Текст книги "Люськин ломаный английский"

Автор книги: Ди Пьер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Все присутствующие уткнули глаза в пол и подождали в знак уважения перед сказанным.

– Да, – задумчиво продолжил Абакумов, – к моему величайшему несчастью, я решил попытаться помочь вам, поскольку я вижу, что в противном случае вы действительно умрете. – Его глаза задумчиво уставились в угол на потолке. – Конечно, чуть позже придется кое-что предпринимать…

– А как насчет меня? – спросила Любовь, не поднимая глаз.

– Ну, – сказал инспектор, протягивая руку за своей шапкой, – после того как я составлю рапорт, вам, возможно, придется хуже всего, потому что именно вы принесли ружье на место преступления.

– Но это неправда, инспектор.

– Конечно, правда, потому что вы являетесь попечителем мальчика, у которого в руках находится ружье, из которого недавно был произведен выстрел.

– И что дальше?

Инспектор ущипнул себя за нос, нахмурившись под гнетом новых обстоятельств.

– Я вижу, что за баром на вашем складе есть комната. Меблированная комната. Думаю, единственным правильным решением будет сделать эту комнату главным штабом расследования. – Он повернулся, взглянув на Ирину, затем на Любовь, затем на дверь, за которой рыдала и стонала Ольга. – Учитывая непонятность и запутанность данной ситуации, к сожалению, я не могу сейчас сказать вам, что это будет простым делом.

Он встал со стула и пошел к входной двери. Шагнув на снег, он повернулся и осветил дверь, оглядывая собравшихся женщин. Они смотрели на него пустыми глазами, словно привидения.

– Никак не могу этого сказать, – повторил он.

Людмила втайне надеялась не успеть на хлебный поезд. Сама мысль отдать все деньги постороннему человеку казалась ей дикой. Но единственной альтернативой было ехать на поезде самой, туда, где шла война, где ее ждали жуткие сцены прошлой жизни, междоусобная война с Пилозановым, если он выжил и если она сама доберется туда живой.

Вторая причина, по которой она колебалась, стоя на вокзале, – это желание немного продлить волшебные минуты свободы, сладкого состояния выбора, словно над краем пропасти. Потому что деньги, свернутые в ее трусиках, не давали ей покоя не хуже обезумевшего изощренного любовника. И, будучи на определенной, четкой стадии женского расцвета, она понимала, что решения, принятые под воздействием этих изощренных пыток, были первыми шагами к потрясающему состоянию, зовущемуся свободой. Состоянию, находясь в котором, ничего от жизни и просить не придется.

Эти мысли и чувства стали любимой игрушкой Людмилы. Она знала это и знала, что поддаваться им нельзя. Она поправила пальто и пошла по вокзалу. Внутри было холоднее, чем на улице: ветер изо всех сил продувал открытые бетонные платформы, неся ледяную пыль и мусор. Она увидела облезлый указатель Кропоткинской линии. Покрытый сажей поезд тихо стоял на платформе.

– Это поезд на Кропоткин? – спросила она проходящего мимо носильщика.

– Нет, это последний поезд из Кропоткина, только что пришел.

– Нет, я хочу сказать: это следующий поезд на Кропоткин?

– Нет, говорю тебе, ты опоздала. Этот поезд идет с опозданием по крайней мере на сутки, а может, и больше.

Людмила нахмурилась и перенесла вес с одной ноги на другую.

– Послушай, – мужчина остановил тележку и облокотился на нее, приготовившись для долгого разговора, – ты чо, не поняла? Если тебе нужен поезд на Кропоткин в шестнадцать двадцать семь, то его нет.

– А какой есть?

– Десять пятнадцать.

– И куда идет?

– В Кропоткин. Ты чо, табличку не читала?

– А сейчас сколько?

Мужчина задрал рукав, чтобы посмотреть на часы.

– Тринадцать сорок девять.

– Спасибо, – сказала Людмила, закатив глаза, и пошла по платформе.

– Без билета нельзя! – крикнул мужчина. – Тебя поймают и заставят платить штраф.

– Мне только со сторожем поговорить нужно, – ответила Людмила, не сбавляя шага.

– Тут его не найдешь, поезд еще не скоро отправится.

Людмила остановилась и топнула ногой.

– А когда отходит поезд, если не по расписанию?

– Господи, ты чо, вообще меня не слушала? В десять пятнадцать! Какая теперь разница, когда он отходит, а?

Людмила повернулась на каблуках, уставившись в лицо мужчины. Она чувствовала, что нашла родственную душу своего брата, поэтому точно знала, как нужно поступить. Она нацепила на лицо непроницаемую маску, бережно передаваемую через поколения в ее семье.

– Послушай, скоро будет шестнадцать двадцать семь. Если поезд пропустил одно отправление – в десять пятнадцать, – то вполне логично, если учесть, что он с опозданием дотянул до второго отхода, что он отправится по второму расписанию – в шестнадцать двадцать семь. Ведь все рассчитывают успеть на него. Или тебя этому в школе не учили?

– Вот и помогай после этого людям, – пробормотал мужик, покачав головой. – Сторож сидит в кафе за вокзалом, где собираются железнодорожники, вот что я пытаюсь тебе сказать. Вы, городские девки, кажется, знаете все и обо всем.

Людмила раздулась от важности, услышав такие слова. Городская девка. Она подождала, пока носильщик не укатил свою тележку, и только потом пошла следом за вокзал. Переулок вел к задней улочке, где располагалось грязное кафе. Видимо, раньше здесь был гараж. Она углядела через стекло нескольких мужчин, сидевших внутри за столиком. Затем, расправив пальто, вошла внутрь. В воздухе воняло горелым жиром. За прилавком появилась деваха, вытирая красные руки о тряпку.

– Ты знаешь, кто из них сторож с поезда? – спросила Людмила.

– Нет, – пожала плечами девка, опираясь спиной о полку.

– Ну а вообще кого-нибудь из них знаешь?

– Нет. Ты не хочешь чего-нибудь съесть или выпить?

– Нет, – ответила Людмила, поворачивая голову, чтобы оценить мужчин по их стрижке и копоти на железнодорожной форме.

– Что, еще одной помыться надо? – крикнула из кухни здоровая потная баба.

– Нет, мама, она ищет сторожа с поезда.

– Ну, если она ничего не ест и не пьет, то сама поймет, что ей делать.

– Милочка! – крикнул один из трех молодых людей у столика, обращаясь к Людмиле. – Я никогда не видел такую роскошную гриву волос, как у тебя.

Людмила повернулась. Мужчина поманил ее пальчиком, глядя мимо нее на кобылу в кухне.

– Все в порядке, – сказал он, – я ее ждал.

– И я тоже, – кашлянул старик в углу. – Всю жизнь ждал.

Молодой человек встал и приставил к столу еще один стул.

– У тебя дело к сторожу хлебного поезда? Пойди сюда, присядь. Давай поговорим. – Он показал глазами на стул и крикнул в сторону прилавка: – Кофе ей принесите!

– Не надо, спасибо, – сказала Людмила, присаживаясь на краешек стула и изучая лицо мужчины.

Он был блондином, челюсть у него гуляла из стороны в сторону, когда он говорил, что придавало ему глупый и дружелюбный вид.

– Расскажи мне о хлебном поезде, – сказала она, откидываясь на спинку стула.

Мужчина забил табак в сигарету, постучав ею по столу.

– Это зависит от того, что за поезд. Но не беспокойся, кто-нибудь из нас тебе поможет. Тебе нужно что-то отправить с поездом, так?

– Возможно.

– Пожалуйста, послушай меня: не бойся, мы таких, как ты, каждый день видим. Ты думаешь, мы живем на те копейки, которые нам железная дорога платит? Нет, тут нам остается только лелеять надежду увидеть зарплату, которую с прошлого лета не давали. Если мы можем друг другу помочь, это хорошо. Потому что не забудь: если сегодня посылаешь через нас посылку, то сегодня же мы ее и доставим.

Прямота мужчины смягчила Людмилино сердце. Она решила довериться ему.

– Я пилот аэропланов. Мне нужно послать в Иблильск важный документ, разрешение на вылет.

Мужчина откинулся на своем стуле, глядя на Людмилу хитрыми глазами:

– Пилот аэропланов, говоришь? А почему бы тебе туда не слетать?

– Ну, таких маленьких аэропланов у нас нет, – ответила Людмила, оглядывая комнату.

– А почему бы и нет? Я слышал, что вы Ту-134 можете посадить на полосу не шире тракторной колеи.

– Нет, – ответила Людмила, – туда «тушку» не посадишь, я точно знаю. Сама пыталась, – добавила она, чтобы закрыть тему.

Низенький бородатый мужчина вклинился в их разговор.

– Ну, старый Ильин постоянно туда летал, – заметил он, закатив глаза и предаваясь воспоминаниям. – Они постоянно, в любое время дня и ночи, летали в Иблильск за новыми пропеллерами. А у них самолеты были покрупнее «тушки».

– Посмотри мне в глаза, – сказал блондин, хлопая ладонью по столу. – Ее «тушка» – самый большой летательный аппарат в мире. Не спорь со мной.

– Ну, не буду спорить, – пожал плечами смуглый мужчина, показывая, что в вопросах правды он всего лишь посредник. – Как друг я могу только попытаться спасти тебя от унижения признавать очевидные ошибки.

– Послушай, да забей ты, – сказала Людмила. – Туда слишком дорого лететь ради одного разрешения. Я хочу узнать насчет хлебного поезда.

– Вот узнаешь, сколько кропоткинская охрана берет за такое маленькое путешествие, и сразу полет не таким уж дорогим покажется, – сказал блондин. – Там идет война, на случай, если ты не слышала.

– Война еще до перевала не дошла, – ответила Людмила. – Гнезваров как раз перед ним остановили.

– Ха! Хотелось бы мне, чтобы это было правдой!

– Да, – встрял в разговор третий, – мы можем сказать, хотя мы и не с кропоткинского поезда, что хлебный поезд скоро совсем туда ходить перестанет. Поэтому не знаю, зачем тебе туда посылать свое разрешение, если ты даже «тушку» там посадить не можешь или буханку хлеба найти.

– Ха! – сказала Людмила. – Они не могут остановить хлебный поезд, это каждый дурак подтвердит. Пока там живут люди, хлеб обязаны возить, – сказала она, резко выпятив на них подбородок.

Блондин наклонился поближе к Людмиле.

– Послушай, я близок к источникам, контролирующим Кропоткинскую линию, и я могу подтвердить, что этот товарищ сказал правду. В Иблильск хлеб больше не пойдет. Это вопрос экономики.

– Но там ведь еще живут люди…

– Нет, – сказал мужчина, подняв палец. – Дело в том, что там недостаточно людей. Поняла? Теперь линия частная, и владельцы – иностранцы. Они не станут посылать туда поезд и людей, чтобы расчищать пути, ради дюжины буханок хлеба.

– Мы сами чистим пути! И толкаем вагон руками последние несколько километров, вам там вообще ничего делать не приходится!

– Ну, во-первых, не смотри на меня так, потому что это не я перекрываю этот поезд и все остальные поезда тоже. Если б это от меня зависело, я бы туда лично каждое утро белужью икру возил и кормил тебя с ложечки.

Все в кафе захмыкали, Людмила повернулась и увидела, что народ подтянулся ближе и внимательно слушает.

– Во-вторых, – продолжил блондин, подморгнув товарищам, – ты в огромной «тушке» можешь хлеба обожраться, так что нечего у нас последнее отсасывать!

Комната содрогнулась от хохота.

Людмила нахмурилась и посмотрела вниз. Она едва отбрасывала тень в свете лампы в кафе и поэтому чувствовала себя такой одинокой. Дни и ночи, проведенные без Миши, не заставили погаснуть в ее душе радостную надежду на встречу. И все же она изгнала его образ из мыслей и натянула маску спокойствия.

– Послушайте меня: где находится этот сторож с кропоткинского поезда?

– На пути в Кропоткин, – пожал плечами мужчина, оглядываясь, чтобы насладиться очередной волной смешков от товарищей.

– Но поезд стоит на платформе.

– Тогда не знаю. Я говорю, что в Иблильске идет война, то есть за перевозку с тебя двадцать пять процентов от стоимости посылки.

– Что! Сдохнуть можно!

– Подумай о его положении, – сказал бородач, наклоняясь к Людмиле. – Помимо своих обычных ставок он должен думать о безопасности в военное время. А железнодорожные ветки типа твоей, в самой глуши, это ж дикость, там люди толкают вагон без надзора сотрудника железной дороги – представь себе! Он должен откупаться от всех по дороге, чтобы добраться до склада. Прикинь, да!

– Да я месяц могу прожить на сумму доставки!

– Значит, ты шлешь не меньше тысячи рублей! – сказал блондин.

– Я шлю разрешение на полет!

– За разрешение он с тебя две тысячи возьмет.

Пока Людмила сидела, переводя взгляд с одного мужчины на другого, открылась дверь и в комнату вошел еще один чумазый, сильно похожий на гиену мужик.

Блондин встал со стула.

– Сергей Леонов, мы о тебе говорим.

– Хорош трындеть, придурок! – прохрипел мужчина и прошел мимо их столика, не глядя.

– У нас клиент, – кивнул блондин в сторону Людмилы. – Тоже ибли, как и ты.

* * *

– Ха! Ну, Александра убил не я, и вы чертовски сильно поплатитесь, если свалите это на меня! – топал ногами Максим.

– Будь добр, уши прочисть, – ответила Ирина. – Я сказала: трактор обратно верни.

– Мы что, в разных измерениях живем? Разве вам что-то подозрительно напоминающее мой голос не сообщило, что трактор я загнал? Что я участвую в охуенно прибыльной сделке, которая и следа от ваших нынешних сложностей не оставит, если вы просто позволите делу идти как идет?

– Ради Христа, верни трактор!

– Или хотя бы деньги, десять тысяч рублей! – крикнула Ольга со стороны дальнего окна. – Потому что именно за столько его можно впарить любому идиоту, ведь я не рассчитываю, что кто-нибудь способен заплатить за него положенные двадцать пять тысяч.

– Трактор не стоит двадцати пяти тысяч, – хмыкнул Макс. – Он три войны пережил.

– Этот трактор достойно поддерживал нас много лет, Максим Идиотович! Ты в жизни столько не сделал, сколько этот трактор за день выдавал!

– Ха, ни хуя себе логика! Это не означает, что он стоит больше. Это означает, что у него сил осталось меньше, чем у ржавого гвоздя.

Ирина топнула ногой:

– Послушай: если мы не стряхнем этого клеща Абакумова с хребта, он нас высосет подчистую!

– Ха! – плюнул Макс. – Абакумов даже с кретинами Каганович тягаться не сможет.

– Ха! Конечно! Но за ним государство, Максим, нам не победить! Просто верни этот долбаный трактор, умоляю тебя как мать.

Макс прошествовал мимо стола, печи, скамейки, сшибая все на своем пути, не пропуская ни одного предмета, и с грохотом вывалился из лачуги. Он пронесся по двору как торнадо, производя как можно больше шума и разрушений. Выйдя на дорогу, он злобно засунул руки в карманы и пошел, выплевывая клубы пара, словно разъяренный паровоз в ночи.

Максим тщательно обошел склад стороной. Для этого ему пришлось пробираться через двор вдовы жестянщика и по задворкам деревни. Он бормотал что-то про себя, буксуя на подходах к дому Пилозанова. Конечно же, именно Лозаныч виноват в том, что на них свалился этот кровосос Абакумов. Потому что, если бы Лозаныч обставил сделку, как договаривались, и приготовил телефоны и ружье, семья бы смогла своевременно отреагировать на создавшуюся ситуацию. И вообще, решил Макс, никакой ситуации не получилось бы, если бы Ольге не пришлось подписывать ваучер. Любовь оказалась бы одна в этом деле с инспектором, потому что у нее не было бы причин тащить этого говнюка с собой в их дом.

Итак, виноват был Пилозанов. И Любовь, чертова предательница. Абакумов был просто раздражителем, а не врагом как таковым.

Макс пригнулся, когда неподалеку просвистел и взорвался снаряд. Он прислушался, но воздух слишком промерз, чтобы можно было определить расстояние.

Свернув на последнюю дорогу в городе, Макс увидел, что дверь Лозаныча широко распахнута. Затем, подойдя по буграм и впадинам изо льда и грязи, он увидел, что двери вообще нет. Он вошел в дом, помедлил, потом остановился. Внутри ничего не было. Даже лампочка под потолком исчезла. Наполовину заделанная железная гофрированная крыша обвалилась внутрь, лед скатился по бороздам и образовал внутри море разливанное. Ступени исчезли, окна вместе с рамами и кирпичами вокруг рам тоже.

– Он уехал, – прошептал сосед, старик Крестинский, выглядывая из соседней двери. – Но у него в кармане твоя смерть.

– Моя? Да это у меня его смерть, тысяча смертей. Я себе большего предательства и представить не смог бы, даже если бы десять лет с гнезваром прожил.

– Ну, ты прям его словами говоришь. И должен заметить, глядя на тебя его глазами, что ему пришлось несладко.

– Ха!

– О, да. У него на голове были жуткие порезы, я видел, это просто ужас, не говоря уже о том, что у него внутри творилось.

– Он тебе рассказал?

– Нет, я с ним ни словом не обмолвился. Моя простая жизнь слишком хрупка, чтобы в такие жуткие дела вникать. Меня бы расплющило на первом же шажке по вашей дорожке, если порезы, которые я видел, это плата за проход. И хотя бы только поэтому я лучше пойду.

– Подожди, – сказал Макс, подступая к нему. – Так где, ты говоришь, он сейчас, этот говнюк Пилозанов?

– Я ничего такого не говорил.

– Далеко он уйти не мог, если учесть, что он все забрал. Он на грузовике уехал?

– Он ушел вон в ту сторону. Как ты думаешь, он надеялся гнезваров по пути обхитрить?

– Ха. Да, тут прямо ни хуя не осталось, – сказал Макс, пнув булыжник через дорогу. – Он поехал на тракторе?

– Нет, он пришел издалека пешком. У него не было сил даже, чтобы ругаться. – Старик поежился от всех этих воспоминаний и закрыл дверь, не сказав больше ни слова.

Макс стоял, сгорбившись, на дороге. Он вернулся к дому Лозаныча, чтобы как следует выругаться на свободе. Затем через кухню прошел на задний дворик. Он изучил землю в поисках следов от трактора. Никаких следов не было.

Людмила съежилась в тени вокзала. Ее зрачки наблюдали за светом фонарей кропоткинского поезда, уходившего в темноту. Далеко за горизонт простирался ледяной туман, словно пуховым одеялом укутывая далекий Иблильск. Слезы согрели ее губы, она молилась, глядя на фонари: «Ускорьте богатство моей семьи, уберегите Мишу Букинова от конфликта и приведите его ко мне в целости и сохранности». Проблема отсутствия Миши выросла из булавочной головки внутреннего страха до каньона, что разверзся и разрастался в ее голове. Она мысленно отодвигалась от края пропасти – не из-за того, что та несла бессмысленное беспокойство, а потому что в ней был смысл и правда: ничто хорошее не могло его так надолго задержать.

Мышцы на лице Людмилы нагнали морщин на кожу. Лицо заблестело, покраснело, она шипела от боли, борясь со своим воображением. Когда она закрывала глаза, то видела тянущиеся к ней Мишины руки. Затем, в холодных и жестких, как сталь, сумерках исчез поезд, в свисте ветра затихли гул и стук колес.

Людмила шмыгнула носом и выпрямилась. Она постояла минуту, пытаясь разжечь в себе огонь – огонь ибли, Ольгин огонь, который помогал ей найти что-то светлое даже в сердце самой тьмы. Она провела рукавом по глазам, сделала глубокий вдох и пошла по улице навстречу будущему.

Техническая лавка на улице Кужниской была все еще открыта. В этой лавке наряду с козьим молоком, моющими средствами, шоколадом, сыром и хлебом также продавали батарейки и зажигалки. Одна из приколотых к двери бумажек обещала две официальные фотографии за половину оставшейся у Людмилы суммы. Она вошла внутрь, поговорила со стариком за прилавком, торговалась и умоляла, пока не выторговала нужную цену, и наконец отдала ему деньги.

Отсек для фотографий был отделен занавеской. Мужчина похромал задернуть ее, указав Людмиле на зеркало, одновременно заряжая пленку в фотоаппарат. Людмила посмотрела на себя. Она раскраснелась и выглядела уставшей. Тепло комнаты розовыми пятнами выступило на ее щеках и носу, жесткий свет безжалостно показал полосы от давешних слез. Она утерлась рукавом, провела пальцами по волосам, оставив одну прядь висеть на глазу, и подошла к табурету напротив фотоаппарата.

– Господи, помоги мне, – сказал старик. – Ты хочешь своей фотографией детей пугать? Или это вместо чучела, чтобы птиц отпугивать?

– Деньги ты получил. Просто фотографируй.

– Ты точно не хочешь мне улыбнуться? Это что, для членства в партии? Или на паспорт?

– Нет, это чтобы птиц отпугивать. Просто снимай.

Мужчина раскрыл глаза широко-широко и начал хохотать. Он смеялся настолько искренне, изумленный ее резким ответом, что Людмила тоже начала хохотать. Сначала это было шипение сквозь плотно сжатые губы, затем она засмеялась во все горло. Именно в этот момент мужчина щелкнул затвором.

– Больше ничего и не нужно, – сказал он. – Это самая классная твоя фотография, поверь мне.

– Эй, я заплатила за две.

– Подожди, сейчас ты ее увидишь.

Он вынул картридж, вытащил пленку, сверился с часами и подождал, держа пленку в руке, по-прежнему улыбаясь. Через несколько секунд беззвучного смеха он снял верхний слой бумаги и уставился на фотографию.

– Ты только взгляни.

Людмила взяла фотографию. Ее лицо расплылось, голова откинута назад, глаза сияют через челку волос, улыбка – шире не бывает. От фотографии исходил дух, можно было даже почуять аромат ее тела.

– Да ты на рот мой взгляни, – сказала Людмила мужчине. – Попробуй еще раз, следующая будет лучше.

– Ни за что! И вообще, зачем тебе две фотографии? На этой есть все, что ты хочешь сказать о себе, хотя должен признаться, что для паспорта это слишком.

– Мне нужно два снимка, потому что я заплатила за два. Ты что, меня за гнезварку держишь?

– Ай-ай-ай, – покачал головой мужчина, сжав губы. – Ничего подобного, даже не смей так думать. Если тебе на паспорт, я сделаю еще одну. Но, – улыбнулся он знающей улыбкой, – если это для компьютера, я могу тебе на дискету копию сбросить. Это будет две фотографии и по одной цене. Я с тебя даже за дискету не возьму.

Выйдя из лавки с фотографией и дискетой в руке, Людмила отправилась прямо в «Леприкон», зная, что дядя Оксаны приютил ее не по доброте души и что ее участие в интернет-деле было ценой за комнату. Людмила чувствовала, что, участвуя в затее с компьютером, она странным образом становилась ближе к Мише. Она словно проводила своего рода расследование насчет визы, конечно, ради них обоих. Расследование продлится день или два, пока он не придет и не обнимет ее и не зацелует ее лицо до умопомрачения, упиваясь ее храбростью и невероятными приключениями, которые ей выпали на пути.

В «Леприконе» было очень тихо. Солнечный свет не попадал на унылый фасад бара. Внутри Людмила отказалась есть или пить что бы то ни было и спросила Ивана. Бармен взял швабру и постучал одним концом в потолок.

Через минуту на лестнице в конце бара показалась огромная Иванова башка.

– Господь мой всемогущий, – сказал он, оглядывая Людмилу с ног до головы, – опять ты.

Старушка в черном пальто пронеслась за его спиной:

– Говорю тебе, мы никого больше американцу не пошлем. Пока он не выплатит за последнюю.

– Тсс! – Иван замахал на нее руками. – Это клиент.

– У меня есть фотография, – сказала Людмила, заглядывая ему за плечо, чтобы увидеть старушку. – Посмотри.

Женщина отвернулась, что-то бормоча; чернота лестницы моментально поглотила ее. Иван вразвалочку прошел вдоль стойки и взял у Людмилы фотографию.

– Ха! И как это называется? У тебя такой вид, как будто тебя поездом переехало.

– Ха! – хмыкнула Людмила, выхватывая фотографию обратно.

– И вообще, это в любом случае не подходит для того дела, о котором мы говорили. Если бы ты послушала меня и с должным уважением отнеслась к моим словам, ты бы избежала ненужных расходов. А теперь у тебя есть этот кусок дерьма, который ты, наверное, пошлешь домой бабушке. Надеюсь, что бедолага совсем слепая.

– Не трогай мою бабушку, ты!

– Нет, ты представляешь себе, сколько тебе будет стоить перегнать этот снимок в компьютерный вариант? Это гораздо дороже, чем услуги фотографа, о котором говорил я, то есть до того, как увидел, что тебе просто хочется все усложнить.

– Не только я тут все усложняю. И вообще, денег у меня нет, поэтому тебе придется позаимствовать их из миллионов, которые ты получаешь от романтичных иностранцев.

– А где твои деньги?

– А кто сказал, что они у меня были?

Иван скользнул глазами по ее лицу:

– Ты можешь корчить из себя невинность, но меня не обманешь. Я за версту чую людей, сидящих на мешке с деньгами, не забудь, что мы вместе пили. От меня ничто не ускользает, и я могу сказать, что у тебя в трусах было бабло, потому что все горные девки одинаковы. Поэтому не надо. Если не хочешь оскорбить меня, не надо трындеть, что денег не было.

– Сейчас их в любом случае нет, – пожала плечами Людмила. – Я их выслала.

– На каком-нибудь богом проклятом хлебном поезде, как последняя идиотка?

– Ха! Ты же не думаешь, что я такая же дура, как остальные деревенские девчонки, в трусах которых ты так хорошо разбираешься?

Иван драматически вздохнул и покачал головой:

– Глупая девка. Не забудь позвонить на склад до прихода поезда, в какой бы крысиной норе он ни располагался, потому что, если ты не договоришься, чтобы они забрали твои деньги, твоя семья ни хрена не получит.

– Я тебе сказала, что ничего не отсылала с хлебным поездом. – Людмила выпятила в его сторону подбородок.

Но по тому, как разгорелись у нее глаза, Иван понял, что очень помог ей своим советом.

Иван подозвал бармена и заказал себе кофе. Людмила подождала, пока его принесут, и заказала кофе себе.

– У тебя же нет денег, а ты пьешь кофе в лучших барах!

– Ха, да. Если ты меня не угостишь, учитывая, что потратил мое драгоценное время и деньги на участие в твоей очевидно жульнической схеме…

– Ха! Да я с тобой даже не заговорю снова. Хватит с меня, ведь на самом деле это ты потратила мое время впустую. Если у тебя нет денег, чтобы заплатить разумную цену за нашу законную и популярную услугу, то прощай.

– Возьми фотографию, – сказала Людмила, не глядя толкнув ее по барной стойке.

– Ну, у тебя ведь нет денег, чтобы ее обработать для компьютера! Так что давай закончим эту скорбную повесть.

– Вот тебе версия для компьютера. – Людмила запустила дискетой по стойке и изысканно сделала глоток кофе.

Ей хотелось врезать Ивану, но она сдержалась. Сдержанность была малой платой за постель с видом на кафе-бар «Каустик».

Иван стоял, глядя на нее, поджав губы. Он бросил взгляд на бармена, затем хмуро посмотрел на Людмилу. Наконец взял дискету и повернулся на каблуках.

Людмила выпятила подбородок ему в спину.

– Я свободна для покупок домов и драгоценностей в среду!

16

Дверь за Лэмом захлопнулась, близнецы поскакали вниз по лестнице. В головах у них прояснилось. Они потрясающе провели время, это было высшее наслаждение, сродни тому, как бабочка в джунглях появляется на свет, чтобы прожить несколько сладких мгновений.

– Прежде чем мы пойдем дальше, – сказал Зайка, хватая брата обеими руками, – мне нужно тебе кое-что сказать.

Он почувствовал хрупкие кости под рукавами старого костюма Блэра. Костюм был ему велик, и казалось, он подчеркивает невинность Блэра перед лицом новой жизни, его уязвимость в мире, который развивался без него, который появился в виде отзвука шагов на горизонте. Глядя на своего брата, Зайка видел в нем самое чистое человеческое желание – простой импульс следовать за кем-то, брести в стаде себе подобных.

Они были островами. Теперь один из них захотел образовать полуостров.

Блэр стоял такой худой, приоткрыв рот.

Зайка снял очки. У него в глазах блестели слезы. Они не капали, просто сверкали, как родники, если на них смотреть сверху. Его руки медленно поднялись к плечам Блэра, затем к его голове. Он наклонился к нему и запечатлел поцелуй на каждом виске, легкий поцелуй, как прикосновение крылышка стрекозы.

– Прости, друг. Прости за все.

– Не надо, Заяц. Не надо. Это ты меня прости.

– Нет, друг. Нет. Я жил за твой счет, разве ты не видишь? Ты был моей харизмой.

Блэр отнял у него одну руку и поднял ее вверх.

– Нет, Заяц, именно ты все это время держал нас вместе. Моим единственным вкладом было ощущение, что ты у меня есть. Что ты – просто привесок, когда на самом деле, даже физически, что удивительно, мы были рождены как команда. Я просто хочу, чтобы ты знал…

– Нет. – Зайка наклонил голову, по щеке стекла слеза. – Не надо.

– Нет, нет, Заяц, я…

– Нет, нет.

– Нет.

Пара стояла, окруженная дымкой своего дыхания, головы опущены, руки висят по бокам. Снаружи залаяла лиса. В отдалении, словно павлин, заорала сирена. Близнецы стояли молча.

– Я хочу тебе кое-что показать, – сказал Зайка, глядя Блэру в глаза. – Нянечка дала мне это перед нашим отъездом. У меня, блядь, духу не хватило показать тебе это раньше. Я так боялся тебя потерять. Прости, друг. Я принес его сюда, на случай, если сегодня ты обретешь свою независимость, как ты и хотел. На случай, если это наши последние минуты вместе.

Глаза Блэра наполнились слезами.

– Не надо, друг. – Дрожащая рука Зайки полезла во внутренний карман пиджака. Он вытащил сложенный листок линованной бумаги.

Блэр развернул его и прочитал:

«Капистрано»

Саннимид Клоуз, 41,

Солихалл,

Вест Мидлэндс

Сынок!

Надеюсь, ты жив-здоров и дела идут отлично. Мы с твоей мамой тоже в порядке, так сказать. Возможно, пройдет какое-то время, прежде чем ты сможешь полностью понять это письмо, но мне все же очень важно его написать. Потому что, хотя об этом много не говорят, я не хочу бессмысленно нагнетать страсти. Я просто хотел, чтобы ты знал, что ты не одинок в своем разочаровании от того, как обернулась ситуация. Твоему состоянию было уделено много внимания, и это справедливо, поскольку тебе придется нести самые прямые физические последствия всего этого. Но мне кажется честным сказать, что мы с мамой страдаем не меньше тебя, а возможно, даже и больше. Когда мы решили создать нашу маленькую семью, мы ни в одном страшном сне не могли себе представить кошмара, который на нас свалится. Мы потеряли своих друзей, положение на нашей улице, самоуважение и, почему я, собственно, пишу это грустное, но необходимое письмо, уважение и любовь друг к другу. Мне очень жаль, но я должен сказать, что твоя мама медленно отдаляется от меня, хотя мы не нарушаем общественных приличий и поддерживаем добрые взаимоотношения.

Пожалуйста, не думай, что это твоя вина. Нет, никто тебя не обвиняет. Я никогда не думал, что ты «чудовище», как говорили люди, или что-то вроде «безвинной жертвы обстоятельств, которые превыше нас». Все вокруг, включая, я уверен, Николсов из соседнего дома (даже после гадостей, которые мы выслушали от них через Стэна и Маргарет раньше), тоже так думают; что это просто ужасная ошибка природы, своего рода кошмар, от которого мы никогда не проснемся.

Но, сынок, сейчас современные, просвещенные времена. Я не скажу, что они лучше, чем мои дни, но одна из вещей, которую прогресс принес в эту страну, это способность очистить воздух и сказать, что у нас на душе. Хотя мне и больно это говорить, и скорее это еще сильнее запутывает мои чувства, я знаю, что написать тебе эти слова – это самый «здоровый» поступок и что мы должны быть благодарны, на мой взгляд, что не живем сорок лет назад, когда нам пришлось бы избегать правды ради соображений приличий.

Итак, к делу, поскольку я не хочу нагнетать ситуацию, а хочу, чтобы письмо было легче читать (и писать!). Учитывая невероятный прогресс нашего времени, я абсолютно уверен, что в «Альбионе» о тебе хорошо позаботятся. В наше время инвалидам особенно повезло, для тебя доступно все необходимое, на что указывают последние события. Будучи старым налогоплательщиком, я полагаю, мне будет приятно увидеть, что мои потом и кровью заработанные деньги пойдут на что-то ощутимое, потому что за долгие годы я выплатил огромное количество налогов – на самом деле хватило бы не только на путешествия по миру, но и на квартиру в Андалузии, как у Николсов в Фуэнгероле, или даже больше, чем у них, и ближе к магазинам. Итак, по крайней мере, что касается твоего умственного состояния и повседневных нужд, о тебе позаботятся самые разнообразные специалисты. Я бы никогда тебе столько не дал, поскольку я не специалист, и «Капистрано» совсем не предназначен для инвалидов. Пользуясь просвещенными понятиями в отношении всех «иждивенцев и нетрудоспособных» и других открытых психологией феноменов, которые можно увидеть в наши дни, я чувствую уверенность, что будет лучше, если я не стану в дальнейшем затруднять твою жизнь, пытаясь создать фасад семейной жизни, или заниматься подобными выдумками, которые тебе будет трудно в дальнейшем понять и оправдать. Потому что, хотя я и пытаюсь не нагнетать бессмысленных страстей, правда заключается в том, что у тебя есть отличия, которые нас разлучат, и, думаю, самое лучшее для тебя – остаться одному, чтобы не нести еще и мой груз. Думаю, самое лучшее для тебя теперь – стать независимым. Я уверен, что в будущем ты поблагодаришь меня за принятие такого трудного решения. Пожалуйста, пусть нянечка тебе это прочитает, или, по крайней мере, посмотри, чтобы она прочитала его сама. Знай, что все мои наилучшие пожелания касаются тебя и твоего будущего.