Текст книги "Больны любовью (ЛП)"
Автор книги: Дейдра Дункан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)
Джулиан
Июнь, Год 1
Утро после вечеринки для ординаторов. Лоб моей сестры сморщен в недовольных складках на экране телефона.
– Какого чёрта, Джулиан?
– Она назвала меня женоненавистником, Тори.
Её карие глаза сверкают злостью.
– А ты обвинил её в чём-то отвратительном.
Я люблю всех своих сестёр, но с Викторией, которая всего на полтора года старше меня, мы ближе всего. Хотя сейчас мне совсем не нравится, как она на меня смотрит.
– Я не начинал этот слух.
– Зато припечатал её им в лицо. – Она ставит телефон на полочку в ванной и берёт кисточку. Нет, не кисточку, а какую-то штуку для макияжа. Хотя, по сути, одно и то же.
– Я ничего такого не делал! Я просто ушёл. Потом пытался извиниться. Она не дала мне даже слова сказать. Мне её стало жаль, я хотел помочь, а она злилась и сорвалась на мне.
Тори на мгновение замирает, бросая на меня осуждающий взгляд.
– Говорю тебе это с полной любовью, но ты козёл.
Я и правда козёл. Я её просто отшил, но она меня тоже оскорбила и даже не дала мне извиниться, так что она тоже немного козёл.
Наверное, не стоило так залипать на её платье, но, чёрт возьми, это платье свело меня с ума. А туфли... а эти дьявольски красные губы... Эта женщина чертовски красива, и на целых тридцать секунд мой абсолютно гетеросексуальный мозг перестал соображать. Что с меня взять.
Именно поэтому меня так и задело, когда я узнал её имя. Я человек. Я ошибаюсь. Потом напомнил себе – не ввязывайся, будь вежливым, иди дальше. Только вот... вежливым точно не назовёшь то, что я бросил её посреди разговора.
Зачем вообще было сыпать этим идиотским сарказмом?
Кстати, шикарное платье. Прямо как туфли. Прости за это.
Ужас. Просто ужас. Вспылил. Сморозил глупость. Теперь злюсь на себя. На неё. На всю эту ситуацию.
Она заплакала.
Я тру виски. Тупая головная боль.
– Да, я козёл. Не понимаю, как можно одновременно так паршиво себя чувствовать и злиться на неё.
Тори размазывает что-то по коже.
– То, что о ней сказал тот парень, просто мерзость.
– Ага. Как думаешь, почему я побежал за ней?
Что-то с грохотом падает в раковину, и Тори снова смотрит на меня.
– Она хоть симпатичная?
Как человек.
Красные губы. Светлая кожа. Тёмные волосы.
Ничего особенного.
Вообще ничего.
– Как те мелкие паучки, что живут у нас под крышей на террасе.
Тори фыркает.
– Такая красивая, да?
– Только в горячем варианте.
Ладно, кожа у неё скорее загорелая, чем светлая, и волосы больше коричневые, чем чёрные, и лицо у неё такое, что с него сложно отвести взгляд. Но бесит она не меньше тех паучков с красными шипами.
«Такие, как ты».
Я мрачно хмурюсь.
– Я не женоненавистник.
– Ты стоял рядом с ними. Ты ушёл, как только узнал, кто она такая. Ты думаешь, она зря так решила?
– Господи. – Я зло смотрю на Тори, пока она подводит ресницы каким-то чёрным оружием. – Ты вообще на чьей стороне?
– На её.
Июль, Год 1
День первый.
Мы называем всплеск смертей в больницах для ординаторов «июльским эффектом». Ошибок неопытных интернов столько, что многие просто остаются незамеченными. Несмотря на многоуровневый контроль, опыта у интернов нет, и промахи случаются часто.
Как интерна, меня эта статистика слегка тошнит.
Я полон решимости не облажаться.
Ободряющие сообщения от сестёр с утра сработали с точностью до наоборот. Лишний раз напомнили, что я всё ещё пацан. Двадцативосьмилетний студент пятого курса с парой красивых букв после имени.
Но не с теми буквами.
Смена в шесть утра – передача дежурства от ночного резидента. Второгодка по имени Уитни Кувелер выглядит так, будто вот-вот уснёт на ходу, но всё проходит более-менее гладко. Я обхожу пациентов без особых проблем. В этой районной больнице интенсивность родов ниже, но Максвелл и я – единственные врачи на этаже. Семь пациенток уже родили и отдыхают. Трое сейчас в родах, и приёмное отделение акушерства загружено по полной.
Между пациентами мы сидим в маленькой комнате для диктовки – по сути, это крошечный кабинет для работы с документами, но фактически он превратился в склад учебных макетов, старых инструментов, шовного материала и пластикового таза с куклой по имени Дарла. На ней синие комбинезоны и розовая рубашка в цветочек, а ещё на лице слеза-татуировка. Видимо, жизнь у неё была непростая.
Все поверхности облеплены бумагами. Медицинские алгоритмы, графики дежурств, анатомические схемы – и всё это щедро разрисовано карикатурами, мемами и надписями вроде «она так сказала».
– Смотри, – Максвелл кивает на экран. – Во второй палате классика жанра для нашей больницы.
Я бросаю взгляд на монитор – результаты анализов пациента сверкают, как казино в Лас-Вегасе.
– Охренеть. Есть вообще какая-то ЗППП, которой у неё нет?
– Сифилис, – прокручивает он вниз. – И ВИЧ нет. Повезло. А вот про гепатит С ты ей сам скажешь. Отличная практика для первого дня.
– Благодарю, – сухо говорю я и добавляю ещё один пункт в список дел.
– Вот почему, дамы, не стоит связываться с грязными членами, – бормочет Максвелл, листая следующую карту. – И сомневаюсь, что тот придурок, что сейчас с ней сидит, пойдёт лечиться.
Потом он начинает меня гонять по вопросам. Как лечить хламидиоз у беременных? Нужно ли проверять, что прошло? Когда? А трихомониаз?
Медицинское сутенерство во всей красе. По крайней мере, Максвелл делает это по-доброму. Показывает, где искать ответы, если я их не знаю, а не орёт, что мои пациенты от этого умрут. От начальства я вряд ли дождусь такой любезности.
Пейджер на поясе пикает, я хмурюсь, глядя на номер – х5373.
Максвелл склоняется, устало вздыхает&
– Это из приёмного. Поздравляю, первая консультация из скорой. Давай, звони, узнай, что им нужно.
Я набираю номер, делаю пометки, но рука замирает, когда за спиной слышу знакомый женский голос. Тёплый, мелодичный, он ползёт по позвоночнику, и кожа покрывается мурашками, словно заново оживает.
Опасность.
Она стоит позади. Не знаю, откуда это чувство, но уверен – это она. Волосы на затылке встают дыбом.
Я кладу трубку, Максвелл поднимает брови, жестом показывая: «Ну, выкладывай».
Передаю ему блокнот.
– Боль в тазу, направил на УЗИ.
Максвелл кивает, довольно покачивая пальцем.
– Молодец.
Я едва заметно выдыхаю. Даже такие мелочи, как назначение парацетамола или антацидов, теперь ощущаются как решение уровня жизни и смерти. Мой мозг уже перегружен.
Максвелл переключает внимание на нашу гостью, я поворачиваюсь.
Грейс Роуз стоит в дверях, одета в голубую хирургическую форму, с двумя пейджерами на поясе и кучей разноцветных ручек в кармане. Её копна кудрей теперь собрана в небрежный пучок, тонкие пряди всё равно выбиваются у лица. Без красной помады на верхней губе отчётливо видно родинку. Странное место для родинки. Отвлекает.
Я тяжело вздыхаю и отвожу взгляд.
– Что ты здесь делаешь?
– Выкрала минутку. – Она обращается к Максвеллу: – Решила познакомиться со старшим на родах.
А со мной, значит, не захотела? Ну ничего, я не расстроился. Мой внутренний голос закатывает глаза.
Максвелл жмёт ей руку.
– Прости за тот вечер. Я во всё это не верю, если что.
Я вскидываю бровь. Не похоже, чтобы раньше он так считал…
Грейс улыбается.
– Всё в порядке. Спасибо.
Ага, ему она простила.
Прекрасно, Грейс. Дружбы у нас с тобой точно не будет.
Максвелл откидывается в кресле.
– Ты на каком отделении в этом месяце?
– Общая хирургия. – На её лице появляются усталые морщинки. – Четыре часа, а я уже вымоталась в ноль.
– Хирургию не любишь? – спрашивает Максвелл.
– Хирургов не люблю. – Она скрещивает руки. – Ну, по крайней мере, этих.
– Ещё бы, – бурчу я.
Максвелл усмехается.
– Все через это проходят. Посвящение.
Она достаёт пейджер.
– Мне дали «пенисный пейджер».
Максвелл присвистывает.
– Жёстко.
Я оглядываюсь между ними.
– Это ещё что такое?
– Урология, – отвечают они хором, и Максвелл добавляет: – Куча стариков, которые не могут помочиться.
Грейс закатывает глаза.
– Именно для этого я пошла в акушерство-гинекологию, чтобы целыми днями смотреть на старые члены.
Максвелл смеётся. Я кусаю внутреннюю сторону щеки. Моё уязвлённое эго не позволяет мне признать, что она может быть забавной. Для меня она – язвительная зануда. И точка.
– Мой последний пациент с гордостью показал мне две татуировки пропеллеров на ягодицах и сказал... – она понижает голос: – «Чтобы ты могла заходить глубже».
Не удержавшись, я отворачиваюсь к монитору, чтобы скрыть улыбку. Оказывается, у мисс Совершенство есть чувство юмора. Кто бы мог подумать?
– Думаю, его проблемы – это карма, – добавляет она.
Не хочу давать ей повода для гордости, но смешок всё же срывается.
Её сверкающий взгляд цепляется за меня.
– Ты считаешь это смешным?
– Смешно только то, что страдаешь именно ты, – я криво усмехаюсь. – Карма.
– Твоя очередь ещё придёт, Джулиан. Жди.
– Это всего лишь первый день, девочка, – Максвелл пожимает плечами. – Привыкай быть мальчиком на побегушках.
Она прикусывает губу, пряча родинку.
– Знаю. – И, прищурившись, смотрит на меня: – Просто некоторые люди грубые.
Ага, вот как. Я, значит, грубый?
– Такие, как мы, женоненавистники? – сухо спрашиваю я.
Она уже собирается ответить, но Максвелл перебивает её.
– Это общие хирурги. Они срывают свою злость на всех подряд. Всего месяц. Ты справишься.
– Доктор Роуз!
Грейс оборачивается и чуть не сталкивается с другим резидентом, мужчиной на пару сантиметров ниже неё. Он делает шаг назад, не удостоив её даже намёка на улыбку.
Щёки Грейс заливает краска.
– Я... Простите.
Предполагаю, что это её старший на этот месяц. Он оценивающе оглядывает её с ног до головы.
– Тебе не место на родах. Пора обедать.
Она открывает рот, закрывает, потом снова открывает.
– Сейчас девять сорок.
– Ешь, когда можешь. Спи, когда можешь... – Он наклоняет голову, явно чего-то ожидая.
Она бросает на нас с Максвеллом беспомощный взгляд.
Я знаю, что он ждёт – это известная хирургическая поговорка. Но просто поднимаю бровь. Не собираюсь спасать эту надменную мисс Всезнайку. Её замешательство доставляет мне странное удовольствие.
Голос хирурга становится медленным, как будто он говорит с ребёнком.
– И никогда не трогай поджелудочную.
У неё дёргается щёка.
– А откуда мне было это знать, доктор Халливэлл? Я гинеколог. С какого перепугу мне лезть к поджелудочной?
Этот унылый тип ухмыляется.
– Я забываю, что вы не настоящие хирурги.
Я едва сдерживаюсь, чтобы не фыркнуть. Вот же придурок.
Максвелл тихо бурчит.
– Ну да, Халливэлл, конечно.
Грейс сжимает пейджер так, что побелели костяшки пальцев.
– Говорит тот, кого сегодня утром выгнали из операционной?
Ого. Это ей, конечно, не пойдёт на пользу – хотя он и заслужил.
Брови Халливэлла взлетают вверх, а челюсть напрягается.
– Он меня не выгнал...
Максвелл поднимается, возвышаясь над ординатором.
– Полегче, Халливэлл. И хватит быть придурком.
На лице Халливэлла появляется слабая, безрадостная усмешка.
– Слыхал, вы к себе в программу DO взяли. Совсем плохо с кадрами стало, да?
Жар расползается по моему лицу и груди. Бейджик перевёрнут обратной стороной, так что он не знает, что я этот самый DO. Но напоминание о том, что я никогда не был достаточно хорош, снова бьёт по нервам. Как вирус, это ощущение прописалось у меня в ДНК.
Обычный студент. Средние баллы. Невнимательный парень. Слишком худой. Слишком тихий.
А теперь ещё и… DO.
Я сам выбрал остеопатию. Я хотел этого.
Хотя иногда жалею.
Пошёл ты, урод.
Вот что я ненавижу в медицине. Элитарность. Иерархию. Вражду между специальностями. Гнилость системы.
Такой, как этот ублюдок из хирургии, – квинтэссенция всего, что в ней не так. И где-то глубоко под раздражением на Грейс прорывается сочувствие: бедной девушке придётся терпеть его целый месяц.
Максвелл качает головой и садится обратно, не удостаивая идиота ответом.
Халливэлл ухмыляется и кивает Грейс.
– Пошли, доктор.
Она подчиняется, но на ходу беззвучно говорит Максвеллу: «Спасибо». Мне – ни взгляда.
– У него классическая компенсация за низкий рост, – вздыхает Максвелл, поворачиваясь к монитору с кардиотокограммой. – Но даже если она и не спала с кем-то ради места, с таким характером ей всё равно аукнется.
Я пожимаю плечами. Если аукнется – будет по заслугам.
Максвелл резко выпрямляется.
– Чёрт!
Я вскидываю голову к монитору. У плода в одиннадцатой палате частота сердцебиения упала до шестидесяти ударов – намного ниже нормы. Адреналин вспыхивает в крови, я лихорадочно перебираю в голове пустые страницы учебника, пытаясь вспомнить, что делать.
Максвелл хлопает меня по плечу.
– Ребёнок в беде. Что будешь делать, доктор Сантини?
Иду осмотреть пациентку.
Я бегу в одиннадцатую. Пациентка стонет, когда я захожу. Максвелл следует за мной. Две медсестры уже там, они поставили кислород, перевернули пациентку на бок. Муж стоит рядом, шепчет слова поддержки.
Как её зовут?
Максвелл подходит к кровати.
– Кэйли, как вы себя чувствуете?
Она снова стонет.
– Больно.
Максвелл смотрит на меня.
– Что будешь делать дальше, доктор Сантини?
Я кидаю взгляд на монитор. Показатели по-прежнему тревожные. Руки потеют. Почему я не могу собраться?
– Может, посмотришь раскрытие? – подсказывает Максвелл.
Я киваю, глубоко вдыхаю и натягиваю перчатки дрожащими пальцами. Медленный, приглушённый сигнал сердцебиения ребёнка звучит, как петля на моей шее.
Я не уверен, что делаю. Проверка раскрытия получается топорной. Я судорожно ищу хоть что-то похожее на шейку матки. Пот стекает по шее и вискам. Кэйли кричит от схватки.
Бип. Бип. Бип.
Наконец пальцы нащупывают отверстие размером примерно с теннисный мяч.
– Шесть сантиметров.
Когда я вытаскиваю руку, перчатки покрыты сгустками крови. Постель под ней залита ярко-красным. У меня всё внутри опускается.
Максвелл приподнимает брови.
– Твои действия, доктор?
Я не знаю.
Мне страшно.
Я стою, как парализованный, уставившись на монитор с плоской линией – шестьдесят ударов в минуту.
– Кэйли, у вашего ребёнка проблемы, – говорит Максвелл, подходя ближе. – Раскрытие ещё недостаточное, чтобы начать тужиться, а кровотечение говорит о том, что что-то не так.
В её глазах появляется страх, она убирает с лица липкие от пота светлые волосы.
– Хорошо.
– Что это значит? С ребёнком всё будет в порядке? – спрашивает муж.
– Это значит, что нам нужно срочно делать кесарево. Сейчас вызовем доктора К.
Муж, услышав имя нашего наставника, чуть расслабляется. Максвелл объясняет Кэйли план операции, пока медсёстры готовят её к хирургии. Я стою в стороне, впитывая всё, что могу.
В коридоре Максвелл смотрит на меня.
– Что дальше?
– Звоню наставнику.
Мой доклад доктору Кульчицкому – скомканный и сбивчивый. Он, разумеется, начинает гонять меня по вопросам, пока мы спешим в операционную, и, как я и думал, разговаривает он куда жёстче Максвелла.
Он встречает нас у операционной и продолжает выжимать из меня все знания, пока я не оказываюсь в полной растерянности.
Видимо, он считает, что я всё же справлюсь, потому что, когда мы моем руки, он ставит меня на место главного хирурга и протягивает скальпель.
– Плыви или утопай, доктор Сантини.
Я ни разу не оперировал кесарево первым. Смотрел десятки раз, знал все шаги наизусть, пару раз накладывал швы при закрытии, но ни разу не резал сам.
У неё нет эпидуральной анестезии. Нет времени на спинальную. Анестезиолог усыпляет её и интубирует быстрее, чем я успеваю ещё раз прокрутить в голове весь план.
Чёрт, чёрт, чёрт.
Он даёт команду. Я ставлю скальпель к коже дрожащими пальцами.
«Брызнул и пошёл» – так мы называем экстренное кесарево: хлоргексидин, потом разрез. Ребёнок извлечён за две минуты – не за пятнадцать секунд, как мог бы опытный хирург, но вполне вовремя, чтобы спасти ему жизнь.
Мой старший и наставник исправляют каждую мою ошибку ещё до того, как я её совершаю. Операция длится дольше обычного кесарева, но и мама, и малыш остаются живы.
И я тоже. Весь в поту, дрожащий, наверное, в лёгком шоке, но живой.
В комнате для диктовки Максвелл учит меня оформлять послеоперационные назначения, когда заходит доктор К.
– Ну что, интерн, правильно решил, что надо делать кесарево?
Я теряюсь. Это подвох? Ребёнок ведь страдал.
– Эм...
Доктор К. устраивается в кресле, сложив руки на животе. Хирургическая шапочка скрывает его чёрные кудри, а очки отражают свет экранов вокруг.
– Давай разберём случай. Правильно ли ты поступил?
– У ребёнка была гипоксия.
Он кивает.
– Ещё?
– И у мамы было кровотечение.
На его лице появляется широкая улыбка.
– Но ведь кровь при родах – это нормально.
Я чешу подбородок.
– Но там было слишком много крови.
– Ага. – Его улыбка становится мягче. – Какой был диагноз?
– Эм... отслойка плаценты.
Глаза доктора К. блестят за стеклами очков.
– И какое лечение при острой отслойке?
– Родоразрешение.
– Тогда скажи мне, доктор: ты принял правильное решение?
– Да.
– Правильный ответ. – Он встаёт и уходит, бросая напоследок: – Хорошая работа.
Адреналин сменяется приливом эндорфинов, и я, глядя в экран, расплываюсь в улыбке.
– Вот это было круто.
– Ага, – Максвелл смеётся, глубокий звук разносится по комнате. – Нет ничего лучше экстренного кесарева, чтобы проснуться. Добро пожаловать в акушерство.
Вот ради чего я сюда пришёл. Все эти ночи без сна, годы вдали от семьи, гора долгов – всё это окупится, если я научусь делать эту работу правильно. Чтобы защищать тех, кому не повезло с медициной.
Как моя мама, которая чуть не умерла, когда мне было пятнадцать, потому что её врач не стал слушать. Или моя старшая сестра, которую чуть не убила лёгочная эмболия при первой беременности.
Я смогу сделать лучше для них.
Я буду спасать жизни. И сегодня – только начало.
* * *
Через три дня после той смены я сижу на диване, уставившись на огромный учебник на кофейном столике. На фоне играют Red Hot Chili Peppers, а на телевизоре без звука крутится ESPN (*ESPN – это крупнейшая американская спортивная телевизионная сеть). Моя однокомнатная квартира обставлена вещами с Facebook Marketplace, кроме огромного телевизора Samsung и акустики Bose – их я купил новыми. Очевидно, без этого никак. Хотя пользуюсь ими редко – с моими двенадцати, а чаще тринадцатичасовыми сменами времени на это нет.
Я должен учиться.
Я это знаю.
Все это знают.
Врачи учатся. Это наша суть. Мы – те самые ботаны, которые ещё в колледже променяли нормальную жизнь на вечные лекции и накопили сотни тысяч долларов студенческих долгов.
После восьми лет, проведённых за зубрёжкой одних и тех же тем, которые я всё равно запоминаю хуже других студентов, я работаю на одних остатках сил.
И впереди ещё четыре года.
Учебник по акушерству Уильямса – больше тысячи страниц, которые я должен знать назубок, и это даже не половина всей специальности.
Я делаю глоток IPA и на секунду думаю: почему я не стал бухгалтером?
Ты сам этого хотел, помнишь?
Книга с хрустом раскрывается впервые, пахнет бумагой и типографской краской. Этот запах сразу возвращает меня в долгие ночи над учебниками в библиотеке медшколы.
Я успеваю прочитать три абзаца главы о физиологии беременности, прежде чем из груди вырывается раздражённый стон, и я вскакиваю с дивана. Хожу по комнате взад-вперёд, достаю телефон и гуглю, есть ли у этой книги аудиоверсия. Нет. А приложение? Тоже нет.
Остальные интерны, похоже, не испытывают такого отвращения к учебникам, лекциям и вообще ко всему учебному процессу. Что неудивительно. Врачи – народ ботанический.
Я пишу в общий чат.
Я: Все, кроме меня, уже прочитали эти главы?
Сапфир: наверное
Я: Теперь ты за всех отвечаешь?
Кай: Я читал.
Рэйвен: Я тоже. Дважды.
Алиша: И я, Джуджу. соряннннн
Сапфир: Говорила же.
Я мрачно смотрю на экран. Даже в сообщениях она раздражает. Её строгий тон пробивается сквозь буквы и бьёт мне прямо в мозг, активируя все нейроны, отвечающие за злость. Переключаюсь на Максвелла.
Я: Мне правда нужно всё это читать?
Максвелл: Каждый год одно и то же задают. Прочитаешь сейчас – в следующем году будет проще.
Максвелл: А может, и не будет. У тебя башка дубовая.
Я: Зато руки хорошие.
Максвелл: Операции – это ещё не всё, брат.
Я: Шанс разрезать – шанс вылечить.
Максвелл присылает гифку с Дереком Шепардом из «Анатомии страсти», и я смеюсь, но улыбка быстро сходит на нет. Этот учебный монстр на столе продолжает молча издеваться надо мной.
Делаю ещё глоток IPA, щурюсь, но его это не пугает.
В итоге я добиваю бутылку, играю в Wordle и три уровня в Candy Crush, переписываюсь с сестрой и кое-как осиливаю ещё шесть абзацев главы.
Осталось всего-то четыре миллиона.
Да пошло оно.
Я спать.
