Текст книги "Люськин ломаный английский"

Автор книги: Ди Пьер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

– Ты Людмила Иванова?

– Людмила! – произнес мужчина.

– Стой здесь! – Анна вдруг засуетилась, помчалась через платформу к лестнице. – Иван! И-ваан!

Блэр ощутил покалывание. Он прижал руки к паху. В тусклом вокзальном свете девушка казалась призраком из девятнадцатого века: она была меньше, чем он представлял, гораздо более хрупкая, усталая, съежившаяся. Глаза у нее были глубоко посаженные, большие и сверкающие. Она что-то жевала, потом прекращала, снова начинала и снова замирала, умяв еду за одну щеку. Скачкообразная манера жевать указывала на отсутствие застенчивости, и это делало ее в глазах Блэра такой притягательной. В морозной реальности, где обычно умирают мечты, Людмила стояла, а мужчины оглядывали ее с головы до ног, выискивая черты женщины или ребенка, пытаясь рассмотреть хоть что-то кроме гривы волос, развевающихся на ветру. Эти поиски были нацелены на то, чтобы привыкнуть к ней, найти женщину под всеми слоями одежды, женщину притягательную.

В ней притягивало все.

И когда она увидела, что они притянулись, губы у нее чуть-чуть набухли.

Людмила откусила еще кусок от булки. Она посмотрела на священников, наклонила голову в знак уважения и пошла по платформе по направлению к вагону со сторожем. Мужчина в черном костюме пошел за ней, что-то кричал ей в спину, а священник-оборванец, кажется, пытался его догнать, но, очевидно, надеялся, что ситуация разрешится сама по себе, потому что на бегу он чувствовал себя идиотом.

Людмила добежала до нужного вагона и просунула голову в дверь. Сторож чуть не столкнулся с ней, собираясь уже спрыгнуть на платформу.

– Я – клиент железнодорожной службы, – задыхаясь, сказала Людмила. – Я хотела попроситься с вами.

– Ты о чем? – спросил сторож, спускаясь к ней на платформу.

– Хлебный вагон в Иблильск.

– Ха! Это все в прошлом. – Сторож смотрел, как мимо последнего товарного вагона бежит человек в черном. За ним, в некотором отдалении, стояла еще одна фигура, определенно служитель Господа. Может быть, известный колдун, судя по волосам, одежде и темным очкам посреди ночи.

Людмила бросила взгляд внутрь вагона.

– Я недалеко, я не буду вам мешать.

С пыхтением подбежал мужчина в черном костюме. Людмила не повернулась, по-прежнему глядя в глаза сторожу страстным взором. Он кивнул священнику и снова повернулся к ней.

– Ты путешествуешь со святыми людьми?

– Да, – ответила Людмила, поворачиваясь к незнакомцу.

– Что ж, стоя на платформе, далеко не уедешь. – С этими словами сторож махнул рукой в вагон. – Быстрее, на платформе такие дела решать нельзя. И я тебе вот что скажу: как только появится инспектор, ты перестанешь быть клиентом железной дороги.

Пока сторож разворачивал флаг и прилаживал между зубами свисток, священник что-то крикнул своему лохматому другу, который летел по направлению к ним, как огромная птица.

* * *

– Заяц, поедем?

– Какого хуя ты еще удумал?

– Да ладно. Старый добрый оттяг.

– Нет, ты…

– Тебе так и так на поезд надо, так?

– Нет, но ты послушай, а как же Анна и тот парень?

– Заяц, это та самая девка! Они нам больше не нужны – у меня есть девка! Все идет просто отлично, та парочка нас бы досуха выжала, Заяц. А теперь мы заберем ее с собой в аэропорт, в цивилизацию! Ты можешь ломиться домой, а я найду тут комнатку на пару дней. Никогда не знаешь – может быть, я ее с собой привезу!

– Ага, разлетелся, мать твою.

Сторож дунул в свисток. Поезд зашипел, дернулся и поехал. Блэр запрыгнул в вагон и помог подняться Зайке.

Анна вернулась на платформу, вертя головой, словно индюшка в поисках своих индюшат. Поезд набирал скорость, она подняла глаза и увидела, что клиенты проезжают мимо, махая рукой из двери. Она отпрянула с воплем. Вскинув руки вверх, Анна начала размахивать ими, как ненормальная, и добежала так до конца платформы, пока ее не поглотила темнота.

Зайка повернулся к брату с многозначительным видом.

– У меня вены просто с ума сходят.

Когда сторож скрылся из вида, Людмила оперлась спиной на мешки с письмами в углу вагона. Она никак не могла придумать предлог для того, чтобы пообщаться со священниками, хотя ей было интересно, откуда они знают ее имя. Она бросала на них косые взгляды, но вскоре задремала под мерное покачивание поезда.

21

Блэр смотрел на Людмилу, сидя рядом на полу в вагоне сторожа. Внезапно у него пропали все слова. Она была в своем мире. Он был в чужом. Все, чего он от нее ждал, было спрятано под слоями неизвестной культуры, языка и одежды. Провал между ними казался просто огромным. И все же он чувствовал, что это приключение на поезде могло сделать их ближе. Казалось, она знала, что он приехал за ней: она излучала спокойствие, возможное, рожденное облегчением. Ее спокойствие казалось почти что меланхолией.

У них была вся жизнь впереди.

Блэр толкнул локтем брата:

– Нужно в аэропорту как следует пожрать.

– Не дай бог у них свежего бекона не окажется. Я тогда в следующий раз в Блэкпул отдыхать поеду.

– Да я и сам за бутерброд убить готов, – пробормотал Блэр.

Он оглядел вагон, останавливая взгляд на разных предметах и тихонько покусывая губу. Через минуту он уткнул бессмысленный взгляд в потолок.

– Думаешь, мы приближаемся, Заяц?

– Нет, если на поезде так же далеко, как и по дороге.

– Да нет, я о нас.

– Что? Это с чего ты такое спросил?

– Просто вдруг захотелось бутерброд. А для меня это странно. Может, мы все-таки становимся ближе.

– Нам до сближения как до Пекина раком после хуйни, которую ты недавно нес. И вообще, не меня вдруг резко в сторону повело. Я такой же, как и всегда.

– Но перелет-то тебе понравился? А аэропорт?

– Вроде да.

– Нет, ты сказал, что на тебя это очень большое впечатление произвело. Новый мир, все такое.

– Блэр, да хорош уже резину тянуть. Давай поговори с цыпочкой, и хорош гнать всякую хрень.

Блэр уставился в лицо Зайки:

– Эка ты разбежался.

– Чего?

– Ты на солипсидрине – я твой бренди подсластил.

– Я знаю, прямо рвусь в бой.

– Слушай, не отрывайся от меня, Христа ради, – какой смысл? Зайка? Нам нужно держаться вместе, выступать единым фронтом. Нет, ты послушай, за последние пару дней мы правда стали ближе друг другу.

Зайка вздохнул:

– Это привело нас в замороженный товарный вагон, Блэр. Сначала это был оттяг, а сейчас просто отчаянная ложь. Коктейль из пустых, сентиментальных попыток. Ты говоришь, что он убирает преграды из излишних условий, а я говорю, что он убирает преграды из лишних мозгов.

– Тсс, Заяц. Не заводись, слышишь?

– Послушай: качества, которые убирает твой так называемый коктейль, нужны не просто так, Блэр. Это тихие голоса, которые удерживают нас от насилия и грабежа. Может быть, это помогает твоему дружку-янки разобраться с его проблемами, но мы цивилизованные люди, родом из древней цивилизации. Нет, ты просто, блядь, послушай.

Блэр нахмурился и несколько раз моргнул:

– Так, теперь ты рассуждаешь, как наша нянечка. То есть ты серьезно считаешь, что настолько опасная штука вот так просто содержится в аромате черешни?

Зайка устало посмотрел на брата.

– Может, ты все-таки займешься своей птичкой? Тот мужик ее заберет себе, если не поторопишься.

Блэр моргнул, глядя в темноту. Затем поднялся с пола и скользнул к стене, где сидела Людмила. Она проснулась, почуяв движение, и подняла глаза, когда он сел рядом и протянул ей руку:

– Блэр.

– Блер, – повторила она. – Америка?

– Я англичанин. И вообще, разве ты не знаешь, после того потрясного письма, которое мне послала. – Он наклонился к ее уху, вдохнул холодный воздух ее волос. – Кстати, мне очень понравилась фотография. Наверное, ты ее летом делала, потому что представить не могу, что в такую погоду можно в бикини ходить.

Она немного отодвинулась, удивившись, и минуту молча рассматривала его.

– Зачем ты в Кужниск? – спросила она по-английски.

– Чтобы тебя найти.

– Меня? Людмилу?

Блэр моргнул. Должно быть, это такая игра. Она решила идти по проторенной дороге, играя в невинные игры.

– Да, тебя, Людмилу. Я буду звать тебя Милли.

Она протянула руку к лацкану его пиджака и подергала:

– Ты пришел помощь? От Господа?

Он минутку подумал. Внезапно до него дошло, почему она так странно и уважительно на них с братом смотрела.

– Нет, господи, нет, конечно. Я не от Бога, это просто черный костюм.

Людмила смотрела, как он разглядывает ее. Он почувствовал, что контакт установился, и расцвел в улыбке. Она пожала плечами и опустила глаза.

Блэр положил ладонь на ее плечо.

– Послушай, я просто хочу узнать тебя поближе. У нас вся жизнь впереди. – Он помолчал, пока она не переварила услышанное. – Мы можем говорить медленно и просто постепенно друг друга узнавать. Я не буду торопиться. Ты понимаешь?

Она кивнула, не поднимая головы.

– Ты очень красивая.

– Пасиба.

– Не возражаешь, если я посижу с тобой? – наклонил голову Блэр, как будто разговаривая с кутенком.

Людмила бросила на него взгляд и поплотнее прижалась к мешкам, подтянув колени к груди. Потом положила голову на колени и закрыла глаза.

У Блэра сердце забилось чаще. Он перевел взгляд с пряди черных волос на ее левой щеке – мягкой, более полной под таким углом и розовой от холода – до идеальных губок естественного цвета. Она дышала, но лицо не двигалось. Инстинкты Блэра призывали обнять ее. Он сел к стене, дрожа внутри, член торчал, как паровоз. Он беспокоился, почему она не продолжила разговор с ним. Разве ей не интересно? Разве ей нечего спросить об Англии? О времени, которое они проведут вместе? Ее вопросы помогли бы лучше ее понять. Эта молодая женщина определенно закалена жизнью, этакая тихая героиня.

Затем внезапно появилась мысль: это он должен проявлять инициативу. Он ведь мужчина, и это он должен что-то делать, особенно в такой патриархальной стране. Это же очевидно. Он задышал быстрее, почувствовав укол паники. Здесь мужчин оценивают по скорости и силе инициативы. Может быть, его уже оценили. Она уснула, значит, ей скучно, а это убийственно для романтики. Меньше чем за десять минут он просрал всю игру.

Его разум продолжал работать в цвете, рисуя картину ее сегодняшнего утра. Она рано проснулась, ее разбудило нетерпение. О нет, она вообще не спала. Он пробежал глазами по ее лицу. Она была растрепана, и это очень возбуждало. Это означало, что всю ночь она боролась с подушкой, но в результате она поддастся его силе, его мощи. Его члену. Она обессиленно упадет на спину, приглашая его, томно разводя ноги, раскрывая их, пока не покажется шелковый треугольник, призывая к сексу.

Блэра пробила дрожь, когда на него свалилась вся горькая правда: она рано ушла на станцию, весь день моталась по платформе, думая, что он приедет утренним поездом. И когда чудесным образом появился ее возлюбленный, ее спаситель – единственное, на что его хватило, это стоять, тупо открыв рот. Он заставил ее стоять на морозе, смотреть в пустоту, пока отчаяние не вынудило ее помчаться стремглав по платформе. И когда он наконец вяло поперся с ней на поезд – не с решительной галантностью искателя приключений, а за компанию с Зайкой до аэропорта, – он позволил сторожу посадить его далеко от нее, и они даже словом не обмолвились.

Конечно, теперь она спала, пытаясь не пускать боль в сердце. Или, если учесть, что боль была непереносимой, она, наверное, заперла ее внутри, и боль превращалась там в ненависть.

– Может, ей «Смартиз» предложить? – сказал Зайка, толкнув брата локтем через некоторое время, без обычных охов и вздохов присаживаясь рядом. – Пока ты совсем с ума не сошел.

– Я все просрал, Заяц. Она ушла.

Зайка щелкнул языком:

– Пиздишь. Смотри сюда… – Он поднял очки на лоб, постучал Людмилу по плечу и протянул пригоршню конфет на ладони ковшиком, словно там был цыпленок. – Хочешь конфетку?

Людмила села. Она посмотрела на руку Зайки, на его ненормальную улыбку и ухмыльнулась.

– Попробуй зеленую.

Зайка подтолкнул конфетку пальцем, загнав на самый край ладони, и вытянул лицо, словно трагедийный актер, глядя, как конфетка колеблется на краю гибели. Затем поднес руку ей ко рту, приставил ладонь между подбородком и губой и вбросил горошину. У Людмилы, расширившись, засияли глаза, когда он забрасывал ей в рот остальные конфетки, по одной. Она пыталась жевать их между смешками и замахала руками, когда он потянулся за следующей порцией.

Зайка показал пакет «Смартиз».

– Англия, – сказал он. – Волшебство.

– Вашепсо, – кивнула Людмила.

– Видишь? – спросил Зайка брата, толкая его локтем.

– Ну, блядь, ты все дело окончательно испортил. Ты абсолютно не разбираешься в сигналах.

– О чем это ты?

– Ну, общаться с такой нежной и сложной культурой не так просто, как ты думаешь. Здесь нужны осторожные философские маневры, нельзя просто нагло впереться с этакой клоунадой. Извини, если этот простой факт не укладывается в твою концепцию разудалого-мать-его-так-либерала с развеселым подходом к общению.

– Развеселым? Это твоя работа требует общения, друг. Нет, ты послушай. Я просто пытаюсь помочь.

– Ну, на будущее, не утруждайся. Если честно, последнее, что ей нужно сейчас, это очищенный сахар и красители. Ты тут и дня не был, а уже начал загрязнять среду.

– Что, коктейль выветрился? И хуй повис, да?

– Тсс! Ради всего святого! Это самые важные минуты в отношениях, она запоминает каждое мимолетное ощущение, как младенец. Ты наносишь ужасный вред этим впечатлениям, и я…

– Ой, да заткнись ты, ей-богу, – сказал Зайка, глядя Людмиле в глаза. Он открыл рот и ткнул пальцем в брата: – Он пьяница, да? И зануда, прям как старая вдова. Хуже, чем моя бабушка, мать ее так!

Людмила засмеялась, глядя на Зайку и ощущая силу в каждом его жесте.

Он наклонился ближе:

– Скажи: пьяница.

– Нет, ты послушай, Заяц. Не надо!

– Пяница, – повторила Людмила.

Зайка ткнул пальцем в брата.

– Пьяница! – улыбнулся он. Затем ткнул пальцем в себя и торжественно кивнул: – Чемпион!

Людмила улыбнулась и ткнула пальцем в Блэра:

– Пяница!

У Блэра вытянулось лицо. Губа отвисла, задрожала, он отвернулся, шмыгая носом.

– Нет! – Она подползла к нему на коленях, гладя, как котенка. – Не-ееет!

Зайка отпрыгнул обратно, дотронулся пальцем до ее щеки и дернул Блэра за пуговицу на боку.

– Видишь? Попробуй вот так!

– Да отъебись ты.

– Он брат? – спросила Людмила, показав на Блэра.

– Да, любимый мерзкий близнец. У него даже пупка правильного нет.

– Не слушай, Милли. Он плохой. Он плохой, нехороший.

– Я люблю, – сказала Людмила, поворачиваясь к Зайке.

– Да уж, спасибо тебе, блядь, большое, Заяц, что тут еще скажешь. Охуительное тебе спасибо.

Зайка подмигнул Людмиле и выпятил подбородок. Затем положил руку на спину Блэру.

– Послушай, друг, между нами здесь есть только одно отличие. Знаешь, в чем оно? Я не думал с ней трахаться.

– Даже не говори со мной, Зайка. Ты все испортил.

– Черт, я ж домой лечу. У тебя будет до хуя времени в жуткой гостинице при аэропорте, где болтается облезлая вывеска на ветру – еще паршивее, чем здешние вывески, и вы будете вдвоем. Блэр? Нет, ты послушай.

Блэр посмотрел на часы и вздохнул:

– Милли, когда мы будем в Ставрополе? В Став-ро-по-ле? – Он ткнул пальцем в часы.

– Ставрополь? – переспросила Людмила, глядя сначала на него, потом на Зайку, прежде чем указать в хвост поезда. – Ставрополь? Вы ехать?

– Да, – ответил Блэр. – Ставрополь. Поезд. Сколько?

Людмила пожала плечами, немного подумала.

– Завтра, – наконец ответила она.

– Завтра?

Зайка нахмурился.

– Подожди, а где этот Ставерпень? – Он ткнул пальцем в одну сторону, потом в другую. – Туда – или сюда?

– Вон Ставрополь! – Людмила показала пальцем назад.

– А куда идет поезд? – спросил Зайка. – Куда мы едем?

– Увила, – ответила Людмила. – Иблильск. Мой дом.

Зайка повернулся к Блэру, задрал очки на лоб и уставился ему в глаза:

– Нет, ну какого хуя ты это затеял?

– Вы ехать мой дом?

Когда поезд подъехал к полустанку Увильский, ночь была черной, ветреной и снежной. Поезд не остановился, просто снизил скорость, пока с вагона на платформу кидали мешки. Сторож получал их, выкрикивая что-то и махая рукой. Холод прорывался в дверь, принося запах чистоты, снега и снежной пыли.

Людмила спрыгнула с вагона с сумкой, пробежала несколько шагов по снегу и замедлила шаг. Оглянувшись через плечо, она увидела, что англичане стоят, готовые последовать за ней. Она остановилась, отряхнула ботинки и посмотрела, как они прыгают с поезда, словно старушки, со своими сумками. Казалось, их присутствию здесь было какое-то объяснение, хотя какое, Людмила понять не могла. И все же она была благодарна за то, что они провожали ее до Иблильска. Увила была вдалеке от гнезваров, но предстояло пройти еще много километров по равнине и предгорьям.

Людмила не знала, что творилось у нее дома. Была надежда, что там был Миша, успокаивающий и защищающий семью. Или, может, он встретится ей по пути, измученный ожиданием.

И все же, как бы то ни было, лучше бы им прийти до рассвета.

Она услышала за спиной шум и стон. Англичанин в черном костюме лежал на снегу, пытаясь перевернуться на живот. Зайка съежился, как гном, на краю вагона, замерев от ужаса и дико глядя на платформу.

– Прыгай! – крикнул его брат, размахивая рукой, словно убирая снег с дороги Зайки. – Прыгай, Заяц!

Зайка прыгнул, когда платформа уже почти закончилась. Он покатился, словно клубок из борющихся ежей, халаты и пояса разлетались в разные стороны, и с грохотом исчез в темноте. Людмила пошла его искать. Она потянула Зайку за рукав, отряхивая снег с его волос.

Какая бы странная судьба ни привела братьев к Людмиле, она решила воспринимать их как подарок, непонятно каким образом осуществившуюся мечту.

У нее было предчувствие, что они изменят положение дел в Иблильске.

– Нет, ну какого хуя ты это затеял?

Поезд погромыхал дальше, а троица осталась смотреть, как его огни уходят в темноту.

Блэр повернулся к Людмиле. Он попытался выглядеть неустрашимым и деловым.

– Нам нужно составить план. Когда следующий поезд в Ставрополь, Милли?

– Нууу. Завтра. Или на следующий день.

– Отлично. Значит, так. А сколько до ближайшего города?

Людмиле пришлось изо всех сил смотреть на него, пытаясь понять, что он говорит. Выражение лица у нее при этом стало такое, что Блэра словно стрелой пронзило.

– Нууу, – подумала она. – Иблильск – десять километров?

– Десять километров? – рявкнул Зайка. – А сколько это ебаных миль? Это ж семь, мать их, миль! Мы что, семь блядских миль попиздуем пешком по этому дерьму?

– Это не так уж далеко, Заяц, – в миле не меньше двух километров, поверь мне.

– Ничего подобного. Это до хуя миль.

– Отлично. Значит, так. Я тебе вот что хочу сказать: делать нечего, нужно идти. Людмила, в городе есть дорога? Машину мы можем взять?

– Нууу. Машина? Нет.

– Мы замерзнем на хуй!

– Да ладно тебе, Заяц. Представь себе тарелку прекрасного горячего супа, когда доберемся. Чашку чая. Картофельную запеканку!

– Дай мне пакетик, Блэр.

– Ага, вот ты как заговорил!

– Я их в этот блядский снег высыплю.

– Отъебись, это просто ароматизатор «черешня».

– Попомни мои слова: если я увижу, что у тебя рука к глотке тянется, я тебе на хуй яйца оторву. И при первой же возможности я отберу у тебя пакетики. Это зашло слишком далеко.

Людмила уверенно обходила все глубокие места, находила дорожку, когда казалось, что ее и в помине нет, и вела пару стонущих, иногда ругающихся англичан через безлунную ночь. Снег время от времени слепил глаза, и вскоре мужчины потеряли ощущение времени и пространства. Эффект от порошка совсем выветрился, и, странным образом, в темноте этого чужого места даже сама идея этих коктейлей казалась им абсурдной. Коктейль принадлежал миру внутренних концепций и самоопределения. Колючий снег Иблильска напрочь убирал любые концепции.

Блэр перестал чувствовать руки и ноги. Впервые в жизни у него был только один выбор – продолжать идти; они были лицом к лицу со смертью, и можно было только идти дальше. Сил им придавала Людмила. Когда они совсем замерзли, когда мороз вычистил все их чувства, оголил умы, оставив только самые насущные мысли, их внимание сосредоточилось на маяке, которым стала Людмила, шагающая бесстрашно вперед.

С какого-то момента Хизы уже не ругались. Они едва разговаривали. Братья представить себе не могли, что их ждало в конце путешествия – разумеется, бедность, может быть, нищета и опасность. Они шли, пошатываясь, словно утята, следом за Людмилой. Это было уже не их путешествие. Они стали частью путешествия Людмилы. Братья превратились в одну сплошную нервную систему, без воображения или желаний. И они обнаружили, что у Людмилы все было завязано на настоящем моменте, в то время как они без подсознательных концепций, без чая, без таблеток, без предпочтений в еде, без музыки и новостей были ничем.

– Мы уже близко? – наконец спросил Блэр.

– Нууу. Может быть, еще восемь километров.

Неподалеку ударил снаряд.

22

Впереди забрезжил свет. Блэр тихонько заплакал, увидев его. Он показался и исчез, снова показался, яркая пригоршня светлячков. Блэр остановился, пытаясь определить, сколько до него пути. Он видел, что свет был еще очень далеко, за кустами на переднем плане. Это была всего лишь крошечная точка в отдалении, она манила, словно солнце, сияя в застланные замерзшими слезами глаза.

Он почти привык к выстрелам и взрывам.

Зайка уже давно не говорил ни слова. Звук его шагов по снегу был единственным признаком того, что он еще не помер. На нем было три халата, у Блэра – ни одного, хотя он поддел под пиджак джемпер. Людмила несколько раз останавливалась подождать их и один раз потрясла Зайкину руку, ведя его за собой, когда он впал в летаргию. Когда Зайка последний раз смотрел на нее, она бесстрашно вышагивала вперед, через ее шарф поднимался ровный пар. Блэр не смотрел на нее больше. Она определенно была вожаком в их группе.

Они не знали, что она шагала, думая о Мише.

Через несколько сотен ярдов свет превратился из одинокого огонька в ряд фонарей Иблильска. Но как только ребята увидели их и почувствовали прилив сил, Людмила резко повернулась и повела их за холм, пока огни не скрылись из вида.

– Милли! – позвал Блэр. – Людмила!

Она не ответила. Он больше ничего не сказал и, время от времени постанывая, поплелся за ней по крутым снежным дюнам. Подготовившись к самому плохому, решив, что это была самая подлая проверка свыше, англичане увидели, что Людмила замедлила шаг, и подняли головы. Они увидели очертания лачуги, которая стояла в каких-то тридцати ярдах вверх по холму. Людмила подняла руку, братья остановились. Осторожно продвигаясь, она подошла к стене и прислушалась. Через замерзшее окно и щель под дверью пробивался свет. Она подошла к двери и присела на корточки. Казалось, все тихо. Не глядя на мужчин, она потянула дверь на себя.

– Это Григорий, – послышался изнутри голос Любови.

Людмила вошла внутрь.

Хизы последовали за ней.

– Остановитесь и назовите себя! – вдруг проснулся сидящий на стуле Абакумов.

Мужчины не обратили на него внимания и припали к печке.

– Милочка! – воскликнула Ирина, покрывая лицо дочери поцелуями.

Ольга начала причитать, воздев руки к небесам. Это были счастливые вопли, а не горестные, как обычно. В суете приветствий, воплей и закатываний глаз никто из хозяев не обращал внимания на двух чужаков.

Абакумов стоял, недоуменно глядя на них. Его глаза бегали с одного черного костюма на другой, не упустив из виду халаты, нацепленные один поверх другого, и спутанные волосы. Стоящая в темноте Любовь тоже смотрела, ничего не понимая. Они наблюдали, как мужчины рухнули на пол, пытаясь усесться поудобнее, и прижались к печи, положив головы на сумки.

– Итак, блудная дочь. – Абакумов медленно подошел к группке женщин. – Разумеется, она прошла огромное расстояние, чтобы привести святых людей в вашу лачугу. Но я не вижу, чтобы это сильно улучшало вашу ситуацию.

– Кто это? – спросила Людмила на ибли.

– Государственный инспектор, – ответила Ирина.

Людмила оглядела мужчину с ног до головы, перешагнула через Блэра, чтобы повесить пальто за дверь, как будто ничего особенного и не происходило.

– Да, – продолжил Абакумов по-русски, – я государственный инспектор. Прежде чем я обрисую тебе ситуацию – предполагая, что ты ни в коей мере не знаешь, что тут происходит, – я должен выяснить хоть что-нибудь о священниках, что пришли с тобой. Откуда они и почему они такие странные?

Людмила посмотрела вниз. Англичане лежали, как куча жеваного белья, у ее ног.

– Идет война, на случай, если вы не слышали. Их пальто и шляпы были изъяты на пропускном пункте – нужно еще спасибо сказать, что они оттуда живыми ушли.

– Понятно. – Абакумов погладил подбородок, продолжая изучать мужчин. – Я спрашиваю себя – кто осмелится раздеть священника?

– Ха, то есть вы спрашиваете о солдатах-гнезварах. Полагаю, они не в вашей компетенции. Или вы думаете, что это какие-то мифические персонажи?

Ольга хмыкнула, гордо сияя оттого, что ее ехидство в полной мере досталось внучке.

Такое ободрение подстегнуло Людмилу.

– Может быть, нужно было предложить ему мой шарф и трусы вместо одежды священника, ведь…

– Достаточно! – рявкнул Абакумов. – Я вижу, что ты – такой же тяжелый случай, как и вся твоя семья, чье невежество уже достало меня дальше некуда.

– Не могу посочувствовать, если вы разбудили моих старух посреди ночи. – Людмила стояла над англичанами, излучая энергию такой волной, что глаза у нее горели, как у кошки. – Наверное, у вас просто непомерные запросы. Неудивительно, что наши гости прячут свои лица на полу, видя такую дикость. Инспектор, который шарит в доме, полном беззащитных женщин!

– Молчать! – Лицо Абакумова раскраснелось. – Я занимаюсь выселением твоих так называемых старух и маленькой девочки за преступления против природы и одновременно против государства. Если только ты не хочешь назвать причину, по которой я не должен этого делать, то отойди в сторону и примирись с мыслью, что ты отправишься с ними.

Людмила подумала минутку, прищурив глаза.

– Тогда продолжай, пока эти мужчины не смотрят на тебя. Давай быстрее. Потому что, если они увидят, что здесь творится, они тут же приведут других людей, и в этом случае последствия будут просто охуенными.

– И с какой это стати, а? У меня такое ощущение, что ты мне лапшу на уши вешаешь.

– Ха! Да тебя даже такое украшение не спасет.

С этими словами Людмила занялась сумкой у Зайки под головой, пока Ольга радостно покачивалась и шипела на своем стуле. Когда Зайка пошевелился, Людмила присела на колени рядом с ним. Она полезла во внутренний карман его пальто и через минуту вытащила его британский паспорт.

У Абакумова загорелись глаза. Он посмотрел вниз и задумчиво пожевал губу.

– Да, – сказал он, глядя по очереди на женщин. – Так-так-так. В уравнении прибавилось еще два неизвестных. Господи, ну за что мне столько работы? Отойдите в сторону, пока я займусь личностями этих мужчин.

Инспектор со вздохом начал шарить по карманам англичан. Вытащил бумажник Блэра и достал кредитную карточку.

– Понятно, – сказал он. – Субагент Каганович, мы должны поехать обратно на склад и позвонить в соответствующее учреждение.

Абакумов взял кредитку за уголок, как вещественное доказательство, и пошел к двери. Любовь присоединилась к нему. Они одновременно повернулись лицом к двери.

– Никому не покидать помещения. Я позвоню людям из районного отделения, чтобы вывезли вас отсюда. И также я хочу сказать со всей честностью, что если после моих проверок и последующего возвращения сюда утром станет ясно, что эти иностранцы пришли к вам с целью оказать необходимую финансовую помощь… А это до определенной степени прояснится после моего телефонного звонка… В таком случае, может быть – но только может быть, – ваша ситуация немного улучшится. – Его глаза пронзили полутемную комнату, оглядывая по очереди собравшихся. – Молитесь, чтобы так оно и вышло.

– И, – добавила Любовь, когда Абакумов открыл дверь, – помните, что снаружи остался Григорий, да и Карел тоже неподалеку. Скажите им, чтобы ждали нас, мы ненадолго.

С этими словами она вышла и захлопнула за собой дверь.

Ольга, Ирина и Людмила неподвижно стояли в дымной комнате, пока вдалеке не затих шум шагов. Затем Ирина посмотрела на англичан, которые уже начали шевелиться, и перевела влажные глаза на Людмилу.

– Дни и ночи мы терпели в доме этих пиявок, – сказала она. – И через десять минут после твоего возвращения их словно поганой метлой вымело. Твой дом приветствует тебя, Люська.

Людмила выдержала вторую атаку из объятий и воздеваний рук к небесам. За взрывами воплей и причитаний женщины не слышали, как открылась дверь. И только когда она с грохотом захлопнулась, все застыли. Повернувшись, они увидели на пороге изможденного Максима с ружьем в руке.

Он не взглянул на них, дрожа, приблизился к печке, оттолкнув ноги англичан по пути.

– Ха! Вы думали, я сто лет буду в горах ждать, пока вы избавитесь от этих вражьих морд? Удивительно, что вы не повыходили за них замуж и не пригласили жить здесь, если хотели, чтобы я подох от холода!

– Заткни пасть! – прошипела Ольга. – Твоя сестра заставила их умчаться наперегонки. Тебе вообще повезло, что тебя пустили.

Макс прижался к печке, раздраженно глядя на два тела рядом с собой.

– А с хрена ли у нас теперь дома музыканты завелись? Мы что, собираем оркестр, чтобы отметить наши неприятности?

– Послушай, – сказала Ирина. – Времени у нас немного, так что не трынди ты, как всегда. Мы должны вынести тело Алекса и спрятать его, а лучше – вообще похоронить, как положено. У нас есть оправдание, потому что инспектор думает, что наши гости – священники.

Макс посмотрел на мужчин.

– Священники, да? Вот этот, в очках, точно альбинос. Нет – ха! – давайте серьезно, вы вообще знаете, кто это такие?

– Они пришли с Людмилой, и насрать, кто это.

– Ха, ну да. – Макс пнул ногу лохматого мужика. – А они ничего, в смысле, на гомиков похожи. Приятно, что вы по-прежнему в своем уме и что женская логика не нарушена. Если в доме музыканты-гомики, конечно, самое время для похорон.

– Максим! Делай, как тебе говорят!

– И вообще, – добавила Ольга, – похорони Алекса по всем правилам, с уважением и молитвами. И подальше от того места, где ты зарыл этого монгола Григория, упокой Господи его душу.

Блэр сел, протянул руку перед собой, пытаясь нащупать равновесие. Рядом с ним щелкнул приклад. Блэр резко распахнул глаза и увидел в сантиметре от своего носа ствол. Через некоторое время, сфокусировав взгляд, он разглядел смуглого молодого человека с впалыми щеками, который, ухмыляясь, смотрел на него. Палец у него был на спусковом крючке. Руки Блэра взмыли к голове.

Людмила что-то крикнула, подойдя к вооруженному парню. Он заорал в ответ, но ружье опустил и наконец встал у стены за печкой. Блэр пнул ногой Зайку.