Текст книги "Люськин ломаный английский"

Автор книги: Ди Пьер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

– Ха! Подарок – смотреть, как твоя задница исчезает вдали?

Макс недовольно хмыкнул, полез во внутренний карман пальто и выудил пропавшую перчатку Людмилы, по-прежнему скользкую от слюны Александра.

– Возьми, согрейся, – сказал он, тяжело глядя на нее из-под бровей.

Он добил ее, снова выпятив подбородок, повернулся и пошел прочь, плюнув напоследок.

Лозаныч пожал плечами и полез в трактор.

– И как его, блядь, заводить?

Глаза Людмилы наполнились слезами. Она прикусила губу, втискиваясь в сиденье, и потянулась через Пилозанова, чтобы нажать на стартер. Двигатель чихнул и завелся. Макс исчез, захлопнув зеленую дверь.

Свет фары рассекал туман, висящий над дорогой. Казалось, из Иблильска нужно выбираться через облака чая с молоком. Людмила завернулась в пальто, съежилась в клубок за сиденьем водителя. В ее горле застрял комок, словно скользкий кусок мяса.

– Ха! Я молодец, ха-ха-ха! – орал Пилозанов, когда деревушка осталась позади. – Большего идиота и представить нельзя! Я оставил его там ни с чем. У меня его трактор, а у него остался только хуй в руке! – Плечи Пилозанова дрожали от смеха. Он повернулся и прищурился на Людмилу. – Ты теперь в безопасности, котенок. Тебе больше не придется горбатиться на свою семью.

– Не путай свою семью с моей.

– Ха! Но давай признаем очевидный факт: ни один дом, где есть мужик или собака, ни на минуту не остался бы сухим от такой сочной девки, как ты.

– А ты видел хотя бы одно монгольское лицо или хотя бы одну монгольскую черточку в моей семье? Нет! Так что заткни свою вонючую пасть.

– Ну, у твоего брата дебильных черт сколько хочешь! – Лозаныч рассмеялся еще раз, повизгивая от радости настоящего момента. Затем просунул руку между ног и вытащил кончик полутвердого члена. – Я просто горжусь, что наконец смогу дать тебе почувствовать настоящего мужика, какого заслуживает такая сочная девка. Давай. Иди к доброму Виктору.

8

Пять кошек важно прошествовали по грязи на углу Скомбартон и Миллинер. Три из них были черные. Всех притягивал подвал дома 16а.

Близнецов лихорадило от надвигающегося визита контролера. Зайка пытался по возможности не втягиваться в эту истерию, он сгорбился, как старуха, между раковиной и скамейкой. На нем были обычный костюм-тройка, деловые ботинки и носки и большие солнцезащитные очки из «Балорамы». Вдова бедуина, да и только. Свет в комнате был тускло-коричневым; его голос нащупал соответствующую тональность.

– Нет, ты послушай. Самый вероятный сценарий – это что мы к завтраку вернемся в «Альбион». Лучше подготовься заранее, сынок, – хуй его знает, что им наплела Ники. Чем больше я об этом думаю, тем больше мне кажется, что они не стали бы посылать к нам контролера в субботу вечером, чтобы просто притаранить нам пивка. Нет, это будет настоящая проверка. – Зайка посмотрел на лампочку, светившую над гостиной, словно звезда, и тихонько улыбнулся про себя.

– Ты лучше эти ебаные тарелки домой, – послышался приглушенный голос Блэра.

Его ноги торчали из серванта за лавкой, черные брюки обтягивали ягодицы.

Зайка изменил направление взгляда и оглянулся через плечо.

– Тебе принести платок и бигуди? Жаль, что у меня, блядь, фотоаппарата нет, – представляешь, что скажут ребята в «Альбионе», увидев, как ты чистишь сервант? Представляешь, что скажет Глэдди?

– Глэдстоун слепой и страдает аутизмом, – проскрипел Блэр.

– Он всегда болтает со мной. Он уссытся, когда я ему расскажу.

В ответ раздался скрип зубов.

Еще несколько минут слышались приятные постукивания и звон, обычно предвещающие сытный ужин. Затем Зайка замер и положил тряпку, прикусив губу.

– Кажется, я чувствую приближение джина, – сказал он. В перерывах между его словами слышалось яростное шипение. – Разве ты не чувствуешь надвигающийся тонизирующий можжевельный дух?

Лицо Блэра высунулось из серванта.

– Да шевелись же ты, мать твою, этот чувак щас уже придет.

– Не трынди, я не буду убираться в костюме, мать его.

– Знаешь, блядь, таращиться на чашки – не значит убираться.

– Нет, ты послушай, хуй тебя побери, ты ж не соображаешь, что несешь. Ты говоришь, что это даже не контролер, что он просто придет и пожурит нас, а сам намываешь тут все, как ебаная уборщица. – Зайка выудил еще одну чашку из раковины. – Нет, ты послушай, я считаю, что контролера не должно ебать состояние нашего серванта. Ты правда считаешь, что они пришлют контролера по сервантам? Или что у них есть подразделение по уборке?

– Слушай, Зайка, просто заткнись. Мне насрать на тебя. Делай ты что хочешь, а я буду делать, что хочу я. Когда этот чувак придет, я собираюсь притвориться, что мы – отдельные файлы.

– А разве это не так?

– Ну, если ты задумаешься хотя бы над половиной того, что происходит вокруг, ты поймешь, что наше освобождение – огромная административная и правовая ошибка. Видишь, что в паспортной службе сказали по поводу наших свидетельств о рождении.

– Но это не означает, что мы не можем их получить, они просто не сумели вот так сразу найти справку. Это бюрократия, Блэр.

– Нет, это самая обычная симптоматика. Вся наша жизнь – больничная запись, Зайка. Мы живем и умираем по этой записи. Ради бога, как ты думаешь, почему я только что сказал тебе «отъебись»? Я что, правда похож на чувака, который хочет с тобой жить? А теперь просто заткнись. Ты теперь – отдельный файл.

– Да уж, – хмыкнул Зайка. – Слушай, а может, уговорим этого парня с нами в лото сыграть и посмотрим, кто заработает больше очков. Постой, я знаю, когда он придет, почему бы тебе не обсудить с ним отчаяние от нашего совместного проживания? Я расскажу о королевском ребенке.

– Не подъебывай, Заяц.

Зайка замолчал и упер руки в бока, покачиваясь из стороны в сторону. Потом прогнулся, дернул плечами вверх и вниз, хмыкнул и потянулся к бутылке с джином.

– Ты сам на себя поставил, так? Жаль, у меня денег нет, чтобы поставить на то, что это будет контролер.

Голова Блэра резко высунулась из серванта.

– Слушай, если ты, блядь, так уверен, почему бы не держать на это пари до конца месяца? Если он утащит нас обратно, ты будешь устанавливать правила три следующие недели в «Альбионе». Но если, Зайка, этот визит обернется для нас чем-либо другим, если он просто отведет нас в «Витаксис», – я буду устанавливать правила здесь, мать их.

– Шутишь – с хуя ль тебе такая почесть?

– Ну, я тебе, ублюдок, это уже объяснил.

– Чо, оборзел?

– Оборзел.

Зайка мрачно хмыкнул:

– Завелся. Слушай, налей мне джина.

– Слушай, заткнись, а? И не говори со мной. – Блэр исчез в следующем отсеке серванта.

Зайка несколько минут изящно скользил по кухне, прежде чем в задумчивости снова опустился на лавку. Он положил руку на спинку и уставился вперед.

– Как ты думаешь, а куда в таком случае делся наш банк? То есть там ведь только автоответчик отзывается.

Нет ответа.

– Как ты думаешь, Рэй Лэнгтон вернется в «Коронейшн-стрит»? Неужели они и правда имитировали его смерть?

Нет ответа.

Зайка откинулся на спинку. Один глаз опустился вниз, как щупальца у улитки.

– И что, у нас теперь всегда так будет?

– Делай что хочешь.

Зайка поднял чайную чашку и протер ее полотенцем.

– Да, – задумчиво произнес он. – Классная задница у нашей Ники. Как на ней только форма не расходится? Я тебе не говорил, что она там духами брызгает?

Блэр бросил на него убийственный взгляд из серванта.

– В такой, блядь, грецкие орехи можно колоть, ты как думаешь? – пробормотал Зайка.

Блэр откинулся назад и уставился на брата неприязненным взглядом:

– Тебе ж девки вообще не нравятся, так что отстань от нее.

– Я их люблю, еще чего! И правильно люблю, уважительно так. И общий язык с ними нахожу лучше. Поразительно, как они реагируют, когда оставляешь эту робкую дерьмовую мальчишескую манеру.

– Ну, Зайка, это называется секс, и все девки его хотят. Ты единственный, кто не хочет.

– Нет, ты послушай. Просто это же так…

– Да заткнись ты, а! Да хуй ты найдешь что-то менее антисанитарное, чем жить с тобой.

– Я на самом деле не хотел сказать «антисанитарно».

– Честно, ты прям как, мать его, гном во времена постмодернизма.

– Модер-ебать-его-в-зад-низма? – хмыкнул Зайка. – Пост-пост, ты хочешь сказать. Пост-пост-блядь-пост.

Самая формальная часть протирки чашек закончилась, и Зайка откинулся на лавке, чтобы подумать. Свежевымытый клетчатый пол кухни отбрасывал блики на стекла его очков, а затем растворился, когда он задрал очки на лоб.

– Слушай, дружище, – сказал Зайка, проводя языком по деснам, – вчера вечером ты себя прямо полным мудилой выставил. Надеюсь, ты сделал из этого хоть какие-то выводы. На самом деле все просто: не выступай, мать твою! Будешь хорошим мальчиком, нас, возможно, уже сегодня отвезут обратно. Попытайся принять тот факт, что это наша самая вероятная судьба. Со стариной Зайцем дела не так уж плохи, мы по-прежнему сможем развлекаться, ты и я. Друзья. Иди поссы. Я, блядь, серьезно.

Блэр высунулся из-за дверки и скорчил рожу в сторону Зайки.

– Нет, это ты послушай меня, – зашипел он, – потому что повторять я не стану: все кончено, Зайка. При первой же возможности, которая появится у этой двери, какой бы она ни была, я сваливаю. Слышал? И не говори со мной больше.

Зайка приподнял бровь, выпучив глаза, как вареные яйца в мешочках век.

– Охуеть, – сказал он. – Ты, блядь, ничего хуже сказать не мог. – Пролетарским жестом он ткнул себя большим пальцем в грудь. – Я благословляю тебя на удачу в поимке этой возможности, друг, и пусть будет в этом задействована вся твоя молодая энергия, сынок. Однако, учитывая, что у нашей двери пока что оказался лишь один дефективный ублюдок, продающий чистящие средства, и один торговец рыбой из «Тинесайд», я предлагаю тебе прекратить эту блядскую торговлю собой. Лучшее, на что ты можешь рассчитывать, это группа перевозки в белых халатах, и не могу сказать, что сильно сожалею по этому поводу.

В дверь постучали. Палец Зайки бессильно упал.

– Ну, пиздуй открывать, слышь?

– Отъебись, – ответил Блэр.

Зайка еще туже затянул хвост из волос, одернул костюм и вприпрыжку поскакал вверх по ступенькам. За замороженным стеклом входной двери показалось расплывчатое пятно. Зайка открыл дверь и выглянул в тусклый, воняющий бензином мороз, стягивающий кожу, как молочная пенка. Прямо перед ним, совсем рядом, но почему-то странно низко, стоял щуплый мужчина среднего возраста. Вокруг тощих ног развевались серые брюки, скособоченный школьный галстук отбрасывал сгустки теней на лацканы пиджака.

Зайка сжал и разжал кулаки висящих по бокам рук.

– Трудная выдалась ночка, не так ли? – Мужчина поднял глаза на солнцезащитные очки Зайки.

Он бочком подвинулся ближе, покачиваясь, как морской конек. Его манера держаться указывала на то, что он несомненный меланхолик. Зайка почувствовал, что чувак остановился в развитии году эдак в семьдесят седьмом. И еще: что в своем мире человечек также мог быть очень высоким.

– Заходите, пожалуйста. – Зайка показал жестом вниз на лестницу.

– Должно быть, вы Гордон.

Зайка почувствовал холодок в голосе человечка и заметил, что тот словно с трудом выталкивает из себя слова. Интонации были изящно выложены на облатке дыхания, и, чтобы разобрать их, Зайке пришлось наклониться. Он несколько раз моргнул.

– Долго добирались?

– Баттерси, в паре миль отсюда. – Человечек закатил глаза и стал похож на стареющего младенца.

– Значит, вы не из «Альбиона»?

– «Альбион»? Нет, нет!

Зайка моргнул в сторону кухни. Блэр накрывал на стол и как раз выкладывал гренки на кусок какой-то зелени.

– У нас на подходе теплые amuse-bouches, – выдохнул он.

– Боюсь, моя диета ограничивает меня блюдами, названия которых я могу произнести, – сказал человечек. – Но заметьте, от освежающего напитка я не откажусь.

Зайка проглотил усмешку. Глаза Блэра прошлись по мятой фигуре человечка, прежде чем стремительно рвануть в окно, в самую изморось, пульсирующую под фонарями, как горячий планктон. Он тихо убрал гренки в пакет и поставил его открытым за лавку, решив не шуршать лишний раз.

– Вы проходили мимо мусорных ящиков? – спросил Зайка. – Можно сколотить состояние на том, что стоит в переулке. Совет к ним и пальцем не прикоснется, даже ради, мать ее, благотворительности. У нас был «Святой Винсент» на телефоне, и они спросили: «Что у вас есть?», а я ответил: «Превосходный трельяж в отличном состоянии и комод», а они сказали, что эта хуйня ничего не стоит и высылать за ней фургон они не намерены. Хотел я сказать: «Ну дайте знать, чем вам угодить, мы это закажем и пришлем на ваш адрес». Я, блядь, просто в шоке.

Человечек устроился в гостиной и обозревал интерьер.

– Нет, я не проходил мимо мусорки, – сказал он, откинувшись назад и устраивая локоть на спинке дивана.

Повисла тишина, как будто завершая первый раунд переговоров Хизов с таинственным должностным лицом.

Блэр протянул через лавку руку с большой порцией джина в детской кружке.

– Извините за стакан, но мы еще не полностью обустроились.

– Я так и подумал. Мы можем только порадоваться, что вы столько всего успели.

– Ну, раз уж вы упомянули, могу я спросить, кто это «мы»?

– Извините, я хотел сказать, что я могу порадоваться.

Блэр неловко переступил с ноги на ногу.

– Вы ведь не контролер, не так ли?

Не услышав ответа, близнецы уставились на человечка. Они увидели таинственную спокойную улыбку на его белом, как у горгульи, лице. Он смотрел прямо на них, не моргая. Глаза у него светились даже ярче, чем сначала. Он вдруг показался им куда более значимым человеком, его чудаковатость странным образом пропала.

Зайка сочувственно нахмурился:

– Вы что-то хотите спросить об «Альбионе»? Что-нибудь, что мы там видели? Младенца?

– Нет, – наконец ответил он.

– Ну и кто ж вы тогда такой? – спросил Блэр, скрестив руки на груди.

Человечек не отрываясь смотрел на близнецов.

– Дональд Лэм, – сказал он, слегка кивнув, и моргнул, опустив на секунду тяжелые веки.

Блэр подошел к лавке, сел так, чтобы не быть прямо напротив гостя. Зайка застыл за лавкой и смотрел поверх головы Блэра.

– Я вижу, что вам нравятся бальные танцы. – Лэм протянул руку к коробке с дисками около дивана.

Блэр сморщился.

– Танго, танго, танго, – равномерно, словно гипнотизируя, сказал Лэм, просматривая диски. – Танго, танго, танго, танго.

Легкость и прямота его тона поразила близнецов. Они напряглись. Зайка приоткрыл рот, показались торчащие зубы. Внезапно они увидели в Дональде Лэме что-то, говорящее не просто о его превосходстве, но о высшей природной касте.

Лэм взял в руки два последних диска. «Time То Say Goodbye» Андреа Бочелли и Сары Брайтман, «Иерусалим» в исполнении известного оркестра. Он поднес чашку с джином к губам, аккуратно сделал глоток и прижал чашку к груди, переводя взгляд с одного близнеца на другого.

– Разве первый фортепианный концерт Брамса не более точно описал бы ваше приключение?

Зайка сделал большой глоток из своего бокала.

– Ну, хм… Брамс в этом первом концерте вступает довольно резко. Это же почти что симфония.

– Конечно, он вступает резко, – монотонно заметил Лэм. – Очень даже резко.

Он сузил глаза и быстро взглянул на близнецов.

На секунду в комнате повисла тишина. Блэр изучал складки на своих брюках. Зайка за лавкой переминался с ноги на ногу. Он нацепил на нос очки и сложил на груди руки.

– Извините, что у нас так неприглядно, – наконец сказал он. – Я хочу сказать, боюсь, мы не производим впечатления слишком довольных жизнью, но мы не ожидали прихода гения зла.

Лицо Лэма учтиво дернулось, он глотнул еще джина.

– Извините, на секунду переклинило. Неделя выдалась длинной. Да, кстати. – Он наклонился вперед и понизил голос до шепота. – Я пришел с подарками.

Блэр зыркнул в сторону брата.

– Ну, это мило с вашей стороны, но мы по-прежнему не знаем, кто вы.

Лэм обвел комнату лучистыми глазами и помолчал.

– Я вас не разочарую. Просто, чтобы понять наши отношения в деталях, понадобится немного времени. Уверен, вы знаете, какой бардак начался с этой приватизацией. – Его лицо снова смягчилось и превратилось в мордашку стареющего младенца. – Пока что зовите меня Дон или Лэми. Я пришел из одного нечищеного угла правительства ее величества.

– И как этот ваш угол зовется? – спросил Блэр, наклоняясь вперед.

– Да, подловили. Если честно, я сбился с пути – они переименовывают эту блядскую контору каждый раз после дождичка в четверг. – Дон подал свою шутку с достоинством, выдав в честь ее три коротких смешка. – В общем, – продолжил он, – если без ненужных деталей, это не из той области, которую вы ожидали, не из социальной сферы. Моя сфера – министерство внутренних дел, в широком смысле. Чуть побольше влияния, чем у некоторых отделов, которые вами занимались. Отсюда и вот это.

Из внутреннего кармана пиджака показался жесткий конверт, посетитель протянул его Блэру.

Зайка наклонился над лавкой, поднимая на лоб очки.

– Паспорта, – сказал Блэр. – Это великое дело, учитывая, что они даже наши свидетельства о рождении найти не могут.

– Мы подумали, что это будет милым напоминанием о вашей независимости. Не знаю, слышали вы об этом на работе, но новый хозяин «Витаксиса» ищет людей для разного рода работ. Возможно, вы с ним встретитесь сегодня, никогда ведь не знаешь…

Блэр поднял глаза:

– Он придет на вечеринку?

– Вечеринка состоится в его развлекательном комплексе.

– И он что, выдергивает людей с работы и посылает в заграничные поездки? И что те говорят своим нанимателям?

– Ну, – улыбнулся Лэм, – в вашем случае наниматель – это как раз он. Вы будете работать в «ГЛ Солюшнс», не так ли?

– И это ему принадлежит? Ни хуя! И куда же он вас посылает, если теперь выбрал для того, чтобы пойти на вечеринку?

– Да куда угодно. Я знаю, что у него свои интересы в Испании и в Хорватии.

Зайка бочком подошел к дивану, на котором сидел Лэм, и присел на краешек. Рот у него раскрылся, как радиаторная решетка старинного автомобиля.

– Заметьте, – продолжил Лэм, – если вас выбрали, вам обоим придется пойти.

Глаза Блэра засверкали.

– Это означает, что на свободе мы будем поболе четырех недель.

– Ну, я не знаю, – ответил Лэм. – Я понятия не имею о вашем расписании.

Зайка сгорбился на диване и замер. Он уставился на дыру в циновке.

Лэм откинулся на спинку и скрестил ноги.

– А как вы вообще поживаете?

– Отлично, отлично, – ответил Блэр, играя отблесками защитной полосы в паспорте.

– Если без ненужных деталей, я полагаю, вас предупредили, что ваши интересы будут более защищены, если вы не станете распространяться о вашем прошлом?

– Да, нам сообщили.

На лице Лэма появилась снисходительная улыбка.

– Тогда, джентльмены, – он зыркнул в сторону лестницы, – пойдем, пожалуй? У меня водитель на улице.

Зайка подпрыгнул.

– Но для долгого путешествия уже поздновато, не так ли? Как насчет комендантского часа?

– Распространяется только на центральный Лондон. Развлекательные комплексы в остальных районах работают всю ночь напролет.

Блэр раздул щеки и резко выдохнул:

– Не паникуй, Заяц, мы просто выпьем.

– Нет, ты послушай. – Зайка беспомощно застыл, как старушка на катке. – У меня воротная вена пульсирует. – Он прижал два пальца к животу. – Блэр, мне может понадобиться твоя помощь, чтобы разузнать об этом в Интернете. Извините, что мои блядские проблемы помешают вам этой ночью.

– Конечно, – нахмурился Лэм, – если вы не хотите…

– Я хочу сказать, у нас здесь есть джин, – ответил Зайка. – И пирожки с мясом пропадут.

– Мы их даже из морозилки не вынимали, Зайка. Ну же, соберись, просто пропустим стаканчик субботним вечером.

– Сегодня суббота? Блядь!

– Что?..

– Ну, ты знаешь. Мы уже об этом говорили. – Зайка уставился на брата, поощряя подыграть и отвертеться от похода.

Он чувствовал, что их вливание в ночную пульсирующую жизнь Лондона вряд ли доведет их до добра.

Блэр медленно поднялся с дивана. Он посмотрел на Лэма, затем в окно на улицу.

– Зайка, – тихо сказал он, – возможности, проникающие через эту дверь, – вот о чем мы говорили. Возможности для моей независимости, мать ее.

9

Максим прошел последние сто метров до дома, поддавая снег ботинками. Единственным признаком того, что он идет к дому, был постепенно увеличивающийся размер предметов у дороги, наполовину погребенных под снегом. Сначала появился клубок проволочной сетки в форме конуса – вообще-то форма должна была быть другая, но так уж получилось; некогда сетка служила дверью в кроличью клетку и относилась к тому периоду истории, когда Макс ударился в разведение кроликов с целью получения нечеловеческой прибыли, и проект этот продлился одну восьмую жизни пары кроликов Пилозанова. Их съели с картошкой и луком после того, как оказалось, что они оба самцы. Сама клетка пошла на дрова, чтобы было на чем жарить кроликов.

Немного подальше, рядом с кривым деревом, лежала груда больших неровных камней, предназначенных для основания нового, полностью закрытого туалета. Мысль построить его зародилась два года назад, после чего известковый раствор стал редкостью, каждую зиму мороз убивал вонь нынешней сортирной дыры, и это время они проводили в решимости переместить туалет до первых признаков приближения следующей весны.

Под снегом также остались предметы, связанные с тем временем, когда постоянно предпринимались попытки обменять на складе вещи на товары или заложить их, и каждая попытка означала также исчезновение из дома определенного запаха; с телевизором ушел запах жареного мяса, с плитой – запах мяса тушеного. В первые послесоветские месяцы даже мотоцикл и бетономешалка ушли из дома, таинственным образом унося с собою запахи домашнего хлеба и консервированных фруктов. Постепенно стали закладывать и одежду, посуду и игрушки. Так продолжалось до тех пор, пока не ушли все сокровища, все до нитки, и остались только навоз и вонь. Каждое напоминание о коллективном прошлом навевало определенные чувства, и Макс анализировал их, пока не услышал тоненький голосок, выкрикивающий что-то со стороны лачуги.

– Я у него хлеба не вижу. То есть это я не вижу, но, наверное, он его просто спрятал! – кричала Киска.

Макс ее не видел, а она его уже заметила. Он мысленно обругал ее за такую поспешность.

– Киска, быстро ко мне, а ну уйди оттуда, – позвала Ирина.

Макс почувствовал, как его сердечные клапаны застыли при звуках хриплого голоса матери. Голос звучал устало, но все же в нем появилась надежда, мать ждала хороших новостей.

– Отправь его обратно, если он не принес хлеба, – проскрипела Ольга из лачуги. – И как следует отметель его палкой.

Макс повернул за последний угол, сосредоточившись на обледенелой дороге, исполосованной гусеницами утерянного трактора. Подняв глаза, он увидел, что к нему скачет Киска, а вымытая мать со странным выражением лица стоит в дверях, уперев руку в бок. Она выкупалась – старухи предпочитали мыться, когда Макса не было дома, – но Макса все равно напряг запах мыла: купание было нудной, дорогой работой, потому что требовались дрова, чистая вода и свободное время. Такое случалось, только когда была уверенность в новых источниках дохода. Ирина еще и платье переодела. На ней было кремовое платье с изогнутой голубой рыбкой, похожей на замороженное привидение из Мюнхена.

Кивок головы поманил Макса на ступеньки.

– А ну дыхни, – резко сказала Ирина, когда он приблизился к двери.

– Да я ни капли не выпил.

– Нет, – сказала она, – ты бы за это время бочку выдул. Где хлеб?

– Какой хлеб? – удивился Макс, просачиваясь мимо нее в дом.

Он успел как раз вовремя, чтобы заметить, как Ольга скрылась за занавеской с буханкой хлеба под мышкой.

– Ты продал дедушкин трактор и не купил на сегодня хлеба? – прошипела Ирина. – Иди сюда, чтобы я выдрала твой жалкий язык!

– У вас же есть хлеб. На хрена покупать еще? Чтобы пропал, что ли, когда хлеб и так есть?

– Кто это сказал, что он есть?

– Он у бабушки. Откуда вы его надыбали?

– Нас бы всех черви сожрали сто раз, если бы мы на тебя положились.

– У бабушки есть свежий хлеб, – повторил Макс, возвышаясь над матерью, как туча. – Откуда он?

– Надежда принесла. – Ирина торопливо повернулась к скамейке, чтобы соскоблить ногтями кусок свиного жира.

– Ха! Да скорее у меня в жопе свекла заколосится!

– А что, еще не колосится?

– Ты меня заебла уже, потому что я, видите ли, не купил хлеб, а у самой хлеба хоть жопой жри!

– А почему ты не купил хлеба, получив деньги за трактор? – сердито посмотрела на него мать. – Ты ж не знал, что Надежда, случайно проходя мимо, выручила нас.

Макс секунду помолчал, сильно нахмурившись, затем наклонился, чтобы слышать запах матери.

– Потому что я отдал деньги этой ебаной Надежде, чтобы она принесла вам охуенно большую буханку хлеба!

– Ха! – воскликнула Ирина. – Ха!

Макс обошел ее, глядя на потолок. Балки совсем потемнели и прогнили.

– Ты подписала один из ваучеров деда! Ха! Да спрашивай ты чо хочешь про трактор и про хлеб, валяй. А потом, – он сузил глаза до щелочек, – ты мне расскажешь все, что я велю про прибыль за фальсификацию документов против государства!

– Заткни пасть, мальчишка! – Ольга выкатилась из-за занавески. – Тебе с таким языком надо пиздовать частушки сочинять.

Она остановилась у стола и подняла дрожащую руку. В ней была бутылка водки, которую Ольга вынула из кармана фартука. Она с силой бухнула бутылку на стол.

– Вот что успокоит мои нервы, – пробормотала она. – Теперь мне понятно, что моя семья хочет убить меня своим неуважением и фиглярством.

– Надежда сегодня была добра к тебе, – ответил Макс. – А как же насчет мяса?

Он наблюдал, как Ольга достала из бочки две стопки и жестяную кружку.

– У тебя сегодня, блядь, целый выводок вопросов, – ответила она, – когда на самом деле нужно задать всего лишь крошечный вопрос: где деньги за трактор! Возможно, если ты их нам покажешь, мы тебя и накормим. Но запомни, – она резко подняла палец и выбросила его в сторону Макса, как дротик, – опять твоим старухам приходится кормить тебя, как птенца голожопого! Потому что, хоть у тебя и есть сила, как у кувалды, ты слишком тупой, чтобы кормить самого себя или свою семью! Мы все зубы поломали да растеряли, пережевывая тебе пищу, Максим. Ты, блядь, хуже безногой собаки!

– Ха! Что? – зашипел Макс.

– И вообще, заткни вонючую пасть. – Ольга с размаху дала ему по физиономии. – Мы оставили тебе большую часть мяса. Покажи, Ира.

Ирина слабо улыбнулась, открывая ладони, словно для объятий. В них, точно слизняк, лежал скрюченный кусок холодного жира.

– А теперь вываливай бабло на стол! – крикнула Ольга, ударив кулаком по столу. – Если мы не оплатим сумму по ваучеру до того, как Любовь попытается обналичить его в инспекторате, нас всех черви на хуй пожрут!

В свете приборной панели Людмила увидела грязный член Пилозанова, свернувшийся на ладони, как червяк.

– Лозаныч, – спокойно сказала она.

– Что, дорогая?

– У тебя лапша на брюки упала.

– Ха! Ха-ха-ха! Да ты горячая штучка, детка! – Пилозанов вытащил полупустую бутылку водки из кармана пальто, сделал глоток и передал Людмиле.

Она взяла бутылку, не глядя, плотно сжала ее в руке и сделала большой глоток.

Пилозанов не поехал через Увилу. Он направился в Кужниск по ставропольской дороге. Людмила знала, что им не хватит горючего даже на полпути, но ничего не сказала. Этот маршрут больше подходил для ее целей. У железнодорожного моста они увидели солдат ибли, которые порадовались бурному приветствию Пилозанова.

Через некоторое время, когда трактор, как баржа, с пыхтением пробирался по лужам лунного света, Людмила оказалась на свободе. Лозаныч вез ее через военную зону. Его не волновало, что показатель горючего всегда показывал полный бак, да и трактор под воздействием дешевой водки он вел совсем уж безобразно. И все же настроение у него было отличное, какое-то время он громко пел, безбожно фальшивя, затем крикнул через плечо:

– Милочка, еб твою мать! Не заставляй меня снова и снова повторять тебе: сядь рядом и помоги вести трактор, мне кажется, дорога петляет все сильнее и сильнее.

Людмила подсела к нему, изо всех сил вцепившись в торчащую сбоку железку, и стала помогать рулить. Довольно скоро рука Лозаныча оказалась на ее колене. Минуту она побыла там, затем довольно грубо начала прокладывать дорогу к бедру. Палец залез в самое сокровенное тепло.

Людмила решила больше не ждать. Как только Лозаныч передал ей бутылку, она сделала два больших глотка и, схватившись за горлышко, изо всех сил ударила его по голове.

На секунду он стал похож на человека, которому только что сообщили о смерти любимой канарейки, потом врезался в перекладину над головой, по его воротнику текла темная жидкость. Людмила свернула на обочину и выключила двигатель. Когда трактор остановился, она обшарила карманы Лозаныча, нашла пачку рублей и выпрыгнула из кабины, чтобы пересчитать их при свете фары. Триста сорок. Засунув их в трусы, она кинулась к дверце и вытащила Пилозанова за рукав куртки. Снег поглотил его в один момент.

Людмила посмотрела на него, затем подняла глаза в бесконечное небо. Это было преступление – бездарно потратить столько водки.

Ветер продувал кабину весь остаток пути, кажется, наслаждаясь отсутствием Пилозанова, обещая не просто тепло, а Мишино тепло, новые ощущения от того, что они будут делать вместе. Она старалась вести трактор как можно быстрее, он убаюкивал ее своим урчанием. У Людмилы появилось ощущение, что дорога в ночи – это путь в будущее, другая вселенная, где она была одна. Когда трактор вдруг издал последний рык, она восприняла это как благословение, возможность насладиться тишиной, почувствовать ангелов за плечами. Людмила выбралась из старого «Липецка» и потянулась, наслаждаясь небом и понимая, что все оборачивается даже лучше, чем она ожидала.

Этот момент тишины уже казался свободой.

Стоя рядом с умирающим теплом трактора, Людмила захотела спать, но ее все еще немного лихорадило от волнения. Вскоре после того, как закат озарил плоское, пустое поле, где она остановилась передохнуть, показался старый синий грузовик, с грохотом продвигающийся по ледяной колее, называвшейся здесь дорогой. Людмила вышла из-за трактора и помахала водителю, чтобы тот остановился.

– Ты в Кужниск? – спросила она по-русски.

Двое загорелых мужчин, молодой и старый, притормозили, чтобы посмотреть на нее.

– А ты в Кужниск? – спросили они в ответ.

– Я хочу у вас кое-что спросить.

– Ты очень красивая! – крикнул молодой. – Богиня, честное слово, но нам тебе нечем заплатить.

– Да я не о том, у меня серьезное дело.

Грузовик с шипением остановился в нескольких метрах впереди. Людмила не двинулась с места. Она видела, как в окошке показалось лицо молодого человека. Он посмотрел на нее. Затем, через секунду, грузовик включил заднюю передачу и подъехал к ней.