Текст книги "Люськин ломаный английский"

Автор книги: Ди Пьер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

– Ты из района или это твоя земля? – спросил молодой, изучая трактор за спиной Людмилы.

– Нет, я из Увилы, – соврала Людмила.

– A-а. Потому что дорога в Иблильск взята, мы последние проехали.

– Кто ж ее взял?

– Гнезвары захватили отрезок дороги, за карьером. Есть мертвые ибли. Я не хотел оскорбить тебя, предположив, что ты из ибли, конечно, ты слишком красивая для них. И какое же дело у тебя к твоим слугам?

Сердце Людмилы забилось быстрее при известии об убитых ибли, хотя она видела их живыми, когда проезжала мимо с Пилозановым, и знала, что Миши с ними не было.

– Мне нужно горючее, – сказала она через секунду, – и мне нужно узнать, можно ли в Кужниске продать трактор.

– Ты пытаешься починить трактор? – беззубо пришепетывая, спросил старый.

– Нет, я пытаюсь продать его. Это хороший «Липецк».

Старик оглядел изъеденную крысами машину.

– Да, отличный трактор, – сказал он. – Можешь проехать на сельскохозяйственный склад на этой стороне Кужниска. Больше ничего в голову не приходит, потому что рынок закрылся уже почти три года назад.

– А вы можете продать мне горючего?

– Ну, тебе нужен аграрный дизель, а не то, чем мы поим грузовик.

– А может быть, вы меня на буксире дотащите? У меня есть все необходимое.

Мужчины долго смотрели друг на друга. Наконец старик снова припал к окну.

– Нет, потому что слишком низкое передаточное отношение, нам придется ехать слишком медленно. У трактора привод гораздо медленнее, чем у грузовика.

– Да, – кивнул молодой, – у трактора и грузовика приводы совсем разные. Мы можем ему колеса оторвать или еще хуже.

– А и не надо привод включать, – сказала Людмила, – можно тащить на нейтральной или на какой хотите скорости. И вообще, посмотрите на дорогу: до лета ни о какой скорости и речи не может быть.

Мужчины помолчали и снова посмотрели друг на друга. Они молчали слишком долго, Людмиле это надоело.

– Я могу заплатить, – сказала она.

– Пятьсот рублей, – сказал старик, не моргнув глазом.

– У меня только сто, – ответила Людмила.

– Четыреста.

Людмила добавила в голос слезу:

– У меня дед умер и оставил трактор. Это все, что осталось у моей семьи. Вы видите меня на пороге смерти, на распутье, я не знаю, куда бежать.

Мужчины снова посовещались, затем молодой напялил на голову высокую меховую шапку, открыл дверь и выпрыгнул из кабины.

– Давай посмотрю. – Он обвел глазами Людмилу снизу доверху, направляясь к трактору, глубоко проваливаясь в рыхлый снег. – Липецкий, говоришь?

– Да, – кивнула Людмила, – видишь лебедку сзади, такую на новом тракторе не найдешь.

Молодой человек стоял, ковыряя в ухе пальцем и шаря вокруг глазами.

– Ну нет, на самом деле на новых тракторах всегда есть лебедки, тут ты не права. В общем, двести рублей авансом, и мы попробуем. Если я пойму, что трактор слишком тяжелый, сотню верну. Так будет честно.

– Да, честно, – кивнул старик, нахмурившись. – Но даем честное слово, что постараемся справиться.

Как толстая мать и дитя, грузовик и трактор, покачиваясь, двигались в предрассветные часы по снегу к Кужниску. Наконец появились признаки города: небольшие кучки свежего навоза и соломы на снегу и огромная скульптура советского суперчеловека, указывающего в небо. Скота здесь было больше, чем в деревне. Вдоль дороги старый фабричный город, с населением девять тысяч человек, раскидал мусор. Постепенно на дорогу с обеих сторон стали падать тени домов, воздух остро пах навозом и дымом; горизонт исчез, когда бетонные и каменные сооружения превратились в настоящий город: развалившаяся постсоветская свалка, все вперемешку, словно детские кубики озорного малыша. За мотком телеграфных кабелей у дороги висел знак заправки. Грузовик остановился. На заправке хозяйничал карлик, сидевший в маленькой жестяной будке, похожей на газетный киоск.

Людмила поспорила с ним насчет минимального количества горючего, которое она может купить. После слез и упоминания дедушки она залила выторгованное количество в топливный бак. Затем, помахав на прощание рукой мужчинам в грузовике, она отыскала сельскохозяйственный склад, где служащий с видом эксперта подтвердил предложенную цену. Продав «Липецк», Людмила радостно пошла по улицам Кужниска, защищенная надежной броней оптимизма от ледяных уколов ветра. Девять тысяч рублей, конечно, ничто за такой отличный трактор, и все же на некоторое время о проблемах можно забыть.

Но ее оптимизма хватило шагов на десять. Отправить деньги домой было невозможно. Она не обсудила такой непредвиденный вариант со старухами – предполагалось, что деньги привезет Макс. Людмила подумала про склад, куда привозили почту для деревни и близлежащего района. Но она слишком хорошо знала, что даже если письмо покинет Кужниск, его в поисках денег обязательно вскроет Любовь.

Она попыталась забыться, любуясь красотой искрящегося снега, старалась идти гордо, независимо и целенаправленно, но вышла лишь напускная развязность, которую встретишь у неуверенных людей. Она прошла по улице Кужниской – утрамбованный холм из навоза и льда между темными громадами советских зданий, больше похожих на заброшенные ангары, а не на многоквартирные дома. Они были утыканы железными крюками, на которых некогда висели буквы над дверями, похожими на входы в склеп. Людмила попыталась представить скрежет сложнейшей аппаратуры за этими дверями, почувствовать себя совращенной скоростью и прогрессом большого города.

Но ничего подобного не было. Стая голодных полуволков с шумом вылетела из тени и рассыпалась по дороге. Людмила видела, что город принадлежит им.

Мимо проехала побитая белая машина, неловко скользящая по снегу. Людмиле пришлось быстрым шагом пройти пять кварталов, прежде чем она увидела хоть одну живую душу. Это была продавщица пирожков, согнутая почти вдвое, стряхивающая снег с колес тележки у дороги, примерно там, где в теплое время года находится бордюрный камень. Продавщица увидела, что Людмила остановилась, и предложила ей оставшиеся пирожки за полцены. Людмила покачала головой, глядя на вывеску кафе, заливавшую оранжевым светом грязь на дороге.

Кафе-бар «Каустик» носил свое название в честь знаменитой волгоградской команды по гандболу и был увешан почетнейшими знаками отличия. Сам бар был простой, деревянный, в одном углу было светло, в другом темно, зеленая обивка ободралась и висела клочьями.

Когда Людмила вошла туда, Миши не было.

Сигаретный дым безжизненными клубами носился туда-сюда, постепенно вытекая в дверь. Коренастый усатый мужчина в дальнем конце бара наклонился около чучела горностая. Двое других, с кожей, словно наждачная бумага, и прокуренным дыханием, сидели, сгорбившись, в самом темном углу с кружками пива и терли бороды ладонями. Горностай и бармен уставились на Людмилу, когда она появилась в вихре пара и снега. Она немного подумала и отодвинула стул подальше от горностая, сняла пальто, взмахнула им, разгоняя сигаретный дым, и повесила пальто на спинку стула.

– Он только мужчин кусает, – прохрипел бармен сквозь дым.

– Что ты сказал? – спросила Людмила, подняв голову.

– Я говорю, что он только мужчин кусает, этот хорек. Не бойся, – сказал мужчина, не моргая глядя на Людмилу.

– Ха, понятно. У вас есть горячие напитки?

– Нет, но у меня есть пиво. А ты хочешь горячий напиток?

Людмила бросила на него тяжелый взгляд.

– Если выбор такой охуенный, то я лучше на хорька посмотрю.

Бармен пожал плечами и с улыбкой побрел за стойку, качая головой.

– Еще одна умная черкешенка, – сказал он. – Тебе чай или кофе?

– Кофе. И я не черкешенка.

– Но ты с запада. Это одно и то же.

– Ха! А ты тогда, блядь, с Китая.

Мужчина отвернулся от кофейного аппарата и, положив обе руки на барную стойку, устало выдохнул:

– Послушай меня. Ты постоянно говоришь «Ха!» – а так делают на западе. Если ты не черкешенка, это только показывает, что вы все одинаковые, раз ты ходишь, блядь, и повторяешь свое «Ха!».

– Ну, это показывает скорее на тебя, а не на меня, – ответила Людмила. – Так что, ха!

Мужчина вернулся к своей работе, кивнув и хмыкнув в сторону парочки за столом.

– Послушайте ее, а?

– Она ибли, – сказал один из них, не поворачиваясь. – Черкесы не говорят «Ха!». И она подбородок выпячивает, не видишь? Зуб даю, что она еще говорит «заткни пасть» вместо «заткнись». «Заткни пасть и думай дебильной башкой, блядское отродье» – вот как они пиздят в этих своих иблильских районах.

– Да, прямо эксперт по черкесам. – Бармен подтолкнул чашку кофе по стойке в направлении Людмилы. Пар поднимался от чашки, смешиваясь с сигаретным дымом над головой. – Значит, ты считаешь, что она из Увилы или из самого Иблильска?

Он наклонился прямо к Людмиле, как будто они стали командой, соревнующейся с мужчинами в темном углу.

– Не считай, что ты за меня отвечаешь, – сказала Людмила, потягивая горячую пену из чашки. – Я знаю, откуда я.

– Слышали? – триумфально сжал ее руку бармен. – Это живая, настоящая горная девка.

– Ну, – сказал мужчина, поворачиваясь, – если она из Увилы, она б, наверное, была дома, а не здесь, с деревенской грязью на ботинках. Значит, она из административного округа. Тридцать девятого или сорок первого. Скорее из тридцать девятого, потому что сорок первый уже весь накрыли, и там ни хуя не работает. Оттуда выбраться сложновато.

– Да, – поддакнул второй, – я сегодня слышал, что отряд гнезваров запечатал сорок первый, только железная дорога работает. Да и ей недолго осталось.

– Господи! – рявкнул бармен, изо всей силы шибая рукой по стойке. – Сколько ж здесь республик, мать их, на нашем пятачке?

Первый мужчина откинулся назад, философски пожав плечами.

– Я того, я просто говорю, что если они хотят превратить свое минное поле в страну, а своего козла сделать президентом, то пусть. Просто от насилия и убийств остается дурной привкус.

Второй мужчина покачал головой и шумно отхлебнул пиво.

– Ну да, но убийство – это возможность получить иностранных свидетелей. А с чего бы им убивать, на хуй, иностранцев, которые не солдаты? И с экстремистами и бомбами то же самое, они это делают, потому что телевидение на весь мир терроризм рекламирует и это приносит доход. – Он наклонился к Людмиле: – Не так ли, мисс?

– А я-то откуда знаю? – пожала плечами она. – Я ж из Ставрополя.

– Ха-ха! – взревел бармен. – Она мне больше и больше нравится! – Он наклонился над стойкой и подмигнул Людмиле. – Ты меня разоришь, я не смогу взять с тебя денег после такого развлечения!

– Что? – ровно спросила Людмила. – Многие приезжают из Ставрополя. Я просто хотела ненадолго ощутить вкус деревни и увидеть вашу сельскую жизнь своими глазами после каменных джунглей. – Она встала со стула и покружилась вокруг себя на глазах у мужчин. – Посмотрите на мое платье, если не верите. Вы же не думаете, что в административном округе в таких платьях горы пашут?

– Ха-ха-ха! – заорал бармен, хлопая в ладоши. – А жаль, было бы прикольно!

Когда она уселась обратно на стул, задумчивый мужчина в углу указал на ее щеку:

– Ну и тяжела, должно быть, жизнь в городе. Нужно иметь строгие правила, чтобы оставлять такие синяки на своих малолетках.

– Ну, просто здесь земля очень жесткая, – сказала она, отвернув ушибленную щеку.

Наклонившись вперед, мужчина пристально уставился ей в глаза.

– Назови хотя бы одну улицу в Ставрополе.

– Улица Ставропольская, – ответила Людмила, и глазом не моргнув.

Мужчина хмыкнул и намочил губы глотком пива.

– Так нечестно. Назови другую.

– Ты, блядь, послушай, – резко бросила Людмила. – У вас что, в ебаной деревне даже кофе нельзя спокойно выпить? И так уже херово, что я по вашим улицам без говнодавов ходить не могу.

– Все равно, – сказал бармен, – я ничего против черкесов не имею. Или против ибли, если честно.

Он задумчиво закатил глаза, пытаясь представить, где на карте находится Иблильск, указывая на запад, в горы, носиком чайника. Но кроме печально известных туманов, к которым стоило относиться как к топографическим реалиям, в которых целые караваны людей, животных и даже тяжелой техники пропадали без следа, он не смог выдавить ни одного романтического образа.

Вместо этого он поднял тряпку, лежавшую на корзине за стойкой бара, и выудил оттуда зачерствелую булочку. Брякнул ее на блюдечко и пододвинул к Людмиле.

– За то, что рассмешила, – улыбнулся он, отвернулся и подсел к мужчинам в углу.

Людмила ничего не ответила. Она не сводила глаз с окна, пытаясь уловить знакомую походку Миши. Ее булочка лежала нетронутой, пока кофе почти не закончился, затем ее запах уже нельзя было выносить, и Людмила впилась в нее зубами. Каждый укус приводил ее в отчаяние, потому что она представляла, как за много километров отсюда ее семья сидит голодная и ждет от Людмилы действий. Затем, с последним куском, в ней волной поднялась злоба. Продать трактор было делом Макса, и тот его просрал. Более того, он бросил ее на растерзание Виктора Пилозанова и украл ее радость от горячего кофе и сладкой булочки и от снега за окном, от теплого электрического света и ожидания любимого. «Все равно, – подумала она, – он бы точно обменял трактор на ствол, и только Бог знает, на какую еще херню, но сделал бы это ради заботы о старухах». Иного она даже представлять себе не хотела.

Людмила не расстанется с деньгами до появления Миши, и вместе они решат, как их лучше отправить домой. Она вплотную приблизилась к барной стойке, залезла под подол и, вытащив банкноту, положила ее аккуратно около чашки.

Бармен поднял глаза, сделал шаг к стойке.

– За счет хорька, – сказал он, отмахиваясь от ее денег. – Я уже даже угадать не могу, откуда родом мои товарищи, но голодного путешественника всегда узнаю. Жаль, что не могу твоему мужу ремнем по жопе надавать, за то что отправил тебя сюда, зная, что тут теперь творится.

Поначалу Людмила не поняла, просто сидела и смотрела на старую деревянную стойку: из нее получились бы превосходные дрова.

– Я не замужем, – наконец сказала она. – И мне придется изо всех сил врезать по чему-то, подозрительно напоминающему твою физиономию, прежде чем ты ко мне с ремнем подойдешь.

– Господи, – хмыкнул бармер, откидывая назад голову. – На западе твоя речь может казаться крутой, но в этом городе тебе и три минуты не продержаться. Своенравных свиней здесь имеют все кому не лень. Я из Волгограда, я знаю цивилизацию – и скажу тебе, что здесь ее нет. Город принадлежит фонду освобождения, поставляющему оружие на линию фронта, точнее, на все линии фронта в мире. А это дурно сказывается на местных нравах.

Людмила посмотрела на него, на его огромное обвисшее лицо, здоровенные руки.

– Не пугай – не запугаешь. Любая своенравная свинья должна молиться, чтобы не попасть под горячую руку ставропольской девицы. И вообще, я жду жениха – он скоро приедет, может быть, даже сегодня. – Она нетерпеливо повела плечами. Вышло очень эффектно.

– Точно ибли, – хмыкнул мужчина из угла. – Редкая штучка.

– Точно что-то с чем-то, – отозвался бармен. – Могу ли я вам еще что-нибудь предложить, мисс Ибли?

– Нет, благодарю. Не возражаете, если я немного здесь посижу? Жених придет сюда, в ваше знаменитое кафе.

– Что ж, оставайся хоть навеки, если б я тут хозяйничал, но боюсь, бар через двадцать минут закрывается.

10

Подходы к «Уорлд энд Ойстер» были забиты необычными людьми, настолько легкомысленного вида, что, казалось, ими управляют внутренние порывы ветра. Вокруг них вращалась голая жизнь Лондона: свет задних фар, растекающийся по глицериновым дорогам, силуэты, носящиеся туда-сюда, как огромные тролли, мимо домов из песка и сажи.

Зайка покосился на брата:

– Это то самое место, где ты собираешься из себя охуенного умника строить?

– Извини, если ты разочарован, Заяц. Это то самое место, где я выдолбил уютную нишу кое для кого и куда ты отправишь мои вещи, когда я к ней перееду.

– Она внутри, да? Мисс Правда?

– Ну, не будь таким желчным, тебя тоже пропустят. – Блэр наполнил легкие морозным воздухом и выдохнул с веселым шумом: – Вот моя программа на сегодня, Заяц. И моя инструкция тебе: не загоняйся.

– Ты играешь сам с собой. Кто, как ты думаешь, придет в центр реабилитации? Такие же уроды, как и мы, дружок.

– Но это же развлекательный центр, Зайка, нам к этим больным даже и заходить-то не надо. Кстати, насчет уродов, – говори только за себя.

Хизы почувствовали первую волну озона и тоника уже на парковке. Они подняли глаза. «Уорлд энд Ойстер» представлял собой огромное викторианское здание, замурованное в гладкий синий цемент, с трубами и шпилями, торчащими из крыши, – казалось, будто на старую гостиницу упала стальная решетка. На самом деле почти так оно и было. Синие огни пронзали дорогу за зданием на границе Центральной зоны допуска Лондона. На братьях были черные костюмы и белые рубашки с застегнутыми воротничками. Они то появлялись, то пропадали в отражениях на тротуаре и казались черными дырами посреди улицы.

– Принес свои гренки, да? – спросил Зайка, бросая взгляд на пластиковый пакет в руке Блэра.

Через капельки воды на стеклах очков он смотрел на мир, словно через паутину.

Блэр сильнее сжал в руке пакет, осторожно поставив его дном на сгиб локтя. Хрупкий силуэт Дональда Лэма отделился от тени и направился к свету.

– Нет, ты послушай. Или ты «завтрак пахаря» с собой приволок?

– Ничего особенного. Так, мелочь кое-какая, – сказал Блэр, шагая вперед. – До выноса мусора еще неделя, и я подумал, что надо ж с чего-то начинать.

Он дошел до мусорного бака у дороги и, не замедляя шага, засунул пакет внутрь. Когда Лэм протолкался к входу в клуб, Блэр медленно вернулся и зашипел:

– Теперь слушай: ради бога, давай говорить буду я. Он бы ни за что не пригласил нас на тусовку и не принес бы паспорта, если бы не думал, что у нас есть шанс.

Зайка щелкнул языком:

– Мы могли бы просто спросить его, что за игру он затеял, и поехать домой.

– Расслабься, Зайка. Ты можешь думать об этом как о прощальной попойке.

– Нет, ты, блядь, послушай, я сомневаюсь, что в центре реабилитации будут угощать выпивкой.

– А я тебе говорю, что нам вовсе не надо оставаться в центре, мы проскочим в нормальный бар. Да ладно тебе, Зайка, взбодрись, подумай ради разнообразия обо мне: субботним вечером будет до хуя прелестных девиц.

Зайка нахмурился:

– Поступай как знаешь. Но это не твои люди, сынок. Ты себя обрекаешь на поражение.

Как будто чтобы подчеркнуть его слова, из здания выскочила молодая женщина, и ее стошнило желтой густой массой на дорогу. Она остановилась и повисла на оградительном канате, и еще три лужицы шлепнулись на ее вечерние туфли. Когда она уже проблевалась, из клуба, пошатываясь, вышли еще четыре девицы. На головах у них были розовые пушистые антенны. Они пронеслись мимо женщины, увидели, что Хизы не сводят с них глаз, с радостными визгами выпятили груди и унеслись прочь, словно сумасшедшие насекомые.

– Попомни, блядь, мои слова.

– Да расслабься ты, – ответил Блэр и отправился к Лэму.

На подходе к стеклянным матовым дверям клуба он пошел развязным шагом. Затем увидел двух огромных привратников в клубных пиджаках, наблюдавших за его приближением. Развязная походка превратилась в неловкое топтание на месте. Привратники были бритым олицетворением лондонского типа жестокости, людей, зачерствевших на белом хлебе, которые скорее засунут твою башку в автомат по жарке картофеля фри, чем попортят себе маникюр, врезав тебе по морде. Братья стояли рядом с очередью, пока Лэм перекидывался фразами с мужчинами. Зайка прикурил «Ротманс». В конце концов один из привратников слегка сморщил лицо в сторону Лэма и забрал удостоверения троицы, с силой протащив их через ручную машинку. Когда она три раза хрюкнула, он отцепил шнур и махнул, чтобы они проходили в длинный коридор. Один каменный глаз дал Зайке понять, чтобы он бросил «Ротманс». Он сунул ее в пепельницу с песком у двери, повел плечами, поправляя пиджак, и вкатился вслед за Лэмом и Блэром: наполовину рок-звезда, наполовину нашкодивший школьник, пришедший в магазин с бабушкой.

– У меня вены полопаются, – сказал он, когда басы начали отдаваться звоном во всем теле. – Наверное, я лучше домой.

– Ну, не смею задерживать, – бросил через плечо Блэр. – Такси у входа.

– Мини-кебы? Я, блядь, не в Нигерию собрался.

– Ну, в этом нет необходимости, Зайка.

– Что такое? – Зайка остановился и ощупал зубы.

– Для начала, это жуткий расизм. Господи Боже мой, это же космополитичный Лондон – тебя, блядь, изолируют или вообще, на хуй, убьют.

– Блэр, детка, Нигерия – это не раса.

– Ну, ты меня понял, пошли. – Блэр повернулся и нахмурился.

Лэм исчез в дверях перед ним.

– Нет, ты, блядь, послушай. Скажи, что это за ебаный расизм, если я сказал, что водитель мини-кеба – выходец из Нигерии?

Блэр закатил глаза:

– Ну, это означает, что они все водители мини-кебов, то есть ты отказываешь им в более интеллектуальных профессиях.

– Блэр, те три водителя, с которыми я ездил до настоящего момента, – просто охуенные парни, я бы с ними пиво пил. Но ни один не живет здесь достаточно долго, чтобы знать, куда нам, блядь, попасть нужно. Я целый час прачечную искал, а там ехать всего ничего. И скажи мне, какой это расизм? Это здравый, на хуй, смысл, и помни: я и сам-то тут не местный. Нет, ты послушай.

– Ну, уничижительно собирать членов африканского сообщества вместе под одной вывеской в определенном месте. В этом заключается особая подлость.

– Да ты что, ни хуя себе! И вообще, друг, что ты гонишь – «члены африканского сообщества». Ты сам их захуярил такой фразой в отдельное сообщество, расист ебаный.

– Ну да, Зайка. Слушай, давай докажи мне, что это правда, учитывая, что это их официальное название в англоговорящем мире.

– Потому что, если бы ты принимал их в нашу культуру, ты бы сказал «африканские члены сообщества». Слова – это понятия, Блэр.

– Ну, это уже просто маразм.

– Нет, друг, это горькая правда. Ты увековечиваешь этот вопрос, устанавливая ебаное табу на любое высказывание. И не надо передо мною выделываться. Если ты показываешься на людях с Ники, это не значит, что ты уже стал охуенно космополитичным, – она просто модный аксессуар с охуительной задницей. У черных девок самые хорошие жопы, ты это сам постоянно повторяешь.

– Ну, в этом, блядь, случае я сделал серьезное исключение.

– Да, и это самое правильное. Потому что, несмотря на все твои поэтические образы, ты по-прежнему все такой же хитровыебанный белый буржуй, расист и алкоголик.

– Так ты вообще можешь ебать домой. Пиздуй, на хуй, на метро.

– Ну да, спасибо, путешествие по подземному миру в гробу на колесах.

– Да ты ж, блядь, его в глаза не видел.

– А его и не надо видеть, просто прикинь, какие вопли доносятся из-под асфальта. Это люди, Блэр, это вопли человеческих существ.

Призрачное лицо Дона показалось в дверях. Пульсирующие волны музыки скакали вокруг него, ревел хит Скетла Уан «Deys ony be one ennifink».

– Пойдемте, ребята, тут настоящий кошмар! – проорал он. – «Уорлд» интернет-магазин – три зоны внизу, а для членов клуба можно наверх.

Он подождал, пока утихнет голос Скетла, и продолжил:

– Мы могли бы пойти в центр, там поспокойнее, но я решил, что вам захочется посмотреть на подобное зрелище. Не уходите далеко, мы пойдем этой дорогой.

– Разве мы не можем немного побыть здесь? – спросил Блэр.

Лэм остановился, изучая близнецов.

– Уверены?

– Почему бы нет? Все будет нормально.

– Да, – огляделся по сторонам Лэм, – тут такие девки ошиваются. Давайте, ребята. Десять минут.

– Ну, на самом деле это только для меня. Зайка девочек не любит.

– Без проблем. Здесь и парней навалом.

– Не, он не голубой. Просто… асексуал.

– Разумно, – проорал Лэм. – Не уходите далеко, а я прогуляюсь до бара.

Блэр кивнул и обвел зал глазами. Он прикинул самый быстрый проход к центру действия. Яркие светильники, как прожекторы, расцвечивали комнату, три стены из четырех были зеркальными от пола до потолка, создавая эффект бесконечного пространства, галогеновый семенной стадион кишел жизнью. Группки людей столпились напротив большого аквариума, вделанного в четвертую стену. Грустная полосатая рыба крутилась в предсмертных судорогах на поверхности. Несколько ярких рыбок клевали ей живот. Неподалеку кучковались и шатались от группы к группе молодые люди с развевающимися волосами. Один из них, в свитере с высоким воротом, повернулся посмотреть на Хизов, но явно не признал их членами тусовки, с кривой ухмылкой повернувшись к своей компании. Братья отвернулись и сделали вид, что ничего не заметили.

Зайка огляделся, покачал головой и направился к двери туалета в другом конце комнаты. Блэр видел, что Зайка ушел, но ничего не сказал. Вместо этого он уставился на шелковистую девицу, которая проплывала, как эльф, по направлению к бару. Почувствовав его взгляд, она гордо сжала губки, нахмурила бровки и вздернула носик немного повыше. И сделала вид, что не замечает Блэра, который мысленно ухмыльнулся; он был садом зрелых синапсов, электрической устрицей, подрагивающей от возбуждения. Он бочком продвигался между женщинами по своей траектории, но, как бы близко он к ним ни подходил, волна духов не давала ему пробиться ближе. И все же, находясь в их присутствии, в самом глазу шторма (пускай они делали вид, что не замечают его, хотя это было далеко не так), он чувствовал гудящий аромат забвения и возможности – алкоголь. Блэр наблюдал, как тот сталкивает и разводит людей, отмечая, что все они соединены синоптическими связями, чьи путы возрастали с каждой порцией спиртного. Разговоры о недвижимости в одной группе вызывали сочувствие в другой, группы сливались, обмен продолжался. Даже после слияния они продолжали участливо, выразительно общаться.

К Блэру через гудящую толпу протиснулся Лэм. Он принес три кружки и улыбнулся, увидев горящие глаза Блэра.

– Выпей! – крикнул он через шум. – А где наш друг?

– Не знаю. Ваше здоровье.

– Найти его?

– На хер. Нам повезет, если его прихлопнут в туалете.

Лэм провел Блэра из бара вдоль по коридору в крошечный паб; казалось, что в этом месте время застыло. Это была комната отдыха. Здесь мужчины были основательно заняты выпивкой и размышлениями, надо всем царил уютный смог от залитого пивом ковра. Музыка была старая, совершенно немодная. Усы и исколотые вены были повсюду, желтые глаза следили за барменшей и старались делать это незаметно. Из настенного монитора раздавались футбольные вопли. Из-за стойки бара смотрел на Блэра хитрым глазом мужчина с небольшим горбом.

– Думаю, стоит поискать нашего друга, – сказал Лэм, давая Блэру двадцать фунтов и кружку Зайки. – Мне «Бэджер».

– Что?

– Кружку «Бэджер Лут», и закажи, что хочешь.

Барменша флиртовала и протирала бокалы неподалеку, делая вид, что не замечает Блэра у аппарата с пивом. Он повернулся к ней спиной и погрузился в радости простой жизни. Между третьим и четвертым глотком пива в основном проходе между баром и коридором появился Зайка с большим бокалом джина. Он придвинулся к уху Блэра.

– Ни хуя не хотел тебе говорить, но тебя щас какая-то девка спрашивала.

– Да? – Блэр почувствовал, как внутри что-то дернулось. Он оглядел бар.

– Да я и сам не поверил, – ответил Зайка. – Вот так просто взяла и подошла.

– Ну а как ты понял, что она про меня говорит?

– Она видела, что мы пришли вместе. Говорит такая: «Кто это такой важный – с видом государственного чиновника?» – Зайка иронически хмыкнул. – Я, блядь, ушам своим не поверил.

Блэр повернулся к брату и впился взглядом в его темные очки.

– Ну и что ты сказал?

– Что дома со свечкой ей будет лучше.

– Ну, Зайка, ладно тебе. Что ты сказал?

– Ну, знаешь, я просто…

– Что именно ты ей сказал? – У Блэра от напряжения приоткрылся рот.

– Нет, ты послушай, все было так быстро.

Зайка обернулся через плечо и выставил ногу в главный проход. Здоровая блондинистая девка с кучей кружек в руках пыталась обойти ее, но все же слегка задела Блэра, проходя.

– Извините, – сказала она, остановившись, чтобы поправить одну из кружек.

Зайка поднял очки и подмигнул Блэру. Он не произнес ни звука, но Блэр услышал, как он крикнул: «Это она!»

Блэр резко повернулся. Девка виляла бедрами, ее духи проникли в его кровь и нашли его член. Вместе с эффектом от пива – а он уже почти допил свою кружку – это ощущение прокатилось по Блэру безумной волной. Он подождал, призывая на помощь разум. Ничего не получалось. Он страстно ее хотел. И первым желанием было не всадить ей на полную, а просто прижаться к ней, смотреть ей в лицо, чувствовать ее.

Она пошла дальше. Блэр обернулся. Девушка подошла к столику. За ним сидели ее мать или старшая сестра и грузный пожилой человек, вероятно, муж второй дамы; рядом с ними сидел угрюмый парнишка, слишком маленький, чтобы ему здесь наливали. Это были люди определенного типа, их звали Дерек и Трейси, недавно из Малаги и недавно начали откладывать деньги на очередной загородный дом. Блэр удивился. Такие люди существовали в его мире только теоретически. А теперь его представители сидели перед ним во всей своей сногсшибательной славе.

Он смотрел, как блестят розовые влажные губки девушки. У нее на бедре должно быть родимое пятно, настолько незначительный дефект, что увидишь его только при сиянии средиземноморского солнца. Но этого было достаточно, чтобы нанести сокрушительный удар по ее уверенности в себе, особенно если вспомнить о немного вытянутых половых губах и слабых волосах. Блэр четко чувствовал, что, хотя она не была идеальна физически, шрамы подросткового периода показывали: ей не была присуща заносчивость рано созревшей девицы, и поэтому она научилась ценить мирские вещи.

Мирские – то есть взять его член в свой рот. Ну и так далее. Она будет делать это, когда он только захочет, и также удивлять его в мирском ходе дня в их дорогом доме в пригороде. Это будет большой дом, и ее восхищение Блэром и теми вещами, которые он с ней сделает, заставят его стены покоситься и захлебнуться слюной. Он будет скользить по блестящей влаге ее вагины. А потом она займется уборкой, одетая только в его огромную футболку и чулки, залитые спермой.

Блэр наслаждался видом этой семьи за залитым пивом столом. Его мечты проникали в подробности их жизни, он придумывал смущенно-нагловатый взгляд, которым мальчишка будет смотреть на него, прокручивал в голове мудрые вещи, которые будет произносить, пока мама самозабвенно ходит по дому в ярком, уютном акриловом спортивном костюме, с раскрасневшимися от выпитого чая щеками. Блэр перестанет материться и будет невинно и льстиво врать маме, нацепив кривую усмешку и разудало покачивая головой.

Как же далеко он улетел в небеса грядущей райской жизни! И хотя он пытался придумать отговорки, ему пришлось признать, что эти видения беззаботной семейной жизни воплощали все то великое, что было в Британии. Безграничная свобода и демократия. Они открывали поистине огромные возможности.