Текст книги "Богоматерь лесов"

Автор книги: Дэвид Гутерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

– Сказали, что им и здесь хорошо.

– В машине?

– Они говорят, что все нормально.

– Что они делают?

– Утверждают, что охраняют твою безопасность. Я не вполне их понял. Несут вахту. Следят, чтобы тебе ничто не угрожало.

– А что мне может угрожать?

– Не знаю. Драконы. Или безбожники. Или снежный человек.

Духовидица уселась на краешек дивана, зажав ладони между коленями.

– Я не понимаю, – сказала она священнику.

– Я тоже.

– Разве мне грозит какая-то опасность?

– Никакой опасности нет.

– Может быть, меня кто-то преследует?

– Никто тебя не преследует.

– У меня такое чувство, что преследует.

– Кто тебя может преследовать?

– Не знаю. Мало ли кто.

– Энн, думаю, тебе нужно поесть. Поужинать и отдохнуть. Как тебе одежда?

– Замечательная.

– Как ты себя чувствуешь?

– Прекрасно. Я такая чистая!

– Жаль, что у меня нет чего-нибудь получше.

– Лучше некуда. Все здорово.

– У меня есть, – сказал священник, – неплохой кусочек палтуса. Палтус, рис и зеленый салат с огурцами и помидорами. Еда будет готова примерно через полчаса.

– Но я не могу есть. Мне не хочется.

– Тебе надо поесть.

– Я не могу.

Священник опустился в кресло. Рядом на столе лежал «Человек с огоньком», напоминающий о его недавнем прегрешении: «Семя из его пульсирующего члена хлынуло ей в горло…» и тому подобные эпизоды поэтизированной порнографии. На обложке щеголевато приосанился Донливи с тростью в руках; за девяносто пять центов священнику удалось купить издание без купюр. Словно бы невзначай отец Коллинз взял в руки «Корабль дураков» в твердой обложке с черно-белой фотографией Кэтрин Портер в жемчужном ожерелье, сидящей за пишущей машинкой, и положил книгу поверх Донливи. Священник подумал, что он немного напоминает себе Икабода Крэйна [25]25
  Герой фильма «Сонная лощина», инспектор нью-йоркской полиции.


[Закрыть], взвинченного разбушевавшимися гормонами и расшалившимися нервами, – правда, отец Коллинз был не так вспыльчив. Он задумчиво потрогал подбородок и на одном дыхании произнес:

– Прости, пожалуй мне надо сбавить обороты я веду себя точно я твой отец просто у меня нечасто бывают гости наверное я плохой хозяин конечно мы поедим когда ты проголодаешься Энн и ни минутой раньше а пока мы можем отдохнуть у меня есть коллекция кассет я поставлю одну из них например Гурецкого или Брамса или что-нибудь из камерной музыки что ты предпочитаешь?

– Мне все равно.

Он поставил Гурецкого, Симфонию печальных песен, которая начиналась Оплакиванием Христа. Ритмичная пятая часть, полифония в восьмой части, щемящая душу мелодия. Отец Коллинз надеялся, что эта музыка подавит страсти, бушующие в его подсознании. Ничто не могло вызвать такую безысходную печаль, как Третья симфония Гурецкого, разве что сильное расстройство желудка.

– Какая грустная музыка, – сказала Энн.

– Хочешь послушать что-нибудь другое?

– Мне хочется быть грустной.

– Почему?

– Не знаю.

– Что ж, не буду донимать тебя расспросами. Примерно через двадцать минут можно переложить твою одежду в сушилку.

– Я могу сделать это сама, – сказала Энн.

– Я сохранил то, что было у тебя в карманах. Твои таблетки, ракушки и конфеты.

– Спасибо.

– Пока пей чай и, прошу тебя, бери печенье.

Священник сел и деликатно отхлебнул из своей чашки.

– Твое признание, – сказал он, – то, что ты мне рассказала. Я думаю про грибы, которые ты упомянула. Про грибы с псилоцибином, которые вызывают галлюцинации. И про то, что скажет об этом комиссия по расследованию.

– Я больше не ем грибы. Если вы думаете, что все дело в них, – я их не ела.

– Тем не менее, насколько мне известно, такие галлюциногены, как ЛСД, бутоны кактуса-пейота и грибы с псилоцибином, вызывают так называемый эффект обратного кадра. Понимаешь, что это такое? Эффект обратного кадра?

– Не очень.

– Как же тебе это объяснить…

– Не знаю.

– Представь, что кто-то принимает наркотик, который вызывает галлюцинации. Наркотик действует двадцать четыре часа. Примерно. Может, двадцать. Речь не об этом. Главное, что эффект обратного кадра может проявиться значительно позднее, когда действие наркотика уже закончилось. Через неделю. Через месяц. Через год или два. Ты занимаешься своим делом, ешь сандвич и читаешь журнал, и вдруг сандвич превращается в маленькую птичку, а у журнала вырастают ручки и ножки – вот что такое эффект обратного кадра.

– Это не про меня.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, и всё тут. Это другое.

– Сколько времени прошло с тех пор, как ты принимала псилоцибин? Сколько недель или месяцев?

– Пресвятая Дева была настоящей, а значит, это не важно.

– И все-таки?

– Думаю, около месяца.

– А марихуана?

– Я не курю марихуану.

– Как долго?

– Уже пару недель. Не меньше двух недель до видения.

Священник сделал глоток чая, приподнял бровь, согнул и распрямил мизинец. Он был неприятен сам себе. Он чувствовал себя самодовольным и ограниченным.

– Как думаешь, – спросил он духовидицу, – мог бы я стать дознавателем во времена инквизиции?

Она не ответила и не улыбнулась, и теперь он почувствовал себя напыщенным лицемером.

– Прости меня, – сказал священник. – Конечно, это нелепо. Ты не курила марихуану уже четырнадцать дней. Ты целый месяц не ела грибы. Конечно, эффект обратного кадра здесь ни при чем. Все это слишком реально. Слишком живо. Хотя всякое может быть, я не знаю.

Энн пощупала пушистый ворс джемпера.

– Вы сказали что-то про комиссию. Минуту назад. Что вы имели в виду?

– Комиссия по расследованию. Для рассмотрения данного случая. Так принято в Церкви. Подлинность каждого подобного видения проверяется. Чтобы понять, было ли оно на самом деле.

– Церковь занимается такими вещами?

– Вот уже несколько веков. А вдруг духовидец окажется мошенником или сумасшедшим? Или будет сознательно манипулировать своими последователями в корыстных целях? Что, если никакого видения на самом деле не было? Долг Церкви выяснить, как обстоят дела. Определить, может ли она подтвердить, что видение действительно было и ему можно верить.

– Я не принимала ничего несколько недель. Грибы здесь ни при чем, святой отец. Марихуана тоже.

– Не будем сбрасывать со счетов эффект обратного кадра, Энн. Возможно, это имеет отношение к тому, что ты испытала.

– Но почему вы мне не верите, святой отец? Я же говорю, Пресвятая Дева была настоящая. Это была не галлюцинация.

Священник медленно переплел пальцы и подпер ими подбородок, точно ребенок перед молитвой.

– Честное слово, мне очень хочется тебе верить. Если я поверю, все станет куда проще. Мне не хочется быть скептиком или циником. Мне хотелось бы построить мост веры, но, положа руку на сердце, я пока не могу это сделать. Пока у меня просто недостаточно информации. Завтра утром я встречаюсь со священником, которого прислал сюда епископ. Думаю, учитывая количество людей, которых привлекло сюда это событие, он создаст комиссию. Комиссию по расследованию, в которую он включит и меня. Тогда я займусь этим делом официально. А пока давай пить чай.

– Я не могу сидеть сложа руки и пить чай.

– Но это очень полезный чай. Он очень хорош при простуде. И при гриппе тоже.

– Я уже пыталась объяснить вам, святой отец. Я пришла к вам, потому что мне нужно очиститься от грехов. И побыстрее начать строить церковь.

– Грехи… – сказал священник. – Давай начнем с них. Я…

– Во-первых, я постоянно воровала. Я украла из чужой машины спальный мешок. Мне попались две женщины, я обещала, что присмотрю за их вещами, а сама стащила у них радиатор и стереосистему. Я украла уйму разных вещей, святой отец. Цепную пилу. Насос. Я сто раз заливала в машину бензин и уезжала не расплатившись.

– До или после того, как украла катехизис?

– Все это было раньше. До того, как я пришла к Иисусу.

– Понятно.

– Но я и тогда знала – это известно каждому – не кради. Это нехорошо.

– Да.

– Поэтому я должна принять крещение.

– Опять ты за свое.

– Если я не приму крещение, я не смогу спастись.

– Ты не получила религиозного воспитания, Энн?

– Я не получила вообще никакого воспитания, святой отец.

– Знаешь, – сказал священник, – у меня идея. Почему бы тебе прямо сейчас не позвонить своей матери? Можешь воспользоваться моим телефоном.

– Я не из тех, о ком дают объявления, – ответила Энн. – Те, что вешают на почте или еще где-нибудь: «Разыскивается…» и все такое.

– Но ведь можно просто позвонить. Без всякой причины. Просто сказать ей здравствуй. Дать знать о себе.

– Нет, – сказала Энн. – У меня нет ни малейшего желания это делать.

– Но почему ты не хочешь просто позвонить своей матери?

– Не хочу, и всё. Долго рассказывать, святой отец.

– А мы никуда не спешим. Просто сидим и разговариваем. К тому же я священник. Я умею слушать. И люблю поболтать. Долгий разговор меня не смущает. Даже наоборот.

– Он долгий не в том смысле. На самом деле я просто не могу это объяснить.

– Ты не можешь объяснить, почему не желаешь звонить матери? Или не можешь объяснить, что ты понимаешь под словом «долгий»? Или и то и другое?

– Не знаю.

– Так что мешает тебе позвонить родной матери?

– Не знаю. Давайте не будем об этом.

– Расскажи мне, что случилось?

– Не могу.

Священник вздохнул:

– Ладно, – сказал он. – Просто мне показалось, что тебе хочется излить душу. Излить душу и раскаяться. Исповедаться.

Энн сделала глоток из своей чашки. Гибкий и легкий подросток с чашкой чая в руках.

– Знаешь что, – предложил священник, – переночуй у меня. Как-никак у тебя грипп. Диван раскладывается, спать на нем очень удобно. Поспишь в тепле и чистоте. Прошу тебя, останься.

Он стал вспоминать, какой уголок ада предназначен для тех, кто предается разврату в мыслях. Подойдет ли им первый ров, куда попадают сводники и совратители вроде Ясона с его золотым руном, или их поджидает второй круг, где вечно несутся в неистовом вихре души сладострастников? Энн встала и направилась в ванную, а он поплотнее задернул занавески, чтобы никто не смог подсматривать за ними снаружи. Взволнованный, он ждал, пока Энн умоется, почистит зубы и пописает, – ему было слышно, как тугая струя ударила в фаянсовую стенку унитаза. Следом за Энн он тоже совершил свой вечерний туалет: почистил зубы сначала щеткой, потом зубной нитью, помассировал челюсти, принял таблетку мультивитаминов, вымыл лицо и руки душистой пенкой для умывания, причесал волосы, прополоскал рот и присел на унитаз как женщина, чтобы помочиться, не производя шума, – ему не хотелось, чтобы его услышала Энн. Почему это было так важно? Он не знал. Отец Коллинз критически осмотрел себя в зеркале. «Вроде бы все нормально», – решил он.

В гостиной они вместе преклонили колена и прочли «Сальве Регина»: «Славься, Царица, Матерь милосердия, жизнь, отрада и надежда наша, славься! К тебе взываем в изгнании, чада Евы. К тебе воздыхаем, стеная и плача в этой долине слез. О Заступница наша! К нам устреми твоего милосердия взоры, и Иисуса, благословенный плод чрева твоего, яви нам после этого изгнания. О кротость, о милость, о отрада, Дева Мария!»

– «Плод чрева твоего», – задумчиво повторил священник. – Эту метафору потом украла текстильная компания. Для своей рекламы. Неужели на свете нет ничего святого?

– Это те, что продают нижнее белье? – спросила Энн. – Кажется, «Плоды ткацкого станка»?

– Сразу вспоминается ящик комода – понимаешь, о чем я?

– Мне нравится эта молитва. Одна из моих любимых.

– Мне тоже. Очень.

– От нее мне становится легче.

– Так и должно быть. Ведь Дева Мария – Consolatrix Afflictorum [26]26
  Утешительница скорбящих (лат.).


[Закрыть], она утешает нас в беде и печали. Наша радость и наша надежда.

– Аминь.

– На этом я пожелаю тебе спокойной ночи. Не забудь принять свои таблетки.

– Мои охранники так там и сидят?

– Я убедил себя не обращать на них внимания. Если хотят, пусть себе сидят в машине. Что мы можем поделать?

Наконец она улеглась в постель, устроенную на диване. Лампа для чтения заливала гостиную мягким светом, и священник ощутил острый позыв желания.

– Доброй ночи, – сказала Энн. – Мне действительно очень хорошо. Спасибо за всё, святой отец.

– Рад помочь, – ответил священник. – Готов сделать для тебя все, что в моих силах.

Он вышел в коридор, закрыл дверь и, прислонившись к ней спиной, прикрыл глаза. «Господи, не оставь меня, – прошептал он. – Не введи меня в искушение, но избавь меня от лукавого. Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна».

Кое-как он устроил свою немощную плоть в постели. Дважды он вставал, чтобы приподнять занавеску и посмотреть на странных часовых, но свет фонаря на крыльце был слишком слаб, и за пеленой дождя он не мог разглядеть, что происходит в машине. Священник свернулся калачиком под одеялом и был вынужден признать, что у нею бессонница. Сегодня ночью он не уснет – как можно спать, если всего в нескольких ярдах от него в постели лежит духовидица и, кроме них, в доме нет ни одной живой души. Дело было не только в близости желанной женщины; помимо этого ему не давала покоя ее сильная и странная духовная аура, трогательная и волнующая одновременно. Это была Энн во всей полноте, и он не ожидал ничего подобного. «Есть ли разница, – спросил он себя, – видит ли человек Пресвятую Деву наяву или лишь верит в то, что он ее видит? Вопрос гносеологический – а может, онтологический?» Священник перевернулся на другой бок, включил свет и взял «Католический вестник». На первой странице на фоне снимка отца Майкла Мойнихана во время молебна в Коннектикуте красовался заголовок: «Приверженность важнейшим убеждениям выдержала испытание временем, но связь с Церковью слабеет, говорят результаты опросов Института общественного мнения Гэллапа». Далее следовала статья про Европейский синод: «Папская курия тормозит пастырские инициативы» – и еще несколько: «Филиппинская епархия встала на сторону местных жителей», «Епископ призывает Сенат к компромиссу по вопросу контроля над вооружением», «Папа вновь просит помиловать техасца Гэри Грэхема» и «Кардинал О'Коннор ложится в больницу на обследование». Священник внимательно прочел все статьи. Потом письма читателей. После этого он ознакомился с очерками «Влияние Церкви на брак и супружеские отношения слабеет» и «Как работать в условиях нехватки священников». Вопрос о том, почему священников становится все меньше, вызвал горячие дебаты. Бог по-прежнему призывает избранных к служению, считали одни, но люди не прислушиваются к Его голосу, поскольку в мире стало слишком много соблазнов. Другие выражали сомнение в том, что Божье призвание по-прежнему существует. Священник был согласен с первым доводом. Разумеется, появилось превеликое множество соблазнов. Весь мир превратился в Содом и Гоморру. Кому теперь нужен Бог? Бог, который превратил жену Лота в соляной столп лишь за то, что она оглянулась посмотреть, как Господь прольет с небес серу и огонь; Бог, что обсуждал с Авраамом участь двух городов, точно цену подержанной автомашины, а ведь речь шла о количестве праведников, ради которых можно было помиловать оба города. Бог требовал пятьдесят, но Авраам лестью, хитростью и самоуничижением уломал его на десять: «Кто я такой, всего лишь прах и тлен, да не разгневается на меня Господь…» и все такое; тот самый Бог, что потребовал от Авраама связать собственного сына и положить его на жертвенный костер, а в последний момент заявил: «Я пошутил. Просто хотел проверить твою преданность». Бог, напоминающий вздорного главаря мафии. Или злобного психотерапевта.

Священник оправдывал непозволительный характер своих горьких размышлений тем, что, лежа без сна, он имеет право дать волю своим мыслям. Весь день он посвятил выполнению своих бесчисленных обязанностей, встретился с Ларри Гарбером, чтобы посмотреть чертежи ризницы, которые тот переделал после их разговора по телефону, и окончательно утвердить архитектурные планы нефа, хоров и крещальной купели. Ларри Гарбер был тяжким собеседником, начисто лишенным чувства юмора. Им не хватало примерно полмиллиона долларов, однако это его не трогало. Он пользовался остро отточенными карандашами и логарифмической линейкой. Он делал подробные заметки в своем ноутбуке, хранил чертежи в круглом картонном футляре и очень любил пользоваться калькой. Во время беседы отец Коллинз трижды посмотрел на часы, делая вид, что массирует запястья. Наконец все закончилось. «Прекрасная работа, – сказал он. – Прихожане высоко ценят ваш нелегкий, самоотверженный труд». «Я увлекся этой работой, – сказал Ларри. – Она доставляет мне радость». «Я вижу, – сказал отец Коллинз. – Ваша работа – настоящий подвиг».

Потом, как всегда по воскресеньям, он обошел с визитами тех прихожан, которые были прикованы к постели или не могли прийти в церковь по иным причинам. При этом он чувствовал себя кем-то вроде сельского доктора. Беззубый лесоруб, умирающий дома от рака поджелудочной железы, еще один лесоруб, выздоравливающий после коронарного шунтирования, и наконец Том Кросс-младший. «Ну, как ты?» – спросил он Томми. «Мне ввели катетер, – прошелестел юноша на выдохе. – У меня. Инфекция. И ноги. Болят. Фантомные боли. Мне дали лекарство. Из-за него. Мне хочется спать».

Мать Томми ушла с кухни, полагая, что исповедь является частным делом и требует уединения, и священник остался с глазу на глаз с парализованным юношей. Вдыхая слабый запах мочи, отец Коллинз старался не смотреть на торчащую из горла Томми трубку. Юноша полулежал в кресле с опущенной спинкой, надежно пристегнутый ремнями, его руки и ноги безвольно свисали. Отец Коллинз спросил, хочет ли он исповедаться, юноша ответил нет и причастился Святых Даров. Для этого отцу Коллинзу пришлось надеть резиновые перчатки. Свершив таинство евхаристии, он неожиданно для себя процитировал Евангелие от Иоанна 6:53: «Истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни».

«Понятно», – выдохнул Томми. «Твои страдания невыразимы, Том. Но страдание позволяет нам приоткрыть тайну Бога. Страдание дает нам возможность познать Его». – «Ясно». – «К тому же страдание имеет искупительное значение. Боль приближает человека к Богу, причем не только самого страдальца, но и его близких, понимаешь? Всех, кто рядом». – «Да». – «Искренняя молитва спасает душу больного, Господь возвышает его, и, если он грешил, он будет прощен». – «Понятно». – «Я каждый день молюсь за твою душу, – сказал священник и взял безжизненную руку юноши в свою. – Я прошу Господа утешить тебя. Прошу не оставлять тебя».

Теперь отец Коллинз беспокойно ворочался в постели, разглядывая мускулистое тело Спасителя на стене. Казалось, что тот наблюдает за ним. Скоро, подумал отец Коллинз, он предстанет перед епископом, чтобы вместе с ним проанализировать первый год своего служения и решить, какое будущее ждет его как духовное лицо. Действовал ли он in persona Christi Capitis [27]27
  От лица Христа Главы (лат.).


[Закрыть], соблюдая священнические обеты, и намерен ли продолжить служение? Он представил себе напыщенные разглагольствования епископа, который на самом деле всего лишь чиновник в ризе. Непреклонный, надоедливый традиционалист с глазами-бусинками, подвижными и выразительными руками и скверным запахом изо рта. Отец Коллинз скажет ему, что молитва и размышления привели его к мысли о необходимости сделать перерыв в отправлении своих священнических обязанностей и заняться углубленным самоанализом. Он будет красноречив и раскован, искренне и свободно рассказывая о своей внутренней жизни. Он будет произносить слова «воля Божия» так, точно его собственная воля никоим образом не может повлиять на исход дела.

Но все это еще впереди. Пока же в его захолустном приходе случилось явление Девы Марии, и события разворачивались самым стремительным образом. Священник представил автобусы, набитые возбужденными паломниками. Сооружение церкви. Энн, которая превращается в объект культа, заменяя собой разнообразные земные проявления веры, привычные отцу Коллинзу. По словам Энн, там была тысяча человек. Наверняка их было куда больше. А сколько их будет завтра? Неожиданно он услышал стук в дверь. Как он выглядит в трусах и футболке? Он приподнялся на локте, стараясь принять более мужественную позу.

– Да, – сказал он. – Заходи, Энн.

Его сердце затрепетало – его раздирали противоречивые чувства. Она открыла дверь и проскользнула внутрь, бесшумная, точно тень.

– Я не могу уснуть, – сказала она. – У меня снова началась аллергия. И я… я не перестаю думать о… о разных вещах.

– Думать – это нормально, Энн.

– У меня дурное предчувствие.

– Не тревожься. Господь с тобой. Иногда просто нужно с кем-то поговорить. Поделиться своими тревогами. Излить душу.

– Да.

– Будь со мной откровенна, Энн.

– Хорошо.

– О чем ты думаешь? Что не дает тебе уснуть? Расскажи мне о своих тревогах, Энн. Спроси себя, что тебе мешает, и расскажи мне все не тая.

– Это нетрудно.

– Рад это слышать, – ответил священник.

Его сердце заколотилось еще сильнее. Он понял, что готов бросить всё. Бросить всё, исчезнуть, стать другим человеком. Она была именно тем, чего он желал, в ней одновременно воплощались Бог и вожделение.

– Вы знаете, что я хочу сказать, святой отец.

– Надеюсь.

– Я думаю про строительство церкви. Церкви Пресвятой Девы.

– Так я и знал, – солгал священник.

Она сидела на его постели, чихая, шмыгая носом и сморкаясь, и он ностальгически вспомнил школьные годы, когда пучина ночи казалась исполненной невыразимой чувственности. Энн подтянула колени к подбородку; эта поразительная гибкость делала ее особенно притягательной: наверняка она с легкостью могла бы принять любую позу, описанную в Камасутре. Она сняла джемпер и сидела на его кровати в шароварах и футболке, сквозь белый трикотаж ему был виден один из ее сосков. Впрочем, подобные вещи мужчина готов созерцать бесконечно, и, сделав над собой усилие, он отвернулся; теперь ему не давала покоя мысль, что для ее груди этот сосок слишком велик.

– Думаю, – сказала она, – если я правильно понимаю катехизис, мне нужно обязательно принять крещение.

– Что?

– Я заглянула в ваш катехизис, просто чтобы проверить. Мне не спастись, если я не буду крещена.

– Это тоже сказала Дева Мария?

– Нет, святой отец, она об этом не упоминала.

– Тогда откуда такие мысли?

– Они появились давно, – сказала духовидица. – Я же говорила, я боюсь дьявола.

Отцу Коллинзу было неловко разговаривать с девушкой, лежа в спальном мешке в трусах и футболке. Может быть, она просто ненормальная: сидит у него на кровати бледная как смерть и донимает его разговорами о дьяволе – безумная сирена, обольстительница, посланная разрушить его жизнь, уничтожить его как священника. А может, и нет. Он не знал. Но что она делает в его постели?

– Послушай, – попросил он, – давай отложим этот разговор. Все это становится несколько странным.

– Странным?

– Не забывай, я священник, а ты юная девушка. Сидишь у меня в постели среди ночи. Что, если бы нас увидели сейчас твои телохранители? Согласись, со стороны это выглядит странновато, если не сказать подозрительно. Люди сказали бы, что это непозволительно. И безнравственно. Если нас сфотографировать, моей карьере конец. Мне придется оставить свою должность.

Энн свернулась клубочком, точно нераскрывшийся бутон или улитка.

– Я здесь не для… этого, – сказала она.

– Вот и прекрасно, – ответил священник. – Ведь я дал обет безбрачия.

– Я пришла, чтобы вы совершили обряд крещения, святой отец.

Отец.Он невольно почувствовал себя уязвленным отсутствием интереса с ее стороны, которое граничило с отвращением. Хотя, если подумать, он старше нее почти вдвое. Долговязый насмешливый священник с редеющими волосами.

– Крещение? Прямо сейчас? Ты хочешь, чтобы я прямо сейчас совершил обряд крещения?

– Если можно.

– К чему такая спешка?

– Я не хочу умереть некрещеной, святой отец.

– Энн, я не думаю, что ты умрешь сегодня ночью. А если ты внимательно почитаешь катехизис, ты поймешь, что тем, кто скончался, выразив желание принять крещение, тоже уготовано место на небесах.

– Но там написано, что для этого я должна раскаяться в своих грехах и творить добрые дела.

– Верно.

– Поэтому, может быть, лучше я приму крещение?

– Но это нельзя сделать прямо сейчас. Это невозможно. Ты должна пройти катехизацию. Специальные занятия для тех, кто готовится принять крещение. Обычно на такую подготовку уходит около года.

– Думаю, я готова уже сейчас, святой отец.

– Почему?

– Я видела Пресвятую Деву.

– Если я соглашусь совершить обряд крещения немедленно, это равносильно признанию истинности твоих видений. Это значит, что я как священник ручаюсь за тебя, выражаю тебе свою поддержку. Но я не могу этого сделать.

– Почему?

– Потому что я не уверен в подлинности твоих видений.

– А что нужно, чтобы вы поверили?

– Нужны… хм… веские доказательства. Доказательства, которые выявит процесс расследования. Неопровержимые факты, не вызывающие сомнений. Тогда я поверю.

– А свидетельства Бога вам недостаточно, святой отец?

– Твои видения, Энн, и Бог не одно и то же.

– Значит, вы мне не верите?

– Нет.

– И вы не поможете мне построить церковь? И отказываетесь крестить меня?

– Как только рассеются мои сомнения, я готов делать и то и другое.

– Тогда, – сказала Энн, – я пропала.

В воскресенье Тому Кроссу досталась паршивая смена; он сидел у смотрового окна в коридоре санчасти и ждал, пока раздетый донага заключенный исторгнет из себя воздушный шарик с кокаином. Заключенный лежал на полу спиной к Тому и спал. Его волосы были заплетены в грязные косички. Во сне он поменял позу, и Том подумал, что он похож на зверя в клетке: в его вялых, безжизненных движениях почти не осталось чувства собственного достоинства. Это был ленивый, грузный тип тридцати с лишним лет с сизыми выпуклыми рубцами на плечах и на спине и шелушащимися от псориаза локтями. Наблюдать, как он мечется в беспокойном сне, было невыносимо скучно. Страдая от вынужденного безделья, Том то погружался в дремоту, то рассеянно поглядывал на часы, тут же забывая, который час они показывают. Он массировал шею, размышлял об Элинор и о Тэмми из «Большого трюма», думал о том, что залез в жуткие долги, вспоминал, как Джабари отмывает унитаз, ее шоколадно-коричневые руки в желтых резиновых перчатках, длинноволосую девушку из будки на автомобильной стоянке, ее пышную грудь под форменной блузкой, женщину, которая набивала рот орехами и сухофруктами, ее толстые ноги, обтянутые черным эластиком. Он вспомнил позеленевший череп Ли Энн, ее заколку для волос, длинную бедренную кость и лохмотья накидки от дождя. Краткую речь Энн из Орегона, тьму, что упадет на мир, корыстных, алчных, праведников, женщину, что избавилась от бородавок и бросила курить, собственную нелепую записку. Энн с мегафоном, Энн на коленях, Энн в трансе.

Скука и пустота. Сожаление и чувство вины. Том вытащил карманную Библию, которую потихоньку взял со стола медсестры, и принялся изучать предметный указатель. Он состоял из трех частей: ПОМОЩЬ – Гнев, Гордыня, Грехи так далее; ЖИТЕЙСКИЕ ПРОБЛЕМЫ – Беды, Волнения, Тревоги;ОТЛИЧИТЕЛЬНЫЕ КАЧЕСТВА И ДОБРОДЕТЕЛИ ХРИСТИАНИНА – Долг гражданский, Невинность, Мужество, Полнота жизни, Прилежание, Удовлетворенность.Из любопытства он отыскал рубрику Критическая ситуация, где обнаружил сначала отсылку к псалму 120: «Возвожу очи мои к горам, откуда придет помощь моя», а затем к Евангелию от Матфея 6:28: «Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут».

«Полевые лилии? О чем это?» – удивился Том. Он посмотрел на Превратности судьбы:«Не две ли малые птицы продаются за ассарий?» Развод:«Что Бог сочетал, того человек да не разлучает». Беспокойство:«Не заботьтесь о завтрашнем дне». Несчастье:«Межи мои прошли по прекрасным местам». Грозящая опасность:«Перьями Своими осенит тебя». Потерпевшему неудачу:«Но за Тебя умерщвляют нас всякий день». Арестант испражнился, и Том поспешно натянул резиновые перчатки, вставил в нос затычки и надел хирургическую маску. Он открыл дверь и принялся обследовать фекалии при помощи специальной пластиковой палочки. Никакого кокаина он не обнаружил.

– Думаю, можно возвращаться, – сказал он заключенному и сунул ему пачку стерильных салфеток.

Том вышел в коридор, выбросил палочку и перчатки в бак для использованных материалов, расписался за одежду заключенного и отнес ее своему подопечному.

– Одевайся, – сказал он.

– Черт! – сказал заключенный.

– Вымоешься, когда вернемся в главный блок, – сказал Том.

Они вышли из камеры. Том заполнил в регистрационном журнале графы «Время» и «Результаты осмотра фекалий» и поставил свою подпись. Выйдя из санчасти, они бок о бок пересекли двор. Моросил мелкий дождь; в черноте за колючей проволокой и сторожевыми вышками и в высоких освещенных стенах тюрьмы было что-то средневеково-тевтонское. Варвары-готы в волчьих шкурах, штурм крепостного вала, котлы с кипящей смолой.

– Значит, зря тебя истязали, – сказал Том.

– Вот именно, – сказал заключенный. – Я же говорил. Но меня никто не слушает.

– Меня тоже.

– Это другое.

– Но я и не надеюсь, что кто-то будет меня слушать.

– Я же сказал: это другое. Ты ни черта не понимаешь.

– Ну-ка, ну-ка? – заинтересовался Том. – И чего же я не понимаю?

– Ни хрена. Как ты можешь что-то понимать!

– Я не понимаю ни хрена?

– Именно так.

– Скажи, чего именно. Назови что-то конкретное.

– Мне тебе не объяснить. Ты здесь не был.

– Но сейчас я здесь.

– Твоя смена закончится, и ты уйдешь.

– И все же я в тюрьме.

– Ты можешь уволиться.

– И что дальше? – спросил Том. – Скажи, что?

– Все что угодно. Все, что делают на воле. Чинить крыши, мастерить зонтики. Продавать резиновые сапоги. Или плащи.

– На воле делать нечего.

– Там всегда есть что делать.

– Так чего же, по-твоему, я не понимаю? Объясни.

– Не могу. Мы говорим на разных языках.

– А ты постарайся.

– Не могу. Ты на воле. Когда человек на воле, все хорошо. Ясно, парень? Там все здорово.

– Ошибаешься, – сказал Том.

– Будь по-твоему, – сказал заключенный.

Рядом с четвертым блоком Том остановился и дал знак охраннику в будке. Тот кивнул и нажал кнопку, чтобы открыть дверь.

– Что, если я отпущу тебя на волю? – спросил Том заключенного. – Но при одном условии: перед этим я сломаю тебе шею. Ты будешь свободен, но не сможешь шевельнуть ни рукой, ни ногой.

– Сломаешь мне шею?

– Ты слышал, что я сказал.

– Сломаешь мне шею?

– Отвечай на вопрос.

– Это одни разговоры. Пустая болтовня.

– Тогда не говори, что на воле все здорово, ясно? Проблем везде хватает.

– Все равно ты ни хрена не понимаешь.

Сидя в рабочем помещении, Том подождал, пока заключенный принял душ, после чего запер его в камере. Он и еще один охранник, по имени Марвин Мэриуэзер, – на протяжении семи лет он был лесорубом, как и Том, а потом проработал еще семь лет монтажником – в четыре утра заступали на вахту во втором блоке, где содержались малолетние преступники. Убийцы, насильники, грабители, поджигатели, которым еще не исполнилось восемнадцать, некоторым не было и пятнадцати. Их нельзя было держать вместе с остальными заключенными, поскольку те били и насиловали малолеток. Том старался говорить с ними поменьше, предпочитая соблюдать дистанцию и держать их в страхе. Он вел себя с напускным безразличием, его редкие замечания были холодны и угрюмы: «Будешь ныть как девчонка, с тобой будут обращаться как с девчонкой. Не ищи сочувствия. Рассчитывай только на себя, остальным на тебя плевать».