Текст книги "Машина пробуждения"

Автор книги: Дэвид Эдисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)

– Ты такая глупенькая, – засмеялась Нини.

Ноно хлопнула в ладошки и согласилась:

– Мы ведь и сами сможем найти дорогу, не так ли, Нини? А потом ты поспишь еще пару часиков, а я немножко потанцую. Мы ведь встретимся за завтраком у Лизхен, не так ли?

Пурити вскинула руки, изображая восторг:

– Разумеется, Ноно! Ни один рассвет ни в одном мире не заставит меня пропустить завтрак у Лизхен! Надеюсь, тебе доставит удовольствие урок танцев!

Ноно согласилась удалиться, но напоследок все же предупредила:

– Тебе лучше бы остерегаться Убийцы, Пурити Клу.

– Обязательно, можешь не беспокоиться, – с жаром закивала Пурити. – И вы тоже о нем не забывайте. Запрещаю всем Умирать до завтрака! – Она вновь разразилась смехом, на сей раз куда искуснее изобразив искренность.

Пурити с трудом заставила себя не скорчить гримасу, когда близняшки засеменили прочь. Нини поволокла на спине свой мешок с нарядами. Завтраки Лизхен были нацелены на то, чтобы поддерживать в девушках стройность, а потому никакой еды не подавалось – только чай. И пустой желудок был сейчас самой ничтожной из проблем Пурити.

Она немного подождала, пока не убедилась, что осталась одна в этом запретном коридоре. Клу зашла слишком далеко и пережила невероятную встречу с сестрами Лейбович, что придало ей уверенности в своих силах: в конце концов, если даже Нини и Ноно беспрепятственно блуждали по залам Пти-Малайзон, то у нее и подавно не должно возникнуть никаких проблем. Единственное, что тревожило, так это то, что украденный шлем весьма долго проходил тщательную проверку дверьми; близняшки должны были следовать за ней почти по пятам, иначе бы проход успевал закрыться. Пурити не знала всех подробностей о том, как работают двери Малайзон, но заклинание не могло оставлять их распахнутыми на долгий срок, иначе система безопасности была бы не очень-то надежной.

Проход в опочивальни князя открылся точно так же, как и остальные: Пурити, нацепив на голову шлем, подняла ладонь к каменным ветвям, украшавшим периметр овального портала, и из листвы тут же выскочила и повернула к ней головку крошечная птичка-пересмешник, вырезанная из белого миллиардника. Дверь отворилась внутрь, повернувшись на бесшумных петлях, и Пурити ступила в комнаты, которые прежде навещали только сам князь и члены Круга Невоспетых, такие, как ее отец.

Прикрывая глаза от яркого света, девушка вынуждена была признать, что, пропал он или нет, Ффлэн уметь поразить. Он не стал обставлять помещения своих покоев, позволив великолепию архитектуры восхищать посетителей без помех со стороны излишних украшений. Кладка стен здесь явно была много, много древнее, чем в коридорах Пти-Малайзон. Как и дверь, камень внутренних помещений значительно отличался от того, что Пурити видела снаружи, – в присутствии князя миллиардник должен был сверкать, подобно солнцу, но даже и без Ффлэна он светил достаточно ярко, чтобы слепить глаза.

Когда зрение немного приспособилось, девушка смогла разглядеть покрытые истертой временем резьбой оконца и стены из идеально белого камня; покои князя должны были прослужить ему целую вечность и пока прекрасно справлялись с этой задачей. Быть может, минувшие эпохи и оплавили миллиардник, словно светящийся воск, но гений строивших покои мастеров позволил сохранить сам дух их задумки. Со стен, подобные рядам побитых коррозией ангелов, взирали статуи, должно быть изображавшие первых обитателей города; время не столько облупило их лица, сколько заставило оплыть, вытянуться. Глаза казались испуганно распахнутыми, рты были широко раскрыты, а пальцы превратились в некое подобие длинных сосулек. Резная филигрань миллиардника над и под ними претерпела схожие трансформации, заточив скульптуры в похожей на органическую паутине сверкающего, белого как снег камня.

Сами потолки потекли под гнетом лет, украшая залы оплывшего камня клыками снежно-белого чудища. Пурити отчасти ожидала увидеть такие же «зубы», торчащие и снизу, но, разумеется, этого не случилось – плиты пола, должно быть, заменяли каждые пару тысячелетий или около того исключительно из практических соображений, и среди простых белых плиток, соответствовавших основному цвету помещения, разворачивались вихри красной, зеленой и синей, закручивающейся спиралями мозаики. Выбор именно такого дизайна казался несколько странным, пока Клу не сообразила, что это направляющие, призванные дать почувствовать масштаб этого места, – пути, ведущие посетителей из одной комнаты в другую в ослепительном сиянии миллиардника. Слава тебе кто-нибудь, мозаика была выложена из более прозаического материала, иначе Пурити точно свихнулась бы в этом блеске; ее аж передернуло, когда она представила, как все тут должно засверкать, вернись князь.

Ффлэн не нуждался в троне, и Пурити это понимала, хотя отчасти и ожидала увидеть нечто подобное. Все, что от князя требовалось, так это пребывать, и тогда миллиардник сиял точно солнце. Он носил груз своих лет и сверкающую нечеловеческую кожу подобно короне и мантии; в Пти-Малайзон минувшее словно обретало плоть – ни один лорд или леди, сколько бы жизней им ни довелось прожить, не мог сохранить самообладания перед лицом колоссальности времени. «Владыки приходят и уходят, – гласила надпись на стене, – и однажды сменится даже князь. Но Неоглашенград останется. Спустя долгие годы после того, как развеется даже пыль памяти о тебе, он все еще будет стоять».

И тут Клу заметила нечто необычное.

Интересно, когда ее отец посещал эти аппартаменты, – при этой мысли Пурити охватило волнение – замечал ли он люк, скрытый за каменным орнаментом, выложенным из малахита, лазурита и шероховатого гематита? Три четверти поверхности мозаики лежали сейчас на полу, обнажая пролет заиндевевших стеклянных ступеней, сбегавших к колодцу, вырубленному в пылающей породе.

Очертания кажущихся хрупкими уже современных стеклянных ступеней, повисших в воздухе, резко контрастировали с сочащимся влагой миллардником древней трубы, в которую сейчас спускалась девушка, и Пурити поймала себя на том, что пытается отвлечься от мыслей о своем незаконном вторжении, предавшись бесплодным рассуждениям о дизайне взломанного ею жилища. Впрочем, ничего необычного тут не было, ведь именно этому и учили их, детей правящего класса, – закрывать глаза на все настоящее в угоду бесполезной мишуре. Порхать подобно мотылькам вокруг ламп, никогда не задерживаясь слишком долго на одной мысли и тем более не позволяя серьезным делам разрушить их безмятежное веселье. «Я ничем не лучше Лизхен», – пожурила себя Пурити, понимая, что поступает таким образом только затем, чтобы ей самой стало казаться, будто бы это не так.

Обернувшись пару раз вокруг своей оси, винтовая лестница спустилась в помещение столь же огромное и сияющее, как и главный зал наверху, но с тем отличием, что свет здесь обладал цветом. Пурити сдавленно пискнула. На долю секунды она даже решила, будто попала в художественную галерею: она смотрела на ряд разноцветных стеклянных панелей, каждая из которых была выше человеческого роста, подвешенных под потолком на прочных тросах и поддерживаемых снизу тяжелыми кронштейнами. Излучаемое стенами сияние преломлялось в глыбах окрашенного стекла, образуя узоры на выложенном белой плиткой полу.

С отвисшей от лицезрения подлинного чуда челюстью Пурити блуждала между стеклянными плитами, пытаясь осмыслить увиденное, – это были Краски Зари, артефакты из легенд, касавшихся давно ушедших в прошлое, ставших уже полумифическими людей, правителей и дворца, какими они были полмиллиона лет тому назад. Из всех напоминаний о тех днях остался один только Ффлэн – последний представитель своего народа. Он и Краски Зари. Летописи, с которыми удалось ознакомиться Пурити, называли старый дворец также Скорбью Анвита и Обломками Магистрали, но все это были лишь фантазии отдельных историков, поскольку считалось, что даже развалины первого дворца прекратили свое существование в незапамятные времена. И все же сейчас она видела его частички, подвешенные в воздухе при помощи кронштейнов и прочных металлических канатов. Если верить молве, когда-то окна, именуемые теперь Красками Зари, освещали первым властителям Неоглашенграда их дворец, от которого только и осталось, что стены из миллиардника, а заодно и рассказывали историю его основания. Первые люди заложили краеугольные камни города и расчистили необъятную Поляну Анвита в первобытном лесу, с чего, как знали все представители знати, и начался город, который они теперь населяли. Тот древний народ называл себя «эсры», а последний из их наследников носил имя Ффлэн и являлся князем Пурити.

Она сбилась с шага, оглушенная тяжестью лет и величия, окружавших ее, и тут же увидела свое отражение в одном из бесценных осколков. Вся ее бравада улетучилась в единое мгновение. Что же она натворила? Что делала здесь? Капризная, скучающая девчонка, едва не врезавшаяся в одну из Красок Зари, греми по ним колокола!

Стеклянные витражи за прошедшие эпохи оплыли подобно медовым сотам, но картины на них еще можно было различить, если обладать воображением импрессиониста. На самых огромных – пара сверкающих белых фигур: брат и сестра, муж и жена. Отец с безглазой головой, увенчанной плавником, и телом, сияющим, будто золотое солнце. И схожая с ним женщина, надвинувшая красную корону на самые брови. Черепаха, из панциря которой рос лес, плывущая по стилизованному морю. По обе стороны от пары вели хоровод хрустальные огни, зеркально повторяемые лучами света, исходившими из-под ребер отца пары.

Следующий фрагмент изображал нескольких синекожих желтовласых женщин, держащих в руках цветы, напоминавшие лед айсберга. Женщины стояли, склонив головы, у подножия огромного кургана, – должно быть, витраж представлял похороны Анвита и его дочерей – морозных дев, в честь которых и была названа та самая Башня Дев. Тяга к древним знаниям заглушила в Пурити всякое чувство стыда, и вскоре она уже блуждала от одной панели к другой, стараясь сохранить в памяти каждую деталь Красок Зари.

Впереди девушка увидела изображения, отличавшиеся от прочих, и чем дальше, тем более абстрактными они становились – было ли так и задумано, или же эти фрагменты были древнее, а потому и более примитивными и более оплывшими, чем остальные? Пурити обратила внимание на рисунок, напоминающий золотого кита, пронзенного копьями, – во всяком случае, ей так показалось, – и узор их напоминал расположение лучей света, исходивших от фигур на самом огромном витраже. Карманные часы, болтающиеся над грязной чашкой. Изгиб живота беременной женщины. Девственный лес; кусочек стекла, напоминающий скалу, окруженный красной дугой; туфелька на высоком каблуке над семью заходящими солнцами; женщина, сплетенная из змей; стена из кулаков; залитое кровью поле битвы; печальное дитя. Понизу каждой из стеклянных панелей бежали рядки разноцветных полос, по всей видимости содержащие некий шифр. Но больше ничего понять Пурити не удалось.

Зачем она спустилась сюда? Клу подвергла пересмотру свои мотивы: тоска была только оправданием, ведь размеры Купола предоставляли заскучавшей, избалованной девчонке достаточно пространства, чтобы путешествовать и исследовать его целыми годами. Так почему она выбрала именно это место? Пурити не была уверена, что сама знает ответ: ее соблазнял риск проникновения на верхние этажи Пти-Малайзон или же за ее выходкой стояло нечто большее? Быть может, что-то или кто-то заманил ее сюда? Почему добраться до внутренних покоев оказалось столь просто? И почему она стала задаваться этими вопросами только сейчас, а не раньше?

«Быть может, никто и не вел меня, – подумала Пурити, глядя на пол под Красками Зари, – но никаких сомнений нет в том, что кто-то оставил здесь этот молот. Прямо там, где я его обязательно найду».

У подножия одной из опор лежал стальной молоток.

«Полагаю, все вопросы о возможности совпадений теперь отпадают», – заключила девушка.

Зачем кто-то вздумал оставить молот в одном плевке от хрупкого наследия древних веков? И кем был этот «кто-то»? Эти вопросы просто кричали, требуя ответа. Была ли Пурити всего лишь пешкой в чьей-то игре или просто обладала талантом попадать в неприятности? Или же к происходящему был как-то причастен Убийца?

«Что ж, теперь у меня есть только один способ это выяснить, верно?»

Она вновь вспомнила о Мертвом Парне, научившем ее вскрывать замки, о брате, позволившем занять его место на турнире, и об отце, втайне поощрявшем ее тягу к независимости. Быть может, сейчас она пыталась Отбросить прочь всю свою прошлую жизнь… но в то же время, может быть, стояла на пороге подлинного наследия – права выбора.

Пурити могла бы прямо сейчас развернуться и уползти обратно в свою комнату. Девушка была уверена, что если покинет покои князя сию же минуту, то избежит любых последствий сегодняшнего непрошеного вторжения. Нини и Ноно не представляли никакой опасности, хоть и застали ее там, где находиться не полагалось. Но что ждало Клу по возвращении? Жизнь заточенного в клетке соловья, ненавидящего петь. Пустопорожняя болтовня и стервозные подруги. Тюрьма.

Если вспомнить о возможности подобного будущего, выбор становился очевидным. Она могла остаться ребенком или же все изменить и принять последствия своих деяний как взрослая женщина. Что бы ни произошло, оно должно было разрушить бесконечную рутину, состоящую из бутербродов с хладогурцом и вошедших в норму убийств.

Девушка посмотрела на одну из Красок Зари, висевших перед ней. Витраж – переплетение истории и волшебства – мерцал в лучах вездесущего света. Свою жизнь и плен видела Пурити на этих древних чужеродных панелях. Круг Невоспетых вырос на истории, которая не принадлежала человечеству, и подчинил себе так нуждавшийся в том город, населенный теперь Третьими людьми. Это было сделано ради всех паломников, искавших Смерть, чтобы шестеренки мультиверсума продолжали вращаться, порождая жизни снова и снова. Яркие разноцветные витражи были священными и незаменимыми, а возможно, даже и волшебными; они служили символом всего того, что препятствовало свободе Пурити, что расписывало ее мир красками строгих устоев, долга и кровопролития. К черту правила, только одно помогло ей зайти так далеко: она сама не знала, что в итоге найдет.

Повинуясь все тем же безрассудным мотивам, что привели ее сюда, Пурити подняла с пола тяжелый молоток и, прошептав извинения, обращенные к своему отцу, занесла оружие над головой, намереваясь нанести удар, которому предстояло разбить на осколки целую эпоху.

Тея Филопатор возлежала на диване, наблюдая за тем, как солнца поднимаются над крышами домов, превращая канал в ленту голубого стекла. Купер и Марвин, наверное, уже покинули Покабогат и были на полпути к вечно пылающим башням, где обустроил свое логово «Отток», – культисты знали не меньше тайных проходов, чем Эшер. Проходов, которые вскоре понадобятся и самой Тее, стоит только Лалловё Тьюи узнать, что она отпустила Купера на волю.

Леди не лгала, когда говорила о сером человеке: она и в самом деле скорее бы вырвала себе глаза, чем предала его доверие. Была лишь одна проблема, которая регулярно портила ей жизнь, – всякий раз, когда Тея выдирала ненавистные гляделки, те отрастали снова..

«Изида, какая же все-таки ирония! – Она затрясла головой в беззвучном смехе, разбрасывая по плечам кудри, способные отравить даже титана. – Изида, ты оказалась всего лишь подделкой, а твой аватар, твоя одноразовая игрушка восстала из мертвых и будет пребывать до самого конца вечности».

Дверь, выбитая Эшером, с грохотом рухнула на пол. Тея же взяла с подноса конфетку, бросила ее в рот и с несокрушимым самообладанием встретила полный ярости взгляд серого великана. Она меланхолично жевала лакомство, наблюдая, как тот кипит, и давая ему время справиться с вошедшей в легенды гневливостью. Когда не уверена, что в точности стоит предпринять, просто играй на сильных сторонах мужчин, пока те не обратятся в их слабость.

– Здравствуй, Тея.

Его голос дрожал от злости, но не так сильно, как ожидала Клеопатра. К интонациям Эшера примешивалось что-то еще. Страх? Ей не нужен был Купер, чтобы понимать, чего боится серый человек.

– Милорд, – она была готова к любым неожиданностям, – мы теперь крушим все на своем пути или только двери?

– Зачем тебе понадобился Купер?

Леди подвигала челюстью.

– Могу задать тебе тот же вопрос. Но не стану. Я не занимаюсь ерундой, Эшер, и не похищала твоего приятеля. Он ушел отсюда по доброй воле под ручку с симпатичным и молоденьким Мертвым Парнем; если тебе нужны ответы, придется вытягивать их из «Оттока».

– Мне известно, что нападение спланировала Тьюи. Можешь не пытаться меня одурачить.

Тея поцокала языком.

– Лалловё не так много платит мне, чтобы ради нее опускаться до лжи. Во всяком случае, не перед тобой.

– Тогда за что она тебе заплатила? – Эшер швырнул монетку с ее изображением на диван.

– За то же, за что ты платишь своей розовой даме. За попытку найти что-то особенное в совершенно не особенном незнакомце. – Тея бросила в рот еще одну конфетку и покатала ее языком.

– И? – попался он на крючок.

– И я сказала ему о том, что увидела, и это было то, что, скорее всего, видел и ты со своим книжным червем. – Женщина проглотила лакомство. – Очень немногое.

Чуть погодя она добавила:

– Я солгала, конечно же. Рассказав этому глупышу, кем он может стать, я могла бы помешать ему исполнить свое предназначение.

Эшер недоверчиво всплеснул руками:

– И что же ты увидела, Тея?

Она прикрылась щитом легкой, проказливой улыбки.

– Сведения о клиентах конфиденциальны. Ты знаешь это не хуже прочих.

Эти слова заставили Эшера почувствовать себя неловко. Впрочем, сходные чувства испытывала сейчас и его собеседница.

– Значит, ты отдала его бандиту «Оттока», который чисто случайно проходил мимо? – Эшер решил зайти с другой стороны. – Скажи, ты сбрендила или тебя заставили?

– Эшер, – надула она губки, – а разве обе эти причины не могут быть верными одновременно?

– Ты и сама не понимаешь, верно? – Взгляд Эшера блуждал по жемчужным обоям, украшенным китайским орнаментом, пока великан раздумывал над тем, насколько громко в Клеопатре сейчас говорит пустое фанфаронство и насколько – фараон. – Бьюсь об заклад, ты даже не понимаешь, почему вообще ввязалась в эту игру. Тея, ты вновь стала заложницей обстоятельств, но на этот раз нет рядом мужчины, которого ты могла бы в этом обвинить.

Леди подавила вспыхнувшую в ее душе ярость. Она медленно прикрыла глаза, усмиряя свое тело мыслями о налившихся тяжестью веках. Все подвержены страсти, и она не была исключением.

– Зачем им Купер? – спросил Эшер.

– И вновь вопрос, который тебе стоило бы задать тому, кто знает ответ. – Тея развела руками и переместилась на кушетку возле окна. – А я обычная шлюха.

– Чья скромность столь же фальшива, как и она сама. Ты продала его каким-то подонкам, и тебе придется ответить мне почему. – Ему так хотелось, чтобы рядом оказалась Сесстри; она-то быстро бы разгадала эту женщину, словно простейший ребус, и из борделя можно было бы уже уйти.

– Я всегда устраиваю свою жизнь за счет влиятельных мужчин. Только так можно добиться карьерного роста. – Леди поставила тарелку со сластями на колени.

– «Отток» – никакие не мужчины, Тея! Они же просто дети – оборванные беспризорники с промытыми мозгами.

– А их хозяева? – Тея посмотрела в окно, устремив свой взгляд к горизонту, где над охваченными нескончаемым пожаром башнями клубился черный дым.

– Они вообще не мужчины. Летающие зомби. И явно ничем не заслужившие твоей преданности.

– Зато влиятельные. Кроме того, нас объединяет общая беда… – Она не глядя нашарила еще одну конфету.

– Ничего вас не объединяет! – Эшер выхватил тарелку из ее рук и швырнул об стену. – Не знаю, во что тебя заставили поверить, Тея, но нет и не может быть ничего общего между живой женщиной и уродливыми призраками, именующими себя владыками небес. Они – омерзительные твари, ты – царица!

Клеопатра ответила ему в той же манере и выбила окно софой, метнув ее одной рукой, в то время как все остальное тело сохраняло полную неподвижность. Вся ее поза, казалось, выражала возмущение: и как Эшер только мог подумать про нее плохо?

– Меня называют Королевой Ядов! Царицей шлюх и обдолбанных психопатов! Как смеешь ты стыдить меня давно утраченной властью! Я узница своего тела, навеки привязанная к этому месту. Только собственные слезы дают мне хоть какое-то утешение. Да пустынные звери и те живут лучше! – Она перевела дыхание и вытащила осколок стекла из ткани платья. – Только я могу решать, чего хочу, и с небесными владыками меня связывает одна общая черта… – Клеопатра подчеркнула титул, которым сами себя наградили личи.

– Ты не можешь Умереть. Личи же не могут жить, они – неупокоенные мертвецы. Тея, нельзя заключать союзы с подобной мерзостью. Даже если к тому подталкивает инстинкт самосохранения.

– Мы поступаем так, как мы считаем необходимым, серый человек. И ты уже не в том положении, чтобы иметь возможность позволить себе наши услуги, не говоря о дополнительных любезностях. – Кокетство с нее как ветром сдуло, вся миловидность улетучилась, уступив место грозной, будто бы отлитой из бронзы маске.

– Вспомнила это свое царственное «мы», Тея? Ты забываешься. Уж не знаю, на чем эти гниющие трупы тебя поймали, но, должно быть, они крепко тебя прижали.

– Я бы посмотрела, Пепельнокожий, как заговоришь ты, если тебя сбросить с трона и изуродовать до полной неузнаваемости. У тебя есть право выбора, в то время как у меня его нет. Послушать бы, что ты запоешь о совести и царственности, когда отравишь саму свою душу так, что та уже не сможет Умереть.

– Эх, Тея. Ведь я такой же. – Он покачал головой, испытывая к Царице Ядов еще большее сострадание, чем прежде. Как мог он ненавидеть ее, когда и сам успел познать всю ту же боль? Они были слишком похожи, хотя Эшер никогда бы в том не признался. – Так ты предала меня и принесла невинную душу в жертву нежити только потому, что расстроена?

Тея всплеснула руками:

– Нет же, тупица! Я спасла твоего дружка от той девки из Теренс-де’Гисов, что ежедневно истязает до смерти своего собственного отца. Я не предавала тебя, моя душа уже не вмещает новый яд. – Тея не смогла сдержать смех. – Впрочем, если учесть, что выпадет на его долю, после того как он сделал свой выбор… Может, для него и лучше было бы умереть от рук этой твоей маркизы.

Эшер посмотрел на собеседницу вначале непонимающе, а затем – испуганно.

– Во имя мертвых богов, что ты натворила?

– Я и есть мертвый бог, Эшер. Вот как выглядят мертвые боги. – Она печально развела руками. – Секунду назад тебя возмутило то, что я веду себя неподобающе истинной царице. Но именно как она я и поступила. Небесные владыки не сильно-то отличаются от своих подданных или же от аристократов из вашего Круга Невоспетых – такие же бессмысленные, не имеющие цели. Лишившиеся богов. Лишившиеся правителя.

Она поднялась и, повернувшись спиной к собеседнику, устремила взгляд в выбитое окно, где зачинался новый день. День, который, возможно, изменит ее жизнь. Тея показала пальцем на запад, в сторону Неподобия, где, напоминая раковую опухоль, из дерева и штукатурки возвышалось поместье Теренс-де’Гисов.

– Она свободна. Все свинки собраны в загон, Эшер, так почему же ее отпустили гулять? – Голос Клеопатры дрожал от удивившей серого человека ядовитой злости. – Скажи, чем Тьюи и другие Теренс-де’Гисы, а с ними и еще горстка свободно разгуливающих аристократов заслужили свою свободу? Скажи, и я все отменю. Твой бесполезный дружок вернется, а я встану перед ним на колени, только ответь: почему?

Эшер молчал. Его мысли были пусты. Он сдерживался из последних сил, мечтая лишь о том, чтобы сорвавшиеся с ее языка слова вернулись обратно и застряли у нее в горле.

– Все ясно. – Она распрямилась.

– Спроси того, кто их запер, – рискнул ответить Эшер.

Тея смерила его немигающим взглядом.

– Я вижу лишь то, что скользкие гады, как всегда, расползлись. Купер не говорил, что знает про твою дочь? Не понимаю откуда, но это так. Из твоих шкафов начали выпадать скелеты.

Глаза Эшера вспыхнули синевато-красным огнем.

– Говоришь прямо как Тьюи, пытаясь напугать меня обрывочными знаниями, смысла которых даже и близко не понимаешь. Уж не знаю, что движет ею, но ты-то, Тея, когда успела прогнить до самых костей?

Та пожала плечами, подумав о троне, что возведет над пылающими подобно свечам башнями на горизонте. Дом солнц. Жалкая ложь, увлекшая ее за собой. На всякую душу найдется свой соблазн. Даже на ее. И даже на Эшера.

– Да что ты знаешь! Тебе никогда не понять сильную женщину – для тебя мы все одинаковы. Конечно же, все женщины, которые отвергали тебя, кажутся на одно лицо, самовлюбленный засранец. Но какая теперь разница? Я стану или царицей, или ничем.

Эшер зарылся лицом в ладони. Полагая, что Тея достигла пределов его жалости, он ошибался.

– Прошло две тысячи лет, Тея, а ты наступаешь все на те же грабли. Опять выбираешь проигрывающую сторону. И, что куда печальнее, разве на сей раз тебе есть куда бежать? Нет той змеи, что могла бы тебя спасти.

Когда Клеопатра заговорила вновь, ей не удалось скрыть печали ни выражением лица, ни звучанием голоса.

– «Отток» станет идеальной армией в руках умелой царицы. А личи… Небесные владыки – прирожденные генералы. Ффлэн выбыл из игры, а его собачки заперты на псарне. Пусть Тьюи и мешает мне, но тебе следует понимать, что поле ее интересов лежит за пределами этого города. Я же обречена жить здесь, но, думаю, вполне удовлетворюсь властью над этим миром.

– Во имя колоколов, Тея, да если бы я получал по грязному сребренику от каждого бывшего бога-императора, произносящего эту фразу… Мы все здесь в ловушке. Думаешь, только тебе одной хочется перемен? Очнись уже. Ты такая же, как все.

Но она только кивнула:

– Разумеется, амбиции свойственны многим. Но, Эшер, не всем дано их воплотить в жизнь. Мы не можем умереть. Мы те, кем всегда были. Мы – женщина-фараон.

Час от часу не легче.

– Эх, Тея, мне так жаль.

– И правильно. Дни твоей свободы на исходе, Эшер, и скоро ты тоже станешь узником. И ты понимаешь, что мы имеем в виду. О сварнинге знают лишь те из нас, кому должно быть известно и то, что со всем этим делать, жалкая ты пародия на мужчину!

Судя по тому, как это прозвучало, говорила она как никогда искренне.

– Не это я имел в виду, – скорбно покачал головой Эшер. По лицу его струились слезы. Он пролил их столько, что по их волнам можно было бы отправиться в плавание… на корабле костей, корабле, принадлежащем птицам. – Мне жаль тебя, Тея. Жаль, что ты встретишь свой конец вот так.

– Твои слезы ничего не решат. Не трать слов впустую. – «Пожалуйста. Прошу тебя, старый мой друг. Поверь в мою ложь».

– Я понимаю… – кивнул Эшер, все еще не в силах унять рыдания.

«Спасибо».

Ей нужен был покой, и он это понимал, хоть и страдал. Ей надо было забыться, а не возвыситься. Леди не могла Умереть. Эшер распрямился и запел, подобно изувеченному ангелу.

Глава шестая

Кендис ругается что твой матрос и ведет машину так, словно навеселе. Она бесится, выжимая под восемьдесят из древнего дизельного «мерседеса», обошедшегося ей в шестьдесят баксов и одну дрочку. Мечтает стать разносчицей коктейлей, но не может подняться выше разменщицы банкнот. Зеленые полиэфирные брюки и туфли на резиновых подошвах. Блевотина.

– К хренам и его, и эту мамашу-членососку! Гори в аду и жри там дерьмо, шлюха! – Кендис прикуривает ультра-легкую ментоловую «Lady Pinksmoke», одновременно пытаясь счистить с зуба след от «не пачкающейся» помады. Ноготь соскальзывает, и сигарета падает на колени.

– Вот хрень! – Кендис утыкается носом в собственную грудь, пытаясь поймать ускользающий фильтр. Грузовика она не видит. Не ждет столкновения.

Вот и все. Меньше чем через мгновение мир превращается в подобие всех этих рекламных роликов автомобильных компаний: сочный полуденный свет льется в открытый люк, где-то на диване потеет та тетка со своим молодчиком, мимо пролетает шарф Айседоры Дункан, магнитофон исполняет Берлиоза.

Разлетается осколками стекло. В осколки превращается и хрупкий череп затаившей дыхание Кендис. В глазах вспыхивают звезды. На какой-то миг она просто исчезает.

Отряхивая пыль, она встает. Ржавчина и глина разводами покрывают ее лицо, смешиваются с ее волосами, марают ресницы и губы. Она выскребает грязь из опаленных солнцем глаз, оправляет одежду и запихивает своих девчат обратно в топик. Под небом, слишком желтым даже для Техаса, протянулась бетонная дорога. Кругом лишь пыль, да серовато-зеленая поросль, да лысые холмы. И пышечка Кендис – живая и одинокая. Интересно, пострадал ли ребенок? Она надеется, что да.

– Мать твою, Кенди!.. – бормочет она, порывшись в карманах и обнаружив, что где-то успела потерять пачку «Lady Pinksmokes». – Еще одна богом забытая трасса. Джек Керуак. Ушедшие путешествуют быстро

Маларк баюкал Никсона на руках. Уставший и совершенно лишившийся сил, тот с удобством расположился в просторном каньоне между обнаженными бицепсами спасителя, всем своим видом изобразив невинного и беспомощного малыша. Он уже начинал приходить в себя, что-то мяукая, точно пригревшийся котенок, понемногу возвращаясь из царства грез. Маларк вынес немальчика из драки в Бонсеки-сай и доставил его в безопасное место. У великана было полно причин не связываться с разъяренной розововласой женщиной, не последней из которых были ее напряженные отношения с его женой, но и оставить в беде ребенка, пусть и такого фальшивого, как Никсон, он никак не мог.

Итак, пока Эшер и Сесстри вели свои маленькие войны, а Купер все дальше погружался в безумие, Маларк Неустанный решил позаботиться о подобранном им ребенке и попытаться зажечь в глазах Никсона прежний волшебный огонек – он знал, что когда-то такой в них светился. Маларк подозревал, что Третьи люди не так уж сильно отличаются от Первых.

Ему самому понадобилось жениться, чтобы разбудить домашнего котика, дремлющего в ягуаре – свирепом хозяине джунглей многих миров, и Маларк был благодарен за это своей жене. Да и зверь не стал слабее, познав ребенка в своей душе. Стало быть, это решение могло бы подойти и Никсону.

Вот только Никсон понятия не имел о детской покорности, что убедительно доказал сразу же, как только открыл глаза и увидел над собой загорелое лицо Маларка. Извернувшись намоченной кошкой, он попытался выскользнуть из рук своего спасителя и взревел:

– Гребаные педики!

Точнее, взревел бы, если бы физически не был десятилетним мальчишкой. Так что его негодование скорее прозвучало как писк, а лицо его стало красным, словно свекла.