Текст книги "Машина пробуждения"

Автор книги: Дэвид Эдисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц)

Купер постарался держаться так спокойно, как только мог, пока не ощутил, что снова может стоять и слышать; гул колоколов бился в его грудной клетке подобно второму сердцу.

– Добро пожаловать в Апостабище, – произнес чей-то голос. – Здесь мы хороним нашу веру.

«Апостабище». Это слово прозвенело в голове Купера, словно серебряный бубенчик – финальный аккорд с трудом пережитой какофонии гремящих колоколов. Он повернулся, пытаясь разглядеть говорившего. Кто-то двигался в тени. И явно не один, или же этот один производил шум сразу многих. Вот кто-то шаркнул слева; заскрипели и тут же затихли под чьей-то ногой камушки справа; раздалось шмыганье носом, словно кто-то принюхивался к запаху Купера… Что-то кружило во тьме.

Купер заметил его, когда человек заговорил снова, – облаченный в черные одеяния силуэт, скрывающийся за каменной колонной ближайшей арки. Купер попытался встать, прижавшись спиной к стене, но зашатался и чуть было не ударился головой, когда перед глазами все поплыло. Он с трудом заставил себя побороть панику.

– Это кладбище ересей, – пояснил голос. – Ты пришел услышать рассказ?

Говоривший выскочил из темноты, метнувшись к Куперу со скоростью хищного зверя, настигающего жертву. Подведенные сурьмой глаза незнакомца пылали голодным огнем и были такими же черными, как и серьги в его ушах. Тощее тело, просвечивавшее сквозь прорехи в изношенной одежде, было бледным. Как бы Купер ни боялся, он был загнан в угол и не видел путей к бегству. Юноша наклонился ближе и завел руку за спину, будто бы собираясь вонзить в него спрятанный нож. Но когда ладонь незнакомца резко выпрямилась перед лицом Купера, в ней не оказалось обнаженного клинка, но только лишь цветок мака – коричневато-красный, недавно сорванный.

Купер заморгал, всматриваясь в лицо юноши и гадая, не учует ли тот запах пива. Незнакомец же просто стоял, словно пригвоздив незваного гостя взглядом.

Он был фокусником, а Купер – кроликом в его шляпе.

– Это тебе, – с улыбкой произнес юноша, обозначив белые передние зубы, и неловкий румянец придал его лицу милое очарование. Сквозь прорехи рубахи виднелись обрамленные изображениями волн и ветра голубые звезды, покрывавшие его грудь и руки.

– ЯПутеводнаяЗвездаМоряковВедущаяКДому. ЯдвойнойШтормИзВетраИВодыЧтоПотопитТебяИЗаморозитТебя. ЯПомогуТебеДышатьКогдаОбрушатсяНебеса. БойсяМеняКупер.

Купер словно сквозь сон услышал прозвучавшие в его голове слова, но не придал им значения. Все его внимание сосредоточилось на этих агатовых глазах, смотревших на него так, будто бы он и юноша сейчас не стояли под взором бесчисленных погибших религий, но сидели наедине в уголке шумного прокуренного кабака, и ничего не существовало, кроме двух пар глаз и сближающихся губ.

– Меня зовут Марвин, – представился незнакомец, когда Купер взял протянутый ему цветок.

Их пальцы соприкоснулись; кожа Марвина была теплой и сухой, и это ощущение показалось Куперу самым потрясающим из всего – с момента прибытия в этот обреченный город.

– А меня – Купер.

Молчание. «Уютное молчание», – заметил про себя Купер. За отсутствием выбора он заткнул цветок себе за ухо. Под нижней губой у Марвина располагалась еще одна татуировка, однако разглядеть ее никак не удавалось.

– Так ты пришел за рассказом? – вновь спросил Марвин, но на сей раз как-то даже застенчиво.

Его агрессивность вдруг испарилась, но почему? Возможно, причиной тому стало взаимное чувство. Или что-то неожиданное для него.

– А почему ты со мной заговорил? – спросил в свою очередь Купер, и тут же проклял себя за то, что будто бы пытается защититься.

Марвин выглядел настолько же смущенным, насколько ощущал себя Купер, и последний вдруг подумал, что может быть не единственной потерянной душой в этом городе.

– Я… мне показалось, что тебе может понадобиться помощь друга. – Может быть, прозвучало это и не очень-то убедительно, но желаемый результат был достигнут.

– Эх, – опустил взгляд Купер, раскаиваясь теперь в том, что согласился на выпивку и что выхлебал ее так быстро. – Прости. Я просто шел…

– Я могу поведать…

– Я немного напуган, если не сказать больше. И еще чуточку под мухой. Ты что-то там говорил про какой-то рассказ?

Марвин кивнул:

– Именно этим они здесь, внизу, и занимаются – рассказывают истории. Поскольку ты новенький, тебе это еще неизвестно, но Апостабище – одно из старейших мест нашего города. И оно постоянно растет. Как говорят, это происходит всякий раз, когда умирает очередная вера. Паломники и местные жители приходят сюда вспомнить песни, которые они когда-то пели, и возвращаются, когда им есть что спеть самим. – Юноша обдумал сказанное и добавил: – Да, что-то как-то патетично прозвучало.

– Паломники? – спросил Купер у Марвина, когда тот повел его от мраморного пупа этого города к единственной арке, которая не являла собой один лишь фасад.

– Умирающие, – непринужденно отозвался Марвин, словно ответ был чем-то самим собой разумеющимся.

– Это место просто восхитительно, – с восторгом в голосе произнес Купер, следуя за своим проводником в каменную пасть коридора, уходящего сквозь стену колодца религий.

– Это-то? – сказал Марвин. – Да это же просто двор.

Никсон бежал вдоль канала, хотя кромка и была едва ли шире его стопы. Другие дети не знали, но это был самый короткий путь между Корой и Руинами к северу от Липового шоссе, а Никсон не мог появиться на Липовом шоссе до закрытия магазинов, если, конечно, в его планы не входило оказаться подвешенным за ноги на воровском столбе. Слишком уж много фруктов он по-наглому украл прямо из-под носа лоточников, и дурная слава о нем распространилась по всем окрестностям.

Но дурная слава не сильно пугала Никсона. Большинство беспризорников теперь шарахались от него как от чумы. Многие опасались детей, открывших собственное дело, и, должно быть, это к лучшему. А вот другие, те, кому он нравился… Они тоже зарабатывали свои деньги сомнительным путем. И если чему Никсон и научился с момента попадания в этот город, так тому, что не следует совать свой нос в чужие игры, – невозможные события происходили здесь просто ежедневно и очень редко когда оказывались не ужасными.

И все же Неоглашенград предоставил Никсону золотую возможность, которую тот полагал лучшим подарком, какой только мог предложить мультиверсум, – реинкарнацию в мальчишку.

Да, совершенно верно, без какого-либо стороннего вмешательства душа умершего переносится куда-нибудь еще, влекомая скорее собственной неисцелимой природой, нежели каким бы то ни было космическим порядком, и снова воплощается в том облике, что наиболее соответствует ее представлению о себе. Никсон служил примером одной из особенных реинкарнаций. Нет, он не был из тех людей, кто вечно хранит молодость в своем сердце, а потому и перерождается в юное тело. Нет, Никсон, как и другие подобные ему, казались просто чьей-то нездоровой шуткой: убийцы, насильники и воры всех мастей – от генералов и попов до просто жадных до чужих денег проныр. Как догадывался сам Никсон, молодые тела служили отражением абсолютной порочности их душ – пусть сами они и не ощущали себя детьми, но все до единого члены вольного клуба переродившихся «немальчиков» и «недевочек» на интуитивном уровне цеплялись за те перспективы, какие даровала им новая жизнь в теле этаких херувимчиков, – это была идеальная маскировка. Наименее амбициозные из псевдодетей зарабатывали себе на хлеб постельными услугами, но, на вкус Никсона, такой образ существования скорее подходил кровавым шлюхам и ядовитым блудницам. Возможности умудренного опытом разума, скрытого в детском теле, не ведали границ.

Вот взять, к примеру, хотя бы нынешнее поручение. Работенка была довольно легкой, да только нанимателя явно не устроил бы настоящий ребенок… Никсон прибавил ходу, продолжая бежать вдоль стенки канала. Он не должен был опоздать с возвращением в ту заброшенную комнату, и встречу следовало закончить как можно скорее – последний этап работы шпиона редко занимал много времени. Все, что оставалось сделать, так это кивнуть: «Да, мадам безумные глаза, я видел его. Так точно, мадам, так близко, словно смотрел через лупу». А затем схватить деньги и бежать.

Никсон перепрыгнул через ограждение на краю канала и беззвучно приземлился уже на Руинной улице. Он угодил прямо в заплату солнечного света, но дорога вокруг была безлюдна. Солнце стояло почти в зените – небо еще не приобрело нормального цвета, но дело постепенно к тому шло, и Никсон позволил себе несколько секунд наслаждаться теплом, разлившимся по его лицу и груди. Зеленое светило скоро должно было уйти, а его место занять правильное, он чувствовал это. С точки зрения Никсона, самым странным в Неоглашенграде – а это уже о чем-то говорит – были именно его сменяющиеся небеса. В зависимости от настроения реальности на данный момент ты мог проснуться под совершенно любой из их многочисленных разновидностей, и если они не сменяются еще до обеда, то можно считать, что тебе посчастливилось увидеть редкое явление.

Он почесал маленький загорелый живот, воображая тот ужин, который купит себе на заработанные сегодня деньги. А еще – то солнце, под которым его съест. «Только представить, – мечтал Никсон, – честный заработок, желтое солнце в голубом небе и мясо в тарелке! Достойное завершение дня». Жизнь была хороша.

Подойдя к дому с синей дверью, он вскарабкался на окно второго этажа, где на гнутый гвоздь, торчавший из рамы, была прицеплена красная лента. Оно было все еще открыто, и Никсон отважно запрыгнул в заброшенное помещение. Он пообещал себе, что на сей раз его ноги не будут трястись, когда он окажется в заколоченной комнате и наполняющей ее запредельной тьме, как бы ни прекрасна была леди и как бы ни пылал воздух от одного только ее присутствия.

Когда во мраке внезапно вспыхнула лампа, Никсон едва подавил испуганный вскрик.

Возникнув из коридора, невысокая женщина с приятной внешностью и красными кудряшками повесила лампу на стену и улыбнулась Никсону. Она не носила обуви, только выцветшую сорочку, позволявшую увидеть куда больше изгибов женского тела, чем обычно разрешалось Никсону. Такая же красная лента, как и та, что отмечала нужное окно, опоясывала голень нанимательницы. Она чуть приподняла эту свою изящную ножку.

– Он пришел? – спросила женщина; красные волосы парили в воздухе, подобно облакам, хотя не было и намека на сквозняк.

– Кто ты? – Вопрос сорвался с его губ прежде, чем он успел остановиться. «И какое тебе вообще дело до серого хиппаря, решившего встретиться с какой-то бабой на холмах Смещения?»

– Он пришел? – спросила она вновь.

Никсону подумалось, что эта женщина излучает просто экстраординарное спокойствие, хотя он и не понимал почему. Единственное, о чем он мог сейчас думать, так это о том, что она выглядит слишком настоящей, – эти волоски на ее предплечьях, морщинки на губах… Будто бы весь остальной мир был лишь старым кинофильмом, а она – настоящей женщиной, вдруг загородившей собой экран. Дело только в том, что Никсон был совершенно уверен: кем-кем, а настоящей-то она и не являлась. Насколько ему удалось узнать, есть на свете такие существа, которые выглядят как люди, не будучи ими на самом деле. Они также могут попытаться убедить вас в том, что они – боги, но нет, ими они тоже не являются.

– Я серьезно, – настойчиво произнес Никсон. – Мне действительно надо знать, кто ты.

На самом деле ни в чем таком необходимости у него не было, но как ему похвастаться приключившейся с ним историей перед другими такими же помойными крысами, как и он сам, если он не будет знать о том, кто это прекрасное хрупкое создание, излучающее такую силу?

– Если волнуешься об остатках денег – не надо. – Женщина протянула Никсону небольшую деревянную шкатулку, и он тут же заглянул под крышку; коробочка оказалась полна мелких монет, которых было, пожалуй, раза в два больше, чем ему обещали.

– Пришел, – слова слетели с губ Никсона, не успел он даже подумать.

Спрятав шкатулку за спиной, он шагнул назад, отступая к выходу. При виде денег его любопытство улетучилось.

Лицо босоногой женщины озарилось улыбкой чеширского кота, словно бы осветившей разрушающееся заброшенное здание вокруг них. Она сделала пару танцевальных па и протянула руку в приглашающем жесте; один ее глаз сиял подобно факелу, а второй оставался темным. Никсон помедлил, а затем нерешительно вложил свою маленькую загорелую ладошку в ее. Кожа женщины была одновременно и лихорадочно горячей, и холодной, точно космический вакуум. Взгляд сияющего глаза ослеплял, а темный казался разверзшей свой зев бездонной пропастью.

Женщина сдернула с себя красную ленту и повязала ее на большой палец Никсона.

– Когда увидишь его снова, сделай мне одно малюсенькое одолжение. Передай ему это. Он окажется еще совсем новичком и будет недоверчивым, но мне бы все равно хотелось, чтобы ты это сделал. Используй свою обезоруживающую улыбку.

Отпустив его руку, Шкура Пересмешника отступила назад и оценивающе посмотрела на мальчишку. Он был почти ее, но только почти. Потерянным на половину.

– Сделаешь это для меня?

Никсон слушал вполуха, что не было чем-то необычным. Затем он спохватился и кивнул с полной рвения улыбкой, хотя, по правде сказать, не очень-то понял, о чем говорила женщина, – серый человек действительно был недоверчивым, но вот назвать его новичком язык не поворачивался. И зачем ему вообще могла понадобиться эта лента?

– А ты та еще штучка, верно? – непринужденно рассмеялась женщина.

Никсон понятия не имел, что она имеет в виду, а потому опустил взгляд. Когда он поднял его снова, то обнаружил, что остался наедине с лампой, ленточкой и шкатулкой, обещающей сытный ужин.

Апостабище и изнутри оказалось столь же огромным, каким было снаружи. В течение долгого времени сознание Купера было занято только одним – попыткой воспринять всю грандиозность этого места. Изогнутый свод потолка был поднят на такую головокружительную высоту, что Купер с уверенностью мог сказать: ничего подобного он никогда прежде не видывал. Массивные колонны обхватом с небольшой дом уходили во тьму далеко над его головой и были украшены именами и символами, выкованными из серебра и стали; чадящие дымом колеса люстр висели на толстых, в торс взрослого мужчины, цепях; сам свет… Свет лился под удивительным углом и странным образом преломлялся, заставляя сверкать скрывавшие всю необъятность помещения занавесы из пыли, почти неподвижно зависшей в воздухе и так не похожей на тот пар, что поднимался от земли снаружи. Любой священник с радостью бы отдал хоть своего катамита^[5] за право служить в таком храме. Впрочем, как уже начал понимать Купер, как раз храмом это место и не являлось, скорее оно походило на усыпальницу. Склеп погребенных богов и выдуманных ими историй.

Вместе с Марвином Купер направился к свету, и их шаги были единственным звуком во всем огромном здании. Когда они подошли ближе, он увидел за колоннами источник сияния, и это было воистину что-то. Если двор Апостабища представлял собой хранилище дверей, то здесь царствовали окна – витражи опоясывали стены, поднимаясь рядами к самому потолку. Изнутри «гора» оказалась полой. Каждое окно несло чье-нибудь изображение – разумеется, кого-то из богов. Это были существа всех мыслимых и немыслимых форм. Синяя женщина с рассеченными грудями и сапфировыми глазами, свирепо взирающая со своего ледяного трона; пригнувшийся, с оленьими рогами на голове, мужчина, чье лицо наполовину скрывала маска из листьев; серый меч, направленный клинком вниз и украшенный гранатово-красными глазами, безразлично смотревшими с крестовины. Панели из окрашенного в золото стекла, высокие, словно секвойи, вздымались на недоступную взгляду высоту. Повсюду, куда ни посмотри, сияли окна, одно вычурнее другого и будто освещенные изнутри летними полуденными лучами, хотя снаружи уже близился вечер, они находились под землей, а солнце просто не могло находиться в стольких местах одновременно. Свет наполнял собой пространство, раскрашивая пыльные облака в сотни цветов.

– Апостабище, – повторил Купер названное ему слово, словно какое-то заклинание. – Так ты, кажется, сказал? Это от слова «апостол»?

Марвин покачал головой:

– От слова «апостат»^[6]. Говорю тебе, им не во что больше верить. – Юноша махнул рукой в сторону нескольких погруженных в собственные мысли людей, сидевших на скамьях или же блуждавших от окна к окну. – Атеизм – вот традиционная религия Неоглашенграда. Когда твое собственное существование опровергает догматы всех когда-либо встреченных тобой учений, церкви теряют свою власть над тобой. Апостабище – кладбище ересей, где мы скорбим по нашим мертвым богам, существовали ли они когда-либо или же нет.

Марвин направился к боковому алькову, где под окнами собралась небольшая компания. Когда они подошли, нос Купера уловил знакомый аромат походного костра. Повернув голову, он увидел причину, по которой столпились все эти люди.

У разбитой колонны сидела старуха, гревшая ноги у огня, поддерживаемого остальной толпой. Все они не были похожи друг на друга, и Марвин прошептал, что некоторые из них могут показаться знакомыми; они кружили у самого края кострища, демонстрируя Куперу фасетчатые, сверкающие, подобно драгоценным камням, глаза, усики, щупальца и наросты. Языки, вываливающиеся из лишенных нижних челюстей ртов; зеленоватые, багровые и лиловые лица; безумные и смущенные гримасы.

– Обычное дело, если попривыкнуть, – как бы объяснил Марвин, кивнув на еще более необычно выглядящих людей. – А ты, конечно же, привыкнешь. Со временем.

Но одна черта для всех собравшихся была общей – все они словно чего-то ожидали, их будто бы охватил какой-то голод. И в то же время терпение. Терпение, ведь многие из них уже не в первый раз готовились послушать рассказ старухи, зная, что он принесет им хоть какое-то подобие покоя; те же, кто еще не слышал его, стекались сюда из очень отдаленных мест, и потому-то внешний вид собравшихся казался Куперу еще более удивительным, чем у людей, населявших город над ним. Пусть не все пришедшие знали, что же это за особенная история, ради которой они явились, но за проделанный ими долгий путь все они научились смирению и могли распознать важное, когда то оказывалось так близко.

Так это и были Умирающие паломники? Они совсем не походили на спятившего мужика, пытавшегося напасть на Купера посреди Неподобия.

Одна только скрывающая лицо под капюшоном женщина, стоявшая с краю, проявляла нетерпение. Она не прекращая постукивала краем ручки по блокноту и кривила губы. Из всего ее лица Купер мог видеть только этот раздраженно искажавшийся рот, и ему очень хотелось, чтобы она перестала барабанить своей ручкой.

Старуха выглядела той еще пройдохой. Что-то отличало ее от остальных, сколь бы разными все они ни казались, – в глазах ее жила улыбка, а растрескавшиеся губы изогнулись чуть проказливо и добродушно. Редкие седые волосы были заплетены в украшенные бусинками, нитками и крышечками от бутылок косички. Она ехидно поглядывала на женщину, выбивавшую ритм на своем блокноте. Куперу даже подумалось, что старуха специально пытается вывести ее из себя – просто потому, что может это сделать.

Спустя некоторое время, когда уже казалось, что постукивание ручки о бумагу никогда не утихнет, старуха примирительно подмигнула женщине, прятавшей лицо под капюшоном, и заговорила. Голос ее оказался неожиданно сильным и звучным.

– Услышь меня, Сатасварги; будь повитухой рождающимся словам.

Марвин наклонился к Куперу и прошептал:

– Перед тобой старейшина Развеянных, племени, живущего под городом. Они редко появляются на поверхности, зато время от времени заглядывают в Апостабище, чтобы поведать эту историю. И всякий раз рассказывают ее по-новому.

Купер слышал его слова, хотя одурманенный разум с трудом разобрал лишь то, что речь идет о каком-то подземном народе и легендах; все, на чем он мог сейчас сосредоточиться, так это на жарком, пахнущем гвоздикой дыхании Марвина возле своей шеи. Ему так хотелось, чтобы оно стало еще ближе.

Тем временем старейшина Развеянных продолжала:

– Сатасварги, услышь меня; взываю к тебе из глубин, сокрытых под коростой миров.

Женщина в плаще наконец-то перестала стучать ручкой и склонилась над блокнотом, записывая.

– Помоги мне, Сатасварги; ведь сказ мой куда тяжелее, чем унесет голос мой, если ты не поддержишь его.

Старуха на несколько секунд замолчала, окинув взглядом окружающие окна так, словно те приходились ей давними друзьями; она улыбнулась своей витражной свите. А затем поспешила объясниться:

– Принимая ношу сказителя, я вношу свою лепту в Великое Деяние, для которого мы все лишь инструменты. Я поведаю вам о том, что мой народ помнит об истоках нашего города, но не о богах или богинях. Сказка ложь, но в ней есть и намек… возможно.

Сатасварги. Ясная звезда Первых людей, исток и тезка божественной реки, что несет свои воды через все земли от самых дальних и мрачных краев вдоль всякой уединенной вселенной, пока не разливается здесь, у наших ног. Далеко-далеко от истока реки лежит ее устье, где воды обрушиваются в бездну, за пределы сотворенного мира. И это место здесь. – Старуха ударила по полу тростью, зажатой в иссушенной руке.

– Здесь же народ Первых людей основал город. Они дали ему такое имя, какое дали, и которое уже другие потом меняли раз от разу, снова и снова, пока нечему и некому стало помнить, как же он назывался изначально. Сегодня это просто город, и каждый называет его так, как заблагорассудится; мы по настроению то проклинаем, то прославляем его, но нас не интересует его былое наименование. Порой куда проще смириться с чем-то, чьего названия ты не знаешь, – особенно если тебе известна природа этого чего-то.

И все же мой рассказ не о сути Неоглашенграда, такого грязного и перенаселенного, каким мы знаем его сейчас. Я говорю не о наших днях, днях Третьих людей, которые мы в своей близорукости именуем историей. – Старуха метнула настороженный взгляд на женщину с блокнотом. Знала ли та, что сейчас слушает лишь один из многочисленных вариантов этого повествования? Что это только крошки, брошенные лишившейся веры стае? – Не говорю я и о Вторых людях, чье беззаконие, как всем известно, было столь велико, что ничего не осталось от них – ни костей, ни надгробий, ни имен. Я поведаю вам о Первых людях – порождениях света и тьмы, сделавших свой первый вздох в тигле творения, прямых потомках Матери и Отца, возникших благодаря их разрушению. О детях рассвета.

У нас есть лишь два бога, что принесли сами себя в жертву, дабы дать нам жизнь, и это было ужасно. Случившееся уничтожило бы целые галактики, существуй тогда материя или гравитация. Когда же буря затемненного света образовала вихрь, когда изначальные миры возникли из божественной гибели Апостатического Союза, тогда открыли свои глаза Первые люди. Они восстали из праха и жара этих миров, вдохнули в легкие эфир, разделявший вселенные – эту беззвездную среду, что одновременно и пуста, и в то же время переполнена. Всяким своим движением Первые люди придавали очертания окружавшим их мирам. Некоторые были так могущественны, что сама ткань мироздания развевалась вокруг них, подобно плащам. И истину говорю вам, некоторые из них до сих пор существуют в том или ином обличье, появляясь в наших жизнях под масками богов, демонов или же бесплотных нашептывающих голосов, проникающих в наши сердца во мраке. Впрочем, многие из Первых людей вовсе не были могущественными, а жили точно так же, как и мы с вами; надо сказать, они даже зависели друг от друга. Общество. Они собирались вместе в поисках защиты, поддержки и выживания, положив тем самым основу всему.

Именно они воздвигли первые города.

Марвин пихнул Купера локтем: «Сейчас начнется самое интересное».

Купер, конечно, мог бы задуматься, почему голос Марвина в его голове прозвучал куда яснее, чем прежде, и как тот сообразил, что общаться с ним куда проще мыслями, нежели шепотом, вот только прямо сейчас все силы уходили на попытки не упустить нить повествования и на борьбу с одурманивающим ароматом, исходившим от его нового загадочного провожатого. В голове начала крутиться мысль о том, что было бы неплохо еще немножечко принять на грудь.

– Что касается Великих, то слишком многим из них не было никакого дела до своих меньших сородичей. А те, кто все-таки проявлял какой-то интерес, поступали так вовсе не из благородных побуждений. Младших детей рассвета либо использовали в качестве источника еды, либо же промывали им мозги, создавая армии солдат и верных рабов, а то и вовсе превращали в игрушки, живущие лишь ради того, чтобы забавлять более могущественных братьев и сестер. И все же жили на свете те немногие, кто был и силен, и милосерден. Именно они – более чем заслуженно – увековечены в самых почитаемых скульптурах, самых живучих верованиях и в нашей памяти. Взять хоть Чезмаруль Красную Ленту, которую еще именуют Первой среди потерянных. Кое-кто утверждает, что она была первой из дочерей Матери и Отца и успела засвидетельствовать их погибель своими юными, полными слез глазами. Или, скажем, Хранителя у Ночного Потока, что слишком заносчив, чтобы сказать кому-либо свое имя, зато готов поделиться тайными знаниями с тем, кто ищет их и притом достаточно силен, чтобы совладать с ними. Есть еще и его отец – Эввверит, начертатель первого треугольника и всего порожденного оным, всех тех вещей, в чьей основе содержится тройка, к примеру, архитектуры, краеугольный камень которой – понятие трехмерного пространства.

Но я повествую не о Чезмаруль, хотя мы и полагаем, что она в некотором смысле всегда с нами. И не о Хранителе, пусть его природа и состоит в том, чтобы надзирать за всем. А Эввверит Сумма-Квадратов-Катетов, наделив малых из Первых людей инструментами, необходимыми для строительства городов, исчез бесследно, так что и не о нем наш рассказ.

Мы же обратимся к Сатасварги – Ясной Звезде, что воздвигла свой дом под самым куполом небес, откуда она может надзирать за всеми мирами, за всеми новорожденными вселенными, переживающими начальный взрыв и дальнейшее расширение в пределах подгузников выделенного им пространства. Поговаривают, она есть причина всего искусства, вдохновение самого вдохновения. Не какая-то там муза, как некоторые могут подумать, и не пассивная красотка, делающая из мужчин мечтателей, Сатасварги – активный катализатор, превращающий фантазеров в деятелей, поэтов – в бардов, а ищущих чуда – в бродяг. От ступеней ее дома у самого венца творения берет свой исток река, чьи воды, как рассказывают, омывают берега каждого мира всякой, даже самой малой вселенной. Какие ветра гонят ее волны, что заставляет изгибаться ее русло – того не знает никто, но легенды гласят, что хоть в наши дни, дни Третьих людей, река Сатасварги по-прежнему течет, но русло ее скрыто под развалинами и камнями былых эпох.

В одном только мы можем быть уверены: и тогда, и сейчас течение реки Сатасварги начинается в самой верхней точке и завершается в самой нижней – в надире, той земле, что подобна водостоку на самом дне творения, где рано или поздно окажутся все и всё, прежде чем истечь из бытия в забвение. Да, в том священном, хоть и беспокойном, месте Первые люди воздвигли изначальную ипостась нашего города; они построили несколько величественных врат, соединяющих опоясывающие друг друга круги – концентрический лабиринт из алмазов и золота, дабы он сиял и поднимал дух Умирающим, завершавшим свое паломничество. Здесь же Первые люди соорудили и крепость, защищавшую предел, за которым лежала Истинная Смерть.

А теперь слушайте во все уши, ибо это важно. Конечно, сам факт того, что вы здесь, подразумевает, что уже знаете. Но имеет смысл и повторить.

«Вот, сейчас!» – яростно вспыхнули мысли Марвина.

«Потусторонние голоса звучат в твоей башке особенно отчетливо, когда тебя уже все достало», – подумалось Куперу.

– Много смертей случается. Какие-то из них важнее прочих. Рождаемся мы один раз, зато копыта отбрасываем многократно. Каждой смерти сопутствует пробуждение в каком-нибудь отдаленном мире, где мы все начинаем заново и живем, пока рок вновь не перенесет нас через бездну к следующей ступеньке на нашем пути. Такова она, эта жизнь. Мы рождаемся и живем. Находим себя, теряем друг друга, только чтобы вновь встретиться в самом неожиданном для нас месте. И пусть количество миров конечно, их разнообразие вряд ли может показаться таковым. Одни холодны и бесплодны; иные купаются в тепле, но остаются слепы к тому, что окружает их; многие достигли больших успехов в волшебстве или же технологиях, но редко когда того и другого вместе.

Есть лишь одно, что объединяет всех, кто был рожден, связывая их с этим Городом Врат, куда мы набились, точно бомжи в заброшенный особняк, – со временем все приходят сюда в надежде обрести ириит и прекратить свое существование. Это клоака мультиверсума, выгребная яма, великий сток, Исход.

– Ириит? – прошептал Купер, но Марвин тут же шикнул на него. Тогда Купер рискнул испытать новый прием – он расслабил каждый свой мускул и постарался подумать как можно громче: «Что это?»

«Древнее слово, означающее Истинную Смерть, – подумал в ответ Марвин. – Ею и знаменит этот город».

Впервые за все прошедшее время Купер вдруг осознал, что не ощущает страха в мыслях Марвина. В чем же могла быть причина?

– Вы можете верить, что река Сатасварги суть кровь Бога-Отца или же душа Богини-Матери; также вы можете полагать, будто это лишь метафора пути от жизни к смерти; вы даже можете и вовсе сомневаться в ее существовании, предпочитая думать, что это только миф, призванный возвеличить Неоглашенград и разрекламировать его основной товар – Истинную Смерть. Мой народ, что проживает под землей, где все еще текут древние воды, разделяет и эти заблуждения, и многие другие, но река… то, что мы называем рекой… питает нашу подземную жизнь.

И хотя Развеянные исповедуют разнообразные веры и неверие, благодаря тому что мы обитаем глубоко под улицами города, нам представилась необыкновенная возможность разузнать многое о его позабытых ранних днях. Мы расстилаем свои постели у краеугольных камней, заложенных его основателями, видим дома, пусть и давно ушедшие под землю, но все еще хранящие память о строивших их Первых людях, – я говорю не о тех разбросанных по мультиверсуму позерах, что в наши дни пытаются цеплять на себя маски богов, плести свои жалкие интриги или ищут покоя в самых отдаленных мирах, но о тех, кто когда-то жил точно так же, как и мы с вами.