Текст книги "Машина пробуждения"

Автор книги: Дэвид Эдисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)

– Леди? – вновь подала голос Лизхен. – Все ли завершили свое послеполуденное вышивание?

– Что ж, выглядит настолько близко к завершению, как только может, – нахмурилась Пурити, рассматривая результаты своего труда.

Черные цветы распустили свои лепестки по капюшону ее накидки. «Чего не можешь избежать, то следует возглавить», – говаривал отец.

– Вот и славно. Тогда, пожалуй, нам следует распределить обязанности? – Лизхен хоть и делала вид, будто ей все это неприятно, но именно ей принадлежала инициатива.

– Угу, – согласилась Ноно.

– Приступим, – добавила Нини.

Все четверо поднялись, расправили подолы платьев и примерили голубые шелковые накидки, помогая друг другу закрепить их шпильками-невидимками на волосах, после чего каждая вытащила остро наточенный серп из-под своей подушки, готовясь жестоко покарать Рауэллу Эйтцгард за нарушение этикета.

Не каждый, кто приходил в город, искал Смерть. Помимо ручейка мечтателей и паломников, стекавшего по туннелю к Апостабищу, существовали, к примеру, и циркачи, и музыканты, выбивавшие из барабанов ритм для лоскутных одеял своих песен, исполняемых на вавилонском смешении языков. На брусчатых площадях диаметром в целую милю кишмя кишели коробейники и лоточники, предлагавшие сотни различных товаров, на которых строилась индустрия Смерти, – индульгенции и сувениры, то есть реликвии весьма сомнительного происхождения. Пальцы усопших святых и мучеников, золотые локоны давно развенчанных и позабытых богинь – украшения для национальных костюмов почти бесчисленных вселенных, поставлявших своих Умирающих Неоглашенграду.

Среди элиты многих миров был популярен телеологический туризм, и проводники выгуливали толпы архимагов и инопланетных богачей, десятками разных путей добиравшихся сюда, чтобы узреть омерзительное великолепие Неоглашенграда: астральные проекции, временную инкарнацию в заимствованные тела; даже физический переход, пусть и был редок, но не казался чем-то немыслимым. Если император двенадцати микрокосмов желал прорубить дверь, выходящую на колоннаду Дальних Троп, его всегда ждала делегация представителей местной знати, готовых оказать дружественный прием своим иноземным сородичам, и целая армия колдунов, готовых за плату сделать подобное путешествие возможным. Теренс-де’Гисы, Братиславы, Блаватские-Дэй-Льюисы, Клу, Фэнь Бэи – эти самые могущественные дома всегда были рады любым новым клиентам.

А еще существовали Восемь сложенных миров – физически сцепленные реальности, образовывавшие то измерение, в котором располагался город. Когда-то, в давно ушедшие времена, они и предоставляли уютное место для жизни, и служили торговым путем, сегодня же являли собой пример городского запустения – брошенные гнить дома и заржавевшие, разрушающиеся без должного ухода двери путей в и через Восемь сложенных миров. Некоторые порталы и вовсе исчезли, а остальные просто приходили в негодность из-за халатности городских властей. Когда-то это были процветающие планеты, чьи врата открывались в Неоглашенград. Лишь три из Восьми сложенных оставались доступны, но поток сырья, поступавшего в город, был все еще достаточно стабильным, чтобы продолжать приносить хорошую прибыль, – Теренс-де’Гисы, никогда не упускавшие свой кусок пирога, торговали рудой и древесиной, а другие купеческие семьи развозили по улицам и каналам города овощи, фрукты, мясо и прочие необходимые товары. Их труд ничем не отличался от того, каким он был раньше, разве что упали объемы поставок, а с ними и выручка, – может, город и не скучал по своим правителям, но крайне нуждался в управлении.

Баржа, спускавшаяся сейчас по каналу, отделявшему захваченные кварталы на севере Расчленения от Лысых Холмов и все уменьшавшихся владений Покабогата, ловко влилась в ночной поток судов; она была нагружена ящиками с товарами, а управлял ею угрюмый экипаж, состоящий из чернобровых мужчин и женщин.

Сумасшедший, стоявший на ее носу, вряд ли мог привлечь к себе чье-либо внимание – к безумию здесь относились просто как к еще одной разновидности товара, и самые суеверные дельцы из местных даже полагали, что привлекут к себе удачу, если наймут на ту или иную службу хотя бы одного умалишенного, – например, чистящий картошку лунатик мог улучшить дела трактирщика, – и на многих судах, что сновали по водным артериям города, в качестве палубных матросов служили такие вот дурачки.

– Первопроходцы! – воскликнул бородач, стоявший на носу баржи; ночной ветерок растрепал его нечесаные космы и откинул край брезента, укрывавшего тело у его ног. Купер спал, не обращая внимания ни на сумасшедшего, ни на расколотое небо, отражавшееся в воде.

– Уолтер, угомонись, – прозвучал сиплый голос, раздавшийся из шаткой конструкции, служившей на шаланде палубной рубкой. В дверях стояла коренастая женщина с мускулистыми, похожими на двух могучих питонов руками; ее соломенного цвета волосы были коротко острижены и не прикрывали даже шею, а обветренное лицо искажала злоба. – Это дельце надо провернуть как можно скорее, и мне, если не возражаешь, не так нужно твое карканье, как твои занятые руки.

Легкая шаланда видала и лучшие дни, но капитан Боул этой лодчонкой командовала, словно военным кораблем, и даже заплаты из просмоленной пакли на посеченных бортах не могли унизить ее профессиональную гордость, пусть от сегодняшней доставки и дурно попахивало.

– Но ведь луна… – возмутился псих, вглядываясь в небо.

– Не взойдет сегодня, сколько бы ты ни выл, а потому завязывай с этим делом и берись за работу, или, клянусь, привяжу тебе камень на шею и сброшу в эту похлебку за бортом. Наниматель ждет нас к полуночи, а потому лучше внимательно следи за этими огромными цепями.

Она не шутила – гигантские, покрытые ржавчиной цепи в избытке пересекали канал, как, впрочем, и весь остальной город. Боул понятия не имела, зачем они нужны, но их звенья были толщиной с ее баржу и запросто могли развалить судно пополам, если впередсмотрящий не справится со своей работой.

Уолтер опустил взгляд и ткнул бесчувственное тело ногой. В безумном сознании роились мысли о том, мертв этот парень или же просто спит и есть ли вообще хоть какое-то различие между двумя этими состояниями.

– Спят ли спящие? Дочери запада? – Уолтер умоляюще посмотрел на капитана. – Все узники в узилищах. Безвинные и виновные. Все радуются, все скорбят, все живут и все умирают? Спят ли спящие?

– Да, да, Уолтер, мальчишка в полном порядке. Не волнуйся.

Боул совершенно не заботили чувства ее матроса, но все равно она предпочла его успокоить. Было бы не очень хорошо, если бы ее счастливый безумец расстроился и утратил свои профессиональные качества. Впрочем, профессионализм на борту этой лодки, похоже, даже и не ночевал.

Уолтер запустил пятерню в длинные зеленовато-желтые кудри.

– Призрачные миллионы, да, – кивнул он, видимо удовлетворенный ответом. – Земли мертвых переполняются быстро.

– Ты слишком часто беспокоишься, старик.

Капитан могла бы не обращать на него внимания, но ее покорила тревога в глазах безумца, прямо как в тот первый день, когда она согласилась принять Уолтера на борт. Он понуро посмотрел на нее из-под широкополой шляпы.

– Кто проходит хоть фарлонг^[13], забыв о сочувствии, тот идет, наряженный в саван, на собственные похороны, – произнес матрос таким тоном, словно объяснял что-то ребенку.

– Ну ладно, тогда можешь беспокоиться, если уж для тебя это так важно. Возражать не стану.

– Капитан Боул, – прервал ее голос, раздавшийся из-за спины, – раз вы так увлечены утешением своего домашнего питомца, то, полагаю, мы уже прибыли к месту моей высадки?

Тэм вышел из рубки; в свете факелов его рыжие курчавые волосы казались отлитыми из бронзы. Не успел он толком оттереть чужие потроха со своего лица, как госпожа уже погнала его забирать посылку. Посылкой оказался человек. Тэм вздохнул, пробежав пальцами по кровавым разводам на лацканах, и с жалостью посмотрел на живой груз. Парень был хорош собой, хотя и полноват, но всякий, кому не посчастливилось привлечь к себе внимание маркизы Теренс-де’Гис и ее механизированной мамаши, автоматически превращался просто в собачий корм. Тэм не знал, зачем Лалловё понадобилось, чтобы зановорожденный оказался там, куда его сейчас везли, – возможно, она собиралась использовать его в качестве приманки для бледного побирушки, если, конечно, этот кусок мяса действительно хоть сколь-нибудь был важен для Эшера. Госпожа испытывала прямо-таки нездоровое влечение к тому человеку.

Тэм заставил себя собраться и хлопнул в ладоши, привлекая внимание капитана, – Боул не доверяла тем, у кого были настолько ухоженные руки, но всем порой хочется кушать, а маркиза платила за работу лучше, чем кто бы то ни было.

– Слушаю, – кротко отозвалась капитан, помня об обещанной ей награде.

Впрочем, банда головорезов, устроившая нападение на дом Манфрикс, подобающей награды не получит. Везунчики, каковых было большинство, просто погибли и теперь наслаждались свободой под новыми небесами. Буквально парочке удалось выйти из схватки без серьезных увечий, но все остальные по результатам предприятия лишились кто глаза, кто руки, а кто и уполз с распоротым брюхом и вываливающимися внутренностями. Во имя колоколов, парочка знала толк в драке!

Боул наблюдала за погромом со стороны. По задумке операция должна была пройти с хирургической чистотой и точностью – удар был нанесен вскоре после заката, когда бдительность намеченных целей будет практически усыплена. Ха! В данном случае разница оказалась невелика. Как догадывалась капитан, серый человек был истинным мастером единоборств. Как-то раз ей довелось стать свидетелем дуэли, в которой сражался один из преторианцев князя Ффлэна, воин из гарнизона Пути Забытых Техник, и в его движениях было что-то от проворства и грациозности пепельного великана. Но Эшер к тому же сражался голыми руками. Казалось, он был сразу везде и всюду.

Да и девку, Манфрикс, завалить оказалось не проще. Как бишь информатор описал ее в донесении? «Не имеющий важности деятель науки». Бедняга сильно пожалеет о своих словах, когда до него доберутся те наемники, кому удалось пережить жгучие поцелуи ее кинжалов.

Капитан отказалась принимать участие в каком бы то ни было кровопролитии. И только совершенно безумное количество монет, обещанных маркизой за сегодняшнее предприятие, убедило Боул вообще присоединиться. Она согласилась принять участие в деле, но когда головорезы, заплатив дорогой ценой, вытащили тело из дома, приняла груз, но не пустила ни одного из них на борт своего корабля, баржи «Яркой». «Судна», – поправила себя капитан, покачав головой. Многое изменилось с тех пор, как долгие жизни назад она была адмиралом, но некоторым правилам Боул осталась верна. Этические принципы. Как бы их ни потрепало время… Колокола, их действительно сильно потрепало.

Мысли о столь неумелом похищении улетучились, едва баржа свернула за изгиб канала и перед глазами Боул выросла конечная цель маршрута. Высокое белое здание – наполовину крепость, наполовину дворец; при виде его сверкающих в ночи стен у капитана всякий раз перехватывало дыхание. Правда, раньше у нее никогда не было повода остановиться здесь и поглазеть, не говоря уже о том, чтобы причалить к обросшей тиной мраморной пристани, выдававшейся в канал бледным пальцем.

– Наконец-то, – облегченно вздохнул Тэм. – С радостью поменяю баржу на бордель.

Ля Джокондетт был не просто борделем – он служил напоминанием о тех днях, когда проститутки Неоглашенграда правили, словно королевы, своим собственным районом, Покабогатом. Когда-то печати, делавшие шлюх пленницами сутенеров и владелиц притонов, ничем не отличались от тех, что носили нынешние правители. Аристократы, губернаторы и куртизанки – их жизни были слишком важны для города, чтобы быть прерванными такой неприятной мелочью, как смерть. С глубочайшим почтением они принимали знаки, привязывавшие их к телам, к городу, к исполняемым ими обязанностям.

Времена изменились.

Куртуазность давно вышла из моды, знать выродилась в кучку семейств, цепляющихся за последние крупицы былой роскоши, а шлюхи в эти дни стали просто шлюхами, были ли они привязаны к своим телам или работали по старинке. Но Ля Джокондетт сохранял чуть большую искру давешнего величия, и монументальное здание напоминало городу о том, что когда-то проститутки стояли не ниже прочей знати этой реальности. Мужчины и женщины, привлекательные и душой, и телом, делали чуть легче путь Умирающих и прочих паломников – даже для мертвых святых, прибывших, дабы присоединиться к Развеянным, обитавшим в пещерах, скрытых под улицами. Ля Джокондетт не забывал напоминать мирам о своем прошлом – все поверхности ежедневно натирались до блеска и украшались цветами, в узких оконцах всегда горели свечи. Ля Джокондетт возвышался на задворках Покабогата. Вся округа страдала от давнего отсутствия ремонта, самозахвата земель и заводского чада, но белокаменная крепость по-прежнему могла похвастаться ухоженными лужайками – как под защитой кованых железных ворот, так и охватывающими, будто бы в поцелуе, берег канала.

Как и двуликое божество порталов, чья статуя поддерживала один из самых больших мостов, перекинутых через водные пути, Ля Джокондетт смотрел сразу в две стороны – одним входом он был повернут к лежащему в руинах кварталу, а другим – к каналу. Когда-то заведение принимало посетителей с обеих сторон; теперь же гости если и прибывали, то только по воде, ведь прилегающие к крепости улицы более не были безопасны для сократившегося потока клиентов.

И все же бордель продолжал поддерживать атмосферу утонченности, какие бы унижения ни обрушивались на него за последние годы. Ля Джокондетт ни за что бы не позволил осквернить свои подсвеченные фонарями стены – замок встречал все невзгоды с гордостью приговоренной к казни королевы, отказывающейся склонить голову до тех пор, пока палач сам не прижмет ее к плахе.

У конца причала, стоя на фоне сверкающего Ля Джокондетт, дожидалась Леди, облаченная в одеяния из белой кисеи. Они были так похожи – и здание, и женщина казались лучом света посреди окружавшей их грязи, храня царственное величие при любых обстоятельствах. Леди встала так, чтобы ее силуэт выгодно обрисовывался светом фонарей и факелов, придававших особый шарм стенам борделя и изгонявших тьму, поглощавшую остальные здания. Фруктовые деревья обрамляли дорожку, ведущую от замка к пристани, и меж их ветвей витали подобные ленивым светлячкам мерцающие огоньки заклинаний.

От этого зрелища капитан Боул едва не разинула рот.

– С возвращением, друг, – окликнула женщина Тэма, и он поспешил нацепить на лицо победоносную улыбку.

– Как и всегда, Леди, я чувствую себя так, словно бы никогда и не покидал вашего гостеприимного дома. Если мужчина хоть раз побывал в чертогах Ля Джокондетт, то в сердце своем он их никогда уже не оставит. – Тэм согнулся в столь глубоком поклоне, что волосы его коснулись деревянного палубного настила, и Боул, пожалуй, даже рассмеялась бы, если бы только не мечтала как можно скорее сойти на сушу с полным карманом монет и забыть навсегда об этом похищении.

Женщина в белом кивнула и одобрительно улыбнулась лакею, но не сделала и шагу навстречу, когда тот ступил на причал. Она сохраняла все ту же идеально грациозную позу, оставаясь царственной во всем, пока Тэм следил, как экипаж Боул торопливо спускает их груз.

– Ну вот и все, – прошептала капитан, когда два ее матроса уложили закутанное в брезент тело на мрамор. Хозяйка Ля Джокондетт словно бы и не замечала ничего – ни привезенного ей человека, ни баржу, ни даже матросню, успевшую наследить канальной грязью на ее ухоженном причале.

Боул дернулась, когда Уолтер вдруг подошел к борту судна и поставил одну ногу на швартовную тумбу, прижимая шляпу к груди, точно томимый любовью воздыхатель.

– Всякий миг света иль тьмы есть чудо, – почтительно обратился он к Леди.

К изумлению капитана Боул, та грациозно поклонилась престарелому впередсмотрящему и ответила ему в том же духе:

– Рыбы, камни, волны, корабли с людьми на них. Какие чудеса могут быть удивительнее?

Показалось или Уолтер и в самом деле горделиво надул щеки? Он кивнул – вначале Леди, затем словно самому себе – и ретировался. Боул доводилось слышать и более странные беседы за то время, что она ходила под парусом по водам Неоглашенграда, и капитан нисколько не сомневалась в способностях этих мест преподносить сюрпризы. Тэм же демонстративно закатил глаза.

– Иди, юный Тэм Лин, насладись нашим гостеприимством, – произнесла Леди, и его раздражение вдруг как рукой сняло.

Он удивленно моргнул.

– Благодарю, великая Леди. Ваши достоинства не знают числа, как и удовольствия, что дарит Ля Джокондетт, в какой бы час и при каких бы обстоятельствах я ни заглянул к вам. – Не сводя глаз с женщины, Тэм указал на широкую полосу ухоженного газона позади нее. – Но я вынужден как можно скорее возвратиться к своей госпоже.

Леди одарила его загадочной улыбкой – словно бриллиант сверкнул на потаенной грани. У Боул сложилось впечатление, что у хозяйки борделя столько же улыбок, сколько и клиентов, а то и поболее.

– Мы занесем гостя маркизы к себе и окружим его заботой, – заверила Леди, беря Тэма за руку и ведя его по направлению к безупречно чистому зданию. – Что же до тебя, то мы снарядим самый быстрый экипаж.

Под их ногами ломались хрупкие стебли травы, пробившейся между плитами дорожки. Леди, так ни разу и не посмотрев на тело Купера, ушла вместе с Тэмом в сад и скрылась за фруктовыми деревьями и розовыми и голубыми пушистыми шарами гортензий. На Боул, ее судно и невменяемый экипаж никто не обращал внимания.

Капитан уже собиралась окликнуть Тэма, когда увидела полный монет кошелек, брошенный им возле головы Купера. Одним движением мясистой ручищи Боул сгребла свою награду и взбежала на борт, приказывая экипажу отдать швартовы.

– Отчаливаем. – Добавлять это было совсем не обязательно, но девушка-матрос, отвязывавшая канат от кнехта, едва заметно кивнула.

Они понимали друг друга, капитан и ее экипаж. Понимали, что провернутое ими дельце было хоть и отвратительным, зато прибыльным. Сегодня они лягут спать с набитыми животами, безмятежно покачиваясь в своих гамаках. А Смерть и психическое здоровье могут идти к черту.

Когда баржа скользнула в ночь, Уолтер вновь занял позицию на носу и, как всегда, завел свои безумные песни.

– Твоя плоть, – прокаркал он, глядя на блистающий великолепием Ля Джокондетт, – сама твоя плоть достойна великой поэмы!

Никсон пискнул, угодив в тиски рук Эшера, сдавивших грудную клетку неребенка с такой силой, что тот не мог дышать, не говоря уже о том, чтобы отвечать на вопросы, заданные серым человеком. К тому же Никсон и не знал ответов – он вовсе не шпионил в пользу нападавших, а если бы был их информатором, то и сбежал бы вместе со всеми. Вместо этого, он, оглушенный, валялся у дверей, пытаясь избавиться от гула в ушах и прижимая руки к отбитым ребрам, – бандиты избили его, застав врасплох. Он попытался бы донести все это до Эшера, но серый болван никак не прекращал его трясти, не давая предъявить доказательства невиновности.

– Ах, да, да! – осклабился великан, разражаясь язвительной пародией на те объяснения, к которым собирался прибегнуть Никсон. – Ты просто гулял тут неподалеку? И это не ты привел к нам целую банду вооруженных людей? «Конечно же нет, сэр!» – Тут Эшер издал тонкий писк, подражая подлому хихиканью нахального мальчишки. – «Нет, сэр, разве я бы осмелился причинить вред столь благородному господину, как вы, сэр?» Это ты собирался сказать? Думаешь, я такой же зеленый юнец, как тот парень, которого твои приятели умыкнули через окно? За дураков нас держишь, да?

Никсон протестующе захрипел, но если Эшер и заметил это, то виду не подал.

– Мертвые боги, утонувшие и сгоревшие! Вначале тебе заплатили за слежку, а теперь ты привел их прямо к моему порогу? Ты глуп, немальчик, и если я ошибался насчет Купера… если мы с Сесстри ошибались и ответ действительно заключен в нем, а ты украл его у меня, тогда я вырежу у тебя все кости одну за другой и разгрызу их.

Сесстри коснулась пальцем бедра Эшера. Его глаза тут же устремились к ее лицу, такому милому, даже несмотря на брызги крови на припорошенной веснушками щеке.

– Пожалуй, если в тебе есть хоть крупица милосердия, я хотела бы услышать, что он скажет, прежде чем ты вырвешь ему руки и подашь их нам на обед.

Эшеру хватило здравомыслия сконфузиться и потрясти головой, сбрасывая с себя наваждение. Он опустил неребенка на пол, хотя и продолжал удерживать одной рукой зажатым в углу между дверью и гардеробом.

Никсон закашлялся и принялся отплевываться – весь его мир сократился до крошечного сгустка боли там, где полагалось находиться легким. Вдох. Выдох. Вот зачем его постоянно так сильно душат?

– Полагаю, ты понимаешь причину нашей озабоченности.

Сесстри стояла плечом к плечу с Эшером, глядя на мальчишку сверху вниз. Она предотвратила его случайную гибель от недостатка кислорода, но Никсон был не настолько глуп, чтобы ожидать от нее хоть какого-то сочувствия. Боже Иисусе, пусть эта пташка и хороша собой, но сердце у нее холоднее, чем сиськи у Киссинджера^[14].

– Говорю вам, придурки, я тут ни при чем. Какого хрена я, уже получив побои от них, должен терпеть их теперь еще и от вас? – Он сверлил серого человека полным ярости взглядом. – Я всего-то и хотел что новую футболку.

– Не думаю, что он к этому причастен, хотя вовсе не из-за его внутреннего благородства. – Сесстри отошла к подоконнику, все еще заляпанному кровью Купера, подняла руки и сцепила пальцы на затылке в замок. – Лица их разглядел? – поинтересовалась она у выбитого окна.

– Да.

Эшер не мог не заметить в глазах нападавших безумие, проступавшее сквозь жажду крови. Он чаще и чаще сталкивался с этой формой сумасшествия на улицах Неоглашенграда.

– Зачем нападать именно здесь? Почему им было не похитить Купера, пока он плутал по городу целый день в одиночестве? – Сесстри бросила на Эшера обвиняющий взгляд.

– Без понятия.

Собеседники, словно падальщики на труп, набросились на вставшие перед ними загадки.

– И кто стоит за всем этим? – Эшер обвел взглядом окна, выбитые людьми, врывавшимися в дом. Украшенные каллиграфическими письменами обои были изодраны и забрызганы кровью. Вот вам и сила колдовских печатей. – Кто бы ни сделал это, он знал, когда и где нанести удар, что серьезно сокращает список ублюдков.

– Должно быть, они просто не ожидали, что Купера отведут в Неподобие и там бросят. – Еще один взгляд.

– Я выслежу их и вырву у них сердца! – Эшер вышвырнул в окно осколок стекла, и тот вонзился в клумбу.

– А тебе не приходит в голову мысль, что именно подобной реакции и ждут от тебя наши недруги? – Дикий пес расправится с добычей столь же быстро, как и обученная борзая, но охотнику ничего не оставит.

– Какая разница? Разве это повлияет на наши дальнейшие планы?

– Возможно, если ты собираешься устроить бездумную резню. Так что мы будем делать?

– Послушайте, – встрял Никсон. – Если скажете, в чем ваша проблема, то я знаю пару ребят…

– Определенно нет, – заставила его заткнуться ладонь Сесстри.

– Что произойдет, – спросил Эшер, – если я потерял нашу единственную путеводную нить? Что если мы проиграем, Сесстри? Ты хоть знаешь? Я – нет.

– Приближается сварнинг, – произнесла Сесстри, и на лице ее вдруг возникла печать понимания. – Мы все утонем.

Секунда молчания. Затем другая. Сесстри сидела абсолютно неподвижно, парализованная страхом.

Эшер медлил, не зная, как ему поступить. Спросить, все ли с ней в порядке? Попытается ли она его пырнуть, если дотронуться до ее плеча? Не будет ли для него эта цена даже слишком низкой? Эта женщина… Скоро их ждала участь в прямом смысле худшая, нежели просто небытие, и одного только факта присутствия Сесстри рядом хватало, чтобы наполнить мысли серого великана образами цветов и рассыпавшихся по подушкам розовых волос.

Умирающие более не могли Умереть, а Эшер зациклился на предмете своих вожделений. Он был уже слишком стар – число прожитых им лет, пожалуй, уже перевалило за миллиард – и все же не чувствовал в том своей вины. «Что привлечет ее внимание? Могу ли это быть я?»

Из погруженности в собственные мысли их вырвало смачное ругательство Никсона:

– Простите мой трахнутый в зад французский, но Маленький Токио, мать его, горит.

Сесстри бросилась к окну. Красно-дымное зарево поднималось из-за желтых холмов. Впрочем, она не была уверена, что речь идет именно об огне. Там располагался Бонсеки-сай, район, которому Никсон дал столь странное, ничего не значащее для нее название. Именно там проснулась Сесстри, когда попала в Неоглашенград; там и нашла ее домовладелица Алуэтт. И сколь бы ни казалась абсурдной эта мысль, Сесстри не думала, что это простое совпадение.

Тэм выглядел ровно настолько уставшим, насколько себя ощущал. Некогда ухоженную униформу запятнали грязь и кровь, и он стоял, изможденно привалившись к дверному косяку, пока госпожа продумывала свой следующий ход. Лицо его раскраснелось от непрерывной беготни.

– Тэм, сгоняй за моими инструментами. Ежедневная рутина уже так надоела, но, может, хоть это утро будет чем-то отличаться от других.

Лалловё Тьюи подошла к дверям своего кабинета, задумчиво оглядывая облицованную дубом комнату. Голова маркизы была практически не видна за высоким накрахмаленным воротником и накладными плечами вычурного платья, пошитого из розового шелка; она разглядывала овальную библиотеку, принадлежавшую ее мужу, в поисках чего-то выбивающегося из общего ряда, недостающего или же снабженного тайной пометкой – лицо ее имело такое выражение, словно при первом же намеке на подобное оскорбление она сожгла бы всю эту комнату и заставила потом строить ее с нуля. Может быть, всему виной черная отделка из чапараля – цвета Теренс-де’Гисов, украшенная резьбой в виде персиков и гранатов. А может быть, дело в нефритовой и агатовой плитке, устилавшей пол.

– Инструменты? – растерянно спросил Тэм, надеясь, что ослышался от усталости, поскольку прекрасно знал, что под «инструментами» Лалловё может подразумевать только одно – лежавший в небольшом шкафчике ее кабинета чемодан, наполненный приспособлениями для пыток и убийств. Обтянутый бледно-зеленым дамастом^[15], разрисованным крошечными желтыми цветочками, излучающий сильный аромат лаванды и иссопа, хотя, впрочем, и не оглушающий. Тэму частенько приходилось счищать засохшую кровь, экскременты и лохмотья внутренностей с хранившихся в чемодане приспособлений, но никогда прежде госпожа не брала их в руки в его присутствии. В такие дни Тэм всегда запирался в выделенном ему для отдыха закутке и как можно громче играл на лютне, только бы заглушить доносившиеся до него вопли.

– Делай что велено и тащи их во вторую гардеробную. – Каменные бирюзовые ногти выбили угрожающее стаккато на обитой кожей столешнице.

У всех соплеменников Лалловё ногти состояли вместо кератина из того или иного элемента земли – камней или древесины, металлических руд или шипов терна. Семейная легенда гласила, что данную традицию (для протеанских фей подобные традиции означали примерно то же, что наследуемые генетические черты для людей) ввела досточтимая мать и королева Лалловё – Цикатрикс. Последний раз, когда Тэм видел древнюю королеву, ее некогда грациозное тело составляли графен и эбеновый поликарбонат, и только лицо оставалось относительно органическим. Руки же, укрытые льняными одеяниями, завершались длинными скальпелями когтей из обсидиана.

Тот день выдался сложным для всех.

– Сию минуту, мисс.

Тэм заставил себя собраться с остатками сил и направился ко второй гардеробной.

Когда он поспешил исполнять поручение, маркиза возвратилась к созерцанию ярко освещенного кабинета; черные люстры с золочеными внутренними панелями излучали желтое сияние, практически подавляли голубой рассвет, обещавший сделать этот день хоть капельку счастливее. Лалловё ощущала, что что-то не так. Если быть точным, то вроде не совсем плохо, но и не очень-то хорошо. Она чувствовала себя опустошенной, голова болела; что поделаешь, ее и в самом деле ранило несокрушимое высокомерие отца. Она просто не выспалась, только и всего, – целую ночь маркиза подбивала бабки и теперь была готова сорваться в любую минуту.

Тэм дожидался появления своей госпожи во второй гардеробной, изо всех сил стараясь не смотреть на небольшую дверку напротив входа. В оформленном в желто-коричневых тонах помещении пахло теми же лавандой и иссопом, что и от чемоданчика агонии, регулярно навещавшей эту комнату; гардеробная была обставлена многочисленными мягкими диванами, а дверца, та, что старательно пытался не замечать Тэм, вела в очаровательную, небольшую уборную, которая пугала его до дрожи в коленях.

По правде сказать, Тэм страшился не самой комнаты. Не было ничего такого ни в украшенном серебряными листьями потолке, ни в бело-розовых цветах, нарисованных на стенах, ни в деревянном стульчаке унитаза, ни даже в выложенной черной плиткой купальне посреди пола из темного стекла. Нет, что пугало Тэма, так это вид прикованного к стене мужчины, вымазанного кровью и собственными испражнениями. Человек был старым и дряхлым, с вислыми седыми усами и глазами самой Лалловё; когда-то давно, когда Тэм впервые увидел эти глаза, ему представились далекие восточные земли родного мира, но нет, отец маркизы не был рожден на Земле.

Когда-то он был поэтом, известным в десятке миров, когда-то – обладающим абсолютной властью королем-философом… Хинто Тьюи обрек сам себя на страдания, решив наведаться в гости к дочери.

Он приехал одним морозным утром не более трех лет тому назад, и дочурка отплатила ему за проявление отцовской любви свойственной лишь ей родственной заботой: привязав к телу, заключив в кандалы и ежедневно с тех пор пытая до смерти. Но это ни капельки не беспокоило Тэма – напротив, было бы совершенно глупо ожидать от дочери Цикатрикс того, что она будет обращаться со своим отцом хоть с какой-то присущей людям человечностью, не говоря уж о теплых чувствах. Нет, что действительно приводило в ужас, так это молчаливое смирение с судьбой, читавшееся в глазах старого Тьюи, – с каждым рассветом Лалловё проскальзывала в уборную второй гардеробной и проводила большую часть утра, изобретая новые способы прикончить папочку. И каждый день, перед тем как испустить дух, Хинто Тьюи шептал одни и те же слова:

– Скажите моей дочери, что отец любит ее.

И что хуже всего, как казалось Тэму, так это то, что старик и в самом деле говорил правду.