Текст книги "Больны любовью (ЛП)"
Автор книги: Дейдра Дункан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
Отмахиваясь от этих мыслей, я бросаю на Ашера взгляд.
– Может, дело не во мне, а в тебе? Если я правильно помню, её первое впечатление о тебе сложилось, когда она случайно услышала, как ты говорил, что хочешь, чтобы она отсосала тебе.
Он отмахивается, и его рука размывается в моём затуманенном восприятии.
– Все знают, что я просто болтаю. – Он качает головой. – Ладно, если ты говоришь, что между вами ничего нет, я тебе верю. – Потом подмигивает. – Рано или поздно я найду ключик к её сердцу.
Когда я впервые встретил Ашера, думал, что он полный придурок, но потом оказалось, что у него есть и другая сторона. Он знает, как выглядит со стороны, когда несёт такую чушь, но это не имеет ничего общего с его поступками – заботливым отношением к пациентам, врождённым чувством справедливости, готовностью заступиться за тех, кого несправедливо обошли. Он ведёт себя как бабник, но как-то пьяно признался, что после того, как год назад его бросила невеста, он ни с кем не был. Ашер – нормальный парень, но сейчас я его ненавижу.
Никакие алкоголь и трава не спасают меня от этой мысли. В замедленной съёмке в голове крутится ужасный фильм: Грейс улыбается Ашер, расстёгивает ему джинсы и медленно опускается на колени. Грудь прожигает жгучая ревность, и я зажмуриваюсь, пытаясь вытеснить это видение чем угодно.
Где-то внутри просыпается зверь, зарычавший от такой боли. Я никогда раньше не чувствовал такой ревности, даже когда моя последняя девушка переспала с однокурсником.
Сжимаю кулаки, уставившись в огонь, и представляю, как швыряю Ашера прямо в костёр.
Максвелл толкает меня локтем и шепчет.
– Остынь, брат.
Да уж. Похоже, всё серьёзно. И я даже не понимаю, с чего это началось.
Я резко встаю и ухожу в дом под предлогом ненужного похода в туалет. В кухне, где я остаюсь один, взгляд цепляется за пачку презервативов на холодильнике, и меня озаряет идея. Грейс поймёт, что это шутка, но я уже вижу, как она напрягается, задирает подбородок и делает вид, что возмущена. С широкой ухмылкой фотографирую пачку и отправляю ей с подписью:
Я: Нашёл это. Напомнило о тебе.
Сапфира: Ты ничего не понимаешь в разгульной жизни, Джулиан. Все мои грязные интрижки – только без защиты.
Я утыкаюсь взглядом в слово «без защиты», и в голове мгновенно выстраивается целый ряд непристойных картинок, которые впечатываются куда-то глубоко в высшие отделы мозга, минуя все центры здравого смысла.
Чёрт. Чёрт. Чёрт. Чёрт. Чёрт.
Это проблема.
Грейс
Апрель, Год 1
Часовая презентация в формате PowerPoint едва затрагивает верхушку айсберга проблем, связанных с женской сексуальной дисфункцией. Тем не менее я яростно печатаю заметки в Google Docs, пока ординатор третьего года Мила Тишлер читает лекцию за конференц-столом.
Слайды про оргазмическую дисфункцию и гипоактивное сексуальное желание напоминают мне о собственных проблемах. Воспоминания о том, что я делала ради Мэтта, до сих пор вызывают у меня тошноту. Не могу поверить, что шла на это просто из страха, что он уйдёт, если я откажусь. Даже когда больно. Даже когда хотелось плакать.
Это стоило мне слишком дорого, но я извлекла из этого бесценный урок: любовь – это иллюзия, и вера в неё обязательно причинит боль.
Почему я до сих пор позволяю ему иметь надо мной такую власть? Прошли годы, а обидное прозвище «ледяная королева» всё ещё эхом звучит в моей голове. Это нелогично, и я хочу исцелиться. Хочу отпустить всё это, но... просто не могу. Вместо этого я заглушаю внутренний голос, увлекаясь своими цветными, чрезмерно подробными конспектами.
Некоторые обиды оставляют слишком глубокие раны. Некоторые из них кровоточат всю жизнь.
Как обычно, напротив меня сидит Джулиан, слушает, не делая ни единой записи. Перед ним только кружка со Слизерином. Ни блокнота. Ни ноутбука. Даже ручки нет.
Он в очках.
Это не сексуально.
Ещё как сексуально. У него просто вайб Кларка Кента.
Уф. Почему очки делают его ещё привлекательнее?
Где моё запасное криптонитовое ядро?
Рядом со мной Кай снова наклоняется, чтобы прошептать очередную непристойную шутку, и я с трудом сдерживаю смешок. Это привлекает к нам внимание, но мы не единственные, кто ведёт себя как дети. Половина зала хихикает, когда речь заходит о синдроме постоянного генитального возбуждения, при котором женщины испытывают физическое возбуждение, не снимающееся оргазмами.
Это совсем не смешно. Не смешно. Но когда Мила рассказывает о случаях, где женщины переживают десятки спонтанных оргазмов в день, все превращаются в двенадцатилетних.
На последнем слайде появляется фото Майкла Скотта из сериала «Офис», держащего кружку с надписью «Лучший босс в мире», рядом с цитатой в облачке: «Секс – как хороший кофе. Всё зависит от того, как его готовишь и как его принимаешь».
– Как говорится, – доносится из заднего ряда голос Ашера, – это сказала она.
Я прикрываю лицо руками, когда смех, наконец, захлёстывает меня, и за мной смеются ещё несколько человек.
– Вопросы? – спрашивает Мила.
Я тут же тяну руку.
– Ну конечно, – бурчит Джулиан через стол, отпивая своё чёрное как его душа кофе.
Я игнорирую его и задаю Милe уточняющие вопросы, быстро печатая ответы в документ. Все уже привыкли к тому, что я задаю вопросы, но Джулиан по-прежнему не упускает случая меня уколоть.
На четвёртом вопросе он громко вздыхает и, распахнув глаза за чёрными оправами очков, смотрит на меня.
Я сверлю его взглядом.
– Что?
– Ты понимаешь, что чем больше задаёшь вопросов, тем дольше нам тут сидеть?
– Прости, что пытаюсь чему-то научиться на образовательном мероприятии.
Взгляды в комнате начинают метаться между нами. Даже преподаватели устраиваются поудобнее, будто привыкли к таким сценам и считают их частью распорядка дня.
Он закатывает глаза.
– Конечно. Потому что твои вопросы никак не предназначены для того, чтобы показать, как много ты уже знаешь.
Это неправда! Я выпрямляюсь на стуле.
– Мои вопросы направлены на уточнение сложных моментов лекции, Джулиан.
Он наклоняет голову набок.
– Что именно вызвало трудности? Желание, возбуждение или оргазм, Сапфира?
Я сверлю его взглядом.
– Что именно Палпатин пообещал тебе, чтобы ты так легко перешёл на тёмную сторону?
И вот она, его знаменитая полуулыбка. Тёмные глаза сверкают, когда он смотрит на меня.
– Твоё молчание. – Потом он указывает на слайд с Майклом Скоттом. – И бесконечные чашки хорошего кофе. – Говорит спокойно, с приподнятой бровью, и делает глоток из своей слизеринской кружки.
Алеша взрывается смехом, за ней смеются ещё несколько ординаторов и доктор Левайн.
Кай склоняется ко мне и шепчет.
– Ладно, признаю, здесь он победил.
Мне стоит огромных усилий не рассмеяться, не улыбнуться, не встать и не взъерошить его волосы так, будто мы только что провели три дня в постели.
Кай снова шепчет, теперь совсем тихо.
– Отвлекись, детка. Ты на него слишком пялишься.
Мила закрывает презентацию, в комнате начинается шорох – все встают размяться, но мы с Джулианом по-прежнему смотрим друг на друга, как в дуэли. И я снова вспоминаю, как несколько недель назад он наклонился ко мне так близко, что от его тепла по коже побежали мурашки.
Прогулка позора только в случае, если ты переспишь со мной.
Зачем он это сказал? Почему он вложил эту картинку мне в голову? И почему она до сих пор оттуда не уходит?
По рукам проходит дрожь, и он наконец отводит взгляд, когда Максвелл трогает его за плечо.
После лекций я отправляюсь в Сент-Винсент. Старший по родильному в этом месяце – мой самый нелюбимый. Ариста Эррера, старший ординатор, у которой максимально запущенная стадия «пофигизма». Она разваливается в нашей дежурке, зависая в TikTok, пока я одна бегаю по отделению.
Акушеры-госпиталисты, которые здесь за нас отвечают, дружелюбием не отличаются. Кто-то из них холоден и надменен (доктор Нараян), кто-то холоден и при этом хиппи (доктор Скарлетт), кто-то холоден и язвителен (доктор Экхолс). Только доктор Нгуен приятный человек, но он скоро уходит на пенсию и уже сокращает смены.
Все четверо терпеть не могут наших преподавателей, обвиняя их в том, что они нас бросили, и теперь госпиталисты вынуждены выполнять лишнюю работу. Мы, ординаторы, застряли между этими двумя лагерями: никому не нужные, всеми обиженные.
Без поддержки старшего этот баланс превращается в опасную игру. Я иду по канату, и вопрос только в том, когда я упаду. ASCOM на моём поясе почти не умолкает – медсёстры просят назначения, сообщают о новых пациентках в триаже, передают истории из приёмного покоя. Я часто звоню Ашер, потому что его расписание на гинекологии чуть свободнее, и он всегда готов помочь распутать сложные случаи.
Я стою у поста медсестёр, где на экранах отображаются кардиотокограммы всех двадцати пяти родильных комнат. Больше всего меня тревожит пациентка в двенадцатой – у неё тяжёлый случай мет-эклампсии. Она добрая и благодарная, несмотря на ломку, но в голове у неё каша из-за лекарств.
Судя по сердцебиению, ребёнку это совсем не нравится.
– Боже, доктор Роуз, – сладким голосом говорит одна из медсестёр. – Вы похудели.
Да, потому что от тревоги я почти не ем, и большую часть калорий получаю из Starbucks и Mountain Dew, но спасибо за интерес.
– Ага, – отвечаю я, оглядывая свободно висящие на мне скрабы. Даже лифчики стали велики.
– В чём секрет? – спрашивает она.
Ну не знаю... отсутствие времени на еду? Бесконечные забеги по больнице по тринадцать часов в день? Тревожное расстройство? Выбирай любое.
Я смотрю на неё. Она примерно моего возраста, на бейджике написано, что её зовут Ариэль. Она худенькая, как игла тридцатого калибра, так что вряд ли ей нужно худеть. Здесь какая-то игра, которую я не понимаю.
Я натягиваю улыбку.
– Никакого секрета. Просто много работы.
– О. Ну, может, всё-таки недостаточно много, раз вы забыли назначить индукцию в двадцать второй.
– Ой, точно. Простите.
Её милая улыбка никак не скрывает ледяной взгляд.
– Может, сделаете это сейчас, вместо того чтобы как обычно отвечать колкостями?
Я стискиваю зубы. Эти женщины меня ненавидят. Я делаю всё, что могу: работаю, пытаюсь быть вежливой, но я тихая, неловкая, и моя тревожность выглядит как высокомерие. Их язвительность зашкаливает. Ночная ординаторша сказала, что они за спиной постоянно про меня сплетничают. Возможно, они и слухам верят.
Я сажусь за компьютер, молча ввожу стандартные назначения – те самые, которые она могла бы сделать сама за то же время, что потратила на то, чтобы меня унизить. Когда я снова смотрю на мониторы, сердце малыша в двенадцатой комнате резко падает до восьмидесяти. Совсем нехороший сигнал.
Я иду в палату. Как её зовут? Ага, Кристал.
Пациентка кричит:
– Вытащите его из меня! Быстро, вытащите!
Девятый месяц ординатуры, и я уже почти не реагирую на такие сцены. Крики. Падение частоты сердцебиения плода. Кровотечение, которое иногда выглядит так, будто кто-то открыл кран. Раньше у меня самой сердце уходило в пятки, подмышки мгновенно покрывались потом. Теперь я только надеюсь, что она окажется хорошей потужной пациенткой, и у меня будет время съесть немного арахисового масла перед следующим ЧП.
– Вызовите, пожалуйста, доктора К и доктора Нараян, – говорю я медсестре.
Она кивает.
Ребёнок почти на выходе, и отец малыша вдруг в панике восклицает.
– О, чёрт! Это что такое?!
– Это головка вашего ребёнка, – отвечаю я, натягивая халат и подтаскивая табурет между её ног.
В палату врывается бригада медсестёр, но доктор Нараян сейчас, скорее всего, обедает в лаунже для врачей, так что я не жду её появления.
Два непроизвольных потужных усилия и ребёнок встречает мир первым криком. Пока пациентка, вся во внимании к новорожденной, лежащей у неё на груди, я занимаюсь последом и оцениваю разрывы. Это самая нелюбимая часть моей работы – собирать обратно в единое целое то, что теперь напоминает фарш.
Обезболиваю её и приступаю к швам.
– Эй, доктор, не забудьте лишний шовчик для меня, – подмигивает отец и смеётся.
Я смотрю на него, моргаю дважды и снова возвращаюсь к работе.
– Нет, серьёзно, – настаивает он.
Недосып и голод наконец накрывают меня с головой, и я, глядя ему прямо в глаза, выдавливаю сухую улыбку.
– Насколько маленьким вам нужно?
Медсестра, осматривающая ребёнка, тихонько хихикает, а отец краснеет, и я возвращаюсь к швам.
Доктор Нараян приходит, когда я уже заканчиваю первые стежки, и начинает контролировать каждое моё движение. Позже, когда я сижу за компьютером, лихорадочно заполняя записи и назначения, она появляется рядом.
– Доктор Роуз, пройдёмте со мной.
Я в спешке сохраняю работу и иду за ней, чувствуя себя так, словно меня вызвали к директору. Её короткий чёрный хвост покачивается, когда она открывает дверь в кабинет. Она не предлагает сесть, и я стою у двери.
Она скрещивает руки на груди.
– Перестаньте вмешиваться в роды.
Я ошеломлённо замираю, пока внутри начинает разливаться привычная едкая тревога.
– Я пыталась помочь.
– Моё дело – заботиться о пациентках. Ваше дело – помогать мне. Вам нельзя самостоятельно принимать роды без присутствия врача.
– Она бы родила прямо в кровати...
– Вы, ординаторы, все одинаковые. Вам нужно знать своё место. – Её острый взгляд буквально прожигает меня. – Где ваш старший?
– Я...
– Это не важно. Где ваш наставник? Он разве не должен быть здесь, когда у вас активно рожают пациентки?
– Раскрытие было четыре сантиметра, а потом сразу потужная стадия. Медсестра звонила ему...
– Мне надоело нести ответственность за вас всех, пока вы работаете без присмотра и без подготовки. Вас должны учить, и это их работа. Согласны?
Я прикусываю губу изнутри так сильно, что становится больно. Насколько я понимаю, она и должна быть тем, кто нас курирует в этой больнице, но я не знаю всех закулисных скандалов, которые довели её до такого озлобления.
Чувствую себя ребёнком из семьи, где родители на грани развода, и каждый пытается перетянуть меня на свою сторону, хотя оба неправы. А я просто сижу в углу и молю, чтобы кто-то купил мне сахарную вату. После её тирады, которая, наверное, для неё была освобождающей, но для меня испортила весь день, я достаю телефон и пишу в общий чат «Pit It or Quit It».
Я: Нараян сегодня в полном режиме Нараян, если вы понимаете, о чём я.
Алеша: То есть обычный день?
Рэйвен: Держись! Всё наладится.
Джулиан: Или станет хуже, и тебе придётся утопить свои страдания в учебниках.
Кай: Держу пари на 100 баксов, что учёба – её способ снять стресс.
Я: Зато я знала ответ про ПАП-тесты сегодня, Джулиан.
Джулиан присылает фотку из операционной с доктором Райаном, а следом эмодзи драгоценного камня.
Джулиан: Твоя злость меня не заденет, Сапфир. Сегодня я вынул матку.
Я: Это алмаз, а не сапфир.
Все начинают поздравлять его, а я скриплю зубами. Конечно, ему разрешают ассистировать на гистерэктомии, хотя он вообще-то должен был быть на родах. Он же золотой мальчик, давайте все осыплем его наградами.
Открываю ещё одно сообщение.
Я: Спасибо, что в декабре научил меня зашивать. Я только сейчас начинаю чувствовать себя уверенно.
Ашер: Ты у нас прям вагинолог-волшебник!
Я: Ха, не уверена. Пока что не идеально.
Ашер: Практика делает идеальным, лапочка.
Я усмехаюсь и убираю телефон, снова погружаясь в заполнение документов. Рядом медсестра жалуется, что ей пришлось отработать все три своих двенадцатичасовых смены подряд. Я проглатываю раздражение – у меня это уже девятнадцатая двенадцатичасовая смена подряд.
Если бы я пожаловалась, мне бы сказали, что сама выбрала этот путь.
Ты сама это выбрала.
Иногда я уже не помню зачем.
Образ уверенной и уважаемой себя в будущем кажется недостижимым, как никогда.
Даже та мимолётная уверенность в своих швах исчезает, когда доктор Нараян вызывает кесарево сечение у другой пациентки и всю операцию ругает меня за плохую технику. Чем больше она меня критикует, тем сильнее трясутся руки, и я уже не могу нормально завязать ни одного узла, не промахнувшись несколько раз.
После операции она смотрит на меня испытующе.
– Вам нужно подтянуть навыки, доктор Роуз.
– Да, доктор Нараян.
– В ординаторской есть просроченные нити для тренировки. Советую начать с них.
В конце смены я передаю дела второкурснице Эллин Питерсон, которая будет дежурить ночью. Ариста почти не слушает мой отчёт и уходит, даже не попрощавшись.
Я не слишком хорошо знаю Эллин, но она тепло улыбается, когда Ариста уходит.
Она складывает распечатанный мной список и прячет в карман.
– Винсент – тяжёлая школа. Думай об этом как об упражнении на выносливость. Здесь всех ординаторов считают расходным материалом. Особенно женщин.
Я выдавливаю усталую улыбку.
– Хотела бы я заставить их почувствовать себя так же.
Она горько усмехается.
– Не советую. Очень быстро поймёшь, что если начать относиться к людям так, как они к тебе, – она внимательно смотрит мне в глаза, – они почему-то ужасно обижаются.
Джулиан
Июль, Год 2
Июль в Техасе – это ад.
Я вырос у залива и знаю, что такое жара. Но, по-моему, Техас соревнуется с солнцем – кто быстрее растопит местных жителей. И, похоже, они оба побеждают.
Паршивый кондиционер в моей квартире не справляется, так что единственное спасение – это бассейн во дворе. Натягиваю плавки и спускаюсь вниз. Примерно миллион человек догадались сделать то же самое. Бассейн забит под завязку, но он большой. Я бреду к лежакам, чтобы бросить там полотенце и футболку, когда вдруг кто-то окликает меня по имени. Поворачиваю голову и в ту же секунду меня накрывает волна жары, куда сильнее техасского зноя.
Я спотыкаюсь о лежак.
– Чего…
Грейс подскакивает с него. На ней ярко-бирюзовый бикини с мелкими белыми ромашками. Там больше верёвочек, чем ткани, и никакие несуразные пятна или сыпь не спасают ситуацию.
Её тело словно создано для греха. Хотя я гинеколог и прекрасно знаю, что любые тела созданы для размножения и всего такого. Но Грейс… Она будто результат того, что кто-то залил песочные часы музыкой Арианы Гранде. Прямо конкуренция с моими фантазиями о Гал Гадот.
А теперь ещё и представляю её в костюме Чудо-женщины. Просто прекрасно.
– Что? – Она опускает взгляд, словно не понимает, в чём провинилась.
– Ты… цветочки.
– Что?
Я не глядя машу рукой в сторону её купальника.
– Ты… купаешься?
Она улыбается.
– Это мой единственный выходной за ближайшие три недели. Я собиралась провести его с банкой сидра, плавясь под солнцем, пока кожа не начнёт пузыриться.
Я сглатываю ком в горле и уставляюсь куда-то в район её линии роста волос.
– Звучит… разумно.
– Ты не ушибся?
– Что?
Она кивает на мою ногу. Ах да, я ведь ударился пальцем, когда споткнулся.
Она прищуривается, а я неожиданно для себя начинаю смеяться. Не знаю почему. Просто не могу остановиться.
Никогда ещё я не был таким нелепым. Жалкий похотливый тип, сведённый с ума какими-то белыми ромашками.
И потрясающей грудью.
И собственными фантазиями.
Бросаю полотенце на её лежак, бормочу что-то про жару и срываю с себя футболку. Прыгаю в бассейн и остаюсь под водой, пока желание не отпускает, а лёгкие не начинают кричать о помощи. Выныриваю – вроде пришёл в себя.
Ухватившись за край бассейна, украдкой смотрю на неё.
Она сидит на краю лежака, склонив голову набок, и с любопытством наблюдает за мной.
– Это я сейчас наблюдала солнечный удар?
Я улыбаюсь.
– Что-то вроде того.
Пот скапливается у неё на лбу и в ложбинке между грудями, но, в отличие от меня, она получает от этого удовольствие.
Босыми ногами она подходит ближе и садится на край, опуская ступни в воду рядом со мной.
– Великий Джулиан Сантини, Золотой мальчик, правда потерял дар речи при виде девушки в бикини?
Я опускаю лоб на сцепленные на краю бассейна руки.
– Отказываюсь давать показания. Хотя… ты видела вообще это бикини?
Она смеётся.
– Начинаю верить, что Милый Джулиан всё-таки существует.
Я щипаю её за палец под водой, она вскрикивает и отдёргивает ногу, но я хватаю её за обе лодыжки.
Она предупреждающе смотрит на меня.
– Джулиан, не смей.
Улыбка становится шире, я тяну её к себе.
– Что? Бояшься расплавиться?
Она визжит, скользит по краю, опираясь на мои плечи.
Её глаза расширяются.
– Нет…
Я ныряю, посмеиваясь про себя, и она летит в воду следом. Брызги разлетаются во все стороны, вокруг меня плывут пузырьки воздуха и касаются её ноги, когда она всплывает.
Я снова выныриваю, уже смеясь в голос.
Она отталкивает меня рукой и вытирает воду с глаз.
– Это жестокое наказание за преступление, которого я не совершала.
– Уверен, если хорошенько покопаешься, найдёшь за что.
Она плескает в меня водой.
– Этого ты хотел, Джулиан? Теперь счастлив? – закатывает глаза и, опуская голос до нарочито соблазнительного, говорит: – Ты весь меня намочил.
Сарказм, конечно. Но моё тело всё равно откликается и становится только хуже, когда она, медленно вылезая из бассейна, стряхивает капли с гладкой кожи, с изгибов бёдер. Она возвращается на край бассейна, теперь уже мокрая с ног до головы.
Я – идиот.
Она стряхивает капли на меня.
– Ну вот, Милый Джулиан продержался целых тридцать секунд. Теперь, когда выпустил пар, могу я поговорить с нормальным Джулианом?
– Да. Я снова в строю.
Она довольно кивает.
– Говорят, ты хорошо справляешься в гинекологии.
Я подтягиваюсь и сажусь рядом, опуская ноги в воду.
– Говорят, да?
– Чен сказал, что впечатлён.
Впечатлён… для выпускника DО, наверное. Недавно я слышал, как кто-то в больнице пошутил, что MD – это Coca-Cola, а DO – дешевая подделка. Врачи-ноунеймы, которые не потянули настоящие буквы.
Я лишь пожимаю плечами, хотя на самом деле этот комплимент мог бы хоть немного приглушить внутренний голос, твердящий, что я недостаточно хорош. Я всегда был ловким руками. Даже будучи студентом, быстро схватывал хирургические приёмы и анатомию. Мне это давалось легко, так что особой гордости я не испытываю.
Если бы ещё знал, как учиться, не отвлекаясь на тысячу других вещей…
– Не вздумай просто пожимать плечами, – Грейс толкает меня плечом.
– А что ты хочешь услышать? «Да, я крут, режу людей и зашиваю их обратно».
Она морщит нос с веснушками.
– Это, между прочим, большая часть нашей работы.
– Да, но в остальном я полное днище.
Она смотрит на воду, где дети играют в догонялки и случайно брызгают на нас.
– А я как раз в остальном хороша.
Она и правда хороша. На занятиях всегда знает правильный ответ. Сдаёт документы вовремя. Инстинкты у неё острые. Она бы никогда не растерялась при отмене антикоагулянтов.
У Грейс Роуз такой ум, что из каждой её фразы словно капает мудрость. Она может организовать процесс так, как мне даже не снилось.
Я киваю.
– Знаю.
– Но никому нет дела, потому что все считают, что я здесь не заслуженно.
– Это не так…
– Так и есть.
Я сжимаю губы, сдерживая дежурные утешения, которые ей не помогут. Вместо этого говорю:
– Иногда мне тоже кажется, что они думают так обо мне.
Она похлопывает меня по руке.
– Из-за того, что ты DО?
Я неопределённо киваю, не желая вслух это признавать. Комплексы – они такие.
– Ну, хоть у тебя есть хирургия. А я в ней полный ноль. Слишком уж это всё тонко. Поэтому я думала…
Я упираюсь локтями в колени и смотрю на её профиль.
– О чём думала?
– Может, нам стоит работать вместе. Я помогу тебе с теорией, а ты мне – с хирургией.
Мозг зависает. Она хочет, чтобы я учил её оперировать?
– Почему бы тебе не попросить об этом кого-то из врачей или старших ординаторов? Я на том же уровне, что и ты.
Она отворачивается, пряча выражение лица.
– Доктор К сказала подождать до моего гинекологического месяца. Старшие не особо настроены помогать. Могла бы попросить Ашера, но у него не самая лучшая репутация в операционной. – Она качает головой. – Ладно, забудь. Попрошу его.
Мысль о том, что Ашер будет с ней рядом, вызывает у меня тошноту.
– Я не эксперт, – говорю я. – Просто у меня к этому склонность, вот и всё.
Она вздыхает.
– Если не хочешь, просто скажи.
Снова вырывается неловкий смешок.
– Хочу. Ты гений. Мне бы твою помощь. Так что… давай подтянем наши слабые стороны. Просто я не уверен, что помогу тебе так же, как ты мне.
Она прячет довольную улыбку, отворачиваясь. Хотя могла бы и не прятать – ей есть чем гордиться.
– Поверь мне, – она берёт мою руку и поднимает её вверх. – С этими руками ты мне ещё как поможешь.
Уф.
Сколько тут двусмысленных намёков.
Не отпуская мою ладонь, она говорит:
– Ты не будешь жалеть мои чувства, как Ашер. Это пойдёт нам обоим на пользу.
Мы не разжимаем пальцы. Наши соединённые руки опускаются на бетонный край бассейна. Она не отдёргивает свою.
Почему она не убирает руку?
Почему я не убираю свою?
Мы держимся за руки, полуголые. Мозг снова коротит.
Эта безответная влюблённость катастрофически бьёт по моей самооценке, а теперь мне придётся ещё больше времени проводить рядом с ней, постоянно напоминая себе, что – несмотря на все мои хирургические навыки – она умнее, способнее и до безумия красива. Так, что от этого болит голова.
Когда я вообще стал таким саморазрушительным? Она – как лесной пожар, а я бегу ей навстречу, прекрасно зная, что она меня спалит.
Мы оба смотрим на наши переплетённые руки, и я, как последний мазохист, медленно вплетаю пальцы в её ладонь, один за другим. Она меня не останавливает.
Почему она меня не останавливает?
Её маленькая ладонь так идеально ложится в мою, словно всегда была на своём месте.
Она прочищает горло, разрушая это наваждение, и тихо бормочет что-то про жару. Потом снова скользит в воду, выскальзывая из моих рук.
Ну да.
Я пропал.
* * *
Единственное, что отличает конец интернатуры 30 июня от начала второго года 1 июля – это моя медицинская лицензия. И ещё тот факт, что теперь на сменах рядом со мной нет старшего резидента. Я остался один, и первая двадцатичетырёхчасовая смена посреди июля – это марафон недосыпа и постоянных напоминаний о том, что я к этому ещё не готов.
– У ребёнка пульс падает до шестидесяти, доктор Сантини…
– Она теряет кровь, доктор Сантини…
– Метэргин или Хемабэйт, доктор Сантини…
– Вы забыли назначить препараты, доктор Сантини…
Максвелл – единственный, кто спасает меня в первой половине смены. Но потом он напоминает, что в отпуске, и велит оставить его в покое, так что я переключаюсь на чат Pit It or Quit It.
Я: Какая доза Метэргина?
Сапфир: 0,2 мг внутримышечно.
Я: Я так и сказал! Они на меня посмотрели, как на идиота.
Я: Морфин во втором триместре безопасен, да?
Сапфир: Да.
Я: Пациентка съела одиннадцать Биг-Маков. Теперь её рвёт фонтаном. Зофран?
Кай: Что у вас там вообще происходит?
Сапфир: Да, зофран подойдёт.
Я: Сифилис, беременная, аллергия на пенициллин.
Алеша: Её беда.
Сапфир: Консультация инфекциониста.
Я: Мне нужна помощь!
Кай: Тебе нужен экзорцист.
Сапфир: Приезжай ко мне домой после смены. У меня куча полезных приложений.
– Мне нужна помощь сейчас! – ору я в телефон, пугая медсестру рядом.
Она неуверенно улыбается.
– Простите. – Я тру лицо руками. – Суматошный день.
– Ага, для субботы и правда много всего. – Она кладёт ладонь мне на плечо. – Вы хоть поспали прошлой ночью?
Я быстро смотрю на её бейдж. На этом этаже столько медсестёр, что мне кажется, половину из них зовут Эшли. Эту зовут Ариэль. Ищу на её лице что-то, по чему смогу её запомнить.
Голубые глаза, как море. Ариэль – русалка.
– Не особо. – Я моргаю, сонный и вялый.
Наверное, выгляжу, как оживший труп, но она всё равно одаривает меня жаждущей улыбкой, не убирая руки с плеча.
– Если что-то нужно, скажите.
Я приподнимаю брови. Серьёзно? Со мной сейчас флиртуют?
– Давайте я оставлю вам свой номер. – Она нагло выхватывает мой разблокированный телефон из моих слабых рук и сама себе пишет сообщение, украдкой сохраняя мой номер.
– Спасибо. – Я забираю телефон, пальцы двигаются как деревянные. Честно говоря, немного грубовато – так взять и залезть в чужой телефон. Я бы сам ей дал номер, если бы попросила.
– Не за что. Сегодня вы выспитесь получше.
Ага. Потому что я буду спать в своей кровати. Без этого грёбаного ASCOM (*ASCOM – это внутренняя больничная беспроводная связь или пейджинговая система, с помощью которой медицинский персонал быстро связывается друг с другом.).
В последние три часа смены становится чуть тише, и я ускользаю в ординаторскую, чтобы прилечь. Стоит голове коснуться подушки, как ASCOM начинает орать, что садится батарея.
Если бы я умел плакать, я бы сейчас плакал. Честное слово.
Вместо этого я с усилием поднимаюсь с койки и плетусь к посту медсестёр, чтобы сменить батарею.
Позже той же ночью я принимаю душ, что-то ем и иду к Грейс домой, как она просила. Потому что я послушный щенок, который выполняет команды.
Я жалок.
Она открывает дверь – сногсшибательная, в красном платье и с губной помадой того же цвета, волосы уложены и слегка завиты.
– О. – Я моргаю, глядя на это видение. – Ты куда-то собираешься?
– Ну да, помнишь? Мы с ребятами идём в тот бар с водкой. Ты сам сказал, что не пойдёшь, потому что у тебя сегодня работа.
Я тру глаза.
– Точно. Забыл.
Она мягко смеётся, хватает меня за запястье и втягивает внутрь.
– Ты поспал хоть немного?
– Минут тридцать. Может, меньше. Не помню.
Она протягивает ладонь.
– Дай телефон.
Когда мой телефон оказывается у Грейс в руках, я чувствую себя спокойно. Это совсем не то чувство, что с Ариэль. В этом телефоне – вся моя жизнь. И я доверяю Грейс: она не станет лезть туда, куда не следует, или отправлять глупые сообщения важным людям. Поэтому я спокойно заваливаюсь на её диван, закрываю глаза. Вся её квартира пахнет ею, а мебель впитывает этот запах ещё сильнее. Я утыкаюсь лицом в подушку и глубоко вдыхаю.
Она плюхается рядом с моим лицом.
– Я сейчас скачаю тебе несколько приложений, ладно?
– Ммм.
– Вот это – для расчёта дозировок и взаимодействий препаратов. Вот это считает риск тромбозов. Вот это – как разбираться с патологическими результатами ПАП-тестов. А вот это…
Она продолжает говорить, а я постепенно отключаюсь, её спокойный голос убаюкивает меня. Я застреваю где-то между сном и бодрствованием, еле слышно стону, когда её пальцы начинают перебирать мои волосы, мягко массируя кожу головы, укачивая меня всё дальше в пустоту. Она аккуратно снимает с меня очки, и я окончательно отключаюсь.
* * *
Я просыпаюсь от запаха кофе и моргаю, уставившись в потолок, который явно не мой.
– Тебе чертовски повезло, что я добрая и не нарисовала тебе член на лбу прошлой ночью.
Сажусь и вижу Грейс: чистое лицо, растрёпанные волны волос, свободная футболка и пижамные шорты. Она протягивает мне чашку чёрного кофе.
Она ещё никогда не выглядела настолько желанной.
– Я подумала, что можем начать наш первый урок уже сегодня, раз твоя паническая некомпетентность загнала тебя вчера спать в логово врага.
