Текст книги "Люськин ломаный английский"

Автор книги: Ди Пьер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

– Ну, блядь, конечно, – сказала Ирина. – Конечно, если ты поедешь в деревню, они построят международный аэропорт и торговый центр с единственной целью – взять тебя на работу. Я еще не совсем свихнулась, Милочка. Будет гораздо лучше, если ты прямо сейчас расскажешь мне, что это за возможность такая есть у тебя в Иблильске, которую я не заметила за последние сорок лет, пока деревня умирала медленной смертью.

– Я не сказала, что это в деревне. Я ни о какой деревне не говорила, у тебя что, ушей нет? Я сказала, что поеду туда, чтобы узнать информацию – и это то, что нужно сделать немедленно, еще сегодня. Это гораздо быстрее, чем идти на завод в Кужниске.

– Ну и…

– Нет, пожалуйста, выслушай! – Людмила взяла за руку каждую из старух и сжала их. – Я могу полночи играть с вами в вопросы и ответы, а могу прямо сейчас поехать и попытать удачу.

– Это ты меня выслушай, – сказала Ирина. – А это, по чистой случайности, не романтическая удача, а? Потому что знай: я в этих горах выжила не потому, что у меня глаза на жопе. Ты думаешь, я не замечаю, когда ты вдруг принимаешься стирать всю свою одежду скопом? Милочка, не оскорбляй нас своей глупостью.

Жар поднялся из самого нутра Людмилы и ударил в голову. Она по очереди растерянно посмотрела в глаза обеим женщинам.

– Не думаю, что сегодня вечером ты найдешь сумку, в которую сложила свою одежду. Ты останешься здесь, чтобы отдать полагающуюся дань уважения своему деду. – Ирина взмахнула рукой и показала пальцем на мать. – И я скажу тебе, мама, что моя дочь права, когда говорит, что есть работа получше, чем отдаваться солдатам.

– Заткни пасть и слушай, что я скажу. – Ольга подняла отекшую руку. – Всегда существуют возможности, которые можно себе представить, глядя на зрелую девку, и есть мечта. Люське придется рисковать, чтобы подняться над возможностями. И это нам подходит, потому что, вероятнее всего, именно там, наверху, и живет решение, как быстрее спасти наши жизни. – Глаза Ольги сверкали в бликах масляной бочки. – Не утыкай глаза в снег, Ира. Она может поехать на оборонный завод, как мы только что решили. Но если там ее не возьмут, ты увидишь, что есть варианты и получше. Посмотри, вот она, незапланированная дочка от твоего мужа. Знаешь, самая меньшая дурость для этих краев, которую Иван Андреевич сделал, – прости меня Бог за то, что поминаю его имя в такой день, – это то, что он позволил Люське учиться.

– Ты права, – ответила Ирина, поднимая глаза. – Она даже немного по-английски знает.

– Да! – Глаза Ольги сжались до щелок. – У нас есть Люськин английский.

4

Зайка так и не получил завтрака, и у него сильно болело в груди. Органы подпрыгивали и бунтовали, как мятежники. Неподвижно лежа в ванне, он чувствовал, как у него внутри назревает настоящий сердечный приступ. Ощущение реальности изменилось. Мыльные пузыри лопались, как сухая соль; шум воды в кране превратился в звук стального троса, с шумом бьющего по железу.

– Блэр?

Ответа не было. У него сжалось горло. Он подался вперед и ударил рукой по воде.

– Блэр!

– Заткнись. А где заявка на свидетельство о рождении?

В кухне грохнул ящик стола.

– Эй, мне плохо. – Казалось, торчащие зубы Зайки стали еще больше.

Блэр с грохотом захлопнул ящик и с ухмылкой показался в дверях.

– Ты потный, словно блядский насильник за работой, Заяц. Обширный удар, да?

– Мое сердце…

– Ну, извиняй, это только твоя вина.

– Дай телефон, – махнул рукой Зайка.

Блэр наклонился, стоя в дверном проеме, и углядел спичечный коробок и горку жженых спичек на краю ванны. Рядом лежал только что подожженный уголок бумаги, словно крошечная надкушенная сосиска.

– Постой-ка, это марихуана? – указал он пальцем.

– Что?

– Да ладно тебе, все ты понял.

Очки Зайки дернулись.

– Слушай, извини, – сказал Блэр, – я не собираюсь наблюдать, как ты постоянно что-то от меня скрываешь. Так не пойдет.

– У меня сердечный приступ.

– Ну, ты считай как хочешь, Заяц, но разве на самом деле это не приступ страха? Разве это не физический показатель твоего страха будущего и нежелания отказываться от прошлого?

– Да что ж ты за сука, а? У меня, блядь, самый настоящий сердечный приступ!

– А, нужно было об этом думать до того, как начал нарушать закон.

– Ты мне телефон не подашь?

– Нет, ты послушай, ладно тебе, они ж тебя сразу раскусят, сделав один простенький тест. «Оскар дельта», или что там еще. Тебя ж запишут в наркоши. А потом и мне это клеймо прицепят. Извини, Заяц, на это я пойтить не могу.

– Это всего-навсего марихуана, Господи Боже мой, спасателям насрать на это, они ж просто врачи.

– Извини, но я не думаю, что они так и остались просто врачами. Думаю, они также настроены защищать спокойствие. И если честно, Заяц, в наше время это даже правильно, и если им насрать на спокойствие, то это они зря. Особенно в таких случаях, как твой.

Зайка резко повернул голову в сторону Блэра. Это было лицо пенсионера, у которого отняли палку.

– Но почему, друг? С какого это все хуя? Это ж убийство.

– Да не трынди ты, блядь. И вообще, сомневаюсь, что уничтожение паразитов – это убийство. Возможно, тебе следует купить спрей в «Пэтеле».

– Это уже вообще ни в какие ворота! У нас же, кроме друг друга, никого нет, слышишь, ты!

– Ну, у меня, например, не только ты есть. После того, что случилось сегодня, мне, возможно, больше не придется лицезреть твою харю.

– С хуя ли?

– Да забей.

Зайка опустил взгляд, затем снова посмотрел на брата. Губы у него дрожали.

– Поставь себя на минутку на мое место, а? Может, тебе вдруг свобода в голову ударила, но на минутку задумайся о бедном Зайке. Ты и я, субботние танцы, – это все, что у меня есть в этом мире. Друг! Блэр!

Блэр провел рукой по коротко стриженным волосам.

– Ну, если смотреть на вещи реалистично, Заяц, если ты в состоянии пороть эту чушь, значит, тебе не так уж плохо. – Он вышел из ванной, горделиво выпрямившись, преисполненный удовольствия от власти над братом. – Я пошел в паспортную службу, а остаток дня проведу с Ники. И если сегодня мне повезет, я приведу ее сюда. И не дай бог ты до этого времени не помрешь или, по крайней мере, не будешь находиться в абсолютно растительном состоянии. Я тогда тебя сам прикончу. Слышишь?

Зайка замер, поморщившись.

– Ты собираешься окучить нашу Николь?

– Не твое дело.

– Ты что, сдурел? Ты не можешь сделать эту телку.

– Ну, вообще-то могу. И не смей называть ее так.

– Нет, ты послушай, Блэр. Да она ж этим только из вежливости занимается, возможно, даже на деньги попечителя.

– Ну, если ты сдохнешь, тебе будет насрать, так?

– Но она, блядь, наш попечитель, поимей ты совесть.

– Уже нет. И вообще, я хочу сказать, что дело в следующем: лед сломан, мы понимаем и уважаем друг друга. Я знаю, это может немного превосходить твои мыслительные способности.

– Она знает, что у тебя нет пупка, а? Кажется, это стоит объяснить до того, как решишься с ней покувыркаться. Маленькая такая загвоздка, а, солнышко? Как думаешь, ее это не удивит?

– Ты не отвлекайся от своего приступа. – Блэр стянул новое кожаное пальто с кухонной табуретки, звякнул ключами, положив их в карман джинсов, и рванул вверх по лестнице. – Если будут звонить, я ушел проводить исследования.

– Исследователь хуев!

– Ну я, блядь, и правда считаю это исследованием.

Входная дверь за ним с шумом захлопнулась.

Зайка закатил глаза. Вид своего тела в ванне – дрожащая белая мышь на потемневшей эмали – не придавал ему бодрости. Более того, шелкопряд поднимался от его таза, изо всех сил стараясь не утонуть.

Он откинул пряди волос с лица и уставился на дверной проем. Наступала ночь. Хотя крошечное окно подвала, стоящее на земле, было закрыто, тюлевая занавеска развевалась, пропуская воздух с улицы, раскинувшейся словно бутерброд с приправой из дизельной копоти и голубиного дерьма. Зайка пытался не обращать внимания на шум сигналов и сирен, который начал подниматься по окраинам, как вопль банши. Это его раздражало, заставляло думать об ужасном клубке преступлений, притаившихся рядом, о городе мертвенно-бледных отражений на зловонном бетоне, где все кружится, словно белка в колесе, и никогда не затихает. Из того, что он там видел, по перекрестному огню воздушных поцелуев, которые этим управляли, он легко мог представить себе дур, что сидят и сигналят – нажимают себе на клаксоны, стараясь перещеголять друг друга, просто так, ради прикола. Ради Блэра.

Зайка вздохнул.

Он свернулся в ванне, как червь, в подвале города, чьи огромные внутренности смогли бы не только содержать уличных музыкантов Эквадора, но и вскормить всех и вся, даже тех, кто ради желания выпендриться расхаживал по улицам в костюмах индейцев. Мир детей, играющих во взрослых, и взрослых, играющих в детей, место слишком суматошное, чтобы смотреть на себя в зеркало и беспокоиться о том, как ты выглядишь.

Каждая отдельная мысль вызывала волну плазмы, и каждая очередная волна гнала слова в голову Зайки. Слоги нанизывались, словно насмешливые жемчужины на нитку: «инфаркт миокарда», «остановка сердца». И сливались в вонючие блядские конструкции типа «полая верхняя вена», они скакали и лопались, как лепестки из слоеного теста, перед его мысленным взором.

– Нужно остаться по эту сторону ворот, – прошептал он.

Ворота были концепцией Зайки, оружием ума, которое он выдумал, чтобы бороться с окружающим его миром. Они открывались в воображаемое пространство, где можно было получить инструкции для новой жизни. Например: человек с хорошим зрением может с философской точки зрения быть благодарен за свое зрение. Мысль о слепоте может пугать его, он просто ненавидит такую мысль, потому что не знает ничего об особенностях слепоты. Он понятия не имеет, что бывают сотни видов слепоты. Он считает, что можно вдруг просто ослепнуть, но, когда зрение покинет его, он пройдет сквозь ворота и увидит много новых возможных странностей, новые вещи, которые можно желать и о которых можно беспокоиться. Существует вид слепоты, когда глаза остаются яркими и кажутся окружающим совершенно нормальными. Как только человек поймет, что он именно такой слепой, он оценит, насколько это хорошая слепота. Но бывает такая слепота, при которой глаза становятся мутными или зрачки болезненно вращаются все время. Это плохая слепота. Здоровому человеку ни к чему представлять эти разновидности ужаса, равно как и облегчение, что у тебя хорошая, а не плохая слепота. Пока он не пройдет через ворота, где молодые светлые специалисты занимаются новыми реальностями и заставляют тебя чувствовать причастность к высшему порядку бесконечной игры и понимать, что люди находятся далеко внизу, а перед тобой открыты новые горизонты.

Когда правда будет простой: ты ослеп.

Как бы Зайке хотелось, чтобы они остались на севере! О, что за прекрасным аквариумом был «Альбион», с его тихими коридорами, величественными землями, которые взрыв лета превращал в своего рода Борнео, но без обезьян. Как чудесен был спокойный распорядок с непременно грустной песней птицы, что доносится как вздох после тишины, вздох, который живет, только чтобы оплакать звон столового серебра или фарфора.

Для некоторых «Альбион» был просто вместилищем неудачников, зловещим учреждением за древними деревьями. Но он был единственным домом для ребят, которых Зайка когда-либо знал. Они непонятно зачем выпорхнули оттуда. Бабочек отпустили на волю, словно летучих мышей. Никто на самом деле не знал, что будет дальше.

Оптимисты предполагали, что это будет великое наслаждение жизнью.

Зайка снова вздохнул и тяжело провел рукой по лицу. Помимо здоровья и страхов о своем здоровье, и еще большего страха касательно этих страхов о здоровье, он знал, что, если переживет этот день, у него останется только одно дело: поставить Блэра на его законное место. Казалось, в этом деле появился новый элемент в уравнении силы: сиделка Николь Уилсон.

Зайка пожевал губу.

Николь Уилсон мечтала о жизни, полной поцелуев с запахом тропических фруктов. О беззаботных деревенских увеселениях и забавах. Она мечтала о Новой Британии, вихре разноцветных огней, безумных каруселях радости, о вере, не требующей проверок, о хохоте во все горло и о прочей ерунде.

В то время как бунтарские побуждения Зайки походили на замашки злобного гамадрила.

Возможно, Зайке все-таки стоит их дождаться.

5

– Но ведь кто-то должен установить причину смерти, нельзя ж вот так просто похоронить человека без соответствующего документа. Это будет убийство. – Ирина раздраженно выдвинула подбородок в сторону лачуги.

– Ну, тебе, как автору идеи, она, может, и кажется гениальной, но я при этом слышу шорох улетающих на ветер денег, – сказала Ольга, продолжая задумчиво жевать губами, сидя у огня.

– Мы не потеряем того, чего у нас нет! Это просто необходимо сделать, чтобы исключить злостное убийство.

– Я пытаюсь тебе объяснить очевидное – в округе мертвых солдат как гороха рассыпано, ты думаешь, за каждым из них ходит человек и пишет бумажки?

– Это ты послушай меня: если Алекс не придет за пенсией, они пришлют сюда с проверкой инспектора. А потом вся правда всплывет наружу как миленькая. Ты представляешь, что будет, если сюда заявится инспектор?

– Но, Ирина…

– И вообще, уже поздно, я попросила Надежду прислать человека. Он скоро придет. Чем дольше мы будем ждать, тем труднее будет ответить на все их вопросы.

– Ха! Ну, если ты послала Надежду, не забудь на свою могилу записку приколоть для этого инспектора.

– Но она ж не совсем дура, мама! Не сотрясай воздух своей чушью собачьей, я слышала, что дорога на Увилу под наблюдением гнезваров. Мы должны отправить Людмилу до того, как совсем стемнеет. Это последний день для путешествия на восток.

Она сказала это и тут же поежилась от налетевшего ветра. Ветер набирал силу по канавам, с воем принося ощущение перемен.

– Ты что, так и оставишь Александра лежать на тракторе, как забытый мешок с картошкой? – крикнула из темноты Ольга. – Может, мы обоссым все вокруг и насрем на него вдобавок, чтобы показать, как ценим нашего любимого? Возможно, вы надеялись, что волки от него пару кусков откусят сегодня ночью, чтобы продемонстрировать, как мы снисходительны здесь, в горах! Хорошие такие куски со следами волчьих зубов, чтобы никто и заподозрить не мог, что мы из-за голода преступили через природу!

– Мама! – крикнула Ирина. – Заткнись, и без тебя тошно! Будь добра, думай башкой. Мы почитаем Александра, поэтому и оставили на улице, где он лучше всего сохранится. Всего одна ночь, и волки через забор не перелезут. И вообще, оставить тело на улице до прихода инспектора – это просто находка, потому что он решит, что тот умер только что.

– Ха! Да инспектор сам скорее помрет, если ты послала за ним Надежду.

– Мама!

– Ну, по крайней мере, уберите тряпки у него с морды!

– Это не тряпки, это пальто Милочки, которое она благородно одолжила, чтобы почтить достоинство дедушки. Послушай: когда его смерть будет зафиксирована, мы ненадолго возьмем его в дом. А пока что, будь добра, избавь нас всех от лишних хлопот в такой день. Линия фронта почти подошла, давайте собирать Людмилу в дорогу.

Максим размашисто пошел вверх по склону, зажав в зубах сигарету. Он плотно закутался в пальто, на нем была мятая военная шапка, сворованная во время экскурсии к линии фронта.

Ирина выдвинула подбородок в его сторону, когда он вошел во двор.

– И что, нам теперь смотреть на твою жалкую рожу?

– А ты бы предпочла ее не видеть?

– Упаси тебя Господь, если я узнаю, что ты провел утро, отираясь рядом с Виктором Пилозановым. Или с кем бы то ни было другим с похожей фамилией. И где это ты сигареты надыбал?

Макс остановился и посмотрел на нее через облако сигаретного дыма, неподвижно висевшего вокруг его головы, словно отсекая его от блядского мира.

– Если мне дозволено будет спросить: почему, вашу мать, я на каждом шагу получаю оплеухи за все просчеты человечества?

Его мать хлопнула себя руками по ляжкам.

– Если бы ты был в деревне, ты бы знал, что дороги перекрыты. Людмиле нужно уезжать!

– Ну, удачного ей пути.

– А тебе нужно ее отвезти!

– Ха, ну конечно, – сплюнул Макс, – на тракторе, чтобы она состарилась и подохла, пока доберется до ближайшего города, чтобы найти очень важную работу для старой дохлой бабы.

Ирина подавила тяжелый вздох. Она спрятала руки в фартук и уставилась на сына тяжелым взглядом. За двором, сквозь клубы тумана, показалась Людмила. Она несла два ведра с ветками. Она огляделась, воображая, как ее любовник притаился за одной из дюн. Затем посмотрела во двор. Издалека она ощутила ненависть, исходящую от матери, и замедлила и без того небыстрый шаг.

– Максим! – Ирина пригвоздила сына взглядом. – Нищета пришла в этот дом, и нам надо быть очень изворотливыми хозяевами при такой гостье. Большой поезд не вернется до следующей недели. Мы к этому времени можем уже подохнуть. У нас всего одна коза и два цыпленка, мы можем съесть их и вообще всю дикую живность в сорок первом округе и все равно откинуть копыта. – Она помолчала, чтобы до сына дошел смысл сказанного. – Но в тракторе есть топливо. Езжай в Кужниск и продай его. За лучшую цену. Принеси бабло прямо мне в руки. Только это поможет нам продержаться, пока Людмила не получит первую зарплату. Твоя семья на тебя рассчитывает, Максим. Это тяжелый момент в нашей жизни, и последняя капля нашей крови зависит от тебя. Это твое время, Максим, – бей, убивай и ешь.

– Ха, теперь, значит, трактор продавать. Продай трактор, чтобы наши голые кости отыскали там, где мы свалимся, не найдя, чего бы еще продать. Любой разумный человек, то есть человек, не впавший в маниакальное состояние скорбящей женщины, сначала бы продал часть этой земли.

– Да, так поступили бы все идиоты из твоего выдуманного мира. Они продадут ее первой сотне человек, которые стекаются сюда ежедневно в надежде купить ледяное минное поле у самой линии фронта, – сказала Ирина, откинув назад голову. – Ты знаешь размер сорок первого округа?

– Ну, он довольно большой.

– Я тебе вот что скажу: в нем не больше семидесяти тысяч гектаров. Но семьдесят тысяч гектаров – это область, уже захваченная гнезварами. И ты думаешь, что они придут сюда с кучей бабла, скупая все на своем пути? Они грабят дороги вокруг нас, душат нас, и это происходит прямо сейчас, пока я тут стою и распинаюсь перед куском говна. Эта земля уже никому не принадлежит. Максим, умоляю тебя, как мать, которая жевала за тебя еду, – почти свою кровь.

– Ха, и конечно, мы должны верить всему, что скажет нам ненормальная Надежда или эта монголка Любовь!

– Максим!

– А теперь иди продавай трактор, – он издевательски выгнул бровь, – чтобы будущим поколениям не довелось найти наши кости в этом прекрасном месте, потому что мы сумели сбежать из этого ада на липецком тракторе. – Его слова перешли в бормотание, затем совсем стихли.

Ирина стояла и молчала. Таким образом она давала сыну понять то, что он и так знал: их могли спасти только наличные.

– А почему бы Людмиле не поехать к Георгию и Елене да не пожить на хлебе и молоке у родни за Лабинском?

Ирина мрачно хмыкнула:

– Ага, так они ее и приняли, после того как ни разу ни копейки нам не дали. И вообще это не работа, а благотворительность. Ты должен отвезти ее на тракторе и вернуться с деньгами, которых хватит хотя бы на несколько недель, чтобы выжить.

– Ну, по крайней мере, сейчас можешь поблагодарить меня за шапку ибли, с которой я буду носиться по району с превеликим удовольствием.

Ирина пригвоздила его тяжелым взглядом.

– Ну да, если учесть, что солдаты все тракторы увезли на войну, ты, конечно, будешь выглядеть в ней совсем не глупо! Никакой шапки, Максим. На самом деле я хочу, чтобы ее сожгли. Сейчас время настоящих мужских игр.

– Ха! Не лезь ты в мужские дела и оружие.

– И не стану, поскольку в моем доме нет ни того, ни другого. – Ирина проткнула его взглядом.

Макс сделал вид, будто ничего не слышал. Он лениво и бессмысленно вышагивал круги по двору.

Людмила прошла перед ним, остановилась покрутить ботинком под носом у козы. Дойдя до неровной стены лачуги, опустила руку на одну из жестяных панелей; она источала тепло от стоящей внутри печи.

– Да не трындите вы. Я и пешком дойду.

– Ха! – сплюнул Макс. – Тебя изнасилуют и, скорее всего, убьют, а потом усратые гнезвары изнасилуют тебя прикладом. Ты поедешь со мной на тракторе, и, когда у него закончится горючее, я его продам, и весь Кужниск будет у твоих ног, хотя я бы лично туда даже посрать не пошел.

– Мама, – сказала Людмила, – почему мы не можем просто подписать ваучеры Александра? Зачем им знать, что он умер?

– Ты с каждым днем все больше и больше похожа на отца! Ты что, хочешь похоронить Александра и нарядиться в его одежду? И именно ты будешь отвечать перед инспекторами? Да пошлет Господь тебе разума!

В этот момент у двери показалась Ольга, чтобы хмыкнуть и покачать головой в знак осуждения. Когда она так трясла головой, это всегда заканчивалось быстрым выпячиванием челюсти в направлении осуждаемого человека. В сорок первом административном округе этот жест был известен как «коронный удар».

Людмила сложила руки на груди и скептически раскачивалась под порывами ветра.

– Ты серьезно думаешь, что эти бумажные ваучеры по-прежнему будут что-то значить, когда здесь начнут свистеть пули?

– Заткни свою пасть! – Ирина резко хлестнула дочь по лицу. – Разница между преступлениями, которые совершаются на войне, и преступлением, которое ты нам так глупо навязываешь, в том, что солдаты-то уйдут. А мы, спаси нас Господь, по-прежнему будем здесь и будем ждать, когда наши преступления обнаружат.

Еще одно качание головой и «удар» от Ольги, которая выплеснула у крыльца миску грязной воды.

– Для цыплят, – хмыкнула она, поворачиваясь и уходя в дом. – Моя семья хочет жить на курорте и есть варенье, в то время как я заживо гнию в кровати, – добавила она.

Ирина выпятила подбородок в сторону Людмилы.

– Конечно, жизнь принцессы, наверное, прекрасна, если есть возможность ни хрена не делать и тянуть время.

– Я не хочу ехать, – буркнула Людмила.

– Значит, тебе не повезло. Потому что ехать придется.

– Ничего подобного. Я найду другой путь, по крайней мере пока идут бои.

– Ты не понимаешь, что бои могут и не закончиться, они могут и дальше преследовать нас. И куда мы тогда денемся? И как? – Ирина шагнула в сторону Людмилы, показывая пальцем на лачугу. – Когда сегодня вечером дверь этого дома закроется, ты останешься снаружи. И не надейся сбежать со своим дружком – ты поедешь на оборонный завод в Кужниск. И не смей показывать здесь свою рожу, пока не станешь получать регулярную зарплату. Постарайся подумать о чем-то, кроме себя, то есть обо всех нас, Милочка.

Людмила опустили глаза.

– Тогда я могу просто уйти сейчас и никогда не вернуться, – она пнула кусок дерна, который отлетел в сторону лачуги, – поскольку ты, видимо, будешь очень этому рада.

– Макс, – хмыкнула Ирина, – наверное, нам придется воспользоваться твоими телефонами, если до твоей сестры все настолько медленно доходит.

С этими словами она прошла внутрь вслед за дочерью.

– Один вопрос, – задумчиво сказал им в спины Макс. – А тело Александра тоже с нами поедет? Ему тоже найти на заводе занятие по душе?

Ирина остановилась в дверях.

– Если специалист не прибудет до того времени, как ты уедешь, мы снимем его с трактора.

– Какой специалист?

– Человек, который свидетельствует смерть. А пока он не приехал, ты можешь подготовить трактор к поездке, вместо того чтобы тупо стоять, как баран.

– Эй, а моча осталась? – крикнул Макс ей вслед.

– Нет! Не надо! – донесся приглушенный вопль Ольги. – Твой дедушка говорил, что это не работает, наоборот, с мочой двигатель совсем сдохнет!

– Я хотел сказать – ослиной мочи! – крикнул Макс, резко харкнув в сторону петуха. Снаряд из слюны попал тому прямо в голову.

– И я о том же! Не надо мочи, никакой.

Тщательно прицелившись, Макс плюнул еще раз и чуть не выбил петуху глаз. Но тот по-прежнему гордо стоял, боясь, что потеряет слишком много сил, если сделает хоть шаг.

– Да нет, ты не понимаешь, – заорал Макс, – ведь старик Алекс мочился в топливный бак, а потом жаловался, что трактор не заводится. Я хотел добавить ослиной мочи, как все советуют. С ней трактор бегает даже быстрее, иначе зачем бы тогда все ее в ведрах хранили?

Ирина пулей вылетела из двери.

– Смотри сюда, – сказала она, подбежав к трактору, и резко отвернула жирную крышку бака.

Она засунула в бак длинную палку, которая лежала под сиденьем, измеритель топлива, в последний раз использовавшийся лет сто назад – по иронии, в тот самый день, когда бак был полон. Она вытащила палку и поднесла ее к лицу Макса.

– Полбака, так?

– Нет, – ответил Макс, не глядя.

– Именно так, так что до Увилы ты доберешься, а там что-нибудь выклянчишь. И никакой мочи. Езжай уже.

– Мы же не едем в Увилу, нам в другую сторону.

Ирина подняла палку и начала стегать ею сына, пока тот не зашипел. Затем подождала минутку, не сводя с него глаз, прежде чем резко выдохнуть яростные клубы пара.

– И вообще, мы едем прямо в Кужниск! – заорал Макс ей в спину.

Занавеска отделяла койку, на которой спала Людмила, от двух комнат лачуги; в главной комнате размещалась кухня и что-то вроде большой железной обувной коробки, играющей роль печи. В ней жгли навоз, а дым уходил через трубу в крыше. Вокруг, как цыплята, примостились пластиковый стол, три складных стула и две бочки с мазутом, играющие роль столов в случае необходимости. Небольшое окно в крошечном Людмилином отсеке отбрасывало вниз пригоршни света, словно по полу рассыпали пыльцу. В единственной спальне стояли две разные по высоте продавленные кровати: пониже – для Ирины и, до недавнего времени, Киски, которая однажды решила, что созреет гораздо быстрее, если будет спать в комнатке Людмилы, и повыше – для Ольги и Александра. Максим спал исключительно на полу у входной двери лачуги. Он поклялся никогда снова не заходить в спальню, после того как довольно резко выразился по поводу случайно увиденной там голой бабушкиной жопы. Прошлым летом страсти по этому поводу бушевали не на шутку.

Людмила, раздевшись догола, стояла за занавеской, шаря среди вещей в грязном заплечном мешке. Ирина спрятала его на улице на ночь, и все содержимое намокло. Людмила лениво перебирала вещи, вдыхая соленую темноту этого дома, дым ее прошедшего детства. Луч света пересек комнату и поджег уголок занавески; она откинула ее, чтобы окунуться в солнечный свет, взяла зеркальце, заставила его отбрасывать лучи на изгибы и округлости своего тела. Она поймала свое отражение в зеркале и скривила губы.

Глаза у нее были как у зверя.

Словно в трансе, медленно приподняла она крышку сундука, служившего кроватью Киске, и вытащила укутанное в целлофан красное шерстяное платье. Отец купил ей это платье на день восемнадцатилетия. Он сказал, что Людмила никогда снова не будет выглядеть как деревенская девчонка. Более того, сказал он, она будет выглядеть как принцесса. И в этом ее сумасшедший отец оказался прав. Это было странно, потому что он говорил это, будучи трезвее обыкновенного.

За горою разорвался артиллерийский снаряд. На минуту он заглушил голоса старух во дворе, где Макс защищал свой план украсть горючее – или, точнее, позаимствовать, как он это называл, – у вдовы торговца скобяными изделиями.

Людмила не слышала, как за занавеску у нее за спиной проскользнула Киска. Она почувствовала у себя на бедре руку и резко повернулась.

Между зубами Киски показался розовый язычок. Людмила нахмурилась и, следуя за маленьким пальцем, торчащим из-за занавески, повернулась к окну.

Там стоял Миша Букинов.

6

Порывы ветра загнали Блэра и Николь в дом. Ветер сопровождал первый в тот день рейс, низко стелясь над Хитроу, беспрерывно налетая с востока. День уже давно закончился здесь и уже почти начался в Кужниске, а наша пара бежала через вечный туман Лондона. Блэр чувствовал, как через холод рвется вперед его новая жизнь, сияя на боках припаркованных «Мерседесов»; блики музыки на дороге и секса перед завтраком до отправления в дальние дали. Жизнь без брезгливых мыслей, мир чарующего беспорядка. Лондон казался ему электрическим проводом с разрядами дикого потенциала. Блэр был наэлектризован его возможностями. Перемена в нем не ускользнула от Николь Уилсон.

– Да, бывали дни и похуже, – сказала она, стискивая его руку.

– Не нужно так удивляться. – Блэр гордо выпятил челюсть, как яхтсмен.

– У меня, блин, были на ваш счет сомнения. Не все справляются с такими переменами.

– Мы всего лишь приехали с севера.

– Ты знаешь, о чем я.

– Ну, это ведь охотничий заказник, не так ли? – Блэр дотронулся до ее руки. – Молодой человек на пути в будущее, чего вы ожидали?

– Ну да.

– Ну, ты понимаешь. Я хочу сказать, надеюсь, мне не нужно вот так все выкладывать.

– Помоги Господь девушке, которая решит связаться с тобой.

– Ну, я этого не говорил. У меня-то на уме гораздо большее. – Блэр помолчал. – А ты сама о семье не подумываешь?

– Лучше я себе вены перережу. Мне без переживаний нельзя.

– И все равно. – Блэр шагал широко, с подскоком – отчасти для баланса, отчасти чтобы влиться в поток новой жизни, к которому только предстояло привыкнуть. – Нет, ты послушай.

– Зайка тоже так говорит, – тихонько хмыкнула Николь.

– Что?

– «Нет, ты послушай». Я тебя не узнала с этой сутенерской прической, да ты и вес немного скинул. Но ты по-прежнему половинка Зайки. Так странно.

На щеке Блэра прорезалась морщина.

– Знаешь, я пришел сюда не для того, чтобы обсуждать этого наркошу.

– Что?

– Боюсь, Зайку мы потеряли. От него остался только призрак.

– Он быстро подсел. Я собиралась поговорить с ним об этом.

– Ну извини, но я больше не намерен прикрывать это.

– Да что с тобой вдруг случилось?

– Знаешь, я просто не могу больше жить с этим нелепым, зависимым говнюком-эскапистом. Я вышел на новую орбиту.

Ники подняла глаза к горизонту.

– И все же, а? Господи. В Зайце что-то есть, и все очень по нему скучают. И ты тоже, я знаю. Но старина Зайка… Ведь есть действительно непреходящие вещи. Что ты собираешься сказать ему о ЗАГСе?

– Я ничего ему не обязан говорить, я не отчитываюсь перед ним. Он мне, знаешь ли, не начальник.

– Правильно.

– Ну, я хочу сказать, мне насрать, если этот говнюк съебется насовсем. Откуда мне знать?

– Правильно!

Парочка пнула тележку из супермаркета, стоящую на дороге, швырнула коробку с жареными цыплятами в грязь и устроила показательный суд над кучкой собачьего дерьма. Они прошли по лабиринту викторианских улочек, мимо магазина «Пэтел бразерс» на углу, где никому в голову не придет проверять до бесконечности банкноту на свет, под стальным железнодорожным мостом, где были только воркующие голуби, и наконец завернули за «Тутинг Коммон», который довольно долго был пристанищем разгульной молодежи, а затем принял очередную странную парочку загорелого поколения, в то время как предыдущая странная парочка купила коляску для близнецов и свалила в пригород.