Текст книги "Карл Великий"

Автор книги: Дитер Хэгерманн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 58 страниц)

История приукрашивает детали. Отличительным признаком Берты стала ее длинноногость – поэтому за нею и закрепилось это странное прозвище. Фактически же Бертрада, особенно после смерти Пипина в 768 году, запомнилась как откровенно политизированная королева со склонностью к «масштабной дипломатии» (Сильвия Конечни) – впрочем, к откровенному неудовольствию своего старшего сына.

Размышления о дате и месте рождения Карла Великого характерны для зарождения новой династии, которая в 754 году пришла на смену династии франкских королей – Меровингам. Над историей возвышения династии, названной впоследствии по имени своего наиболее известного отпрыска– Каролинга, нависли непроницаемые тени. Лишь кое-что лежит на поверхности, многое сознательно умалчивается, кое-что представлено в ложном свете, а кое-что целенаправленно искажено. Такой подход характерен и для биографа Карла – Эйнхарда.

ВОЗВЫШЕНИЕ МАЖОРДОМОВ ПОД ТЕНЬЮ КОРОЛЕЙ

К нашему огромному удивлению, Эйнхард начинает фактологическую часть своего произведения о Карле Великом с острых и резко выделенных размышлений о закате «королевского рода Меровингов – gens Merovingorum» [7]7
  Род Меровингов (лат.)


[Закрыть]. Тем самым он лишь внешне соответствует исходному посылу, так как и отдельные кесаревы биографии Светония начинались с указания на происхождение соответствующего правителя. Так, образцовое жизнеописание Августа начинается с однозначного обращения к «gens Octavia» [8]8
  Род Октавиев (лат.)


[Закрыть], одной из самых значительных фамилий – Велетриса, чтобы затем переключиться на родителей и рождение императора.

Избрав гениальный прием для объяснения заката Меровингов непосредственно восхождением так называемых Каролингов, автор обходит стороной всякие неясности при самой общей оценке политических взлетов и падений предков Карла со всеми их несуразностями и провалами, сопровождавшими мучительное восхождение на вершину власти. Так, собственно причиной смены власти становится исключительно упадок королевского рода Меровингов, а не честолюбие отца Карла – Пипина, покончившего с обветшавшим королевским родом, который продемонстрировал свою очевидную никчемность, воспринятую как неспособность к управлению.

Впрочем, уместен вопрос: как, следуя схеме Светония, Эйнхард должен был бы характеризовать родовую принадлежность своего героя? Естественный для нас ответ – Каролинги – был тогда недоступен, ибо лишь несколько поколений спустя под действием непосредственного влияния Карла Великого возникло языковое понятие «stirps Carolina» [9]9
  Род Карла (лат.)


[Закрыть]. Характерно, что исследователи со ссылкой на первооснователей этой фамилии говорят о семействе Арнульфингов из Меца и Пипинидах (Пипин Старший), дети которых – Анзежизель и Бегга – приходились прапрадедом и прапрабабкой Карлу. Кроме того, следует принять во внимание, что в середине VIII столетия имя Карл вовсе не было определяющим в семье, в отличие от Пипина, Дрогона и Гримоальда. До Карла Великого это имя носил его дед Карл Мартелл, в тогдашнем фонетическом варианте оно звучало как «Карломан». Судя по всему, это ласкательное производное от «Карл» было перенесено на детей Пипина.

Впоследствии распространенные каролингские имена Людовик и Лотарь были, однако, выражением сознательно акцентированного кровного родства нового королевского двора с родом Меровингов в лице его ярких представителей Хлодвига (Людовика) и Хлотаря (Лотаря). Как бы ни характеризовать восходящий род Пипина и Карла, неизбежной представляется огромная разница между древним происхождением и достоинством Меровингов, родоначальник которых Меровей, по преданию, произошел от связи супруги короля Клодиоса с морским чудовищем, и бросившей им вызов высшей аристократией, хотя и обладавшей мажордомским званием, а также франкским преимущественным правом, но тем не менее не удостоившейся королевского происхождения.

Этим обращением к роду Меровингов как единственному |обоснованию возвышения новой династии на фоне угасания старой Эйнхард перенес предысторию королевского дома, в том числе прежнего франкского королевства, в сферу исторической неопределенности. Тем самым он признал подлинными правителями королевства только деда и отца Карла, то есть Карла Мартелла и Пипина III. Поэтому возведение Пипина в королевское звание в 1754 году лишает основания заявление о государственном перевороте и представляется даже как необходимая акция на состояние власть – безвластие».

Проецированная на некоторые строки его текста конечная фаза королевского правления Меровингов в историческом контексте представляется весьма убедительной. Это составило темный фон, на котором ярче выделяется блеск нового правящего рода, – такой фон стал основанием для того, чтобы считать последующий этап правления Меровингов эпохой заката и вырождения, оскудения и упадка. В этой связи особенно во французских исторических исследованиях и под их влиянием зародилось общее представление о правителях Меровингах как о королях-бездельниках, бесполезных, в понимании Эйнхарда, носителях королевского достоинства.

Чтобы воздать должное столетиям «длинноволосых королей» (Джон Майкл Уоллис-Хэдрил), потребовались долгие и весьма интенсивные исследования. Меровинги создали государственную структуру – Франкское королевство. В нем осуществился симбиоз между германо-франкским наследием и позднеантичной традицией в системе управления, общественного устройства и хозяйствования при значительном влиянии церкви, которая способствовала углублению и расширению цивилизаторских элементов.

Закат Меровингов был связан, с одной стороны, с возвышением мощных аристократических семей, конкурировавших с королями за обладание собственностью, властью и влиянием. С середины VII века в их рядах находились каролингские мажордомы, обладатели высшей государственной власти, сосредоточившие в своих руках все влияние при дворе и ставшие вскоре инструментом высшей власти аристократии. С другой стороны, наблюдалась коррозия королевского правления, которая проистекала из раздела королевства, межсемейного соперничества и, наконец, прежде всего из чрезвычайно частого несовершеннолетия потенциальных престолонаследников. Поэтому уже в середине VII века казался возможным вариант политического государственного переворота. Таковой представляется попытка мажордома Гримоальда легально перенести королевскую власть на свою династию путем усыновления его сына одним из Меровингов или путем усыновления одного из сыновей короля Меровингов. Она закончилась неудачей. По-видимому, усыновленный Меровей умер естественной смертью. Его отец Гримоальд стал жертвой частного лица, а точнее, соперничества двух родов в борьбе за власть и влияние. Тем самым Пипиниды не оправдали себя по мужской линии. Повторное восхождение могло состояться лишь через сестру Гримоальда Беггу (такие возможности обеспечивало «открытое» аристократическое общество), вышедшую замуж за Анзежизеля, сына епископа Арнульфа, а также через их общего сына Пипина II (Среднего), который пользовался всеобщим признанием как главный столп Каролингов.

После мучительной второй попытки вопрос решился в сражении близ Тертри (687 год) против нейстрийского соперника; Пипина в пользу австразийского мажордома. Споры вокруг так называемого государственного переворота показали, что соперничавшие аристократические кланы не были или еще не были готовы уступить друг другу.

В VIII веке Карл Мартелл, некоторое время даже правивший в отсутствие короля Меровинга в качестве «князя» и рассматривавшийся как «subregulus» [10]10
  Вице-король (лат.).


[Закрыть], снова предпринял попытку породниться с королевской семьей, чтобы обеспечить определенный социальный статус. Для этого в 737 году он отправил юного сына Пипина, отца Карла, к королю лангобардов Лиутпранду, который, по свидетельству Павла Диакона, принял его как сына.

Итак, Эйнхард в изложении предыстории Карла без колебаний обходит рифы и затемненные места в борьбе за власть и ее сохранение, представляя угасающее королевство Меровингов в виде карикатуры, выражающей, правда, невольно форму и одновременно сущность Франкского королевства. Словно речь идет о событиях седой старины, Эйнхард формулирует, что «род Меровингов, из которого франки «черпали» своих королей», существовал вплоть до эпохи Хильдерика. Он но указанию папы Стефана II (III) (фактически же это сделал его предшественник Захарий, представивший желаемое правовое заключение) был смещен и отправлен в монастырь. Очевидно, это объяснялось тем, что силы их иссякли и они уже ничем не могли привлечь к себе внимание, кроме как бесполезным словом «король».

Столь бессмысленному существованию Эйнхард противопоставляет полноту власти в руках «префектов дворца», как он в подражание античности характеризует мажордомов. Довольный своим титулом, король с растрепанными, свисающими волосами и неухоженной окладистой бородой восседал на троне, разыгрывая правителя. На этом фоне «пришлые» отовсюду устраивали аудиенции и отвечали на возникавшие вопросы словно облеченные серьезными властными полномочиями. Этой политической несостоятельности соответствовало также экономическое положение королевства. Эйнхард снова указывает на бесполезное королевское звание и продолжает: «Так он [Меровей], кроме пропитания, получаемого по воле дворовых префектов, имел в собственности всего лишь усадьбу с весьма скромным доходом. Здесь он и жил, здесь же находились его слуги, весьма немногочисленные, но, располагая всем необходимым, готовые подчиниться ему».

Абзац заканчивается известным пассажем, породившим, между прочим, массу недоразумений в последующих литературных источниках: «Куда бы он ни направлялся, обязательно садился в (телегу) карету, в которую впрягали быков с конюхом на крестьянский манер. Так он ездил в пфальц, так – на собрания подданных, торжественно проводившиеся на благо королевства. Таким же образом он имел обыкновение возвращаться домой».

Этой реализации правления, которое исчерпывалось в церемониальном контексте, Эйнхард противопоставляет словечком «однако» исполнительную власть мажордомов. «Однако характер управления королевством внутри и вне определялся дворовым префектом».

Такая характеристика последних Меровингов и их правления, обходящая стороной последующую эпоху концентрации власти и конкретные формы ее проявления, представляет собой злобную карикатуру. Это касается прежде всего определенных элементов их индивидуального проявления, репрезентации, положения при дворе и более чем скромных экономических ресурсов. Короче говоря, публичному показу правления, которому в обществе, по большей части не имевшем представления о книгопечатании, придавалось существенное значение. В сознательно перегруженном изложении Эйнхарда исследователям, начиная с Якоба Гримма, виделись еще старогермано-мистические элементы королевства. Например, королевская карета, которую тянет крестьянская повозка с запряженными в нее волами. Что, впрочем, не имеет археологического подтверждения. Известная воловья голова, обнаруженная в склепе Хильдерика II как элемент декора уздечки в Турнае, указывает лишь на распространение этого вида украшения и в районах севернее Альп. Разумеется, двух– и четырехколесные повозки были не редкостью, особенно для перевозки женщин и священнослужителей. А вот для воинов и тем более для короля лошадь оставалась если не единственным, то наиболее предпочтительным животным, обеспечивавшим передвижение. Изобразительные свидетельства, исторические документы и не в последнюю очередь многочисленные франкские захоронения лошадей убедительно подтверждают наши выводы.

Впрочем, Эйнхард и не собирался создавать особую ауру королям с помощью упомянутых повозок как способа передвижения. Скорее всего он высмеивал последних Меровингов и для этого в том числе использовал разновидность крестьянской повозки с запряженными в нее волами. При этом Эйнхард скорее его преследовал цель создания публичного колорита изображения как знака феминизации или изнеженности. Из королевского образа с длинными волосами (англосаксонские исследователи говорят о «длинноволосых королях»), который явно прослеживается на монетах и печатках, получились растрепанные волосы на голове и неухоженная окладистая борода. Это неудачливое существование окончательно доконала тонзура – признак помещения в монастырь, покончив с влиянием короля подобно тому, как ветхозаветный Самсон утратил недюжинную силу, когда ему остригли волосы.

Сознательной карикатурой следует считать также и утверждение Эйнхарда о материальной ограниченности королевской власти Меровингов, которая, лишив короля возможности проявлять щедрость, одновременно сузила сферу его политической активности. Между тем это заявление оказывается в явном противоречии с нашими прочими источниками, особенно с королевскими актами. Согласно им даже поздние Меровинги еще располагали достаточными фискальными средствами и сельскими пфальцами, например, в Париже, Клиши, Понтионе и других опорных пунктах. Не в последнюю очередь под нажимом мажордомов много пожертвований досталось храмам и монастырям, не говоря уже о политическом влиянии королей на решения их мажордомов.

Сознательная перегруженность «угасающей модели» Меровингов содержит, правда, невольные указания на традиционно конститутивные элементы королевского правления, которые не могли быть устранены ни мажордомами, ни князьями при всем их предполагаемом всемогуществе и определялись их собственным властным положением. Так, король – это считалось знаком его влияния – продолжал принимать чужестранных представителей, выслушивал их, давал им прощальные аудиенции, несмотря на обязательный характер соответствующих «установок» его «префекта». Еще в 817 году, когда Людовик Благочестивый своими изначально несостоятельными поспешными действиями по разделу империи попытался подчинить младших братьев старшему Людовику, одна из привилегий императора в отношении его братьев, правивших отдельными территориями, должна была заключаться в праве принимать всех чужестранных посланников и тем самым сосредоточивать в своих руках всю внешнюю политику.

Еще большее значение для структур и форм правления в империи франков имело указание на так называемое народное собрание, то есть на ежегодную встречу с королем высших политических авторитетов – администраторов, церковных деятелей и аристократов. На таких собраниях, впоследствии приобретших черты синодов или же последние были присовокуплены к ассамблеям, особенно когда на обсуждение выносились вопросы церковной жизни, основные действующие лица во главе с королем определяли главные акценты практической политики. Это получало выражение не в последнюю очередь в указах, так называемых капитуляриях, из которых самые значительные сохранились начиная с VII века. Королевское правление в период раннего средневековья и в самый его разгар формировалось под влиянием консенсуса высшей знати, хотя именно эпоха Карла Великого свидетельствует о расширении королевской законодательной и судебной власти в ущерб аристократии и церкви.

Если Эйнхард представляет поздних Меровингов в роли марионеток мажордомов, это никак не затрагивало их функцию как репрезентативной верхушки государства, о чем свидетельствуют королевский титул и председательство в собрании. Оппозиция мощных аристократических фракций, конкурировавших друг с другом за влияние и собственность, сохранила непримиримость и после успешной военной кампании в 687 году в Тертри. Особенно в Нейстрии далеко не все заседания суда заканчивались в пользу новых князей.

Главная проблема свержения старой династии заключалась для мажордомов в несомненной легитимности Меровингов и их харизмы, на которой, в общем, нисколько не сказалась политическая слабость в основном малолетних королей. В королевстве франков задача бывшего герцога, военачальника (dux) сливалась с существованием бывшего «священного» короля (rех). Таким образом получился динамический элемент, привлекавший в ожидании добычи аристократические слои. Он удачно сочетался со статическим началом, гарантировавшим племенному союзу плодородие, обильный урожай и триумф благодаря близости к богам.

Такое положение вещей заставляет и Эйнхарда прийти к осознанию того, что (один из немногих пассажей его стилизованного под античность жития, в котором он подчеркивает политическую роль папства и, следовательно, церкви) прежде всего союз Пипина III, отца Карла, и его брата Карломана с римским понтификом, все возраставшим духовным авторитетом латинского Запада привел к окончательному отстранению старой королевской династии в 751 – м или 754 году.

Насколько мы можем видеть, влиятельные аристократические фамилии не оказали такому развитию событий никакого сопротивления. Живое участие Пипина в этом чрезвычайно существенном процессе Эйнхард расценивает не очень высоко; в его понимании последний из Меровингов – Хильдерик III был смещен по «приказу» папы и заточен в монастырь. Равным образом «авторитетом» преемника апостола Петра Пипин был возведен на королевский трон.

Такой подход сделал возможным нейтрализовать упрек в «ambitio» или «superbia», то есть заносчивости, как порока Люцифера, и смягчить, может быть, даже снять упрек в «революции», ведь эта политическая пертурбация произошла по воле папы, викария Христова.

Однако бросается в глаза, что свои рассуждения в отношении римской причастности к решающим переменам биограф сводит к этому ключевому моменту квазисудебного властного состояния. Ибо не упоминаются ни привлекший всеобщее внимание визит папы в королевство франков в 754 году, в осуществлении которого Карл Великий выполнял важную функцию, ни отмечавшееся выше королевское помазание сыновей Карла Людовика и Пипина на Пасху 781 года в соборе Святого Петра. Исключительно важная коронация на императорский престол на Рождество 800 года вызвала у биографа всего лишь недовольную и к тому же невнятную оценку. Предположительно, Эйнхард мыслил одинаково с покойным Карлом, которого раздражал протокольный ход церемонии, а именно изначальная, определяющая роль папы и римлян как выразителей одобрения явного большинства. Так, впоследствии, видимо, не в последнюю очередь во избежание римско-папского доминирования в 813 году Карл в ахенском соборе сам возложил корону императора на голову своего сына Людовика или побудил его к самокоронации. Наполеон I воспользовался этим прецедентом, когда 2 декабря 1804 года в парижском соборе Нотр-Дам в присутствии папы собственноручно провозгласил себя императором и к тому же возложил корону на голову Жозефины Богарне.

Еще предстоит дать оценку тому, не является ли явная сдержанность, с которой Эйнхард показывает влияние папы на судьбу новой династии, ярким проявлением которого стала коронация нового императора в первый день Рождества 800 года, одновременно косвенным проявлением критики того времени. Ведь власть Людовика Благочестивого начиная с 816 года все больше испытывала на себе церковное воздействие, тем более что папа Стефан IV (V) именно в тот год совершил повторную коронацию в Реймсе с использованием короны Константина Великого. Кроме того, весьма показательно, что наш авторитетный биограф не уделяет особого внимания Карлу как императору. Для него Карл прежде всего король франков, царствование которого зиждется на народно-кооперативных принципах, а не на управлении с элементами сакральной цензуры, то есть «ministerium» [11]11
  Здесь: управление, служение (лат.).


[Закрыть]с участием высокопоставленного духовенства и подчинением критике со стороны последнего.

Тем не менее с получением папского благословения в пользу пребывания последующих Каролингов на троне был сделан еще один шаг в эпоху раннего и зрелого средневековья. Она определялась характерным и неповторимым симбиозом светской и духовной власти, центр тяжести которой вплоть до заката старой империи в 1806 году определял основные контуры исторического развития в центре Европы. Этому взаимодействию, связывавшему Пипина III с папством, противопоставлялся тот факт, что королевство Меровингов было обязано собственным ресурсам как комбинации из старого королевства, обеспечивавшего призыв ополчения, и военно-политической администрации позднеримского образца (гермейстеры, патриции) и военной экспансии. Эта смесь с помощью понятия «королевское спасение» или «харизма» приобрела ярко выраженное качество, уходящее глубокими корнями в менталитет франков. Поэтому тут действительно потребовался дополнительный компонент помимо аристократии, власти, авторитета, собственности и союзов отрядов, чтобы оттеснить от трона племя «длинноволосых королей».

Опять-таки это качество, так называемый легитимизм, в тогдашней ситуации могла реализовать только церковь, обеспечившая уже в крещении Хлодвига – предположительно в 496 году в Реймсе – примирение оседлых романов с франкскими завоевателями и поселенцами и сумевшая объединить под монашеской рясой святого Мартина и под духовным началом епископа Турского франкские поместные церкви во всех частях империи. Если в конце V века епископу Реймса удалось закрепить узы, связывавшие короля франков с католической церковью, то в середине VIII столетия заслуга в сближении принадлежит патриарху Запада. Преемник апостола Петра и римский понтифик, находясь в напряженном поиске союзников по борьбе со своими противниками – лангобардами, основываясь на учении отца церкви Августина, заявил, что имена и дела согласно порядку вещей призваны соответствовать последним планам спасения. Следовательно, никому не дано быть королем только на основе имени его, ибо прежде всего надобно учитывать дело. Данный принцип впрямую касается и фактического носителя правящей власти, которой прививается соответствующее «звание».

Эта «экспертиза» благодаря папскому благословению стала для Пипина правовым основанием для совершения «государственного переворота». Вскоре он был дополнен иными шагами. Так или иначе следует признать, что в VIII веке цивилизация уже продвинулась так далеко, что не убийство, ослепление или строгое тюремное заключение покончили с последним из династии Меровингов и его сыновьями, а формальная правовая процедура, привёдшая к отрешению и помещению в монастырь. Правда, и это следует подчеркнуть особо, решение Рима создало лишь общую правовую основу для существования королевства во главе с Пипином. Перемены действительно имели место. Они коснулись также его сыновей Карла и Карломана в 768 году в результате «выборов» и «поднятия на щит». Это, по сути дела, элементы Королевского престолонаследия, характеризующие события средневековья. Они де-юре успешно предотвратили формирование наследственной монархии по образцу Франции или Англии.

Но и Каролинги, династия которых впервые упоминается с середины X столетия у саксонца Видукинда и западного франка Ришара, не ограничивались только доказательством их происхождения от двух широко известных семей на территории империи франков – Арнульфингов и Пипинидов. Согласно генеалогии их род восходит к первому десятилетию IX века в Меце, городе святого Арнульфа и месте захоронения членов семьи. Родоначальником династии принято считать Ансберта, выходца из рода древних сенаторов. По преданию, он взял себе в жены Блитильду, дочь короля франков Хлотаря. От этого брака родилось четверо детей, из которых позже трое стали святыми, в то время как четвертый, по имени Арнольд, был отцом Арнульфа.

В данной компиляции проявляется не только местный патриотизм, но и одновременно стремление привязать собственный дом к Меровингам, а кроме того, установить связь с оседлыми романскими родами, в результате подтвердив союз с церковью в лице собственных святых. Обращение к фактической или предполагаемой меценской традиции увенчалось успехом. Единоутробный брат Людовика под именем Дрогон в 823 году стал епископом Меца, а впоследствии даже эрцкапелланом канцелярии монарха. После кончины он также был погребен в монастыре Сен-Арнульф близ Меца.

В противоположность этому более чем сомнительному источнику ранние хроники Меца, возникшие примерно в то же время (условно в 805 году), никак не подтверждают ранний период происхождения дома, сводя все свидетельства к Пипину сеньору и его потомкам, особенно к его дочери по имени Бегга как родоначальнице новейших Пипинидов; тем самым из повествования изымается небесспорная роль святого Арнульфа как отца Анзежизеля, супруга Бегги, не говоря уже о Гримоальде и его тщетном стремлении завладеть короной.

И, наконец, один чужеземный автор, лангобард Павел Диакон под воздействием позднеантичного образования по просьбе Ангильрама, главного капеллана Карла, в 785 году сочинил историю епископа Меца. Это было первое из ряда подобных свидетельств о епископстве и монастырской жизни, в котором с большим почтением говорится и о епископе Арнульфе. Он был «носителем святости, блистательным выразителем своего рода. Ведь он отличался благороднейшим и тончайшим происхождением».

По свидетельству Павла, сам Карл считал себя его правнуком. «И вот этот Арнульф, – продолжает историограф, – в юности [!] произвел на свет двух сыновей Анхиса и Клодульфа, что дает автору основание указать на Анхиса, отца Энея, когда-то из Трои перебравшегося в Италию. Ибо род франков, как учили древние [здесь имеется в виду хроника Фредегара], восходит к троянскому роду». Таким образом, сочинение о епископате Меца перебрасывает мостик к семейству Карла, которое берет начало со смерти Анзежизеля (Анхиса) и простирается до кончины королевы Гильдегарды, третьей супруги Карла, которая, кстати сказать, также нашла упокоение в монастыре Святого Арнульфа близ Меца. Павел не забыл упомянуть и новую супругу Карла– Фастраду. Лишь после того он возвращается к главной теме исследования – истории епископата Меца после правления Арнульфа.

Что касается приводимых имен, мы уже отметили, что определяющее династию имя Карл (или ласкательный вариант – Карломан) впервые появляется в связи с Карлом Мартеллом и наряду с Пипином становится предпочтительным. К ним во имя сознательного сближения с королями династии Меровингов добавляются имена Людовика и Лотаря, в то время как Арнульфом называют сына Людовика Благочестивого, а потом это имя появляется снова только при пресечении восточнофранкской ветви этого рода. Дрогон, Гуго и Теодорих иногда упоминаются как внебрачные дети. Имя Гримоальд, которое вспоминают последующие поколения в связи с неудачным государственным переворотом, полностью исчезает из исторической памяти после 714-го или 754 года, когда Грифон воспринимался как ласкательный вариант Гримоальда.

Хитрая попытка тесно увязать падение Меровингов с возвышением семьи Карла избавила Эйнхарда от необходимости отлеживать предшествующую далекую историю своего героя. Достаточно было ограничиться несколькими коленами – отец, дед и прадед – Пипин III, Карл Мартелл и Пипин II. Подчеркивается политическая зрелость этих троих предков, особенно отпор Карла Мартелла сарацинам, что, на взгляд Эйнхарда, наиболее ярко проявилось в битве под Туром и Пуатье в 732 году. По его словам, отец Карла осуществлял дело мажордомов как бы по наследству, хотя чуть позже биограф подчеркивает, что эта функция возлагается народом только на мужей, «превосходящих других блеском своего рода и полнотой средств и возможностей». Тем самым автор пытается завуалировать правовое значение по крайней мере формально требуемого желания королей при назначении мажордомов, их высших исполнителей, и обосновать наследственную передачу этой должности в семье Карла прежде всего особыми чертами характера, среди которых выделяется способность к руководству.

Эта краткая версия возвышения отражает в лучшем случае половину исторической правды. Насколько верно, что успех последующих Каролингов связан с руководящими фигурами Пипина и Карла, настолько же не противоречит истине и то, что этот спех стал явным лишь в конце долгого пути, который не раз мог закончиться провалом.

История Каролингов, отмеченная легендами и целенаправленными политическими акцентами, поначалу возвращает нас в VII столетие. Уже упомянутый выше епископ Меца Арнульф, почитаемый с конца VIII века как святой, играл при этом определенную роль. Представитель аристократической семьи, обладатель немалой собственности на просторах между Мецем и Верденом, в верхнем течении Мозеля и Мааса, союзник королей Меровингов в Австразии (Рейн – Маас – Мозель, Шампань со столицей в Реймсе) установил более тесные связи с другим Великим. Таковым был Пипин, который много лет спустя стал зваться Ланденским по названию территории между Брюсселем и Льежем. Его семья располагала немалыми владениями между Коленвальдом (на линии Турнай – Льеж) и средним течением Мааса.

Оба, Арнульф и Пипин, оказывали решающее политическое влияние на короля Хлотаря II, сосредоточившего после 613 года еще раз в своих руках власть в империи франков. Однако управление отдельными областями (Австразия и Нейстрия), в число которых после 626 года административно вошла Бургундия, было возложено на местную знать. Так, его сын Дагобер I, в 623 году избранный королем территории, расположенной между Вогезами, Арденнами, Коленвальдом и Рейном (поначалу без Шампани), фактически с 624–625 годов был подчинен Пипинам, ставшим мажордомами. Таким образом они начали исполнять при дворе руководящие функции.

Между тем это положение не представлялось пока долговременным. В период управления Дагобером I всеми упомянутыми землями империи на первое место выдвигаются влиятельные соперничающие друг с другом австразийские аристократические фамилии. Арнульф даже слагает с себя сан епископа Меца и как основатель монастыря Ремиремонт в Вогезах готовится к духовной карьере в качестве каролингского поместного святого. Вначале, однако, он заключает прочный междинастический, обращенный в будущее крайне важный союз со своим приверженцем Пипином – Дагобер I женит сына Анзежизеля на дочери Пипина Бегге, распространяя тем самым семейные владения за Арденны.

Не столько политические споры с аристократией всей империи или отдельных ее частей вызвали постепенное ослабление и в итоге закат королевской династии Меровингов, сколько прежде всего ожидание совершеннолетия престолонаследников после неожиданной кончины Дагобера I (в 638–639 годах). Попутно отметим, что взросление претендентов на престол проходило на фоне соперничества аристократических семей за власть и собственность, а может быть, даже определялось этим.

Территории, сосредоточив в своих руках административную власть и фискальные возможности, возглавляли отныне мажордомы. Так, сын Пипина и брат Бегги Гримоальд в 642–643 годах, несмотря на ожесточенное сопротивление противников, стал майордомом в Австразии; в духовном союзе с франкскими монахами семейство через наследную и фискальную собственность создало надежный в настоящем и будущем духовный фундамент с опорой на церкви и монастыри. Ремиремонт уже упоминался выше. Затем появились монастыри Ставло в Меце и Мальмеди в Вердене, имевшие единое руководство, и Нивель (к югу от Брюсселя) со статусом фамильного аббатства.