставил экзотическое животное вместе с подарками халифа в Ахен. Это было блестящее достижение с точки зрения технического исполнения! Очередная задержка объяснялась тем, что слон Абу-ль-Аббас, названный так в честь основателя правящей династии аббасидов, из-за суровой зимы никак не мог преодолеть Альпы. Хотя Исаак еще год назад со своим ценным грузом ступил на берег в Порто Венере. Он явно не обладал ростом и мужеством Ганнибала, когда-то на слонах преодолевшего заснеженные альпийские перевалы. В случае утраты дара ему наверняка бы не поздоровилось. Эйнхард с особым почтением пишет о великодушном даре халифа, ставя нас в известность о том, что Харун ар-Рашид «предпочитал благосклонность Карла дружескому союзу со всеми прочими королями и князьями, высоко ценя его авторитет и великодушие».

Предположительно в 802 году еще одна миссия, скорее всего в сопровождении «перса», отправилась в Багдад и через Италию вернулась домой. Эти относительно достоверные примеры контактов Востока и Запада показывают, что, принимая во внимание трудность маршрутов и длительность путешествий, международная торговля через Ближний Восток, Африку и Средиземноморье имела сугубо ограниченное значение. Данный торговый путь обеспечивал крайне малочисленную элиту высококачественными продуктами, пряностями, шелковыми тканями, изделиями из стекла, драгоценными камнями, а также служил удовлетворению церковных потребностей, чему ни в коей мере не создавали помех мусульмане. Конечно, подобная торговля не дает надежного представления об общей экономической конъюнктуре того времени. Однако представляет интерес тот факт, что важную роль в посредничестве между Востоком и Западом играли евреи. Будучи поставщиками монаршего двора и поэтому обладая привилегиями, главным образом во времена Людовика Благочестивого, они вызвали к себе ярко выраженную неприязнь ортодоксальных кругов, группировавшихся вокруг архиепископа Агобарда Лионского.

Еще в Павии до монарха дошла весть об очередных внешнеполитических успехах, а именно о завоевании и покорении Барселоны, для чего потребовалась еще одна экспедиция из Аквитании, хотя губернатор города в 797 году самолично объявил в Ахе-не о подчинении Барселоны королю франков. Присоединение Барселоны явилось важным стратегическим приобретением на границе с эмиратом. Оно положило конец грабительским походам арабов на территориях между Пиренеями и рекой Эбро. Согласно хорошо информированным хроникам аквитанского монастыря Муассак, Карл хоть и поручил сыну Людовику возглавить эту экспедицию, однако послал ему на подмогу опытного в военных делах старшего сына, Карла. Но когда тот прибыл в Лион, была получена весть, что военная цель уже достигнута, поэтому ему пришлось вернуться.

Когда более двух десятилетий спустя поэт Эрмольд Нигеллий, находясь в ссылке и удостоившись особой милости императора, славит роль Людовика в этом военном походе, напрашивается скептический вывод, тем более один из биографов Людовика, так называемый Астроном, намекает на совершенно противоположную оценку. Он сообщает, что король Людовик, прибывший на место лишь после падения Барселоны, как бы официально принял капитуляцию города. Советники Людовика явно опасались за жизнь короля. При этом сыновья короля, как и их сверстники из аристократических кругов, знали толк в военном деле. Карл юный и Пипин считались отличными военачальниками, которым подчинялись вполне самостоятельные контингенты. Людовик тоже командовал отрядом, стоявшим в резерве в Руссийоне, в то время как Вильгельм Тулузский, известный под именем Виллехальм Вольфрам, прикрывал фланг от войск эмирата, а граф Ротстагу Геронский возглавлял осаду. Хотя Людовик в один из воскресных дней торжественно вступил в Барселону и испил чашу победы, сам глава города, однако, был передан в руки императора. Монарх всегда ощущал себя хозяином положения, в то время как его сыновья в подлинном смысле слова (по удачному выражению Бригитты Кастен) оставались носителями «посреднической власти» и одновременно представителями отца.

Со взятием Барселоны наступил кратковременный период успокоения страстей. В качестве оккупационных сил в городе расположились вестготские войска. Тем не менее еще при жизни Карла военные действия вспыхнули вновь.

После Павии королю Пипину в его не очень продуктивной борьбе с Беневенто тоже улыбнулась маленькая победа: ему удалось вырвать приграничный город Чьети из-под влияния противника, а его префекта взять в плен. Он, как и доставленный к Карлу городской голова из Барселоны, был отправлен монархом в ссылку. Это «византийская» форма наказания – менее жестокая, чем казнь. Такой участи «удостаивались» прежде всего политические оппоненты. На практике же это чаще всего означало заточение в монастырь.

«ИМПЕРСКАЯ ВНУТРЕННЯЯ ПОЛИТИКА» И ПРОГРАММНЫЙ КАПИТУЛЯРИЙ 802 ГОДА

Официозные анналы тех лет, посвященные внешнеполитическим прорывам и успехам монарха, как правило, обходят стороной важную главу – внутреннюю политику, которую из года в год нехотя освещали хронисты. Однако эта сфера все больше выдвигается на первый план еще до окончания войн с саксами в 804–805 годах. Она оказывает глубокое воздействие на концептуальные принципы Карла, выливающиеся в структурную политику по отношению ко всей империи. Бурно пульсирующие источники «имперского времени» насквозь проникнуты этой обращенностью «вовнутрь», начавшейся уже в 789 году, после свержения Тассилона Баварского, с разработки программы внутриполитических реформ и ее изложения в Аdmonitio generalis («Всеобщее увещание»).

Этот новый подход проявился сначала в 801 году, потом в 802-м в важных капитуляриях по проблемам реформ, которые, будучи обращенными «вовнутрь», одновременно раскрывают общую проблематику империи франков и ее хрупких властных структур. В программном отношении ориентиром для Карла служили ветхозаветные цари и их стиль правления – прежде всего Осия, Давид и Соломон. Он руководствовался основными идеями христианского общества Августина и принципами полноты власти римских цезарей, титул которых Карл возродил для Запада в своем лице. Император стремился превратить христианскую империю в царство мира и согласия, чтобы в будущем ответить пред Богом за свои деяния. Предпринятая попытка превратить анархическое, точнее сказать, полуанархическое общество в цивилизованное, на базе принципов веры и права, – именно в этом суть величия Карла, а не в чисто механическом соединении объединенных общей религией в составе одного королевства территорий на манер античных и современных диктатур. Направленность на обязательные к исполнению правовые нормы и христианскую этику главным образом во имя защиты слабых, вдов, сирот, немощных в качестве движущей силы монаршей деятельности запечатлелась в памяти средневековья и потомков, а когда грянули темные дни последующей эпохи, Карл предстал настоящим маяком, достойным подражания правителем. Что же касается рассуждений об изначальной амбициозной нацеленности общества на его Ренессанс, то это имеет уже второстепенное значение.

Один из лучших знатоков изучаемой эпохи, Франсуа Луи Ганс-хоф, констатировал «распад» (разложение) на заключительном этапе существования империи Карла и, несомненно, правильно описал и точно проанализировал симптомы глобального отката с реформаторских позиций. Все так, только вот отмеченному «распаду» (процессу, противоположному интеграции) не предшествовала интеграция, концентрация государственных средств, которые могли бы дезинтегрироваться на заключительном этапе правления. Дело в том, что первые импульсы, которые могли бы обеспечить новорожденную империю франков общепризнанными нормами жизни и создать необходимые для этого основы административных и правовых структур в государственной и церковной сферах, так и не вышли за рамки осторожного зондирования. Называя вещи своими именами, следует констатировать, эти усилия не увенчались успехом. Но эту неудачу надо оценивать не с позиции бюрократически управляемого современного государства, а исключительно в контексте реальных возможностей той эпохи, то есть VIII–IX веков. Между прочим, именно таким был подход вызывающих сегодня улыбку представителей школы историзма и его наиболее яркого исследователя Леопольда фон Ранке.

В своей биографии Эйнхард модифицирует и перефразирует раздел из биографии Августа, написанной Светонием, параллельно принявшего звание Роntifex maximus и окунувшегося в новый, обращенный вовнутрь вид деятельности. Биограф Карла связывает свой подход с принятием императорского достоинства и указывает на реформы Карла в правовой сфере. Соответственно император уделил основное внимание правам франков и их совершенствованию. У народа есть две отличные друг от друга разновидности прав, под которыми понимаются рибуарное и салическое право. Своей правовой политикой Карл намеревался «добавить отсутствующее, сблизить противоречивое, улучшить ложное и извращенное». Правда, все эти планы особого успеха не имели.

Корректировать существующее право, которое отчасти в устной и передаваемой от поколения к поколению форме нуждалось в письменной фиксации, император начал еще во время пребывания в Павии, очевидно, уже в ходе осуществления обширной законодательной реформы. Эйнхард непозволительно сужает ее до масштабов исправления обеих разновидностей франкского права. Начало законодательных усилий знаменует выпущенный Карлом в 801 году в Павии Итальянский капитулярий. Среди 434 прочего он доводит до всеобщего сведения: «Всё то, что противодействует отсутствию правовой безопасности и игнорировалось нашими предшественниками, королями Италии, изданное ими в указах лангобардского права, мы с учетом положения вещей и переживаемых времен решили добавить как недостающее к закону, причем в сомнительных вопросах предпочтение отдается не мнению каких-то судей, а нашей королевской власти».

Реально наряду с необходимыми изменениями в прежних правилах о дарениях на случай смерти и уголовном преследовании разбойников имеются прежде всего два предписания, выходящих за рамки давних правовых норм при определении списка штрафов. Прежде всего это выкуп за воинскую повинность размером шестьдесят шиллингов, которые одновременно взимались как штраф за неисполнение королевских приказов и оскорбление личности монарха. Виновным считается тот, «кто нарушает мир церквей Божьих, вдов и сирот, а также обездоленных». Вторая правовая норма касается дезертиров, то есть тех, кто без приказа или разрешения покидает военные формирования и совершает то, что на народном языке именуется ЬепзНг. Им за совершение оскорбления против монарха грозят смертная казнь и конфискация имущества в пользу казны.

И здесь каролингский законодатель возвращается к уже упомянутым позднеримским сентенциям апостола Павла и к так называемым эпитомам, распространенным в государстве франков. В соответствии с Lех Julia [74]74
  Закон Юлия (лат.).


[Закрыть] дезертирство из монаршего войска квалифицировалось как преступление против монарха. За него предусматривалась смертная казнь. Включение этого положения в право лангобардов отражает все возрастающее нежелание способного носить оружие населения, а именно представителей знати, участвовать в военных походах правителя франков, особенно на землях Беневенто. Такое положение вещей, по свидетельствам очевидцев, вскоре утвердилось по всей империи, что все больше и больше ставило под вопрос дееспособность правителя в военной области. Что характерно, миссия законодателя воспринимается в качестве императорской прерогативы, равно как дезертирство возводится на уровень преступления против монарха и получает отражение с опорой на каталог штрафов в «народном праве», не знавшем в отношении свободных ни смертной казни, ни конфискации имущества.

Упомянутый выше Сарitulare Italicum [75]75
  Италийский капитулярий (лат.).


[Закрыть]открывает целую серию законодательных мероприятий, дополняющих и видоизменяющих «народную» основу компенсаций путем уплаты штрафов в результате нормативных вторжений правителя на фоне происходивших правовых и политических событий. Из «народной общности», да будет позволено употребить это выражение, с помощью императорского права выкристаллизовывался своего рода ранний союз верноподданных, чему особенно способствовало формирование публичного уголовного права.

Во втором полугодии 801 года император через городок Ив-реа, где он 24 июня отметил День Иоанна Крестителя и вскоре после этого на пути в Верчелли принял эмиссаров халифа Харуна ар-Рашида, миновав перевал Большой Сен-Бернар, вернулся в Ахен. Там он, как обычно, отметил Рождество и Воскресение Господа 27 марта 802 года. Это был год мира, посвященный важным внутриполитическим решениям. Хроники монастыря Лорш по праву отмечают: «В этом году господин император Карл пребывал в благостном состоянии со своими франками во дворце Ахена, однако с состраданием поминал бедных, которые были в его империи и которые не в полной мере могли получить свое право». После войны с аварами, бунта сына, постоянно вспыхивавших восстаний саксов, покушения на Льва III, а также военных и политических судьбоносных событий минувшего десятилетия надо было передохнуть, чтобы обратиться к внутренним делам огромной империи.

Так, в последующие почти пятнадцать месяцев начиная с зимы 801 года Карл старается привнести в свое правление духовное, религиозное начало, одновременно обновляя и углубляя правовые основы политических действий.

Обретение императорского достоинства, безусловно, повлекло изменение. Идеолог Карла Алкуин в далеком Туре также старался показать духовные корни этого «достоинства, устроенного Богом». Он намерен быть рядом с Карлом при проповеди католической веры и призывает его употребить полноту ниспосланной ему Богом силы и мудрости на то, чтобы «подчинить высокомерных и защитить смиренных от лукавых». Поэтому теперь в пору безоблачной веселости (serenitas) и мира уместно «вложить праведность в души спешащего навстречу народа и побуждать его к святости». Поэтому «князь христианского народа должен все глубочайшим образом знать и проповедовать то, что приятно Богу».

Выражением стремления к религиозной ориентации правления и одновременно повышению чувства ответственности задела христианского народа является объемный капитулярий, который Гансхоф в контексте блистательной интерпретации по праву на-звач программным. Его резонанс ощущается в четырех, а в другом случае в шести инструкциях королевским эмиссарам. Мы вновь столкнемся со случайностью нашего текстового предания. В то время как от более известного «Общего увещания» до нас дошло не менее 22 текстовых свидетельств, крайне важный капитулярий 802 года по проблематике реформ сохранился лишь в виде единственного итальянского сборника X века, который к тому же воспроизводит оригинал, опираясь на испорченные фрагменты текста. Таким образом, и этот текст разделяет судьбу других крайне важных документов, например известного Сарitulare de villis (так называемого положения о коронном имуществе) или Оrdinatio imperii, положения 817 года о правлении Людовика Благочестивого, дошедшего до нашего времени в одном-единственном рукописном экземпляре.

Планы Карла и штаба его советников отразились не в гладком по манере изложения письменном источнике, где в логичной последовательности пункт за пунктом излагались бы контуры предстоящих усилий по управлению, а в многообразии предписаний, которые, выделяясь конкретно очерченными сферами, как бы задают общие рамки. В них, правда, нет следа состоятельности современных законодательных текстов. Светское начало и сакральное, внутренняя политика и внешняя в современном понимании неожиданно оказываются рядом друг с другом. Вопрос о компетентности нередко остается открытым, угрозы применения наказания не подкреплены санкциями, педагогика перемежается с политикой. Стиль изложения обнаруживает отсутствие заключительной редактуры, ибо император вводится в канву изложения главным образом в третьем лице. Но иногда он заявляет о себе непосредственно в первом лице, что доказывает его присутствие и, очевидно, является выражением его эмоциональной вовлеченности в изложение спора.

Этой программой определялись инструкции королевским эмиссарам как исполнителям монаршей воли, которые, опять же в духе хроник монастыря Лорш, происходят не из. рядов «более бедных придворных вассалов из-за опасности коррупции». В импе– рии Карла отдавалось предпочтение архиепископам и прочим высшим церковным чинам, герцогам и графам, не испытывавшим особой потребности в приеме подарков. Инструкции он рассылал по всей империи, воздавая должное церквам, вдовам и сиротам, беднякам и всему народу. Этот часто совсем непонятный раздел вовсе не означает, что в 802 году произошел социальный поворот на уровне королевских эмиссаров. По свидетельству источников, они всегда рекрутировались из руководящих политических элит. Здесь даже скорее угадывается создание округов, которые, будучи связаны с митрополиями, а также графствами, представляли особую разновидность «промежуточной власти» между центром и местными инстанциями, чьи полномочия явно превышали полномочия прочих должностных лиц. Подобные широкие задачи никогда не возлагались на простых эмиссаров, сборщиков пошлин, контролеров пфальца и казенных имений. От возникших в 802 году промежуточных структур, встречающихся преимущественно в «центрах франкской власти» между Сеной и Маасом, на Рейне, Майне и Мозеле, требуется прежде всего неподкупность при отправлении служебных обязанностей. Этот принцип находился в резком противоречии с распространенным тогда правосудием, предусматривавшим особую функцию дарения как для дающего, так и для берущего.

На октябрь 802 года и весну 803-го Карл назначил проведение в Майнце, скорее всего из-за удобного расположения этого места, соборов и имперских собраний для углубленного рассмотрения данной тематики. К тому же и на 803 год не планировалось никаких военных экспедиций – император, в зависимости от региональных потребностей, посылал в поход отдельные отряды. Трудно с определенностью сказать, был ли к 802 году уже составлен прагматический капитулярий собором под председательством Карла. Тем не менее на возможность такого собрания намекает ремарка, что император «со своими франками» находился в Ахене.

Здесь не представляется возможным изложить обстоятельный анализ обширного текста от 802 года, отражающего усилия ахенского двора по созданию града Божия (Сivitas Dei) Августина на основе соединения принципов мира, – «Оrdo» [76]76
  Порядок (лат.)


[Закрыть] как богоугодного светского устройства и справедливости. Тем самым ставился вопрос о христианизации всех сфер жизни, воспитании мирян, строгом приобщении клириков и монашествующих к исходящим от Рима предписаниям (каноны и устав бенедиктинцев). Эйнхард сообщает нам, что любимым чтением Карла было именно главное произведение незабвенного отца церкви Августина «Dе сivitate Dei» [77]77
  «О граде Божием» (лат.)


[Закрыть].

Иногда в литературных источниках высокомерно указывается на интеллектуальную ограниченность Карла и его узкий культурный кругозор. Между тем духовный спор императора с произведением Августина, являющимся основой для исторического понимания средневековья, свидетельствует как раз об обратном, не говоря уж о том, что Карл весьма успешно участвовал в публичном обсуждении исключительно сложной богословской проблемы, касавшейся вопроса об адоптианстве, изложив в этой связи свое взвешенное мнение. К тому же он владел латынью и даже мог объясниться по-древнегречески.

Проповедь того, что справедливо, становится существенной политической задачей: покровительство слабым составляет немаловажное содержание общего управления. Дело не ограничилось абстрактным требованием осуществления справедливости как центральной задачей любого правления. Ибо Карл призывал в качестве эмиссаров уже не мелких придворных, еще «более бедных вассалов» при дворе, как выражаются хроники монастыря Лорш, а во все возрастающей степени руководящую элиту империи. Уже весной 802 года архиепископ Зальцбургский Арн стал эмиссаром в Баварии. Правда, как свидетельствует известное стихотворение епископа Орлеанского Теодульфа, эффект от этого проекта оказался весьма ограниченным. Сообщается о предложениях, которые епископ как королевский эмиссар получал в своей епархии от людей как высокопоставленных, так и простых. Добрый Алкуин не упускает случая призвать своего друга Арна как эмиссара ни от кого не принимать подарки в суде.