Текст книги "Богоматерь лесов"

Автор книги: Дэвид Гутерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

– Это был приказ, святой отец.

– Приказ… В приказе есть что-то угрожающее. Была ли в ее тоне угроза? Что-то пугающее?

– Меня может напугать лишь одно.

– Что?

– Дьявол, святой отец.

– Но никакого дьявола нет, Энн.

– Есть. Я чувствую, что он есть.

Священник посмотрел на нее с состраданием:

– Понятно, что в такой ситуации вы ощущаете определенный дискомфорт.

Энн порывисто наклонилась к нему.

– Моя жизнь внезапно переменилась, – сказала она. – Я не просила об этом. Но это случилось, и вот я здесь. Потому что она велела мне прийти к вам.

– Я пытаюсь понять это, – сказал священник. – Думаю, я могу представить себе, каково это – увидеть Матерь Божию.

– Вы думаете, я спятила. Считаете, что мне мерещится всякая ерунда.

– Я привык верить с оглядкой. Уж такой я человек.

– Она выбрала меня. Не знаю почему. Просто Пресвятая Дева выбрала меня.

– Мы с вами оказались на разных уровнях.

– Да, я видела в лесу Деву Марию.

– Я это не отрицаю. Я ничего не отрицаю и не утверждаю. Я только задаю вопросы, Энн.

Девушка покачала головой.

– Почему я? – спросила она. – Именно я, а не кто-то другой. Ведь я не проходила конфирмацию, меня даже не крестили.

Отец Коллинз задумался.

– Очевидно, вы весьма благочестивы, – ответил он.

– Я никогда не была на исповеди. Ни разу не причащалась Святых Даров – выходит, я вообще не католичка. Я стала верующей всего год назад. Так почему? Почему она выбрала меня?

– Полагаю, потому что вы чисты и невинны.

– Не так уж я чиста и невинна.

– Что вы хотите сказать?

– Что я не невинна.

– А именно?

– В самом прямом смысле.

В комнату на цыпочках вошла Кэролин.

– Вы разговариваете шепотом, – сказала она.

Отец Коллинз согласился пойти вместе с ними в лес на следующее утро, но при этом дал ясно понять, что это предприятие носит чисто исследовательский характер и не означает какого-либо одобрения или поддержки со стороны Церкви. Он присоединяется к экспедиции исключительно в качестве наблюдателя и подойдет к десяти тридцати, прихватив плащ и сапоги. Он довольно непринужденно распрощался со своими гостьями, но, когда они ушли, никак не мог сосредоточиться на книге – он читал «Страх и трепет» Кьеркегора – и, отложив ее, принялся просматривать «Национальный католический вестник», где печатались объявления о возможностях уединения с целью духовного совершенствования, хижинах для отшельников и разного рода встречах и конференциях, участникам которых обещали массаж или тай-цзи. Не гнушаясь маркетинговыми уловками, журнал цитировал Руми [5]5
  Руми, Джалаледдин(1207–1273) – персоязычный поэт-суфий.


[Закрыть]: «За пределами представлений о дурном и праведном поведении расстилаются бескрайние просторы. Встретимся там». Отец Коллинз поразмыслил о должности приходского священника в Эквадоре – рыбацкий поселок на море, – паломничестве в Испанию и Шотландию и Неделе священников во Флориде, на Бойнтон-бич. Интересно, что представляет собой Неделя священников во Флориде? Священники в купальных костюмах и пляжных шлепанцах, обсуждающие учение о святых таинствах? Господь с тобой, брат Уильям, будь любезен, передай, пожалуйста, кокосовое масло…» Отец Коллинз от души расхохотался. Он еще не отсмеялся, когда зазвонил телефон.

Это был Ларри Гарбер, один из его прихожан. Движимый религиозным рвением и потребностью в самобичевании, по вечерам он на общественных началах работал над проектом будущей церкви Святого Иосифа в Норт-Форке.

– Святой отец, – сказал он. – Я понимаю, что звоню очень поздно. Мне неловко беспокоить вас в такое время, но у меня возникли кое-какие вопросы. Не могли бы вы уделить мне минутку?

– Я всегда к вашим услугам, – ответил отец Коллинз. – Кроме того, еще только половина десятого.

– Так вот, помните, мы говорили про алтарную часть? Вы что-нибудь решили? И насчет трех вариантов размеров ризницы, которые я показывал вам на прошлой неделе. Вы готовы это обсудить? И немного поговорить насчет потолка.

– Хорошо, что вы позвонили, – сказал отец Коллинз. – Давайте начнем с ризницы. Я много об этом думал.

«Бог не осудит меня за ложь во спасение», – подумал он. На самом деле сейчас ему меньше всего хотелось обсуждать гипотетическую ризницу. Собственно говоря, гипотетической была вся будущая церковь – денег на ее строительство не было. Спад деловой активности в городе и безразличие епархии к приходу в Норт-Форке не позволяли надеяться, что положение изменится. Идея новой церкви возникла года за два до появления в городке отца Коллинза. В данный момент общая сумма средств, которые предполагалось пустить на строительство, составляла семнадцать тысяч долларов, при трех с половиной процентах годовых. Вся эта затея представлялась отцу Коллинзу пустым и бесплодным времяпрепровождением. Бесконечная возня с чертежами, бессмысленные разговоры о том, в какую сторону будут открываться двери и каким лаком покрыть петли, казались ему игрой, наподобие детского конструктора, и он не понимал, как архитектор может тратить время на подобные вещи, так же, как не понимал, как можно поклоняться сатане. Его «работа» над планами новой церкви была чистой воды спектаклем. Правда, неожиданно обнаружилось, что она оказывала на него чрезвычайно благотворное влияние, не хуже резьбы по дереву или изготовления моделей судов. И все же в этой игре было что-то тоскливое и зловещее, как в затяжной осаде. Он не делал ничего по-настоящему значимого, и это вызывало у него страх, с которым не справился бы и Кьеркегор.

– Что касается ризницы, – сказал он Ларри Гарберу, – я предпочел бы второй вариант. Мне кажется, он лучше всего позволяет распорядиться пространством. От кабинета я готов отказаться. Третий вариант – это чересчур. Я потеряю нишу, где мог бы хранить бумаги. Поэтому лучше вернуться к прежнему варианту.

Они несли подобный вздор минут десять, после чего Ларри Гарбер осторожно спросил, дошли ли до отца Коллинза слухи о девушке, которая утверждает, что видела Деву Марию.

– Да, – сказал священник. – Я о ней слышал.

– И каково ваше мнение?

– Как вы сами сказали, это всего лишь слухи.

– И что же вы слышали?

– Разное.

– Насколько я понял, она из грибников.

– Да, вроде бы. Поживем – увидим.

– Похоже, она немножко того. Ненормальная.

– Ненормальная, – повторил отец Коллинз. – Все святые были ненормальными. Святая Тереза Авильская и святой Иоанн Креста. Святого Франциска Ассизского тоже считали ненормальным.

– Верно.

– В ближайшее время нам надо обговорить дренаж фундамента.

– Сначала мне надо переговорить с инженером. Я его потороплю.

– Спешить некуда, – сказал отец Коллинз. – Да благословит Господь ваш труд, Ларри. Бог в помощь.

Повесив трубку, он бросил газету на пол и стал рыться в книжном шкафу, ища что-нибудь, имеющее отношение к явлениям Богородицы. Не найдя ничего подходящего, он вымыл оставшуюся посуду и, не раздеваясь, улегся в постель. С волнующей ясностью он вспомнил болезненную красоту девушки и ее слова: «Не так уж я чиста и невинна»; потом ему вспомнились минуты блаженства с рыжей девчонкой на пароме, плывущем на Аляску. Мало-помалу эти образы потускнели, фантазии улеглись, и он вспомнил, что его мать состояла в обществе Помощников Девы Марии и платила там членские взносы, а кроме того, поддерживала Легион Девы Марии, хранила в альбоме фотографии Лурда и ездила поклониться Пресвятой Деве в Скоттсдэйл, благо одновременно там проводился съезд планеристов. Тогда он учился в семинарии, и она прислала ему открытку с видом Аризоны и изображением Девы Марии, похожей на куклу Барби: «Ужасно жарко, очень сухо, кругом красные скалы. От здешней воды у отца расстроился желудок, но в конце концов я уговорила его принять лекарство. Съезд прошел успешно, мы полюбовались потрясающим закатом в Большом каньоне, а потом приехали сюда, к Пресвятой Деве в Скоттсдэйл, и эта поездка, по правде сказать, нас несколько разочаровала. Ждем тебя в День труда. Горжусь тобой. Папа тоже. Мама».

Теперь она не посылала ему открыток. Недавно его мать открыла для себя компьютер и втянула его в обмен мгновенными сообщениями, из-за чего ему приходилось, преодолевая отвращение, выходить в сеть. Она донимала его непрестанными расспросами. Он отвечал ей нехотя, уступая ее настойчивости. «Когда ты приедешь домой?» – «Мне кажется, я и так дома». – «Ты знаешь, о чем я». – «Когда будет время, наверное не раньше 2013 года». – «У твоего отца скоро день рождения». – «Папа стареет – его это удручает?» – «Твой отец никогда не унывает». – «А жаль. Ему бы это не повредило».

Он внес в список контактов своих сестер. «Прости меня, отец, ибо я согрешила», – нечто в таком роде нет-нет да и появлялось у него на экране. Еще что новенького? «Я сплю с любовником моего любовника. Скажи, как смотрит на это Господь?» – «При случае я спрошу Его об этом, но мне не хочется докучать Ему подробностями твоей сексуальной жизни». – «Еще я сплю с черным лабрадором моего соседа». – «Это жестокое обращение с животными». – «Лучше, чем ничего».

Или: «Ну, сколько лесорубов ты наставил на путь истинный на этой неделе?» – «Я сбился со счета». – «Хочу приехать к тебе в гости». – «Только не напяливай туфли на платформе». – «А что мне можно надеть?» – «Лучше ничего». – «В вашем городе висят плакаты „Въезд в одежде воспрещен“?» – «Нет, в нашем городе висят плакаты „Тебе здесь делать нечего“». – «Обожаю такие места. Земля прежде всего – другие планеты мы вырубим позже». – «Ну, хм… так как у тебя дела?» – «Обними лесоруба и забудь про лес». – «По-моему, у тебя все прекрасно». – «Обожаю пятнистых сов – особенно жареных» [6]6
  Пятнистая сова, обитающая в малонарушенных старовозрастных лесах США, стала символом жесткого столкновения природоохранных организаций и лесозаготовителей. В меню кафе и ресторанов в поселках лесозаготовителей в пику любителям природы нередко появлялась язвительная строка «жаркое из пятнистой совы».


[Закрыть].

Или: «Вот уже почти год, как ты стал священником». – «Ты умеешь пользоваться календарем». – «Не жалеешь, что нельзя покурить травку?» – «Все о чем-то жалеют». – «Кроме матери Терезы». – «Мать Тереза не курила травку». – «Тебе наверняка недостает блуда». – «Блуд – штука соблазнительная». – «Сатана не дремлет, отец Коллинз». – «По правде сказать, я ищу не блуда, но смысла». – «В блуде – бездна смысла». – «Пока им занимаешься – да, но потом на душе становится гадко». – «Какой ты зануда, отец». – «Такая уж у меня работа, сестренка». – «Можно считать, что тебе дали годичный испытательный срок?» – «Мне не обязательно ждать целый год». – «Господи Иисусе! Так уволься».

Уволиться? Он приехал в Норт-Форк в ноябре прошлого года и обнаружил, что его паству составляют двадцать семь семей, и половина прихожан – безработные. Двадцать семей регулярно посещали мессу – сорок-пятьдесят человек, по большей части с тевтонскими или англо-саксонскими именами, такими как Гобль или Пендергаст. Примерно половина из них регулярно приходили на исповедь, которую он проводил три раза в неделю: «Я выпил, а потом увидел, что моя дочь припрятала упаковку пива. Тогда я схватил ее и хорошенько тряханул»; «Я не могу без этих таблеток, поэтому я пробралась в больницу и украла их»; «Я стянул в магазине бифштекс. Подошел и потихоньку спрятал его в карман»; «Я соврал во время проверки технологии приготовления пищи»; «Я торчал в баре почти до закрытия, дождался, когда она на минутку отлучилась, схватил бутылку и сунул ее под пальто». Или: «Я залил себе полный бак бензина, но не заплатил и не оставил записки»; «Я не кончила, хотя и была близка к тому, но не призналась мужу»; «Сначала я взяла на работе несколько скрепок, а потом это превратилось в настоящее наваждение, я просто не могла остановиться. И еще я воровала мыло и бумагу в туалете». Или: «Вчера ночью я взломал ворота Управления лесной охраны»; «Я взял бензопилу, что лежала за магазином Пита, и не вернул ее»; «Я пошел охотиться на лося, но охота была неудачной, и от досады я подстрелил соседскую кошку».

Среди прихожан была женщина, одержимая мыслью заняться сексом с лучшим другом ее сына-подростка. Была девочка, которая живо интересовалась противозачаточными средствами, поскольку ее осаждали ухажеры, которым не терпелось лишить ее девственности. Был мужчина, женатый вторым браком, который, удивляясь сам себе, продолжал спать с первой женой. Была кассирша из бакалейного магазина, которая терзалась, что не поддерживает отношения с матерью – та умирала в Алабаме от болезни почек. Был разведенный мужчина, которого ненавидела дочь, разведенная женщина, которую ненавидел сын, бывший агент по продаже запчастей для автомашин, который ненавидел всех и каждого. Наконец, была семья Тома Кросса. Девочка лет четырнадцати всегда сидела с матерью в первом ряду, а сам Том Кросс норовил сесть подальше. Эта семья была тревожным напоминанием о капризной и непостижимой воле Божьей. С ними случилось худшее из несчастий: их сын, парень девятнадцати лет, был парализован. Чтобы помочь семье Кросс, был создан специальный комитет, и его члены считали своим долгом комментировать происходящее, подобно хору в греческой драме. «Будьте готовы к тому, – написала его председательница отцу Коллинзу за неделю до его прибытия в Норт-Форк, – что одна из семей пребывает в полном смятении. Ее члены, как никто, нуждаются в вашем духовном наставничестве. Возможно, вас направили сюда именно ради них».

Едва ли у отца Коллинза было ощущение, что его куда-то направили. Когда епископ спросил, какое назначение ему хотелось бы получить, он ответил, что хотел бы отправиться туда, где он нужен. Ему казалось, что именно эти слова должен произнести новоиспеченный священник, набожный и благочестивый, убежденный в своем призвании. Так что на самом деле отец Коллинз попал в Норт-Форк, всего лишь играя свою роль. Он решил притвориться героем. И это небольшое мошенничество привело его в умирающий город лесорубов. Порой он пытался убедить себя, что на самом деле он не обманщик и в разговоре с епископом проявилось его подлинное, благородное «я». Слова, которые он произнес, удивили его самого: туда, где я нужен. Словно все время обучения он только и ждал этой возможности. Но чаще, сидя в одиночестве в своем жилище, он думал об этом поступке как о мимолетном лицемерии, за которое приходится расплачиваться дорогой ценой. В решающий момент он покривил душой, и Норт-Форк стал его ежедневной епитимьей за совершенный грех.

Однако какой бы безотрадной ни была его тюрьма и какой бы ленивой и неповоротливой ни была его душа, отец Коллинз действительно воспринимал семью Кросс как вызов своему уму и сердцу.

– Простите меня, святой отец, ибо я согрешил, – еле слышно произнес Том Кросс, когда впервые пришел на исповедь.

Отец Коллинз невольно отметил, что бывший лесоруб, который решил покаяться в своих грехах, здорово смахивает на немного потрепанного ковбоя Мальборо, который стоит на перепутье, не зная, куда податься. Он прибыл сюда после бесконечных скитаний, посиделок у костра и закатов под открытым небом, и оказалось, что его страдания куда глубже романтического одиночества странствий. Морщины на его обветренном лице говорили о почти физической боли, пятна взъерошенных бачков резко обрывались зияющими провалами щек.

– Вы здесь человек новый, – хрипло прошептал Том Кросс, – и вы, наверное, единственный человек в городе, который не знает про моего сына.

– Что с вашим сыном?

– Он парализован. Ему девятнадцать, а он не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. До конца своих дней он не сможет двигаться. Из-за меня. Это моя вина.

– Но я слышал, это был несчастный случай.

– Случаи не всегда бывают случайными, если вы понимаете, о чем я, святой отец.

– Не вполне.

– Я хочу сказать, это сделал я.

– Но зачем?

– Потому что я ненавидел его.

– Вы ненавидели своего сына?

– Всей душой, – ответил Том Кросс.

– У Бога на все есть причины, но отцовская ненависть – я даже не знаю…

– Я пришел сюда за ответами.

– Я тоже.

– Я хочу исповедаться.

– Прошу вас.

– Я дурной человек, – сказал Том Кросс. – Во мне есть прореха. Мне кажется, я бреду во тьме. Я все время на взводе. Могу перешагнуть через вас, и глазом не моргну. Простите, отец, язык у меня подвешен не слишком хорошо.

Глаза у него были как у охотничьего пса, что высматривает птицу, – точь-в-точь как у любимого пойнтера Дона Коллинза по имени Принц, поджарого английского пойнтера из юности Донни. Когда такая собака рыскает по лугам, поросшим густой травой, семена луговых растений попадают под собачьи веки, где тщетно пытаются прорасти в слезной влаге.

– Вряд ли вы захотите сойтись со мной поближе, священник. Убить вас мне так же легко, как взглянуть на вас. Такой уж я уродился – холодный.

– Вы хотите убить меня?

– Не обязательно вас.

– Вы говорите так, точно прошли войну.

– Я не был на войне. Мне не нужна война. Думаю, если бы я туда попал, я чувствовал бы себя как кум королю. Я был бы для них просто находкой.

– Понимаю, – ответил отец Коллинз.

Перед тем как Донни отправился в семинарию, отец вручил ему стихотворение Киплинга «Если» и заявил, что, хотя он не любитель давать советы, он скажет сыну две вещи. Первое: в намерении стать священником нет ничего дурного, если при этом он будет действительно служить Церкви верой и правдой; и второе: если он добьется своего, он должен со всей серьезностью отнестись к принятым обетам и никогда не унижать себя, отступая от них. Стихотворение Киплинга привело Донни в ярость. Это был тяжеловесный и многословный гимн великодержавной британской ментальности, которая, по мнению автора, дает право считать себя господином мира, к тому же все это не имело никакого отношения к намерению стать священником. «Земля – твое, мой мальчик, достоянье! И более того, ты – человек!» [7]7
  Перевод С. Маршака.


[Закрыть]Заключительное восклицание, по-видимому, знаменовало убогую победу над миром, при этом смысл зрелости оставался неясным – разумеется, если не считать, что он сводится к страховке, охотничьим псам и чаю.

Ни отцовский совет, ни стихотворение Киплинга не принесли ему никакой пользы.

– Может быть, – сказал он Тому Кроссу, – вы пришли сюда, чтобы измениться?

– Разве люди меняются?

– В книгах – да.

– Это паршивые книги.

– Откуда вы знаете? Может быть, вся ваша жизнь – это книга, книга, написанная для вас Богом, но которая предполагает, что вы должны действовать по собственной воле.

– Назначьте мне епитимью, святой отец. Я раскаиваюсь и хочу искупить свои грехи. Прошу вас.

– Хорошо. Молитесь. Молитесь как можно больше. Понимаю, это кажется вам чересчур неопределенным. Но молитва поддержит и укрепит вас, в ней ваше спасение. Это все равно что носить воду и валить лес. Ведь вы лесоруб, Том? Такова воля Божья, наносите удар за ударом, как будто рубите дерево, пока не почувствуете, что искупили свой грех. Произнося слова молитвы, вы несете в этот мир Его свет, и он озарит ваш путь в темном лесу. Повторяйте их как можно чаще. Миллион «Радуйся, Мария…» и миллион «Отче наш». Вот о чем я вас прошу.

– Слова?

– Да.

– Ладно, – сказал Том. – Но это не поможет.

– Почему?

– Это только слова.

Позднее обязанностью отца Коллинза стало посещение Томаса Кросса-младшего, или Томми, как звали его в городке, чтобы парализованный юноша, который дышал при помощи вентиляционного аппарата, мог исповедаться. Увидев его впервые, священник почувствовал ужас и напряжение.

– Я новый священник, – сказал он с наигранной бодростью, и его голос эхом отозвался в кухне, где юноша, пристегнутый к креслу на колесах, внимательно смотрел в окно, что выходило на задний двор, хотя смотреть там было абсолютно не на что. Во дворе не было ничего, на чем стоило бы остановить взгляд, – неряшливая мшистая лужайка, усыпанная иглами кедров, заросли ежевики, поленница отсыревших дров, тент для грузовика, старая потрескавшаяся кровля. Сама кухонька была чистой, но вид вытоптанного до желтоватого глянца линолеума приводил в уныние. К приходу священника Тома-младшего принарядили и привели в порядок: на нем была рубашка с высоким воротом, который скрывал отверстие в трахее, влажные волосы были расчесаны на пробор.

– Должен признаться, – произнес отец Коллинз, – я не знаю, что сказать. Простите меня. Мне страшно неловко.

Юноша был немного похож на Хокинга [8]8
  Хокинг, Стивен(р. 1942) – знаменитый английский физик-теоретик, страдающий рассеянным склерозом.


[Закрыть], его левое плечо время от времени подергивалось, а в воздухе витал легкий запах мочи. Он был худ, с высоким шекспировским лбом и оттопыренными ушами, голова казалась небрежно насаженной на хрупкую шею. Его дыхательный аппарат привел священника в полное смятение. «Спокойно, – приказал он себе, – держись как ни в чем не бывало».

– Привет, – без выражения произнес Том-младший на выдохе. Последовала пауза, во время которой насос наполнил воздухом его легкие. – Меня зовут. Томми Кросс.

Отец Коллинз вспомнил, что тибетские монахи отправлялись по ночам на кладбище, чтобы преодолеть страх перед сверхъестественным, и пожалел, что не прошел такую подготовку. Как можно жить, не умея дышать? Способность дышать приходит с рождением и уходит в момент смерти, а значит, Томми пребывал за пределами человеческого бытия, то есть в чистилище. Вопросы такого рода нередко обсуждаются священниками на семинарах.

– Рад с тобой познакомиться, – выдавил отец Коллинз. – Я много о тебе слышал.

Движением глаз Томми пригласил его пройти, и отец Коллинз, сознавая свое недомыслие, торопливо приблизился к юноше, надеясь, что его поспешность заменит просьбу о прощении, и уселся на краешек стула. Теперь он понял, что стул был приготовлен специально для него, мать Томми подумала об этом заранее и поставила стул там, где ему надлежало находиться. Священник решил, что следует держаться официально, и скромно сложил руки на коленях.

– Теперь мы можем поговорить, – сказал он.

Юноша вложил в свой выдох все, что мог.

– Мне трудно говорить. Нужно много сил. Извините.

– Не надо извиняться. Прошу тебя, не извиняйся. Когда почувствуешь, что готов, можешь исповедаться.

– В инвалидном кресле. Трудно грешить.

– Может быть, в этом твое преимущество. Я так думаю. Хотя, возможно, в таком положении нет никаких преимуществ.

– Нет, – сказал Томми. – Никаких.

Священник подумал, что подобное признание труднее выслушать, чем произнести. Большинство не любит правды. Нам нравится слушать лишь истории успеха. Рассказы о победах. Считать, что стакан наполовину полон.

– Я ценю твою искренность, – сказал он.

– Быть парализованным. Без рук и ног. Паршиво.

– Нисколько не сомневаюсь.

– В фильмах. Про калек. Все кончается. За два часа.

– Думаешь, есть такие фильмы?

– Нет. Слишком скучно. Ничего не происходит.

Отец Коллинз мрачно кивнул. «Вообще-то, парень не совсем прав, – подумал он. – Дэниел Дэй-Льюис в фильме „Моя левая нога“, Том Круз в фильме „Рожденный четвертого июля“, „Доктор Стрейнджлав“ с Питером Селлерсом. Впрочем, как справедливо заметил Томми, калеки способны вызывать интерес на протяжении двух часов, не более того, – фильм окончен, слава Богу, хватит, идемте скорей на улицу».

– После того как я. Исповедался. В последний раз. Я сказал Богу. Чтобы он шел к черту. Я говорил это. Тысячу раз. Не меньше.

– Думаю, Бог не осудит тебя за это. Он дал тебе такое право. Говорю это как священник. Бог не станет на тебя гневаться. Но Он, несомненно, рад, что ты признался в этом. Скажи, тебе по-прежнему хочется проклинать его? Это важный вопрос.

– Да. Не слишком часто. Иногда.

– Хорошо. Это прогресс. В качестве епитимьи ты должен поразмыслить о первой из десяти заповедей.

– Ладно.

– Скажи, что ты разглядывал, когда я вошел? Там, за окном?

– Я думал. Про всякую ерунду.

– Какую ерунду?

– Про мои легкие. Они пересохли.

– Только про это?

– Занафлекс.

– Занафлекс?

– Лекарство. Чтобы не дергаться.

– О чем еще?

– Мой мешок. Он воняет.

– Тебе это только кажется.

– Тент для грузовика.

– Что насчет него?

– Мы ездили с ним. В Монтану. На родео. Мне было одиннадцать.

– Кто ездил?

– Отец. И я.

– Тебе понравилось?

– Это было. Хорошее время.

– Значит, у тебя есть приятные воспоминания?

– Их мало.

– В основном неприятные?

– В основном. Плохие.

– Почему?

– Мой отец. Был злым. Со мной.

– Мне жаль это слышать, – сказал отец Коллинз.

Юноша ничего не ответил. Они сидели, вместе слушая, как работает аппарат искусственной вентиляции, и это напоминало китайскую пытку водой. Отец Коллинз испытывал отчаянную жалость и чувствовал себя совершенно беспомощным. В конце концов, он был всего лишь человеком, а не волшебником, не святым, не чудотворцем и не ангелом.

– Не хочу тебя утомлять, – сказал он. – Вижу, что тебе тяжело разговаривать.

– Да. Извините. Мне очень жаль.

– Позволь мне сделать кое-что еще.

Пробормотав скороговоркой формулу отпущения грехов, священник достал из кармана маленькую серебряную коробочку, в которой он принес Тому-младшему преосуществленный хлеб для евхаристии.

– Погодите, – прошелестел юноша. – Не прикасайтесь. Я могу. Заразиться.

– Что же мне делать?

– Вон там. Перчатки.

Отец Коллинз вымыл руки над раковиной. Рядом стояла коробка с хирургическими перчатками; он взял пару перчаток и надел их. Вентиляционный аппарат продолжал свою дьявольскую работу, напомнив ему фильм «Изгоняющий дьявола». Немного успокоившись, отец Коллинз сел на прежнее место. Взяв Томми за руку, он спросил:

– Тебе приятно то, что я делаю?

– Я не верю. В Бога, – сказал юноша. – Но вы. Можете продолжать. Если хотите.

Отец Коллинз совершил таинство евхаристии с пустым сердцем. Язык юноши был сух и бледен. Его дыхание отдавало чем-то кислым. Он проглотил гостию, и его глаза расширились от боли. Отец Коллинз старался не смотреть туда, где за воротником из горла Томми торчала трубка. Он чувствовал себя абсолютно бесполезным. От запаха мочи его мутило. Ему было страшно и хотелось поскорее уйти. Он презирал себя и едва не сказал это вслух. Разве он не призван Церковью навещать больных и исцелять раны, разве священники не несли служение среди прокаженных, разве сам Иисус не врачевал хворых и недужных? Разве не его дело наблюдать за наступлением смерти, как наблюдала Мария за муками своего сына, распятого на кресте? «Я слаб, – подумал он. – Моя душа слаба».

– Ты устал, – сказал он парализованному юноше. – Пора дать тебе отдохнуть.

Под этим жалким предлогом он торопливо распрощался и ушел.

На следующее утро после беседы с духовидицей священник приготовил себе ланч, который состоял из бутерброда с сыром, апельсина и пригоршни миндаля с изюмом. Дождя не было, и он немного приободрился. Сев за руль, он включил вентилятор, который скрипел и задевал корпус, поставил кассету «Чудеса Сантьяго» и прямо по лужам выехал со стоянки. Он обнаружил, что вспыхнувшая вчера влюбленность за ночь не только не угасла, но даже немного усилилась, и это было странно, поскольку обычно его увлечения быстро сходили на нет. Видимо, на сей раз, решил отец Коллинз, его подстегивала предстоящая встреча: он спешил на нее с таким чувством, точно его ожидало свидание с возлюбленной.

Добравшись до туристского городка, он с удивлением увидел у костра на стоянке Энн около дюжины паломников. Они прихлебывали кофе из термосов, ворошили угли и просто слонялись вокруг, сунув руки в карманы. Макушки деревьев были укутаны тяжелой, плотной пеленой тумана. Искры, крутясь, летели сквозь ветви замшелых кленов; за палаткой тусклым металлом поблескивала река. Брезентовая палатка Энн имела такой допотопный вид, точно она сохранилась со времен Второй мировой войны. За ней виднелась покореженная малолитражка, усыпанная хвоей. Утренний воздух пронизывала ревматическая сырость, земля была пропитана влагой. Священник подумал, что эти края приглянулись бы поэтам-романтикам и то, что они здесь не побывали, просто ошибка истории: здешний лес отлично гармонировал с их лирической меланхолией. Он представил себе болезненного Китса, что, кашляя и зябко поеживаясь, сидит под вековой елью; Байрона, который прохаживается, вонзая в мох прогулочную трость; атеиста Шелли; неугомонного Вордсворта; все они наперебой слагают оду унынию. Мшистые, сырые глубины осеннего леса взывают к их одиноким душам, а чистая и пронзительная красота деревьев подстегивает воображение. «Что за восхитительное место, чтобы сокрушаться о превратностях бытия, – подумал священник. – Лучшего уголка для тех, кто привык размышлять о бренности всего сущего, просто не найти; к подобным мыслям располагает все вокруг, а заниматься чем-либо иным тут попросту невозможно».

С невозмутимым видом он подошел к огню и нагнулся, чтобы погреть руки. Здесь были семеро его прихожан, три собаки, пятеро совершенно незнакомых ему людей и две девушки, которые приходили к нему вчера рассказать о видении. Он отметил, что Энн выглядит еще более простуженной, бледной и утомленной.

– Что вы здесь делаете, святой отец? – спросил его мужчина с бородой. – Зачем вы здесь?

– Эти вопросы я не перестаю задавать себе сам. Хотел бы я знать, как на них ответить.

– Вы что-нибудь слышали? Что вам известно?

– Я знаю не больше вашего. Я пришел, чтобы увидеть всё своими глазами.

– Слава Богу! – воскликнула женщина – сутулая, полуслепая вдова из числа его прихожан. Молилась она всегда горячо и усердно, а когда пела гимны, ее голос дрожал и прерывался от волнения. – Смотрите-ка, вот и наш священник, – проквакала она. – Теперь нас на одного больше. Как написано в Откровении: «И явилось на небе великое знамение: жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд!»

– Да, – сказал священник. – Вот и я. Доброе утро, Энн, – добавил он. – Надеюсь, вы лечите свою простуду?

– Я пытаюсь, святой отец, – ответила Энн.

– Мне не спалось.

– Мне тоже.

– Зато я, – сказала Кэролин, – спала без задних ног. Я страшно устала. Дрыхла как убитая.

Они выстроились походным порядком: впереди священник, за ним остальные десять человек, и их радостное возбуждение и шумный шаг производили странное впечатление на фоне царящего в лесу безмолвия. Они напоминали цепочку воинственных муравьев, которые упрямо идут вперед через бревна и бурелом. Порой кто-нибудь опережал духовидицу, но, заметив это, невольно замедлял шаг. Собаки, как это всегда бывает с собаками, отдались происходящему со всем жаром души, они совершенно обезумели и носились вокруг, не помня себя от восторга. Одна из них учуяла след оленя и лаяла где-то вдалеке. Ее хозяин вытащил из кармана свисток и принялся пронзительно свистеть.

– Знаете, что пришло мне в голову? – сказала Кэролин священнику. – Наверное, так чувствовали себя крестоносцы. Благородные рыцари, исполненные фанатичного пыла.

– Не хватает только турок с ятаганами.

– Зато есть лесорубы.

– Думаете, они здесь есть?

– Да. Вроде Саладина. Но с бензопилами.

Священник помог сутулой вдове перейти по бревну Сковородный ручей и, пока они пробирались через бурелом, поддерживал ее под локоть. Ее рука была такой дряблой, что отец Коллинз невольно вспомнил о смерти; к тому же у нее дурно пахло изо рта.

– Мой сын живет в Толедо, – сообщила она. – Поэтому я была в церкви Американской Божией Матери.