Текст книги "Машина пробуждения"

Автор книги: Дэвид Эдисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

Мы признаем авторитет небогов, но наш подход к поклонению им учитывает факт, что мы лично видим отпечатки ног основателей этого города. Камни сохранили немногое, но и тех крупиц вполне достаточно, чтобы осознать всю глубину нашего невежества. Свое племя они называли «эсры», а выглядели как люди с бриллиантовой кожей и плотью, сотканной из света; вроде бы у них было всего лишь по одному глазу, но может быть, и по четыре; на сияющих головах горделиво возвышались гребни, которые могли быть украшениями или же частью их анатомии; у них были и руки, и крылья; они ухаживали за парком, разбитым в самом сердце их города-лабиринта, – я полагаю, он остался от первобытных лесов, покрывавших эти земли в еще более древние времена.

Купер попытался представить себе создание, описанное Развеянной. Как бы он отреагировал, встретившись с одним из них вживую?

– У Первых людей города, эсров, не было короля, но ими управлял князь; это то немногое, что известно о них, но почти все остальное, что касается их образа жизни, было тысячи тысяч раз стерто, как на палимпсесте^[7], с которого ноги прошедших стирали все на улицах этого города за его долгую историю.

То, что произошло с основателями, остается одной из величайших загадок Неоглашенграда. Не пройди с той поры столь много времени, нам могла бы быть известна их судьба: ушли они или погибли, а может, открыли Последние Врата? Они все разом нашли Смерть или же их народ угасал постепенно? Может быть, они переселились куда-то еще? С уверенностью можно сказать только одно: их больше нет – за исключением одного. Того, кто правит этими краями, светоносного чудовища, укрывшегося под Куполом.

На поверхности осталось лишь единственное напоминание о величайшем из городов Первых людей – Купол, огромный, заслоняющий собой небо; там восседает наш князь, последний представитель своего вида, несущий одинокую вахту на страже забвения, так же как когда-то, задолго до того, как началась наша история, ее нес весь его народ. Вот почему мы не должны терять веру перед лицом недавних событий: это долг князя – защищать Истинную Смерть, поскольку она крайне важна для цикла жизни во всех мирах. Что рождено, должно умереть. Что здесь сегодня, то уйдет если и не завтра, то вскоре. Как и река Сатасварги, однажды наши жизни изливаются в пустоту, освобождая место для вод, бегущих следом. Иначе начинается сварнинг.

Женщина в плаще испуганно вздохнула, услышав это слово. Купер посмотрел на нее более внимательно и на сей раз заметил прядку розовых волос, которую та наматывала на карандаш, – перепутать было невозможно.

«Мать твою!»

Что Сесстри здесь делает и заметила ли она его? Чего она испугалась? Он чуть подался назад, прячась за спиной Марвина, хотя понимал, что это не очень разумный шаг, ведь можно было бы броситься к Сесстри и умолять о помощи, но что-то его останавливало. Во-первых, вполне вероятно, что она приказывала Эшеру избавиться от него. А во-вторых, был еще и Марвин, от которого пахло ромом и табаком.

Старуха замолчала и смущенно огляделась, словно вдруг забыла, где находится и почему ее обступили все эти люди. Затем она потрясла головой и хлесткой фразой завершила свой рассказ:

– Если закроются Последние Врата, мы все утонем.

Среди слушателей прокатилась волна едва слышных перешептываний. Люди переглядывались, осознавая сказанное, и в их глазах плескалось нечто вроде тревоги. Из своего укрытия за плечом Марвина Купер увидел, что реакция публики не укрылась ни от старейшины Развеянных, ни от Сесстри. Когда женщины на секунду встретились взглядами, на лицах обеих читался страх.

Марвин чуть наклонил голову и потерся головой об ухо Купера, а затем полуобернулся так, что их губы чуть не соприкоснулись. И вновь беззвучно заговорил:

«Не верь тому, что услышал, ибо это ложь. Конец Истинной Смерти станет освобождением для нас».

Покрутив пальцами красную ниточку, вплетенную в одну из косичек, карга продолжила свое повествование. Рука Марвина змеей скользнула по телу Купера, обнимая того за талию и уводя прочь от толпы слушателей. Единственного прикосновения хватило, чтобы все мысли о рассказе старухи улетучились из головы, и теперь все внимание Купера было сосредоточено на том, чтобы держать спину прямо и не позволить ногам разбегаться в стороны. Они вновь погрузились в. сладострастный полумрак; сквозь пьяную пелену, окутавшую его сознание, Купер ощущал электрическое покалывание, прокатившееся по его позвоночнику, тестостерон затопил его мысли образами матросских татуировок, черных гуттаперчевых затычек для ушей, встретившихся губ и двух сплетенных тел.

В плечо его вонзились ногти, разворачивая Купера на месте, словно марионетку. Затем Сесстри вывернула ему руку и оттащила от Марвина.

– Какого. Рожна. Ты. Творишь? – прошипела она. – Ты что, не знаешь, кто он такой? И куда, черт его дери, девался Эшер?

Стервозные нотки в ее голосе пробудили что-то, что в течение всего дня дремало в душе Купера. Он вырвался и горделиво задрал подбородок, припомнив слова, сказанные ей утром, когда он еще подумал, будто бы она ангел, баюкающий его голову в своих ладонях.

– А откуда мне, на хрен, знать? Как я вообще могу знать хоть что-нибудь? – выплюнул он ей в лицо – в прямом смысле выплюнул. – Я же придурок, помнишь?

Сесстри достало здравого смысла подавить припадок ярости, но в глазах ее не возникло ни намека ни на угрызения совести, ни на хотя бы симпатию. Она стерла со щеки капельки слюны.

– Эта скотина, – она ткнула в сторону Марвина, – уведет тебя к своей компашке, вместе с которой будет насиловать тебя до тех пор, пока ты собственное имя не забудешь, пока твоя душа не будет осквернена и принесена в дар его повелителям. Ты вспомнишь мои слова, когда тебе откусят губы и ты уже не сможешь плеваться в других.

«Она лжет, – раздался мысленный голос Марвина. – И ты это понимаешь».

– Ты ошибаешься. – Купер не знал, так ли это, но его захлестнул гнев, и он позволил своей ненависти говорить за себя. – Вначале вы оскорбили меня, бросили на произвол судьбы, а теперь мешаете, когда нашелся хоть кто-то, готовый дать мне простое человеческое тепло? Да кто ты вообще такая?

Сесстри схватила его за руку и силком потащила к выходу, оставляя позади толпу, начавшую недобро коситься.

– Я, Купер, твой единственный шанс на спасение, и если перестанешь вести себя как избалованный ребенок, по заднице которого давно ремень плачет, то, может быть, даже и поймешь, когда я попытаюсь объяснить.

Сквозь пронизанный светом дым благовоний Купер увидел идущего следом Марвина.

– Если бы ты не была такой чванливой дрянью, я бы, может быть, даже и прислушался. Отвали и сдохни, если можешь, чтобы проснуться где-нибудь подальше от меня. – Купер отбросил ее руку и, покачиваясь, вышел в пятно света – небо, озарявшее колодец религий, сияло голубизной. Оказавшиеся поблизости апостаты неодобрительно наблюдали за перебранкой.

– Если могу? – Сесстри зашлась в гулком смехе, который, казалось, не мог родиться в этом теле с осиной талией. – Купер, глупое ты недоразумение, ты даже не представляешь, насколько близко попал. И если не успокоишься и не выслушаешь меня, то лучше бы тебе пожелать самому умереть и проснуться где-нибудь, только не здесь. – Она сунула руку в сумку и достала блокнот, словно собираясь что-то оттуда зачитать.

Купер выбил тетрадку из ее рук.

Сесстри позволила блокноту шлепнуться на землю и сурово посмотрела на Купера.

– Купер, ты еще не обращал внимания на свой живот?

– Что?

– Ты успел напиться? – словно бы не веря, спросила Сесстри. – Ладно, я серьезно, Купер, расстегни брюки и разуй наконец свои глаза. Тебе моя помощь нужна, а не чьи-то там объятия.

Отвернувшись от нее, Купер впервые за все это время смог разглядеть татуировку, украшавшую нижнюю губу Марвина, – прямо на внутренней ее поверхности была набита черная монета со стилизованной змеей, ползущей вперед и словно пытающейся вырваться из его рта. Освещение было слишком скудным, да и изображение оказалось набитым довольно грубо, и все же взгляд Купера зацепился за эту деталь, хотя сам он и не понимал из-за чего. В какое-то мгновение он увидел татуировку куда более отчетливо, чем вообще казалось возможным, – Марвин держал монетку в зубах, а лежащая на ней крохотная бледно-зеленая змейка стреляла раздвоенным язычком, казавшимся продолжением языка самого Марвина. В следующую секунду наваждение исчезло.

«Это еще что было?» – несколько отстранено подумал Купер.

– Твоя губа, – произнес он, хмуро посматривая на монетку и змею. Татуировка выглядела совсем не дружелюбно. – Не… ик… не думаю, что она мне нравится.

– Метка невольника, – усмехнулась Сесстри. – Печать его хозяев и знак рабской покорности. Он просто цепной пес, Купер, посаженный здесь, чтобы подстерегать беспечных путников и тех, кого манят обещания Истинной Смерти.

– Брехня! – возмутился Марвин.

– Да неужели? – Сесстри была сама невозмутимость. – Тогда, полагаю, ты расскажешь мне, что значит эта татуировка на твоей губе, если она не указывает на твою принадлежность к «Оттоку» и не свидетельствует, что ты мальчик на побегушках у одной из банд, поклоняющихся личам, что незримо кружат над этими вашими пылающими башнями? Хочешь сказать, ты не раб неупокоенных трупов, вырывающих души из пляски жизней и подвергающих их пыткам? Насилующих детей, чтобы ощутить вкус невинности?

Марвин едва слышно выругался и подался назад. Купер стоял, не веря своим глазам.

– Все не так, – заговорил он, но оправдания не звучали особо уверенно. – Обрести свободу – вовсе не пытка.

Пока он пытался выкрутиться, из теней возникли новые гости. Черные тела бумерангами закружили над головой Купера, завывая, перепрыгивая от одних врат до других, затмевая собой небо. Облаченные в черные одеяния юноши и девушки, приземлившиеся на мостовую, подобно зловещим балеринам, крутили сальто, толкались, визгливо хохотали и демонстрировали окружающим безумные улыбки. Все они были похожи на Марвина. Худощавая девушка, будто бы соткавшись из дыма лампад, возникла из тени за спиной Купера; два парня, завывая, точно бродячие коты в марте, разлепили свои объятия и спрыгнули вниз – они были обнажены, если не считать за одежду шелковые трусики. Пришедшие поклониться мертвым богам апостаты поспешили укрыться внутри здания, бросая через плечо настороженные взгляды. В голове Купера зазвучали затихающие голоса их перепуганных набожно-безбожных сознаний:

«ОттокНадНамиПодНамиНетМираНетПокоя…»

– Ну вот что за хрень! – простонал Марвин, протягивая руку к запястью тощей девушки. – Ядовитая Лилия, ты что, не могла хоть пару секунд еще не влезать?

Но девушка отскочила, избежав захвата, и скорчила гримасу:

– Отвали, Марвин. Не видишь, что ли, что тут творится? Ты сейчас пойдешь и, как обычно, утолишь свою страсть с Гестером, убрав свои лапы подальше от бедер этого жирного червяка.

Марвин отвел глаза.

– Что скажешь, Купер, эти ребята все еще кажутся тебе участливыми незнакомцами? – ухмыльнулась Сесстри, уставившись на Марвина. Тот агрессивно прищурился, но предпочел промолчать. – Этот парень работает на нежить. Как тебе идея оказаться закованным в цепи в логове истлевших колдунов, мыслящих и двигающихся с невообразимой скоростью? Хочешь стать их рабом? Или, к примеру, завтраком?

– Не слушай ее. – Марвин повернулся к Куперу. – Пойдем со мной, и я покажу тебе свободу.

– Не стоит, если только в твои планы не входит оказаться расчлененным, – голос Сесстри звучал совершенно обыденно. – Купер, мы с Эшером можем тебе помочь. Не стоит якшаться с этими отбросами. Не глупи.

– Пойдем со мной, – умоляющим тоном произнес Марвин. «Сейчас».

Его печальный взгляд и влажные губы были подобны песне сирен, и Куперу так хотелось никогда не разлучаться с этими губами, прикасаться к гладкой коже, ощущая под пальцами мышцы, волосы и пот. Но и предупреждение Сесстри было не так просто проигнорировать, да и к тому же она вряд ли бы сказала нечто подобное, будь ей и в самом деле начхать на Купера. Он никак не мог принять решения, а потому предпочел просто довериться голосу инстинктов, на который обычно не обращал внимания.

– Нет, – заявил он.

Да, это было то самое слово, и было так здорово наконец-то произнести его.

Он стремительно развернулся и бросился бежать; кровь, стучавшая в его висках, выбивала ритм побега. Купер оказался за пределами дворика и скрылся в уходящем к поверхности туннеле, прежде чем Сесстри и Марвин успели еще хоть что-нибудь сказать. Колокола, распевавшие в его голове на тысячу голосов, подгоняли бежать все быстрее и быстрее, спасаясь от… От чего? В какое-то мгновение гул колоколов слился в оглушающий и выбивающий слезы поток белого шума, оборвавшийся общей высокой нотой, и все стихло. Купер убегал и от Сесстри, и от Марвина, и от их обоюдной лживости. Он буквально ощущал спиной их взгляды, словно бы в него одновременно целились сразу два снайпера.

«НеУходи!» и «НеСейчас!» – завывали их мысли. А затем где-то в той части мозга Купера, что отвечала за речь, раздался голос Марвина: «Я не такой, каким она пытается меня представить».

Купер всхлипнул и помчался еще быстрее, а вокруг вновь загудели колокола.

Хотя глаза его застила пелена слез, он продолжал бежать – сквозь гору, сквозь музыку, через мост из костей титанов и бетона. Он удирал от колоколов, минуя залитую пивом площадку, где раньше стояла бочка с пилотом, возвращаясь по собственным следам обратно в Неподобие, где его бросил Эшер, – но в последний момент передумал идти туда, поскольку уже смеркалось и места эти выглядели теперь зловеще. Посему Купер свернул, петляя по незнакомым ему улицам; практически никто из усталых обитателей Неоглашенграда не обращал на него внимания. И вот наконец он устало опустился на землю в тени трехэтажного строения посреди загаженного двора, где до него доносились лишь голоса играющих в странные игры детей. Все, о чем он мог сейчас думать, так это о доме.

Глава третья

Я пришел к пониманию одного простого факта: нет ни на земле, ни на дюжине небес места прекраснее Миссури. Если только не считать Арканзаса. Из письма Сэма Клеменса Гертруде Стайн

Никсон неспешной походкой вошел в доходный дом Мау, вспоминая о сытном ужине по субботней скидке у Лютес. Он делал вид, будто даже и не замечает ни галдящих грязных беспризорников, ни запаха кипящих в котле листьев одуванчика. Какие-то коричневые корешки качались, подобно всплывшим утопленникам, на поверхности бурлившей в кастрюлях воды, но Никсон горделиво отворотил нос от этого никогда не снимавшегося с огня варева – сегодня он набил живот жареным мясом и тушеной картошкой, и хотя бы на сей раз ему не пришлось есть на бегу. Да, он купил достойной человека еды и употребил ее, как подобает джентльмену. Насколько это возможно, когда сидишь на заднем дворе «Жюли и Гюллет», пристроив тарелку на коленях и запивая ее содержимое желтоватым пивом из надтреснутой кружки.

Остальные дети подались в стороны, пропуская Никсона, направившегося из общей комнаты в курилку, хранившую ту тайну, что отделяла минорарий Мамаши Мау от всех этих банд, богаделен и служб занятости, занимавшихся детьми Неоглашенграда. Беспризорники у Мау – настоящие, рожденные в этом городе, но брошенные своими родителями, осиротевшие или же просто невезучие, – служили прикрытием таким, как Никсон, – немальчикам и недевочкам, благословленным реинкарнацией в юном теле.

Вдруг он услышал крики; диалект и тембр голоса показались Никсону многообещающе знакомыми. В крохотной голове пронеслись воспоминания: школьное детство, короткие штанишки и длинные галстуки, списанные домашки, рев вертолетных лопастей. Поток образов, порожденный в его сознании просто одним этим голосом, взял Никсона за душу. В интонациях незнакомца звучала святая уверенность в том, что все проблемы имеют простое – и быстрое – решение. Никсон улавливал в этих возгласах дрожь непринятия того факта, что заботы крикуна никого особенно не волнуют. Такая самоуверенность могла быть свойственна разве что золотой молодежи самого зажравшегося из всех миров. Иными словами, Никсон слышал голос Америки.

Владелица доходного дома, амфибия Мамаша Мау, пререкалась с разъяренным молодым человеком, одетым в джинсы и черную футболку. И Мау даже поднялась на ноги, что сулило круглолицему американцу, осмелившемуся тыкать в Мамашу пальцем, большие неприятности. Прямо сказать, чудовищные. Но американец пока еще продолжал настаивать:

– Слушайте, кто-то наверняка уже с таким сталкивался, и вы должны…

– Я не должна и не буду. Даже если бы и могла. Я никогда не слышала о…

– …да быть того не может, чтобы кто-то не знал о дорожных чеках. Иначе какой бы был от них прок. Где-то неподалеку просто обязан быть банк – не первый же я настоящий заблудившийся здесь человек. Вы не можете хотя бы…

– Пошел отсюда, пошел, пошел! – Мамаша Мау была в ярости, ее жабья шея возмущенно вздувалась. Она распрямилась во весь рост; Никсон впервые увидел ее ноги под грязным рыжим халатом – и чуть было не распрощался со своим ужином. – Ты слишком стар, слишком неопытен и слишком полон вопросов, чтобы интересовать меня. Выметайся!

Она ударила американца отечной, но мощной ногой под колено, и тот распластался на полу. Заметив наблюдавшего за перебранкой Никсона, Мамаша ткнула в его сторону пальцем перепончатой руки:

– Вынеси-ка этот мусор, мальчик.

Оказавшись на улице, американец зарыдал, словно ребенок, спрятав лицо в ладони и размазывая сопли. Он выглядел так, словно только что похоронил единственного друга, или что-нибудь в таком духе.

– Американец, да? – Никсон стоял, скрестив руки на груди и пожевывая зубочистку.

Придурок продолжал сидеть на лестнице у двери, всем своим видом изображая скорбь, словно и не расслышал вопроса.

– Какой же я дурак! – завывал он. – Я-то думал, что, может быть…

Тут он вдруг сник, словно из него выпустили весь воздух. Выдох незнакомца продолжался так долго, что Никсон мог поклясться: его легкие должны были бы схлопнуться.

Тогда он прочистил горло и повторил с нажимом в голосе:

– Ты американец?

И вновь никакой реакции.

«Чертов тупица!» – подумал Никсон, начиная опасаться, что эта рыбка может уйти только потому, что слишком глупа, чтобы схватить наживку.

«ТыАмериканецТупица».

Купер вдруг распрямился и впервые внимательно посмотрел на стоящего рядом мальчишку. Грязные каштановые волосы, толстый вздернутый нос, выразительные черные глаза, измаранная рубашка, непокорно выбившаяся из штанов. Значит, теперь уже и дети потешаются?

– Что ты сейчас сказал? – спросил Купер, и в голосе его звучала не столько надежда, сколько скепсис. Он покачал головой, избавляясь от все еще звучащего в ней эха птичьего грая чужих мыслей. – Ты знаешь Америку?

Никсон наигранно широко развел руками.

– А что, есть на свете хоть кто-нибудь, кто действительно знает Америку? – задал он философский вопрос и, делая вид, будто ему все равно, отвернулся от незнакомца, глядя в беззвездное ночное небо. – Да, я лицезрел янтарь ее полей. Но гордых гор пурпурный блеск^[8] – нет… слишком занят был.

– Ты мне поможешь? – Дурачина все-таки заглотил наживку.

– Возможно. – Никсон оценивающе оглядел своего собеседника с ног до головы, но особенно впечатленным не выглядел. – Зависит от того, что за помощь тебе нужна и сколько ты готов за нее заплатить.

– У меня нет денег, – заявил американец, и хотя Никсон сразу понял, что это ложь, не стал заострять на ней внимание.

– Тогда расплатишься своей футболкой. – Никсон всегда ставил себе быстро достижимые цели, предпочитая не строить грандиозные планы.

– Футболкой?

Незнакомец коснулся своей одежды так, словно у него ничего, кроме нее, на свете не было. На лице его возникло такое выражение, будто бы ему только что предложили расстаться с почкой.

– Мне холодно, – пояснил Никсон.

Он соврал, но ему и в самом деле была нужна одежка получше, чтобы скрыть гладкий живот, выдававший его принадлежность к переродившимся, ведь если демонстрировать его всем подряд, то какой прок тогда от детского тела?

– Сомневаюсь, что тебе подходит мой размер, – с подозрением в голосе протянул незнакомец.

– Тогда успехов. – Никсон отвернулся, словно собирался уйти, и подсек добычу: – Удачи тебе, американец!

– Постой! – вскинул руку дурачок, останавливая его. – А что я получу за футболку? Учти, я ее не отдам, пока ты не сделаешь то, о чем договоримся.

Никсон закатил глаза: «Что стало в наши дни с доверием?»

– Пойдем.

Он повел заплаканного незнакомца к единственной калитке, выходившей с грязного двора.

– Неужели не существует такого места, куда мог бы пойти тот, кто заблудился?

– Разумеется, такое место есть. И мы в нем живем, – развел руками Никсон.

– В этом засранном хостеле? – с сомнением огляделся американец; он все еще мог слышать голос Мамаши Мау, устраивавшей разнос своим подопечным, а затем донесся и вскрик кого-то, заработавшего подзатыльник, отвешенный перепончатой рукой.

– Нет, дурачок, – в этом засранном городе.

Эшер выиграл уже четвертый раунд подряд, выманив изрядную кучу фишек у своего соперника – маркиза Окснарда Теренс-де’Гиса, который, казалось, нисколько не переживал из-за дурной удачи. Узколицый, с впалыми щеками маркиз уже было потянулся за стаканчиком для костей, собираясь продолжить игру, но тут на его розовую, унизанную кольцами руку опустилась огромная бледная лапища Эшера, который покачал головой. Никто не мог настолько быстро спустить столько денег, если только не был совершенно незнаком с правилами игры или не успел напиться до полной беспечности. Ни персонал, ни владельцы «Жюли и Гюллет» не находили в себе решимости вмешаться в происходящее.

– Знаешь, а ведь я угрожал пустить тебя на жаркое, – произнес Эшер, отметив, что маркиз слушает его лишь вполуха.

Окснард вновь пролил выпивку на свой роскошный красный плащ и теперь пытался ее слизать, так что Эшер с превеликим удовольствием воспользовался возможностью подвинуть к себе часть фишек партнера. Какое же это было наслаждение – избавить Теренс-де’Гиса от излишков монет, и совершенно не важно, насколько тот напортачил. Прежде чем жениться, Окснард обладал более чем привлекательной внешностью и даже после пяти лет жизни, полной роскоши и излишеств, не до конца утратил былое обаяние. Всякий раз, отправляясь на гулянку, он надевал красный солдатский мундир. Глупейший маскарад, учитывая, что все в округе знали маркиза в лицо, да и сам он в качестве псевдонима использовал настоящее, полученное при рождении имя, нисколько не смущаясь, когда другие обращались к нему «милорд».

При всех своих недостатках маркиз обладал идеальной памятью, позволявшей ему дословно восстановить любую беседу, вне зависимости от того, был он во время нее пьян или же нет. Регулярно напиваясь в обществе как великих мира сего, так и обычной швали, он стал для Эшера замечательным источником информации. Более того, Окснард являл собой редкую разновидность людей… разновидность людей, жаждущих поделиться всем, что они знают. Будь маркиз хоть чуточку умнее и больше заботься о собственных интересах, он мог бы стать весьма успешным интриганом, но в своей наивности был скорее простым сплетником, собирающим слухи.

– Дружище, – произнес маркиз, – не понимаю, чего ты так сердишься. Мне просто одна птичка напела, что посылка прибывает сегодня, и я только и сделал, что передал эти новости дальше. Старина, разве виноват тот, кто наблюдает за птицами, в том, что те поют лживые песни? Не думаю.

– Дружище, – деланое дружелюбие Эшера скрывало под собой угрозу, – а эта птичка, случаем, не та феерическая стерва, на которой вы по ошибке женились?

– Напротив, она всегда была образцовой женой, пусть и немножечко злюкой. Кстати, я тогда вообще рассказал тебе все это только лишь потому, что надеялся: ты доберешься до места раньше, чем она. – Окснард закатил глаза. – И почему ты вечно винишь мою жену? Мне не в чем упрекнуть моего жестокого ангела. Кожа словно фарфоровая, глаза подобны острым кинжалам, водопад черных волос… То, что mi amor тебя и на дух не переносит, еще не означает, что она повинна во всех твоих неудачах.

– За последнюю она точно ответственна, – надавил Эшер. – Так как вы там гадали? Хрустальный шар? Бараньи потроха? Откуда вы… она… узнала, что́ я должен найти?

Окснард отодвинул игральные кости в сторону и положил руки на стол. Пьяный блеск исчез из его глаз.

– Это все моя теща, – произнес он, – та тварь, даже мимолетного общения с которой я всеми силами стараюсь избегать. Hai?

С некоторой неохотой Эшер кивнул:

– Hai.

Лучше было не пререкаться с начавшим заводиться аристократом, но в голове серого человека крутилась мысль: мать Лалловё? Эшеру было известно, что маркиза была родом из фей, но только это, и ничего больше. Святые колокола, тут как-то замешаны феи?

Окснард же продолжил болтать словно ни в чем не бывало:

– Мой отец, старый маркиз, частенько напоминал и друзьям, и родне не пытаться искать ответы в астральных измерениях, и я всегда следовал этому его совету. Не удивляйся, но все мои сведения поступают из вполне приземленных источников, а если точнее, то ни больше ни меньше чем из самого Купола, где заключены мои близкие. А что я? Я не только сумел избежать заточения в гнусном узилище, но еще и получаю оттуда все самые свежие новости.

– Купол запечатан, – с сомнением посмотрел на него Эшер. – Ни туда, ни обратно невозможно передать ни слова.

Окснард засмеялся:

– Дружище, ты так самоуверен. Но ведь это не более чем огромный стеклянный пузырь. Кто помешает нашедшему укромное местечко информатору написать пару записок и приложить к стеклу, чтобы тот, кому они предназначены, мог их спокойно прочесть?

– Так вот как вы действуете, Теренс-де’Гис?

– Разумеется, нет, mon ami, но суть должна быть более-менее ясна. Поверь, дружок, ничто столь огромное не может быть надежно защищено. Тебе бы хотелось услышать последние новости? – Окснард покрутил кольца, украшавшие его пальцы.

– Спрашиваете!

– Мои товарищи из Круга Невоспетых, судя по всему, принялись Убивать друг дружку. – По лицу маркиза расплылась широкая самодовольная улыбка. – С заглавной «У». Истреблять, предавать забвению.

– Это брехня, – отмахнулся Эшер. – Истинная Смерть даруется только тем, кто прожил достаточно долгий срок, чтобы заслужить ее. Никто не может просто Убить.

Окснард ехидно вскинул брови и устремил на Эшера долгий взгляд… взгляд, полный беззвучного вызова. Затем он отвел глаза и отряхнул пальцы от крошек.

– Боюсь, твои знания устарели и более не соответствуют действительности, если вообще когда-либо соответствовали. Судя по всему, Круг нашел выход. Они обнаружили Оружие, которое Убивает. Пятилетнее заточение у трона Истинной Смерти, очевидно, каким-то образом подстегнуло изобретательность моих собратьев. Сам понимаешь, рассказав подробности, я бы предал клятвы, принесенные мной Кругу, но да… Правящий совет знати уже дважды на этот момент Убивал собственных членов в весьма значительных количествах.

– Тревожные вести, – произнес Эшер совершенно необеспокоенным тоном.

Окснард усмехнулся:

– Нет ничего необычного в причастности Круга к массовым убийствам, ведь в том и состоит их природа. Ублюдки ненавидят друг друга, но ни на что не способны поодиночке. Нет, что меня действительно тревожит, так это как раз то, что кто-то внутри Купола занялся самоуправством. Появился Убийца – кто-то один, обладающий доступом к Оружию и готовностью пустить его в ход.

Эшер закатил глаза:

– Сказки-то мне не рассказывайте… милорд.

– Только на этой неделе, – Окснард помахал пальцем, – двое Цзэнов и с десяток конюших были Убиты одним-единственным человеком. Мой информатор лично присутствовал при одном из этих Убийств. Вот, скушай эту айву, мой друг, эти фрукты такие спелые, что перед ними просто невозможно устоять. И может быть, если ты как следует покушаешь, твоей коже вернется ее нормальный цвет.

– Милорд, моя кожа никогда и не имела нормального цвета, – напомнил аристократу Эшер.

– Интригующе. – Судя по голосу, маркиз вовсе не был заинтригован.

– Меня впечатлили ваши возможности, милорд, но все эти байки Купола вряд ли помогут тем из нас, кто остался снаружи. Так к чему вы клоните? – спросил Эшер.

Безумие, охватившее обитателей Купола, его совершенно не интересовало. Пусть режут друг дружку сколько влезет. А вот безумие, овладевшее миром снаружи, грозило куда большим, нежели просто нарушение статус-кво.

– Мы с тобой, бледный и бедный мой друг, пусть мы и странная пара, но все же нас объединяют приятельские отношения, верно?

Эшер кивнул.

– А разве есть что-то более важное для двух приятелей, чем помогать друг другу, поп? Полагаю, ты не станешь отрицать, что я помогал тебе. И ничего не требовал взамен. Однако…

Эшер чертыхнулся.

– Однако, кажется, я куда-то не туда засунул кое-что, имеющее для меня особенное значение. На самом деле это так, безделушка, фамильная вещица – красная такая железная коробочка размерами со шкатулку для драгоценностей, но в целом довольно неприметная.

– Вам нужна шкатулка?

– Ничего мне не нужно. Но если мой друг случайно наткнется на потерявшуюся шкатулку, что ж, я был бы более чем рад увидеть ее снова.

– Ладно, – пожал плечами Эшер. – Буду поглядывать по сторонам.

– Только поглядывать? – Окснард подозвал прислугу и взмахом руки указал на столик. – Надеюсь, это поможет.

Эшер сжал пальцами вену над переносицей, наблюдая за торопящимися к ним официантками. Голова начинала побаливать. А маркиз продолжал болтать.

– Дай-ка спросить… Да, девочка, еще вина… а что бы ты сделал… так, девочка, нет, не ты, вторая, принеси еще тарелочку с сыром, кстати, айва немного жестковата… если бы нашел именно то, что, как тебе казалось, я обещал? Кстати, твоя кружка пуста… так, девочка, забудь пока про сыр, найди ту, первую и поторопи ее, а то у нас тут уже у обеих кружек дно видать.

– Прошу прощения? – Эшер был совершенно сбит с толку.

– Я спросил, – вздохнул маркиз, словно из последних сил сохраняя терпение, – что бы ты сделал, если нашел хоть что-то там, куда я тебя направил?

– Я не говорил, что ничего не нашел, – пробормотал Эшер. – Да только пользы от него никакой не было.

– Уверен?

– Настолько, насколько только могу быть уверен, милорд.

– Стало быть, – маркиз сверкнул прекрасными голубыми глазами и безуспешно попытался ущипнуть за зад одну из официанток, – не так уж ты и уверен?

– О чем это вы?

– Исключительно о том, что предсказания славятся своей расплывчатостью. Разве не в том суть всех этих прорицаний, что ответ так или иначе обретает смысл для другого человека только спустя некоторое время, когда событие уже произошло? «Красная дверь и дом в огне!» Да ведь это может значить почти что угодно.