Текст книги "Богоматерь лесов"
Автор книги: Дэвид Гутерсон
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)
– Мы продолжим позже, – сказал он.
– Храни вас Господь, – сказала Энн. – Спасибо вам.
Она вышла, опираясь на Кэролин. Отец Коллинз собрал чайную посуду, ощущая себя мальчиком-переростком, что прислуживает в алтаре. Из окон вестибюля было видно, что неистовство почитателей Девы Марии нарастает: толпа стала значительно больше, люди пели, молились, держа в руках зажженные свечи, и скандировали имя Энн. Их крики стали громче, когда Энн показалась в грязном окне вестибюля. Люди бросились к окнам и, прижавшись лицом к стеклу, пытались увидеть, что происходит внутри. Их энтузиазм вызвал у отца Коллинза опасения, что оконные стекла могут не выдержать такого напора.
Он поставил поднос на кухонный стол и поспешил в церковный зал, где уже сидел на скамье отец Батлер, а чуть подальше – Кэролин, которая делала вид, что читает молитвенник. Энн стояла у алтарной балюстрады, подняв лицо к распятию над дарохранительницей. Наклонно подвешенное на оттяжках из проволоки, распятие напоминало огромную хищную птицу, готовую камнем упасть вниз. Плачевное состояние церкви вызывало у отца Коллинза чувство вины, ему казалось, что ее неухоженный вид бросает тень на его отношение к своим обязанностям. Скамьи в церковном зале за годы службы покрылись рубцами и шрамами, доски для коленопреклонения осели и покосились. Не менее прискорбно выглядела алтарная балюстрада, а трубы органа, помятые и потускневшие, явно нуждались в чистке. Крыша протекала, поэтому на полу стояли ведра, и стук падающих с потолка капель мешал богослужениям. Нередко во время мессы отец Коллинз вздрагивал от звуков капающей воды. Плюх, плюх, плюх, плюх… Во время созерцательной молитвы слышалось, как этот звук эхом отдается от стен.
Энн опустилась на колени и вытащила четки.
– Здесь очень холодный пол, – сказала Кэролин. – Прошу тебя, не стой на коленях.
– Я подстелила одеяло.
– Все равно.
– Я должна преклонить колена.
– Нет, не должна. Ты не обязана это делать. Господь не так глуп. Он сидит на небесах, качает головой и говорит: «Ради чего она уселась на пол?»
– Я отвечу: чтобы прочесть Розарий.
– Я уверена, что Господь с радостью избавит тебя от этой обязанности, чтобы сохранить тебе здоровье. Его действия должны иметь какую-то логику.
– Нет.
– К тому же ты хрипишь.
Энн слабо перекрестилась и, бормоча себе под нос, принялась читать Розарий. Отец Батлер вздохнул и сложил руки на животе. В помещении было заметно, что его лицо покрыто морщинами, а увядшие стариковские губы отдают предательским лиловым оттенком.
– Грибы с псилоцибином, – прошептал отец Батлер.
– Хочу напомнить лишь одно, – сказал отец Коллинз. – Аббат Пейрамаль, приходской священник Лурда, тоже поначалу отнесся к Бернадетте Субиру весьма скептически, но потом стал ее горячим приверженцем.
– Да.
– Поэтому все бывает.
– В принципе да.
– Вы сами отметили, что вопрос неоднозначный. Случай достаточно сложный.
– Да.
Отец Коллинз сложил разбросанные прихожанами молитвенники в аккуратные стопки.
– Думаю, нам не стоит торопиться, – сказал он. – Не следует выносить опрометчивые суждения. Лично мне очень не хочется неосмотрительно поставить свою подпись под тем или иным документом и впоследствии оказаться неправым.
– Понимаю.
– Вы стали весьма немногословны.
– Я сказал все, что считал нужным.
– Не забывайте, что следует проявлять осторожность, – напомнил отец Коллинз.
– Я знаю одно: следует осуществить предписанные процессуальные действия. Особенно, если речь идет об употреблении наркотиков.
Отец Батлер снял очки, положил их на колени и принялся тереть глаза.
– Вас трудно понять, – сказал он. – Неужели вы и вправду думаете, что Церковь поверит девчонке, которая призналась, что употребляла галлюциногены? Которая многократно принимала псилоцибин? Почему, именем Бога, вы ее защищаете?
– У меня нет ответа, – сказал отец Коллинз.
Некоторое время они сидели молча, погрузившись в размышления. В отсутствие разговоров отец Коллинз вспомнил про плесень и подумал, что не хочет стареть. Он сознавал, что он поверхностен и поглощен суетой. Он заметил, что духовидица смолкла, слышалось лишь ее затрудненное хриплое дыхание, сама же она застыла, как монах, впавший в транс. Ему захотелось лечь и хорошенько выспаться, дать отдых своему измученному разуму и изболевшейся душе. Ему хотелось исчезнуть. Погрузиться в забытье.
– Полагаю, – сказал отец Батлер, – на сегодня моя работа закончена. Я отправляюсь спать. Увидимся утром.
Отец Коллинз дал ему ключи от жилого прицепа и своего потрепанного микроавтобуса.
– Мне придется остаться, – сказал он.
– Чувство долга – страшное дело, когда приходит время вздремнуть.
– Устраивайтесь поудобнее. Где лежат полотенца, вы знаете. Будьте как дома.
– Вы очень добры. Душой я с вами.
– Когда будете заводить машину, придавите педаль газа.
– Думаю, мы это переживем. Вы и я.
– Полагаю, да. Рано или поздно.
– Когда-нибудь мы со смехом вспомним эту историю за кружкой пива. Встретимся и осушим вместе по кружке пива. В один прекрасный день.
По проходу к ним подошла Кэролин, потирая поясницу жестом человека, у которого прострел.
– Ладно, – сказала она, – вроде бы с ней все в порядке. Я выйду на стоянку и поговорю с ее почитателями.
– А я иду спать, – сказал отец Батлер. – Жаль терять время.
– Это не потеря времени, – возразила Кэролин. – Она просит Господа смягчить сердца владельцев Компании Стинсона. Вам не мешало бы ей помочь. Позвонить епископу, отправить телеграмму в Ватикан. Быть впереди. Как Моисей.
– Идите, – сказал отец Батлер. – Говорите с вашими почитателями.
– Ее почитателями, – поправила Кэролин. – Ее, а не моими.
Отец Батлер поднялся со скамьи.
– Я уйду через боковую дверь, – сказал он. – Хочу улизнуть незаметно. Я сыт по горло. – Сухо кивнув на прощанье, он отправился на поиски своего пальто.
Отец Коллинз проводил Кэролин к выходу.
– Меня беспокоит здоровье Энн, она так тяжело дышит. Мне кажется, ей нужно показаться врачу, – сказал он.
– Вы очень внимательны. И чрезвычайно заботливы.
– Не понимаю, за что вы меня ненавидите.
– Ненависть – не мое амплуа. Жалко тратить силы. – Кэролин холодно обняла отца Коллинза и вспомнила про поцелуй Иуды Искариота. – Простите, – сказала она, – просто я считаю, что вы слабый человек.
– Так и есть. Вы тоже провидица.
– И по-моему, вы вконец запутались.
– Верно, запутался.
Кэролин застегнула молнию на куртке и сказала:
– Теперь мне нужно выйти на улицу и немного поговорить с этой толпой.
– Я запру за вами дверь.
– А как я попаду назад?
– Я дам вам ключ, – сказал отец Коллинз.
Кэролин взяла ключ, вышла на улицу и стала пробираться через толпу паломников, молитвенно сложив руки. Чувствовалось, что в толпе растет недовольство, она становилась все более воинственной.
– Хвала Господу! – воскликнула Кэролин. – Сейчас наша Энн молится в церкви. Нам придется подождать. Потерпите, друзья мои, как терпел Иисус.
По ее прикидке перед церковью было около двух тысяч фанатиков, готовых провести здесь всю ночь. Толпа выплескивалась на соседние улицы. Лица людей освещало мерцающее пламя свечей и фонари Норт-Форк-авеню. Группа паломников, взявшись за руки, пела гимн, уже знакомый Кэролин; она подошла к ним и запела вместе с ними с таким видом, точно знала его всю жизнь: «Благослови, Пресвятая Дева, землю рождения нашего», – пела Кэролин, одаривая всех лучезарной улыбкой.
Добравшись до фургона, она заперла дверь, поплотнее задернула занавески и выставила на приборную доску табличку: «Не беспокоить: созерцательная молитва». Потом зажгла две свечи и сделала большой глоток апельсинового сока из пластиковой бутылки. Сунув в рот горсть очищенных лесных орехов, она погрузила руки в ведерко с деньгами и счастливо покачала головой. «Хвала Господу! – произнесла она, любуясь монетами, поблескивающими в пламени свечей. – Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Мамона со мной!» Кэролин расхохоталась, сунула в рот еще пригоршню орехов и пощупала баллончик с перцовым аэрозолем. Ведра были полны, и это было настоящее чудо. У нее ушло десять минут на то, чтобы отобрать крупные купюры, и еще десять, чтобы сложить их в аккуратные пачки и спрятать в резервуар биотуалета под задним сиденьем. По самой грубой прикидке у нее было около двенадцати тысяч долларов. Она могла преспокойно исчезнуть в любую минуту, незаметно покинуть город часа в три ночи и направиться прямо в Сан-Лукас. По дороге можно заехать в банк и обменять наличные на дорожные чеки, чтобы предупредить расспросы на границе, где она каждый год вызывала подозрения мексиканцев своим потрепанным «фольксвагеном» и чересчур свободными взглядами. Если они найдут у нее под сиденьем двенадцать тысяч долларов, для них это будет как красная тряпка для быка, ее тут же примут за наркодилера. А это совершенно лишнее. Кэролин хотелось спокойно добраться до места, снять жилье недалеко от моря и валяться на солнышке там, где никто не будет ей докучать.
Ей вспомнилась тропическая зима, невыносимо длинная и скучная. Она уже замечала это раньше: издалека Мексика казалась заманчивой, а вблизи ее очарование меркло. Привычный для нее когда-то ритм жизни – танцевальные клубы, похмелье, обмороки на пляже – сменила марихуана по утрам и книжки в дешевых бумажных обложках: истории о прогулках на пони в Андах, на верблюдах по пустыне и наблюдения за птицами на Бали. Однако вскоре прискучило и это. Почти все в этом мире вызывало у нее скуку. Ей было тридцать, и ей надоело все на свете. Б о льшую часть времени она не знала, куда себя деть. Ее снедала беспричинная тревога. Она держалась язвительно и насмешливо, но под этой маской скрывалось то же смятение, что и у прочих. Кто мы? Зачем мы здесь? И так далее. Она то думала, как бессмысленна ее жизнь, то терзалась из-за своей наружности, которая с годами становилась только хуже. Мысль о том, что она стареет, была невыносима. Она не сомневалась, что с возрастом человек опускается в бездну отчаяния и со временем ей тоже предстоит понять, как выдержать этот ужас, но это будет потом, а пока впереди маячила южная граница, а под сиденьем лежали пачки денег.
Деньги! Она провела большим пальцем по пухлой пачке купюр, точно у нее в руках была колода карт. Деньги были пропуском в ту жизнь, которой она не ведала раньше. Ей пришло в голову, что, если у нее будет достаточно денег, она сможет сделать липосакцию. «Чего бы я не отдала, чтобы стать красивой! – подумала она. – Стройной, подтянутой и гибкой. Такой же изящной и холеной, как модели в „Космо“. Интересно, есть ли у липосакции побочные эффекты? Особенно если делать ее в Гвадалахаре? Надо обязательно это выяснить. И еще ноги, – сказала она себе, – было бы здорово сделать их потоньше». Она вспомнила бугристые жировые отложения на ногах своей матери, выпуклые черно-синие вены у нее под коленями, изуродованные варикозной болезнью икры, лиловую паутинку сосудов под кожей. «Господи, – взмолилась Кэролин, – умоляю Тебя, дай мне возможность сделать операцию или убей меня, я не хочу стать похожей на свою мать!»
Кэролин взяла книжку «Небольшая прогулка по Гиндукушу», которую не открывала с прошлой пятницы. Она успела соскучиться по ее ворчливому оптимизму и рассказам о выдуманных трудностях. «Мы оказались на огромном лугу, поросшем ровной зеленой травой, она пружинила под моими усталыми ногами, давая им покой и отдых». Ей нравилось читать о чужих путешествиях. Она с удовольствием представила, как отправится в путь. Как пересечет в темноте границу штата, побродит утром по морскому берегу в Орегоне, выпьет чашечку эспрессо и побалует себя шоколадным круассаном. Ее бумажник будет туго набит пятерками, десятками и двадцатками. «На дальнем берегу реки паслись на заливном лугу козы и овцы». После завтрака она немедленно сядет на диету. Восхитительное утро в Бэндоне. Надев солнечные очки и шарф как у Мелани Гриффит, она будет попивать свой кофе с европейским шиком, ощущая себя роскошной и чувственной. Сладострастная и загадочная одинокая женщина. Ей нравилось это слово – сладострастная. Пожалуй, шоколадный круассан покупать все же не стоит. Как же они называются по-французски? Они всегда ужасно жирные. В них уйма масла и калорий. Невозможно есть круассаны и оставаться изящной. Плитка шоколада может погубить все, из-за нее она будет чувствовать себя похожей на свинью из Индианы – впрочем, именно так она чувствовала себя б о льшую часть времени.
Кэролин выглянула из-за занавески. Двенадцать тысяч долларов – это здорово, ведь изображать из себя верную ученицу Энн ничего не стоило, это было куда проще, чем собирать грибы в холодном, сыром лесу. Но пока снаружи толпятся люди, ресурсы не исчерпаны. Зачем останавливаться на достигнутом? Почему не двадцать тысяч? Если верить голливудским фильмам, такая удача подворачивается не часто. Бросить все на полпути означает упустить дарованный свыше счастливый случай. Кэролин подумала, что, прежде чем придет час выйти из игры, она успеет удвоить свое состояние.
«Все или ничего», – произнесла она и поправила круглую шкалу компаса. Стрелка упрямо повернулась на север. И все же ее не оставляли сомнения. Что-то вроде угрызений совести, граничащих со страхом. Сказать по правде, она не питала особой симпатии к дьяволу. И не забыла то, что говорил Паскаль. Она считала себя порядочным человеком, который не причинит вреда разумному существу. Зачем же она ввязалась в эту историю? Мошенничество в особо крупных размерах? Едва ли вымогательство денег у верующих, не говоря уже про Энн из Орегона, позволит ей застраховать себя от неизведанного, которое таила в себе маячившая впереди туманная и бездонная вечность.
«Наверное, нет атеиста, – подумала она, – который непоколебим в своих убеждениях. Страшит даже самая крохотная вероятность ошибки: огонь, сера, фонтаны пламени, духовные лица, которые затыкают своим телом дыры в каменных стенах подвалов преисподней у Данте. Ужас. Мороз по коже». Еще в колледже она запомнила наизусть несколько строк из «Божественной комедии», чтобы цитировать их, обличая капитализм:
«Какая ирония судьбы! – подумала Кэролин. – Но я уже определилась со своими взглядами. Светский гуманизм. Материалистка. Мне просто хочется немного развлечься. И уж конечно мне нечего делать среди этих безумных христиан: Сын Божий, какой бред, подумать только! Что же мне остается? Да, пожалуй, ничего. Все, что я смогу сказать святому Петру у врат рая, это „Извини, я предпочла Мексику и науку, Дарвина и „Маргариту““».
Кэролин взяла катехизис Энн и быстро повторила «Радуйся, Мария…», специально выбрав молитву покороче. На всякий случай она немного порепетировала, прочитав молитву вслух, потом взяла мегафон, открыла дверь фургона и выставила ведра с деньгами на крышу. Они были полны мелочи и купюр в один доллар, кое-где мелькали пятерки и десятки – она очень гордилась, что додумалась их оставить. Затем она вскарабкалась на крышу сама и, обращаясь к двум тысячам человек в темной, сырой ночи, торжественно провозгласила:
– Друзья мои, хвала Пречистой Матери, аллилуйя! Славься, Пресвятая Дева, аве Мария, славься, Царица, Матерь милосердия, жизнь, отрада и надежда наша, славься!
Заметив ее, паломники ринулись к фургону, словно стая рыб, и она перевела дыхание, крайне довольная собой. «У меня получается, – подумала она, – и будет получаться еще лучше. Эта толпа подчиняется мне. Я стала ее частью». С крыши фургона была хорошо видна улица, где беспокойно кружили полицейские машины: две прислал шериф, еще три были выделены штатом.
– Аллилуйя! – снова воскликнула она. – Аллилуйя, радуйся, дивная и прекрасная Пречистая Дева!
Как нечто само собой разумеющееся, она одно за другим передала вниз четыре ведерка, и их с готовностью подхватили стоящие рядом паломники, которые были счастливы услужить ей. Последнее ведро она отдала не сразу. Картинным жестом она подняла его над головой. Толпа колыхалась, точно море, люди, как зачарованные, протискивались между машинами, словно перед ними разворачивалось какое-то колдовское действо. Они смотрели вверх с трепетом, надеждой и, как казалось Кэролин, с обожанием.
– Пресвятая Дева, – сказала она, – исполненная любви и милосердия, просит нас построить храм!
Она сунула руку в карман, вытащила горсть помятых двадцаток и бросила их в ведро. Затем она передала в толпу и это ведро и сказала:
– А теперь давайте помолимся. Радуйся, Мария, полная благодати… – начала она, и толпа в один голос подхватила молитву.
Казалось, люди впали в транс, они вели себя как зомби или фашисты. Кэролин стало не по себе.
– …Господь с тобой, благословенна ты между женами, и благословен плод чрева твоего, Иисус. Пресвятая Мария, Матерь Божия, молись за нас, грешных, и ныне, и в час смерти нашей. Аминь.
– Аминь, – повторила Кэролин. – Аминь, друзья мои. Обстоятельства складываются для нас не лучшим образом. Нам противостоит Лесозаготовительная компания Стинсона, она решила воспрепятствовать завтрашнему паломничеству и помешать исполнению воли Пречистой Матери, которая назначила нашей Энн еще одну встречу в лесу. При этом Компания Стинсона дерзко заявила, что обладает исключительным правом на эту землю.
– Славься, Царица Небесная! – крикнул кто-то. – Позволь Энн войти в лес!
– Эта наглая и трусливая компания, которая пляшет под дудку крупного транснационального конгломерата, намерена выступить против нас, друзья мои, как выступает она против воли простых людей уже многие годы. Стинсон печется не о лесах и не о нас с вами, он волнуется только за свой бумажник и миллиардные счета в банках. Генеральному директору хочется построить новый бассейн, а членам правления подавай виллы на Ривьере. Когда Пресвятая Дева говорит об алчности, друзья мои, она говорит о Компании Стинсона.
Послышались смешки и негромкий гул одобрения, и Кэролин замолчала, не зная, что сказать дальше. Впервые в жизни у нее появилась аудитория, собственная аудитория, внимающая ее голосу, и она понимала лишь одно: нужно, не останавливаясь, городить любой вздор, пока ведра продолжают наполняться. «Господи, а ведь я пустой человек», – подумала она.
– Итак, – сказала она в мегафон, – мы оказались в тупике. Перед нами непреодолимое препятствие, но мы будем непреклонно идти к цели. Мы против запретов. Народ против угнетателей.
Кэролин чувствовала, что ее несет не туда, но у нее не было выбора, и она говорила все, что приходило в голову.
– Завтра нам предстоит принять решение. Намерены ли мы сдаться и отступить или мы будем защищать нашу Энн из Орегона, сопровождая ее к месту видений, где появился целительный источник? Подчинимся ли мы законам Бога или законам человека? Я не призываю к насилию, все мы добродетельные христиане, мы умеем подставлять другую щеку и мирно ходить пред Господом, мы глубоко уважаем блюстителей порядка, прекрасных, достойных людей, которые выполняют нелегкую работу, охраняя наш покой и безопасность. Эй, друзья, мы любим вас, слышите! – Она помахала рукой в сторону патрульных машин. – Но существует такая вещь, как неповиновение, организованное гражданское неповиновение, – вспомните Мартина Лютера Кинга и Махатму Ганди; мы можем вступить на земли Стинсона организованно, стройными рядами и пойти на неизбежный арест немногих во имя победы большинства. А теперь настал час спросить: вы со мной?
«Да!» – отозвалась толпа, но Кэролин, воспитанной на рок-концертах восьмидесятых, этот отклик показался недостаточно звучным, и она подумала, что повторение пойдет ее агрессивному обструкционизму на пользу.
– Вы со мной? – с нажимом спросила она вновь и в ответ получила дружное «Да!». – Вы со мной? – произнесла она в третий раз и, услышав оглушительный рев толпы, тихо сказала: – Значит, друзья, вы с Иисусом, Господь с вами, друзья мои.
Ведра продолжали наполняться. Что еще она может сказать?
– Залог! – провозгласила Кэролин. – Чтобы вызволить арестованных мучеников, нам понадобятся деньги. – Она извлекла из кармана еще одну купюру в двадцать долларов и помахала ею в воздухе, ощущая себя ведущей телешоу. – Нам предстоит построить церковь! – провозгласила она. – С Божьего благословения мы отправимся завтра в лес, к целебному источнику!
Раздались крики одобрения, люди замахали руками, и Кэролин добавила:
– В эту ночь мы должны запастись терпением, друзья, пока наша Энн молится о благополучном исходе дела. Энн прислала меня передать вам, чтобы вы продолжали бдение и вместе с ней возносили молитвы Господу и Пресвятой Деве, Царице Небесной, и тогда завтра лес будет открыт для нас! Не уходите, продолжайте нести вахту. Следите за происходящим. И будьте щедры во имя Матери Божией.
Когда она спустилась с крыши фургона, ей преградил дорогу один из телохранителей в ярко-оранжевой охотничьей куртке. Она узнала его: это был мужчина славянского типа, с кроманьонским черепом и проседью в усах.
– Все ведра там, – сказала она. – Пропустите, мне нужно запереть фургон.
– Что с Энн? – спросил кроманьонец. – Она в безопасности?
– Простите, что вы сказали?
– Наша Энн, с ней всё в порядке?
Кэролин заперла дверь и уже собралась уходить, но бдительный страж внезапно крепко схватил ее за руку. От боли она едва не выронила мегафон.
– Погодите, – сказал он.
Кэролин с отвращением покосилась на его пальцы, точно они были покрыты бородавками или гноящимися ранами.
– Возможны два варианта, – сказала она жестко. – Первый – противозаконное насильственное удержание и угроза действием. Второе – угроза действием в сочетании с сексуальными домогательствами. В последнем случае твоя выходка будет считаться противоправной попыткой склонить меня к половой близости, а таковая ничуть меня не прельщает: меня тошнит от одного твоего вида.
Телохранитель отпустил ее руку.
– Я подумал, – сказал он, – что в церкви ей может грозить опасность. И надеялся услышать, что это не так.
Кончиками ногтей Кэролин брезгливо отряхнула рукав. Улыбаясь, она шагнула в толпу и потеряла его из виду. Пробираясь к церкви, она щедро одаривала обезумевших паломников блаженной улыбкой.
– Радуйся, Мария, – приговаривала она в мегафон, продолжая терпеливо продвигаться вперед.
Кэролин отперла дверь церкви ключом, который дал ей отец Коллинз, и уже собралась было задвинуть за собой засов, как вдруг невесть откуда рядом с ней возник мрачного вида мужчина, по-видимому незаметно проскользнувший внутрь следом за ней. Это был не телохранитель и, судя по всему, не паломник, его лицо было незнакомо Кэролин, при этом он здорово смахивал на ковбоя Мальборо – не хватало только широкополой шляпы. Он немного походил на бродягу, у него были вульгарные взлохмаченные бачки – такие обычно отпускают водители грузовиков, – впалые щеки и влажные голубые глаза. Кэролин стало не по себе. Впрочем, ее всегда тянуло именно к бродягам и к тем мужчинам, которые держались холодно и отчужденно, не реагируя на ее шуточки. Была лишь одна неувязка – она любила веселых и невозмутимых, а этот тип выглядел издерганным и угрюмым, он напоминал местного выпивоху, привыкшего к перебранкам с женой и бесконечным долгам. «Пресвятая Дева, – подумала она, – да что это со мной? Уж не хочу ли я закрутить роман на одну ночь? Как в те времена, когда я ошивалась по дешевым кабакам». Мрачный, молчаливый ковбой, мужественный и несчастный. Шорты вместо трусов. Тусклый блеск презерватива. Насквозь прокуренная комната. Во всем этом была какая-то сладкая безысходность. С подобным типом ей довелось спать только один раз. Помимо прочего у него были проблемы с эрекцией. Иначе он бы на нее не польстился. «Плохим парням не нравятся толстые ноги, – подумала она. – Толстые ноги не нравятся никому».
– Послушай, – сказал мужчина, – дай пройти.
– Даже и не мечтайте!
Мужчина отстранил ее.
– Не морочь мне голову, – отрезал он.
Не обращая на нее внимания, он двинулся дальше. Похоже, в его личной драме ей отводилась лишь роль статиста.
– Остановитесь! – крикнула она в мегафон. – Туда нельзя! Стойте!
Но он направился прямо в церковный зал. «Наверное, именно этого и опасались телохранители, – подумала она. – Бог знает откуда взявшегося психа, одержимого навязчивой идеей».
Она поспешила следом и с облегчением увидела, что незнакомец остановился в дверях, приглаживая волосы ладонями, а отец Коллинз нерешительно поднялся со своего места и заслонил от него Энн, вытянув перед собой руки с поднятыми ладонями, точно Папа Римский на Пасху.
– Том, – сказал он, – Том, что случилось? Что вы здесь делаете?
– Она, – сказал Том, – я пришел к ней.
– С вами всё в порядке?
– Я пришел к ней.
– Постойте, – сказал священник, – давайте всё обсудим.
– Я не собираюсь ничего обсуждать. Я пришел не за этим.
– Всего минуту. Давайте поговорим. Объясните, что случилось? – Отец Коллинз умоляюще сложил руки у подбородка. Казалось, он надеется на вмешательство свыше. – Том, пожалуйста, прошу вас.
Кэролин подошла ближе и стояла, уперев руки в боки, чувствуя себя толстой и уродливой.
– Это храм Божий, – сказала она. – Мне придется вызвать шерифа Нельсона.
– Валяй, – сказал Том.
Он продолжал воинственно надвигаться на священника, тот же по-прежнему смиренно прижимал руки к подбородку, не оказывая сопротивления.
– Мне очень жаль, Том, – сказал отец Коллинз. – Я не могу пропустить вас. Простите.
– Я все равно пройду, – ответил Том.
Внезапно духовидица встала. Несмотря на тяжелое, хриплое дыхание, она казалась невесомой, неподвластной земному притяжению. Она была с головы до ног закутана в одеяло, которое мешало увидеть ее лицо.
– Не волнуйтесь, – сказала она, – пропустите его.
Священник сделал шаг в сторону и уступил Тому дорогу. Продолжая отчаянно стискивать руки, он пробормотал ему вслед:
– Церковь любит вас. Вы дитя Божие. Ваша душа прекрасна. Прошу вас, не теряйте голову.
– Помолчите, – ответил Том.
В нескольких футах от духовидицы он нагнулся, опершись руками на колени, и, заглянув под одеяло, увидел ее лицо. Он обнаружил, что она мала ростом, больна и дышит, как лось, которому прострелили легкое. Что она не намного старше его дочери, а у ее левой кроссовки оторвалась подошва. Что от нее веет убожеством и неприкаянностью, а ее одежда пахнет сыростью и дымом.
– Я написал тебе записку, – сказал он. – Вчера. В воскресенье.
Она не ответила, впрочем он и не задавал ей никаких вопросов. Том наклонился пониже, разглядывая ее, как когда-то разглядывал карнавальные костюмы малышей на школьной вечеринке по случаю Хэллоуина. В те дни его семейная жизнь была смесью блаженства и отчаяния. И даже какой-нибудь пустяк, выигранный на подобном празднике, доставлял ему пусть небольшую, но все-таки радость.
– Ты где там? – спросил он. – Покажись!
– Я здесь.
– Покажись же.
– Не могу.
– Почему?
– Я боюсь.
– Чего ты боишься?
– Я боюсь вас.
– Не надо меня бояться. Я не собираюсь тебя убивать.
Последовала пауза, после которой Энн из Орегона сказала:
– Я все равно боюсь. Особенно, когда вы говорите про убийство.
– Сними капюшон.
– Не могу.
Том топнул каблуком, и на дощатый пол упал комок грязи.
– Говорят, ты творишь чудеса.
– Чудеса творит Пресвятая Дева.
– Значит, ты не говорила, что можешь творить чудеса?
– Все это милосердие Пресвятой Девы.
– И ты не говорила ни про какие чудеса?
– Нет.
– И ты не исцеляешь людей святой водой?
– Нет. Это делает Пресвятая Дева. Не я.
Том снова заглянул под капюшон, но лицо Энн скрывала тень. Ему было трудно говорить с ней, не видя ее глаз и выражения лица.
– Но она выбрала тебя?
– Да.
– Она показала тебе дорогу к святой воде.
– Да.
– Значит, в каком-то смысле ты тоже можешь творить чудеса.
– Нет.
– Но все кругом твердят, что ты это умеешь.
– Чудеса творит Пресвятая Дева. Она дарует покой и вечную жизнь.
– Назови мне хоть одно, – сказал Том. – Хоть одно чудо, которое ты видела.
– Она исцеляет людей.
– Назови кого-нибудь.
– Всех, кто к ней взывает.
– Ты можешь кого-нибудь назвать?
– Помолитесь ей.
– Я пытался. Мне это не помогло.
– Нужно верить, – сказала Энн.
Том через плечо обернулся на священника, который застыл в проходе, как испуганный олень на обочине. Рыжая с мегафоном ушла, по-видимому за Нельсоном. «Ну и пусть, – подумал Том. – С ним я разберусь позже».
– Всё в порядке? – спросил отец Коллинз.
– Нет, – сказал Том, – не всё.
Он снова обернулся к Энн из Орегона и успел перехватить ее быстрый, осторожный взгляд. Однажды Том пристрелил енота в трубе под насыпью, зверька не было видно, во тьме светились лишь зрачки его глаз. Тогда на какое-то мгновение ему стало не по себе, он словно увидел себя со стороны. Беглый взгляд Энн напомнил ему про этот случай. Вблизи было видно, что она еще ребенок, даже ее голос звучал по-детски; обычная девчонка, одуревшая от наркотиков, испорченная маленькая беглянка, случайно попавшая в Норт-Форк.
– Я хочу кое-что спросить, – сказал он.
– Спрашивайте.
– Откуда ты узнала про Ли Энн Бриджес? Кто тебе сказал?
– Мне рассказала о ней Пресвятая Дева.
– Это правда?
– Да.
– Ты врешь.
– Нет.
– Ты просто мошенница.
– Нет.
– Тогда как ты узнала?
– Матерь Божия. Все рассказала она.
– Зачем ей это нужно?
– Не знаю.
– Почему она рассказала об этом тебе?
– Я не могу ответить.
– Ты морочишь людям голову.
– Нет, это не так.
– Ты просто дурачишь всех вокруг.
Духовидица не ответила.
– Послушай, – сказал Том, – но ведь если Дева Мария существует, значит, все остальное тоже правда. Господь, Иисус, всё-всё.
– Да.
– А значит, существует рай и ад. И придет день Страшного суда. И дьявол тоже есть.
– Да.
– Ты веришь в дьявола?
– Да. Я чувствую его.
– Чувствуешь силу зла?
– Он существует.
– Тот, из-за кого происходит все дурное? Ты в него веришь? В дьявола?
– Да.
– Ты права, – сказал Том. – Дьявол – это я.
Духовидица судорожно вздохнула и хриплым, неразборчивым шепотом забормотала молитву, перебирая четки.
– Я сломал шею своему сыну, – сказал Том. – Теперь он парализован. Из-за меня. У него парализованы руки и ноги.
– Господи, нет! – воскликнула духовидица. – Нет!
– Это сделал я. Я сломал ему шею.
– Я буду молиться за вас.
– Я об этом не просил.
– Тогда что вам нужно?
– Чудесное исцеление.
– Я же сказала, я не умею творить чудеса. Вам может помочь только Пресвятая Дева.
– Скажи, что ты настоящая.
– Я настоящая. Поверьте мне.
– Скажи, что ты можешь исцелить моего сына.
– Исцелять может только Пресвятая Дева.
– Как бы мне хотелось в это поверить!
Эти слова подействовали на духовидицу, точно магическая формула. Внезапно она стянула с головы капюшон и отбросила одеяло. Ее прозрачные глаза были пугающе огромными, серый лоб лоснился от пота, неровно подстриженные, спутанные волосы прилипли к вискам. Тому показалось, что она похожа на душевнобольного подростка, подхватившего малярию или туберкулез. Ее изможденное тело бил озноб.
