Текст книги "Богоматерь лесов"

Автор книги: Дэвид Гутерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Они повиновались. Немедленно. Не говоря ни слова. Казалось, они провалились сквозь землю. Томми сидел, тяжело дыша. «Папа, – сопя, сказал он, – разве так можно?» «Они дразнили Джека, – сказал ему Том. – Не позволяй никому себя дразнить. Надо уметь ставить людей на место».

Мальчик говорил об этом всю обратную дорогу. Он вспомнил об этом в Бьюте, а потом еще раз в Спокане. «А что, если бы у них тоже были ружья? – спросил он. – Что, если бы они не ушли? Что, если бы началась ссора?» «Не волнуйся, – сказал Том, – когда человек видит перед собой дуло ружья, он не нарывается на ссору». «Но ты же не стал бы стрелять? – спросил Томми. – Только из-за Джека?» – «Разве ты не любишь Джека?» – «Конечно, люблю». – «Разве мы не должны защищать его?» – «Наверное, должны». – «Мы обязаны защищать свою собаку, согласен?» «Не знаю», – сказал Томми.

Том рассказал эту историю Крузу, и тот заявил, что Томми был прав: не стрелять же в людей только из-за того, что они дразнят твою собаку, не стоит устраивать чёрт-те что из-за такой ерунды. «Я был готов выстрелить», – ответил Том. Он снова задумался: почему с тех пор, как с Томми случилось несчастье, он ни разу не виделся с Крузом? Впрочем, Том догадывался о причине. Он бы тоже исчез, если бы дерево покалечило сына кого-то из его товарищей. Ты кладешь деньги на блюдо для пожертвований, выражаешь соболезнования, предлагаешь помощь, но потом… что дальше? Продолжать в том же духе? Влезть в это с головой? Тогда ты больше не сможешь рубить деревья. Нет, ты должен идти своей дорогой и оставить несчастного с его несчастьем. Так лучше для всех. «Я не в обиде на Круза, – подумал Том. – Жизнь и без того нелегка, не хватало ему еще чужих неприятностей».

Он понимал, что это правильно. Зачем вызывать у людей чувство неловкости? Рядом с Томом им было не по себе. Том замечал, что, когда он входит в «МаркетТайм», он выводит окружающих из душевного равновесия, уже одно его появление действует им на нервы, заставляет их вздрагивать и поеживаться. Не беда. Он научился быть незаметным, не показываться людям на глаза, перемещаться по городу как тень. Его бывшие товарищи, лесорубы, понимали, в чем дело. Они знали: несчастных случаев не избежать. Какой-то бедолага непременно должен пострадать. И если несчастье случилось с тобой, нужно соблюдать неписаный закон и позволить другим отдалиться. Им нужно жить и работать дальше. Что остается им в конце дня? Пропустить стаканчик, поваляться на диване да вынести мусор. Может быть, время от времени посокрушаться о чужих бедах, если имеешь дело с женщинами, без этого никак, тут легче прикинуться сочувствующим, чем сказать правду: на самом деле тебе наплевать.

Это действительно было так. Ему было наплевать. Что он мог сказать в свое оправдание? При этом ему нравилось убивать животных. Охотиться, ловить рыбу. Он любил, чтобы морозилка была набита мясом. Он любил заниматься сексом, если это не выливалось в проблему или не делалось совсем уж мимоходом: и то и другое заставляло размышлять о случившемся дольше, чем следовало. Ему было приятно сознавать, что в драке он даст фору большинству других мужчин. Он любил работать и в то же время ненавидел работать и хотел, чтобы ему не приходилось это делать, – но что с того? Неужели все, все это, действительно означало, что он не в себе, как заявил этот сопляк в тюрьме? Том так не думал, хотя не сомневался, что другие с ним не согласятся. Любой консультант по вопросам семьи и брака или психиатр найдет у него уйму отклонений, хотя сам он считал себя вполне нормальным, поскольку все его знакомые были точно такими же. Впрочем, теперь у него не так уж много знакомых. С некоторых пор он стал избегать общения. Он любил делать все на свой лад и не хотел подстраиваться под других. Поэтому он и разошелся с Крузом. Наверное, Круз тоже хотел охотиться в одиночку. Между ними не было никаких размолвок. При встрече они держались как ни в чем не бывало, точно они и не прекращали охотиться вместе. На самом деле причина была в том, что они никогда не были приятелями. Женщинам этого не понять.

Том спал беспокойно, временами проваливаясь в мучительное забытье. В четыре часа он подумал, что в сумерках можно попробовать выследить чернохвостого оленя; зашнуровал башмаки, зарядил винтовку, налил во флягу воды, протер линзы бинокля, поел вяленого мяса, и эти приготовления принесли ему облегчение. Он пошел вниз, к берегу ручья, где умыл лицо в небольшом водовороте, который образовался над камнем. Ветра не было. От холодной воды у него заломило виски. Потом он по валунам перешел ручей и двинулся вверх по течению, вдоль кустарника, которым порос берег. Журчание воды заглушало его шаги, и он вспомнил, как шумно передвигался по лесу Круз. Том как-то сказал ему: «Ты сам-то подумай, Круз: раз тебя слышу даже я, олень тем более тебя слышит», – но Круз и ухом не повел. Дело кончилось тем, что они стали охотиться в разных каньонах и только лагерь разбивали вместе. Как-то раз он бесшумно подкрался к Крузу и надломил ветку ярдах в двадцати у него за спиной, а когда Круз обернулся, вскинув ружье, Том сказал: «Теперь ты понимаешь, о чем я, Грег? Ты слышал, верно? Я подкрался к тебе, как подкрадывался бы к оленю, а когда ты услышал, как хрустнула ветка, я сразу себя выдал. А ведь зверь слышит куда лучше тебя». «Придурок, – сказал Круз, – я тебя чуть не пристрелил».

Сейчас Том не охотился в полном смысле слова. Он просто вышел пройтись, прихватив на всякий случай винтовку. Он рассеянно поглядывал на берег ручья, останавливался на открытых местах, откуда было видны подходы к воде, где олени обычно спускались к ручью попить и пощипать травы. Посидел немного на склоне, поросшем черникой. Когда-то он любил так сидеть, наблюдая, как зайцы обгладывают молодые побеги кустарника. Темнота сгущалась. Ноябрьские сумерки коротки. Он лег на спину, положив винтовку на бедра, и стал смотреть вверх, на черные ветви деревьев. «Элинор», – громко произнес он. Он вспомнил, как однажды они вдвоем отправились за черникой, потом поехали в город, купили сливок и ели в постели чернику со сливками: сначала он ел ягоды с ее груди, потом с треугольника между ее ног; он почувствовал мимолетное желание подрочить, но подавил его, поднялся и двинулся дальше, вверх по течению. По пути он увидел на камне красноногую лягушку и собрал горсть лисичек. Он не брился уже четыре дня. «Сегодня перед работой нужно побриться, – подумал он. – Это можно сделать по дороге, в городе, в туалете мини-маркета. Вот до чего я докатился!»

Он не боялся ночи. У него был редкий дар – видеть в темноте. Когда все спотыкались и двигались на ощупь, он прекрасно видел всё вокруг. Чтобы найти дорогу, ему было достаточно самого слабого отблеска солнечного света, луны или звезд. Он перешел ручей по камням и пошел вниз по течению, к делянке номер два. Он залез на первый попавшийся обгорелый пень на кромке пожарища, окаймленного пожухшим кипреем и папоротником. Где-то здесь валялся кусок троса с яркой цветной маркировкой. Он вспомнил, что делянка номер два принесла ему четыре тысячи долларов чистой прибыли. Не считая процентов. За шестьдесят акров леса.

Оленей не было. Впрочем, он и не надеялся их встретить. Звезд было не видно, небо затянула плотная пелена облаков. Том вскинул винтовку и выстрелил в облака. Звук выстрела прокатился по холмам. Этот звук оставил в небесах дырку, пусть и совсем маленькую, но все-таки дырку. Хоть какая-то радость. Хоть какой-то толк от винтовки. Он любил это волшебство. Оружие давало ему власть над смертью, а это что-нибудь да значило. По крайней мере, можно было убедить себя в этом. Себя и весь мир, но, конечно, не Бога, потому что Бог знал правду. Несмотря на это, он выстрелил еще раз, получив почти такое же удовольствие, как от первого выстрела. Пожалуй, с этим можно было сравнить лишь то наслаждение, которое он испытывал, когда удавалось чисто свалить большое дерево. Когда он еще был хозяином жизнеспособной компании, он всегда стремился доводить всё до совершенства, словно работать иначе было просто невозможно. Он действовал пилой как скальпелем: делал аккуратный пропил ствола со стороны, противоположной направлению валки, и принимался плавно, слой за слоем, вгрызаться в дерево. Растягивая удовольствие, он старался как можно дольше не дать дереву упасть. Наконец наступал решающий момент. Он выключал пилу, отходил назад и, надвинув шляпу на лоб, смотрел, как, покачнувшись, дерево начинало медленно падать, умирая у него на глазах. Ради этого восхитительного ощущения он готов был снести под корень весь лес, и это занятие никогда бы ему не приелось. Ему нравилось смотреть, как падает дерево, как на его месте в столбе солнечного света пляшут мошки; нравилось определять, куда оно упадет, и направлять его так, как удобно ему, Тому. Это было то, что он умел, и теперь это было никому не нужно.

Он ехал в город по извилистым, нагоняющим дремоту дорогам, проложенным Управлением лесной охраны. Дождь стал таким мелким, что походил на туман, легкую, пропитанную углекислым газом дымку. Он не падал с неба, а просто оседал на ветровом стекле, и дворники едва успевали счищать его. У Южной развилки Том притормозил на обочине, чтобы выкурить сигарету, стоя на берегу реки и наблюдая, как бежит вода. «На рыбалку ехать еще нельзя, – подумал он, – вода поднялась слишком высоко».

На шоссе он повернул на север и остановился у мини-маркета, где, выстояв очередь, купил кофе и два хот-дога. Все буррито, жареные цыплята, наборы для растопки, канистры с бензином, туалетная бумага и моторное масло были распроданы. В туалете стояла огромная очередь, пол был мокрый и грязный. У колонок на заправке выстроилась вереница машин, очередь жилых автофургонов стояла и у цистерны с пропаном. Кассирша, Сьюзен Роадс, сказала: «Наверное, это безумие пойдет магазину на пользу, но знаешь, Том, честно говоря, у меня просто голова идет кругом», – и протянула ему сдачу, стараясь не касаться его пальцев и не глядя ему в глаза. Том поел, пристроившись возле своего грузовика, и решил вернуться в одиннадцать, чтобы побриться, – в данный момент бриться в туалете мини-маркета было слишком эгоистичной затеей. Может быть, к одиннадцати суета немного уляжется, а пока ему предстояло как-то убить время. Пристроившись за вереницей машин, он поехал по главной улице к закусочной Джипа – на его счастье, стоянка рядом с ней была открыта, хотя и превратилась в сплошную грязную лужу, – и заглянул в свой почтовый ящик. Счет за медицинскую страховку, счет за лечение, счет за анализы, счет за электричество, письмо с угрозами из налоговой службы, выписка с банковского счета – этот конверт его так и подмывало открыть – и три рекламных проспекта. Том сунул все обратно в ящик, словно так он избавлялся от счетов навсегда, взял пакет с грязным бельем и зашагал к корейской прачечной самообслуживания. Раньше она называлась «Прачечная Норт-Форка», но нынешний владелец дал ей новое название – «У Кима». Зачем? Чем ему не угодило прежнее? Какие тайные чувства или законы бизнеса заставили Кима поменять его, ведь это стоило денег? Была ли то спесь и желание бросить вызов, как у евреев? Надо было отдать Киму должное, с его появлением здесь стало гораздо чище. С подоконников исчезла застарелая грязь, а линолеум был натерт мастикой. Самого Кима Том видел только раз: маленький, опрятный человечек, он пришел забрать деньги, а потом стал подметать пол шваброй. Делая вид, что читает журнал, Том отметил его азиатскую расторопность. Ким со своей шваброй подвигался все ближе, пока не оказался совсем рядом. Он поднял свое бесстрастное скуластое лицо, и их взгляды встретились. Оба поспешно отвели глаза. Обычно же Ким был невидимым. Он вполне мог бы жить в Тимбукту. У него наверняка целая сеть таких прачечных в разных местах – знай себе собирай денежки. А может быть, подумал он, Ким, миссис Ким, Пин и Джабари по пятницам вместе играют в маджонг и, прихлебывая чай из женьшеня и покуривая кальян с опиумом, обсуждают, как окончательно прибрать к рукам город. Кто их знает! Или раздеваются и вчетвером принимают позы из Кама-сутры: «переверни блин», «верблюд с тремя горбами», «вокруг света», «тигр, готовящийся к прыжку»…

У Кима тоже было полно народу. Стиркой занимались сплошь приезжие. Местные жители попрятались, как крысы в норы. В прачечной не было ни одной привлекательной женщины. Тому нравилось смотреть на мокрые бюстгальтеры, перепутавшиеся с другими вещами, которые перекладывали в сушильную машину. Ему нравилось слушать, как пряжки бюстгальтеров негромко постукивают о барабаны сушилок. Запах свежевыстиранного белья напоминал ему о сексе: по вечерам Элинор обычно принимала душ и ложилась в постель в чистой ночной рубашке, свежая и душистая. В былые времена в их супружеской жизни была бездна подобных приятных мелочей. Но здесь, в прачечной, все женщины были на удивление нехороши собой. Не было ни одной, которая могла бы возбудить его. Том нашел свободную машину, бросил в нее несколько монет по двадцать пять центов и запустил стирку белого белья. «Сегодня Ким сделает целое состояние», – подумал он. Посмотрев на часы, он решил сходить в «Большой трюм».

Перед работой он мог позволить себе не больше двух кружек пива. Если потом проветриться, то три. Смена начиналась в полночь, и к этому времени он должен быть в полном порядке. Том надеялся, что в «Большом трюме» будет поспокойнее, но здесь было полно приезжих. Почитатели Пресвятой Девы, по-видимому, тоже были не прочь выпить. И посмотреть футбол. Разве это грех? «Рейдеры» обошли «Мустангов» на два тачдауна и гол с игры. Приезжие пытались болеть за «Мустангов», местные в пику им захватили оба стола для бильярда – хоть маленькая, да победа. Том сел за столик и стал с нетерпением поджидать Тэмми Бакуолтер. Почему-то именно сегодня его томило желание. Оно возникло внезапно – впрочем, разве подобное можно предвидеть заранее? Тут уж ничего не поделаешь. Он наблюдал, как растрепанная Тэмми обслуживает столики, покачивая располневшими бедрами. Том видел, что она демонстративно игнорирует его; она разносила пиво, вытирала столики и принимала деньги, делая вид, что не замечает его присутствия. Что говорило об обратном. Она знала, что он здесь. Наконец чувство долга одержало верх, и она подошла к нему с подносом в руке и с выражением преувеличенного отвращения. Ее пухлый живот слегка торчал над поясом джинсов, и это показалось ему страшно соблазнительным. Память плоти имеет собственную кинетическую энергию, свой внутренний импульс, и он почувствовал, что ему снова хочется переспать с Тэмми, но сделать это не торопясь, с чувством, с толком.

– Тэмми, – сказал он, – я неудачник, детка. Знаешь эту песню? Ее слушает моя дочь. Она садится в грузовик и ставит кассету. Я неудачник, детка, можешь меня убить.

– Не откажусь.

– Так что же ты стоишь? Убей меня.

– Неохота связываться. Слишком много хлопот.

– Тэмми, на этот раз все будет иначе.

– Мы это уже проходили.

– Давай попробуем еще раз.

– Я против. Какое пиво тебе принести?

– Неси любое. Подумай еще раз, Тэмми.

Она сунула поднос под мышку.

– Если я начну об этом думать, – сказала она, – меня стошнит. Сейчас принесу пиво.

Том смотрел футбол и изучал приезжих. Он не понимал, как вышло, что он снова сидит в «Большом трюме» и пьет пиво. Словно наваждение, которое повторяется вновь и вновь. Тэмми принесла пиво и без лишних разговоров со стуком поставила его на стол. Он проводил взглядом ее удаляющийся зад. «Мустанги» забили гол с поля. Внезапно Тому захотелось увидеть дочь. Ему пришло на ум, что всех этих приезжих, которые были в баре, притащили в Норт-Форк жены. Женщины, для которых Пресвятая Дева была чем-то вроде хобби, таким же, как, к примеру, наблюдение за птицами. Здесь сидели мужья, которые согласились на эту поездку, чтобы избежать ссоры. Они научились подчиняться, чтобы сохранить брак. Когда давление росло, они вяло соглашались с женами и отправлялись выпить пива. За соседним столиком беседовали два незнакомца примерно одних лет с Томом. Куртки, теннисные туфли и холеные лица горожан, привыкших проводить время в помещении. Похоже, они не понимали, что в «Большом трюме» им совершенно не место и их могут вышвырнуть отсюда в любую минуту. Том прислушался к разговору.

– Нет, на север от Санта-Фе. Как если бы ты ехал в Лос-Аламос. Просто на повороте на Лос-Аламос ты не поворачиваешь на запад, а едешь на север.

Его собеседник неопределенно кивнул, точно подтверждая мысль о том, что обсуждать направление поворота, не имея перед глазами карты, – бессмысленное и нелепое занятие.

– Это почти то же самое, что дорога в Таос, – сказал первый. – Ты по-прежнему хочешь туда съездить?

– Да, пожалуй. Как-нибудь непременно съезжу.

– Его называют американским Лурдом. Так сказала Пайдж. Хотя не могу сказать, что меня все это впечатлило: церковь из необожженного кирпича, грязная парковка. Зато от Санта-Фе очень удобно добираться до Таоса. Это что-то вроде Чимайо. В этой дыре продают отличные буррито. Буррито, которые мы купили там на обед, были в сто раз вкуснее ужина в лучшем ресторане Таоса.

– Мы не покупаем мексиканскую еду. Шэрон нельзя помидоры.

– A y меня недавно появилась аллергия на молоко. Ни с того ни с сего. Оказалось, я не переношу лактозу. Мерзкая штука.

Они сделали по глотку пива – ни дать ни взять младенцы, сжимающие рожки с детской смесью.

– Я бы не отказался съездить в Нью-Мексико. И заодно в Аризону. В Аризоне живет мой брат.

– Старший или младший?

– Младший.

– Чем он занимается?

– Играет в гольф. Ездит на велосипеде. Вроде бы даже участвует в каких-то соревнованиях велосипедистов. Работает в муниципалитете.

– В это местечко, Чимайо, все же стоит съездить. Очень красивая дорога, думаю, Шэрон понравится, несмотря на проблемы с едой. Очень любопытное захолустье.

– Кстати, что ты там начал рассказывать насчет грязи?

– Люди привозят оттуда грязь в пластиковых пакетах, я тебе уже говорил. Там есть небольшой источник. Обычная дыра в земле. Так же, как из Лурда привозят воду, из Чимайо везут грязь. Потом люди мажут ею лицо, руки или что там еще и надеются на чудо. На чудесное исцеление. Как я уже говорил, Пайдж привезла немного для своего дядюшки из Манхэттена, который страдал от эмфиземы легких.

– И что же?

– Это не помогло. Он умер, а она чувствовала себя виноватой, потому что это она уговорила его попробовать с этой грязью. Хотя она ничего не обещала.

– В чем же она виновата? Она просто пыталась помочь.

– Я понимаю, но она относится к этому иначе.

– Она хороший человек.

– Я все время говорю ей об этом.

– Я тоже скажу.

– Непременно скажи. Будет неплохо, если она услышит это от кого-то кроме меня. Она очень нуждается в поддержке.

– Там, в земле, должно быть, огромная яма?

– Представь себе, нет. Я об этом спрашивал. Спрашивал у всех подряд, мне самому было любопытно. Как и тебе. Я думал, почему, несмотря на такое количество народу, грязь не иссякает. И я понял, что каждый день приходит человек и добавляет туда грязи.

– Как это?

– А вот так. Туда привозят грязь, священник читает молитву, и грязь готова к употреблению. Бог знает где ее берут, может быть, это навоз с молочной фермы. Не знаю. Все это… как бы это сказать… немного смешно. Нелепо. Не знаю, как ты относишься к этой истории с Девой Марией, но, по-моему, все это ерунда. Что нам еще остается! Я хочу сказать, что делать, если не смеяться, верно? Как ты считаешь?

– Смеяться или плакать.

– Точно.

– Зато по дороге мы заехали к моему брату.

– Глядишь, если повезет, заедете куда-нибудь еще.

– Возьмем еще по пиву, Уолли?

– Не откажусь.

– Вот и отлично, – сказал приятель Уолли.

Том подумал, что он с удовольствием вышвырнул бы их отсюда собственными руками. В этом не было ничего личного, но он знал, что это принесло бы ему облегчение. Взять этих болванов за шиворот и выставить за дверь без особой на то причины. Вместо того он залпом осушил кружку и решил, что пора бежать из этого болота. Весь вечер его томило вожделение. Ему хотелось швырнуть Тэмми Бакуолтер на стойку бара и показать ей, на что он способен, излить в нее весь заряд похоти, скопившейся в его чреслах, превратить ее в свою рабыню. «Я неудачник, – подумал он. – Можешь меня убить». На выходе он сказал:

– Я вернусь, Тэмми. Как только смогу.

– Можешь не торопиться, – ядовито ответила она. – И не забудь расплатиться за пиво.

В прачечной он переложил белое белье в сушильную машину и пошарил в карманах в поисках мелочи. Карманы были пусты, а разменный автомат как назло был сломан или просто опустошен паломниками. Куда провалился Ким? Почему, когда он нужен, его нет? Извивается вместе с Джабари, принимая позу «свернувшаяся кобра» или «камыш на ветру»? Почему этот корейский ублюдок не позаботился о мелочи? А сам дерет доллар за час сушки, хотя раньше это стоило всего семьдесят пять центов. Ему бы только вздувать цены, чертов хапуга. Может быть, корейцы научились этому у евреев? Может, пенджабцы тоже берут уроки у евреев? А ты знай выкладывай денежки. У кого хватит духу признаться, что он ведет счет мелочи? Том пересек улицу и зашел в «Эйч-Кей». Это заведение было более тесным и мрачным, чем «Большой трюм», а посетители в основном были высохшие алкаши, не понаслышке знакомые с белой горячкой, как на подбор сварливые и угрюмые. В свое время бар «Эйч-Кей» прославился в городе грандиозной дракой, она случилась четвертого июля семьдесят девятого года между бородатыми байкерами, что заехали в Норт-Форк случайно, и лесорубами, которым не понравилось, что байкеры нахально припарковались прямо на главной улице. Все началось с перебранки, а потом байкеры подожгли «додж», что стоял неподалеку. Тогда лесорубы перекрыли грузовиками все выезды с улицы и устроили настоящую бойню. С тех пор дела в «Эйч-Кей» шли все хуже и хуже, и заведение постепенно пришло в упадок, хотя на кассе до сих пор висела приклеенная кусочком липкой ленты фотография, с подписью, сделанной фломастером: «Как мы надрали им задницу».

– Мне нужна мелочь, – сказал Том бармену Бобу Хиллу, горькому пьянице со слезящимися глазами и красным лицом. – Монеты по двадцать пять центов, расплатиться с корейцами.

– Я завязал разменивать деньги для прачечной два часа назад. Эти отморозки вытряхнули из меня все до последней монетки.

– Верующие отморозки! – крикнул пропойца по имени Каннингем. – Они глотают мелочь, как облатки для причастия. И хлещут священное пиво.

– Мне нужно всего две монеты, – сказал Том.

– У меня нет ни одной, – покачал головой Боб Хилл. – Ни единой. Они забрали всё подчистую.

Он принялся вытирать стойку, и Том сказал:

– Господи, в этом городе стало просто некуда ткнуться.

Хилл прислонился к стене с полотенцем в руках и пожал плечами:

– Если они хотят выпить, ради бога, чем больше, тем лучше, добро пожаловать, выкладывайте денежки, но разменивать им деньги – увольте. Здесь им не банк.

– Святая вода! – рявкнул Каннингем. – Из-за нее они все заработают болотную лихорадку. Или глистов.

Безработные лесорубы у стойки и за столиками негромко переговаривались.

– Я поклоняюсь идолам, – сказал один. – Эй, одолжите пару монет по двадцать пять центов, – крикнул другой. – Черт возьми, Том, сядь и выпей! Не стой над душой, ты действуешь мне на нервы.

– От святой воды их всех проберет понос, а нам придется убирать с улиц их дерьмо.

– Помолчи, Каннингем! Кросс католик.

– Да пошли вы все! – сказал Том.

Он вышел на улицу. Перед прачечной какая-то женщина разменяла ему пару долларов. Густо наложенные тени для глаз придавали ее облику нечто трагическое и призрачное, вызывая мысль о покойниках. Тех, что поднимаются из могил. Может быть, такое и вправду случается. Но, хотя она напоминала покойника и выглядела одинокой и покинутой, в ее нелепом кошельке из искусственной кожи нашлась целая стопка монет по двадцать пять центов в банковской упаковке.

– Мужчины не ходят в прачечную, – сказала она Тому. – Они не умеют обращаться со стиральными машинами.

– Нужно просто немного поэкспериментировать, – ответил он. – Нажать любую кнопку и посмотреть, что будет.

Он опустил в щель монеты и запустил сушилку. Одинокая мертвая женщина разбирала свое белье, укладывая его в пластиковую корзину. В ее одежде и резком запахе духов было что-то тошнотворное.

– Вы уже запаслись святой водой? – поинтересовалась она.

– Какой святой водой? – спросил Том.

– Я думала, вы ходили сегодня в лес.

– Нет, ночью я работал, и днем мне надо было поспать.

– Так вот, сегодня Энн нашла в лесу святой источник.

– Что значит «нашла святой источник»?

– Она принялась копать землю, как Бернадетта из Лурда, и оттуда хлынула вода.

У мертвой женщины были длинные искусственные ногти и ресницы, и все, что она говорила, вызывало у Тома подозрение и недоверие. Точно ее слова были такими же фальшивыми, как и ее внешность.

– Мы стояли в очереди два часа, – сообщила она Тому. – Потом мы наполнили этой водой бутылки. Целительной водой из источника.

– Целительной? И что, были те, кого она исцелила?

– Полным-полно.

– Это правда?

– Здесь происходят настоящие чудеса.

– Это правда? – снова спросил Том.

Женщина распушила ресницы кончиком искусственного ногтя. Тому было неприятно смотреть на ее макияж – казалось, краска въелась ей в кожу. Ее глаза увлажнились, и с ресниц на роговицу упал маленький черный кусочек туши. Она заморгала, пытаясь избавиться от него.

– Я вижу, вы мне не верите, – сказала она. – Но, клянусь Иисусом, это действительно так. Но, может быть… погодите… Вы чувствуете, что спасены?

– Не знаю.

– Если бы это было так, вы бы знали.

– Значит, нет.

– Я буду молиться за вас.

– Вы не первая.

– Вы говорите таким тоном, точно вашей душой завладел дьявол.

– Думаю, так оно и есть, – сказал Том и улыбнулся.

Мертвая женщина сокрушенно покачала головой и снова взялась за свое перепутанное белье: мужские трусы, кухонное полотенце, темные брюки, гольфы. «Пластическая операция, – подумал Том. – Она сделала пластическую операцию, а потом по ее лицу прошлись шлифовальным диском, и ее черты стерлись».

– Послушайте, вы говорили, что там происходили чудеса. Кто-то исцелился. Вы упомянули про чудесное исцеление, – сказал он.

– Благодарение Богу.

– Расскажите, что там происходило.

– Стали хромые ходящими, а слепые видящими, больной ребенок очистился, а блуждающий во тьме вернулся на путь истинный.

– Все это было на самом деле?

– Господь милостив.

– И слепой снова начал видеть?

– Там был запойный пьяница, который тут же преобразился. И мужчина, который пожертвовал сто долларов на будущую церковь. И ребенок с псориазом, которого исцелила святая вода. И женщина с артритом, которая излечилась!

– А что насчет слепого?

– Я уверена, если бы там были слепые, они бы прозрели, омыв глаза этой водой.

– Значит, слепых не было.

– Вы бы видели, как женщина с артритом отплясывала румбу!

– И все-таки слепых не было.

– Все старались набрать немножко воды про запас. Представляете, завтра они собираются закрыть территорию. Они хотят поставить там знаки «Проход воспрещен», и доступа к источнику больше не будет.

Она уложила в корзину последние вещи. Том подумал, что, если взять шланг, можно в два счета смыть с ее лица грим сильной струей воды и посмотреть, на кого она похожа на самом деле. Интересно, сколько времени она тратит каждое утро, чтобы сделать себе такое лицо? И ведь каждый вечер его приходится смывать на ночь! Ему пришло в голову, что под толстым слоем косметики прячется чья-то морщинистая бабушка. Он представил, как она сидит на диване с вязанием, собирает в компании подруг лоскутное одеяло и ест с подноса в доме престарелых. Не присматриваясь, можно было принять ее за обыкновенную шлюху лет сорока с лишним, этакую Иезавель у стиральной машины, но стоило приглядеться – и перед вами была старуха, отчаянно стремящаяся помолодеть. Привыкшая маскироваться везде и всюду. С трудом нагнувшись, она подняла корзину, и сказала:

– Я буду молиться за вас.

– Это не повредит, – ответил Том.

Женщина ушла. Том загрузил темные вещи и уселся на машину, слушая, как вращаются барабаны сушилок и полощется белье в стиральных машинах. В прачечной было тепло и уютно, и ему не хотелось уходить. На пороге появилась еще одна женщина, которая стала озираться в поисках свободной машины.

– Ради бога извините, – обратился к ней Том, – что там за история со святой водой?

– Из земли потекла святая вода.

– Это я слышал.

– Это чудо.

– Она кого-нибудь исцелила?

– Очень даже многих.

– Кого именно? От каких болезней?

– Там был мужчина, который раньше ходил, опираясь на трость. Теперь надобность в ней отпала. Я видела своими глазами, как он отшвырнул ее. Еще там была женщина со звоном в ушах. Звон исчез без следа.

Том сидел в прачечной и расспрашивал всех, кто оказывался рядом. Ревматизм правой коленной чашечки. Мигрень. Кишечное расстройство. Зубная боль. Бурсит. Изжога. Воспаление локтевого сустава. Нервное расстройство. Параноидальный бред. Боли в шее. Запор. Женщина в парке с печеночными пятнами на лице заявила, что избавилась от страданий, которые причиняли ей косточки на ногах.

– Но сами косточки остались? – спросил Том.

– Да, они никуда не делись, но болеть перестали.

– Чем вы это объясняете?

– Я не ищу объяснений.

– И они совсем не болят?

– Нисколечко. Я излечилась очень вовремя. Потому что завтра лес закрывается.

Том не поверил ей:

– Разве такое бывает? Скажите честно, может быть, вы просто уговорили себя? Убедили себя, что ваши косточки больше не болят. Просто вам очень хотелось выздороветь.

– Даже если это так, это все равно чудо.

– В каком-то смысле да, – согласился Том. – Пожалуй, вы правы.

– Я думаю именно так, – сказала женщина. – Спасибо Пресвятой Деве. Как ни посмотри, это все равно чудо, верно? Ведь боль-то прошла!

До начала ночной смены еще оставалось время, и он поехал в туристский городок. Оживленные улицы, вызывали у него растущее раздражение, и он вел машину не так спокойно, как обычно, дважды обогнал водителей, которые ехали со скоростью пятьдесят две мили там, где разрешено пятьдесят пять. Поймать что-нибудь по радио мешали помехи, хорошо работала только одна станция, которая когда-то передавала музыку кантри, но теперь переключилась на поп-музыку для подростков, и Том поставил кассету, которая называлась «Легендарный Хэнк Уильямс-старший», просто потому, что эта кассета случайно завалялась в бардачке – кто-то оставил ее там бог знает когда. Музыка вызвала у него недоумение. Тон этих песен был ему чужд и непонятен. Как можно жизнерадостно относиться к печали там, где все время льет дождь, точно кто-то непрерывно мочится с небес тебе на голову. Он пошарил в бардачке, нашел кассету «Дикси Чикс», забытую Элинор, и выбросил ее в окно, испытывая целительную радость. «Моя удочка сломана, ручей полон песка, моя женщина ушла от меня к другому…» Такое ощущение, что у него в горле квакает лягушка.