Текст книги "Машина пробуждения"

Автор книги: Дэвид Эдисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

Многие годы я считал себя величайшим из всех мыслимых дураков, но теперь убежден, что мое начальное допущение вовсе не было неверным. Опыт и эксперименты открыли мне тот факт, что связь между жизнью и свечой именно настолько прочна, как я и уверял. Жизнь пыталась перехитрить меня; она обладает куда большим подобием свече, нежели я мог заключить по результатам всего лишь одной жизни. Майкл Фарадей. Курс из девяти лекций по химической истории свечи

Ядовитая Лилия сражалась с внезапно налетевшим ветром, бившим сейчас из Купола во всех направлениях разом. С высоты юго-западного края каменной пустыни, окружавшей гигантское строение, командир сил «Оттока» изучала свою будущую добычу. Купол возвышался, подобно мыльному пузырю, надутому богом, и переливался изнутри тысячами оттенков зеленого и золотого. Обручи окислившихся латуни и бронзы, побитых временем стали и титана защищали изогнутый стеклянный корпус, который даже вблизи выглядел таким хрупким, что казалось: коснись пальцем – и разобьешь.

Что ж, именно это она и собиралась сделать в самом скором времени.

Колоссальная полусфера пришла в движение, разделяясь на несколько частей. Пять огромных лепестков начали раскрываться – мучительно медленно и с таким звуком, будто мир зашелся в предсмертном кашле. Из трещин вырвался воздух и потоки света.

Небесные владыки шли войной на юг, и их строй оставлял за собой чернильно-черный инверсионный след в утреннем небе. Пространство над Куполом уже успело потемнеть от собирающихся личей, все еще разгневанных утратой их бумажной королевы в Покабогате. Ядовитая Лилия не имела ни малейшего понятия, как Умерла Леди Ля Джокондетт, и была тому только рада – такие случаи всегда граничили с безумием, и чем скорее о них забываешь, тем лучше. Раскрытие Купола – эту разновидность безумия Ядовитая Лилия только поддерживала – гарантировало ей преимущество; теперь она могла легко расправиться с ослабленными жизнью в заточении преторианцами или, во всяком случае, бросить на них достаточное число свежих рекрутов, чтобы удерживать стражу, пока остальные разносят все вокруг.

Завоевание было плевым делом. С другой стороны, грабеж являлся занятием выживших.

Ядовитая Лилия проглотила смех, когда увидела, как один из небесных владык отделяется от общей процессии и пикирует к ней. Она встала по стойке смирно, наблюдая, как бесшумный метеор, состоящий из черных тумана и шерсти, проносится над вымощенным камнями полем и облаком темных испарений опускается рядом. Князь свободы поднялся, безжизненный и в то же время вечно живой, пронзая лидера Погребальных Девок взглядом глазниц, в которых плясало зеленое пламя. Кислотнозеленое, зеленое, как антифриз, как пары абсента, как озерная слизь. Как и всегда, Ядовитая Лилия ощутила издевательскую усмешку.

Большей своей частью она была напугана, но меньшая ее часть – крохотная и дерзкая – заставляла со страстью во взоре смотреть на вышитый серебряной нитью черный пояс на личе. Меха, в которые тот кутался, стоили целое состояние; согревали ли они холодные, как лед, кости небесного владыки? Ядовитая Лилия вдруг подумала, что ей самой хотелось бы иметь такую шубу.

Как и все его собратья, этот лич обладал неоспоримой элегантностью. Серебряные волосы завивались локонами у обнаженной челюстной кости, лоскутки кожи трепетали на ветру, благодаря чему череп существа казался покрытым перьями. Там, где когда-то находились мочки ушей, сверкали кольца золотых серег, но, невзирая на украшения и холодно поблескивающий парик, гендерная принадлежность владыки оставалась неизвестной. Ядовитая Лилия подозревала, что такое понятие, как пол, перестает что-либо значить после того, как твоя плоть осыпалась песком, а органы размножения истлели.

– Эмили? – произнес лич, так и не позаботившийся запомнить имя Ядовитой Лилии^[47] после того, как она сменила прежнего капитана Погребальных Девок.

– Да, повелитель?

– Как я вижжжу, мы ещщще не начали нассступление, – заметил он, нарушая свое зловещее молчание.

– Нет, повелитель, – уважительно поклонилась Ядовитая Лилия.

– Ясссно. – Небесный владыка взглянул на ее сапоги, ощупал взглядом обтягивающие брюки и, как показалось Ядовитой Лилии, приподнял призрачную бровь, увидев разрез на ее изодранной блузке. Она поправила одежду в чисто символической попытке успокоиться. – Возззможжжно, ты жжждешшшь, когда мы дадим под твое командование ещщще одну армию?

– Никак нет, повелитель, – покраснев, опустила глаза Ядовитая Лилия. «Разве когда-нибудь бывает достаточно?»

– Ясссно… – Небесный владыка смотрел прямо на нее, позвоночник в области шеи снисходительно изогнулся. – Есссли ты, девочка, не поведешшшь мою армию на Купол, когда тот откроетссся, я буду вынужжжден предположжжить, что ты недоссстаточно сссерьезно относссишься к сссвоему будущщщему. Ни в этой организззации, ни вообще в каком бы то ни было иззз миров.

– О боже, владыка, нет, я… я очень серьезно отношусь к делу, клянусь!

– Ясссно. – Существо закашлялось, плюнув зеленым огнем на свою костлявую лапу, и словно забыло про свою подчиненную. – Дейссствуй.

Ядовитая Лилия подняла сжатый кулак – теперь она носила шипастые перчатки Гестора – и радостно закричала, отправляя своих солдат на смерть.

Цикатрикс ослабила поливинилхитиновые корсеты на своем сегментированном брюхе, пытаясь призвать к жизни силы матки, некогда служившие основой ее волшебства. Как же давно это было! Тогда она еще не отреклась от строго биологического существования и всегда путешествовала между мирами при помощи висцерального мастерства, изгибая свой детородный орган особым образом ради решения магических задач – от установления необходимой для Охоты погоды и до создания окна в иной мир, как сейчас. Во всяком случае, она пыталась его открыть.

В эти дни ее потенциал сдерживало и искусственное, толстое, словно древний дуб, тело, обвивавшее кольцами логово, и то, что ее женские части стали менее… женскими. И все же графеновые гениталии сохранили более чем достаточно сил, чтобы отворить путь, ведущий к Неоглашенграду.

Подчинив во время прибытия Альмондину и Лалловё своей воле, она могла черпать силы из их целостности. Чтобы протащить огромное тело между вселенными самостоятельно, ей бы понадобилось довольно много времени, но в ее силах было позаимствовать матки дочерей, сделать их повитухами рождения Цикатрикс в их мире.

Вздохнув, она начала приготовления к отправке. Воздух вокруг нее истончался все сильнее и сильнее, пока она вдруг с треском не проломила стену реальности; королева фей испытала облегчение, хотя это и вызвало ломоту во всех остатках ее живой плоти и перегрузку систем, следивших за целостностью ее физической оболочки. Оказавшись в спеленавшем миры непространстве, Цикатрикс стрельнула раздвоенным языком, принюхиваясь в поисках цели. Вот море Памяти о Небесах, вот зверь, плывущий сквозь косяки звездных рыб, вот город у него на спине. И все они пропахли Купером-Омфалом, прохиндеем, осмелившимся проникнуть в ее тело. Осквернителем святая святых. Она выпьет его костный мозг в качестве дижестива, после того как отобедает сердцем.

Что? Приблизившись вплотную к амниотической оболочке мира, Цикатрикс привела все свои системы в готовность к тому, чтобы пронзить завесу, защищавшую Купол и драгоценную добычу под ним, но в этот миг обнаружила, что сигнал пропал. Охраняемая Куполом машина отключилась.

Так не должно было случиться. Это не соответствовало ее желаниям. Голос заточенного в вивизисторе пикси испуганно запричитал, выдавая сообщения об ошибках, тут же дублирующиеся в информационном окне на левом краю поля зрения королевы: открыть системный журнал // окно открыто // закрыт Купол: событие паршиваяовца.

Цикатрикс уловила благоухание биологического следа своих дочерей и потянулась к ним, хотя все ее системы тряслись от злобы, – электрические разряды проскакивали между ресницами, рогами, когтистыми пальцами. Духи фей в ее вивизисторах закричали в унисон, одновременно разъяренные и страдающие; каждая схема ее тела пылала гневом из-за того, что столь желанный энергетический сигнал вдруг исчез.

Беда. Беда. Беда. беда. 63Da. 63D/-.

Она невольно заскрежетала зубами – верхний их ряд все еще составляли те, что достались ей от природы, а нижние были сделаны из серебра и имели желобки для крови и яда. В союзе живой плоти и этих улучшений родилось нечто жестокое, яростное, и Цикатрикс было приятно думать, что произошедшие с ней изменения как нельзя лучше соответствуют ее подлинному «я», отражают ее душу.

«ЭтО настоящее 4уд0, и ты этО знаешь».

Орудийные системы, как это с ними порой случалось, начали переговариваться с ней, но сейчас королева не могла позволить себе заставить их замолчать – ей было необходимо, чтобы они бодрствовали и пребывали в боеготовности. Одно хорошо, – сейчас они восхваляли лоскутное одеяло ее души. Да, прославляйте. Да, душа. Да.

«Мы дОлжны этО иЗменить…»

Ярость Лалловё выразилась в той точности и стремительности, с какими она возвратилась из гардеробной в свою мастерскую и принялась быстро уничтожать все висевшие на стенах часы и механизмы, нанося удары кулаком точно в центр каждого из них. Стекло разлеталось осколками, со звоном сыпавшимися на паркет, один удар следовал за другим. Более тридцати разбитых устройств ее собственной разработки лопнули под ее каблуками, превратившись в обломки, смешавшиеся с крошевом фарфоровых циферблатов и крохотными погнутыми металлическими стрелками и индикаторами. Когда маркиза закончила разгром, из разбитых ею механизмов, начав вторую волну разрушений, посыпались каскадом булавки с головками из крохотных, как блошки, сапфиров и рубинов, и их звон стал музыкальным аккомпанементом гневу Лалловё.

Она бросила питающийся от Купера вивизистор на рабочий стол, подумывая и это устройство подвергнуть той же участи, что и остальные. Вся работа псу под хвост. То, что мать все это время знала, как именно работают вивизисторы, еще ничего. Но то, что она вернула сестру к жизни, больно жалило. Неужели и в самом деле было так необходимо одновременно и демонстрировать Лалловё всю бессмысленность ее усердного труда, и возвращать ее главную соперницу? Указание неправильного пути действий – инструмент полезный, без всякого сомнения, таким образом мать могла подвергнуть испытанию способности своей дочери: в конце концов, не сумев воссоздать вивизистор по имеющейся модели, Лалловё не могла бы даже и надеяться однажды сменить мать и самой стать королевой.

Но, увидев, что Альмондина вернулась, вломилась к ней прямо в ванную – ее ванную, – Лалловё пришла в такую ярость, что не чувствовала собственных щек. Ей хотелось только разрушать. Впрочем, это было отчасти даже забавно, ведь появление сестры пробудило в маркизе именно те черты, какими и надлежало обладать правительнице из рода Незримых фей, – неукротимость хаоса в паре с бушующим эгоизмом, черпающими энергию в беспрестанной погоне за славой, свободой и местью.

Неужели Лалловё была настолько бесполезна, что ей поручили этот мартышкин труд – невероятно сложный, требующий больших затрат, – только для того, чтобы бросить потом в последнюю минуту плоды ее мучений в мусорную корзину и заставить ее освободить дорогу подлинной наследнице Цикатрикс? Лалловё сейчас ничего так не хотелось, как разбить созданный ею вивизистор, выпустить кишки своей сестре, а затем покинуть город.

Она на мгновение остановилась, когда ее виски пронзила острая стрела боли, а затем еще одна. У маркизы даже дыхание перехватило, но, когда она коснулась рукой головы, приступ уже миновал. Она просто переутомилась, вот и все. Вот и всё.

Лалловё взглянула на растущие из ее пальцев лезвия из бирюзы – подпиленные и отполированные так, чтобы походить на лакированные ноготки обеспеченной дамы. Теперь она понимала причину. Ей просто хотелось скинуть с себя всю одежду и бегать по улицам, украшая себя гирляндами внутренностей тех, кому не посчастливится оказаться у нее на пути. Слишком долго скрывала она свою подлинную натуру, и теперь естество раздирало ее изнутри, пытаясь вырваться на свободу.

Да только разве могла она реализовать это свое желание? Нет, не тогда, когда ее мать и сестрица повисли у нее на плечах, ворвавшись в ее город и разрушив столь тщательно создаваемую ею жизнь. Прахом пошли все ее, без сомнения героические, старания.

Боль вновь пронзила ее голову. На сей раз более явственно. Отозвалась даже в животе, что могло говорить лишь об одном. Мать. Времени почти не осталось.

Криво усмехнувшись, Лалловё поздравила себя с тем, что ее пророчество исполнилось; в конце концов, она все же рассчитывала стратегию отступления, предвидя, что ее взаимоотношения с мамой никак не могут обойтись без хотя бы малой толики предательства. Маркиза с умом подошла к работе над эмбриональной программой, хотя на данный момент и не могла с уверенностью сказать, поможет ли ей это.

Ничего, скоро все выяснится. Подключив переделанный вивизистор к кодирующей раковине тонкой серебряной цепочкой, Лалловё присоединила ту к контактам по обе стороны от устройства и к отполированным входным отверстиям на дне раковины. Лежавший в вивизисторе палец Купера протестующе задергался, когда запитаные от него глифы и схемы установили соединение и начали загружать финальный код.

Проведя по плечу бирюзовым ногтем, Лалловё разрезала себе руку почти до кости. Затем она вставила в рану овальное устройство, даже не поморщившись, когда то зарылось в ее плоть между бицепсом и трицепсом; подобную биомеханику запрограммировать было просто – это приспособление изначально строилось из живых тканей, а потому словно бы само жаждало подключиться к организму. Кровь взывала к крови через матрицу, созданную посредством электричества и волшебства, связывающую воедино тело, машину и питающую ее жизнь.

Маркиза почувствовала, как устройство наконец успокаивается, найдя свое место в ее теле, а затем, когда вивизистор внедрился в мышечные ткани, протянув щупальца к нервам и костям, ощутила покалывание. Ей удалось создать подлинное чудо – без лишней скромности она могла сказать, что усовершенствовала целый ряд критических недостатков вивизисторов. И хотя ее по-прежнему жгла обида, маркиза понимала, что, скорее всего, именно в том и состояла задумка матери – не рассказывать дочери всего, чтобы та обрела возможность преуспеть.

Быть может, Лалловё стоило испытывать благодарность за это. Быть может, она в некотором роде ее испытывала.

Она ждала, что что-нибудь сейчас произойдет, но все шло как и всегда. Маркиза долго сидела перед туалетным столиком, вглядываясь в собственное отражение в зеркале. Жадеитовозеленые глаза, буквально самую капельку более миндалевидные, чтобы полностью сойти за человеческие, пухлые губки, фарфоровая кожа. Даже будучи полукровкой, Лалловё Тьюи считала себя полноценной феей, – во всяком случае, таковой она была признана с точки зрения Незримых. Порой она гадала, насколько правдивы были легенды об истоках ее народа или же о расколе между Зримыми и Незримыми. Обе фракции прекратили свое существование много лет назад, а их потомки рассеялись по всему свету. На данный момент существовали десятки цивилизаций фей, и еще больше таковых лежало в руинах. Они жили и в простирающихся на многие миры королевствах, таких как Семь Серебряных, и маленькими общинами, интегрированными в человеческое общество. Какой смысл в борьбе хаоса и порядка, если оба они необходимы даже для самого примитивного существования? И все же ее сердце – сердце Незримой феи – начинало биться чаще при мысли о лихорадке Охоты, этой дикой, безумной пляски смерти, ставшей отличительным знаком детей Воздушной Мглы. Дуб и терн, кровь и вино, свет звезд и костров, аромат секса и убийства. Земля, небо, дождь.

Как ее мать могла столь далеко уйти от этих идеалов? На протяжении многих лет Лалловё наблюдала за тем, как королева фей уничтожает самое себя – заменяет сердце вначале на паровой котел, потом на топливный двигатель, а в конце – на карбонатную коробочку с осколком звезды внутри. Цикатрикс вырвала собственную челюсть, изготовив себе новые губы из серебра, наделила свои руки стальными пальцами и пневматическими запястьями. Стройные ножки танцовщицы, какими они были тогда, когда Лалловё была еще юна, также были удалены, чтобы быть замененными состоящей из отдельных модулей ходовой частью, которую можно было улучшать и расширять до бесконечности. Появились темные кольца поливинилового змея, дополнительные манипуляторы и куда менее опознаваемые приспособления. Черный ужас, пришедший на смену маминым волосам, состоял из изогнутых рогов и абляционных пластин – броня против некой опасности, которой Цикатрикс то ли не могла, а то ли не желала дать имя. Из конструкции на ее голове ниспадал каскад перекрученных проводов, вновь уходивших в ее тело в промежутках между сегментами ходовой части.

Лалловё попыталась прочистить свои мысли, но призрак матери по-прежнему плясал у нее перед глазами, словно издеваясь. Тогда маркиза попробовала сосредоточиться на ритме нового сердца, бившегося в ее плече, но обнаружила, что ее слишком отвлекает блеск украшений, надетых на манекены, стоявшие на столике за ее спиной. Ожерелье из фамильных изумрудов сверкало особенно вызывающе, и маркиза приказала Тэму передвинуть светильники. Но привело это лишь к тому, что теперь раздражать ее начала уже ниточка сиреневых сапфиров, и тогда слуга просто завесил всю стену простыней, привязав ее за углы к погашенным канделябрам.

Сиреневый и изумрудный, изумрудный и сиреневый. Пятна этих цветов вспыхивали в ее голове в такт пульсирующей боли.

Было весьма обидно занавешивать всю эту красоту и в особенности – драгоценности, происходившие из того мира, в котором прошло ее детство и который она была столь решительно настроена восстановить. Но сейчас надо было сосредоточиться, забыть о пульсации в висках и матке. Где-то там, пробираясь между мирами, скользила к Неоглашенграду Цикатрикс; боль стала настолько острой, что у Лалловё поплыло перед глазами.

«Это переход», – подумала она, чувствуя, как ее вытаскивает из ее реальности колдовство матери; несомненно, то же самое сейчас происходило и с Альмондиной.

«Куда же ты тащишь нас, мама? И что заставишь нас делать, когда мы там окажемся?»

Никсон, Сесстри и Купер покинули баржу «Яркая» и вскарабкались по насыпи к площади перед Куполом. Сесстри сразу же потащила Купера к монструозной конструкции, но Никсон замер на месте, оценивая обстановку.

Над Куполом закручивались в спираль черные тучи. Оказавшись вдали от своих вечно пылающих башен, орда мертвых владык «Оттока» уже не выглядела столь грозной силой; Никсону безо всякого труда удалось представить себе, как свет, рвущийся из Купола, разгоняет это облачко дыма. Под кружащей в небе нежитью армия облаченных в черное юношей сошлась в бою с полком личной гвардии Теренс-де’Гисов, за которым следовала толпа людей, казавшихся просто праздными зеваками.

Купол выглядел… неправильно. Он все еще доминировал над городом, подобно упавшей на него луне, и сиял, что твой садовый светильник, окрашивая пустынную площадь в зеленые, будто листва, и золотые тона. Но выглядел при этом как-то не так. Больше, что ли? Нет, дело не в этом – Никсон видел деревья и дома сквозь щели в этой штуке. Но почему?

«Потому что она раскрывается, будто чертов цветок. Отец, Сын и Святой Мать Его В Задницу Полтергейст – открывается! Треклятая хрень оказалась раздвижной!»

Купол затмевал небо, но сцена, разыгрывавшаяся на окружавшей здание территории, поражала воображение куда сильнее: бандиты с радостной самоотверженностью пытались завалить своими телами облаченных в красно-черные мундиры гвардейцев и сопровождавших их гражданских, музыканты «Оттока» выбивали блуждающий бас из барабанов, а несколько совсем обезумевших выводили на трубах ритмы калипсо^[48].

Никто из нападавших пока не добрался до восточного входа, и Никсон видел, что Купер и Сесстри бегут именно туда, обходя битву стороной. Славно!

Он покачал головой, не зная, то ли спасать шкуру, то ли присоединиться к побоищу. В его маленькой груди словно бы застучал барабан войны, и впервые за все свои жизни Никсон вдруг обнаружил в себе желание поддаться саморазрушительному порыву. Неребенок потряс головой, прочищая мысли: и с чего бы это у него возникли подобные идеи?

Его раздумья были прерваны боевым кличем, раздавшимся со стороны войск, отбивавших натиск «Оттока». Там, в самой гуще схватки, Никсон увидел Оксанрда Теренс-де’Гиса, обливающегося потом, но с яростной ухмылкой на лице истребляющего прислуживающих нежити придурков.

Никсон подобрался поближе. Теренс-де’Гис, заложив одну руку за спину, отбивался разом от двух противников. Он был вооружен обтянутой промасленной кожей дубинкой с покрытыми красной эмалью шипами, а одет, с точки зрения Никсона, в нечто вроде парадного костюма: красный китель, украшенный медалями и золотой оторочкой на эполетах и обшлагах, и черные, доходящие до самых бедер сапоги. С ловкостью опытного воина, не прилагая особых усилий, он уклонялся от выпадов и парировал удары Мертвого Парня и Погребальной Девки. Впрочем, примитивные боевые навыки сил «Оттока» не впечатляли даже Никсона. Более того, ему казалось, что все эти детишки действуют не по собственной воле. Их взгляды постоянно обращались к небу, где кружил вихрь нежити.

Окснард отразил стремительный натиск желтоволосого Мертвого Парня, сместившись так, чтобы тот оказался на пути у оскалившей зубы Погребальной Девки. Кружась и парируя, маркиз непрестанно болтал, отвлекая противников.

– Юный сэр, умоляю! Все, чего я хочу, так это на минутку забежать внутрь – забежать, обратите внимание, – и забрать одну безделушку, некогда принадлежавшую моему любимому дедушке. Я только… Девушка, я вас очень прошу, не размахивайте вы так этой штукой…

Погребальная Девка – долговязая бабенка с широкими бедрами – вырвалась из-за спины напарника, но кинжал тут же был выбит из ее рук. Она поморщилась, тряся ушибленной кистью.

Окснард же продолжал трепаться, изящно избегая третьего нападавшего – еще одной Погребальной Девки, пытавшейся схватить его за ноги.

– …Я только на минуточку, а потом делайте все, что душе угодно. Могу даже подсказать, где преторианцы прячут свое лучшее пиво, если вы, конечно… так… Ты, перестань лапать мои сапоги… если вы, конечно, постараетесь забыть, что я вообще заходил внутрь, permiso?

Девушка, лежавшая на земле, исчезла под ногами сражающихся, а Окснард врезал коленом по лицу Мертвого Парня, пытавшегося подобрать кинжал своей подруги.

– Разве мы не могли бы просто спокойно поговорить? – сокрушенно произнес он, вгоняя пятку в живот долговязой Погребальной Девки, – та отлетела назад. – Но вы же сами забыли о законах вежливости. А я ведь адмирал, знаете ли. Мне долготерпение не к лицу.

Метнувшись в гущу схватки, Никсон махнул лорду рукой и прикрыл голову ладонями, пригибаясь на уровне колен Погребальной Девки. Окснард воспользовался предоставленной ему возможностью и широко размахнулся; долговязая попыталась отпрыгнуть, но налетела на Никсона и всем весом грянулась о камни мостовой. Немальчик поднял взгляд как раз вовремя, чтобы увидеть, как окованный сталью сапог маркиза опускается на череп рухнувшего врага. А затем снова. Белки глаз девушки окрасились кровью.

– Весьма обязан и премного благодарен вам, юный джентльмен. – Окснард утер пот со лба унизанной перстнями рукой и поклонился Никсону.

– Да никаких проблем, – проворчал немальчик, все еще лежа на земле.

– Мне было так весело, но потом я вдруг испытал удивительное предчувствие, что к нам вот-вот нагрянет с визитом моя теща. – Маркиз покосился на Купол. – Пришлось срочно собирать армию на тот случай, если я не ошибся. Постарайся не погибнуть. – Окснард решительным шагом вышел из общей свалки и направился к вздымающемуся к небу строению.

Никсон пополз по брусчатке и, встретившись взглядом с умирающей девушкой, попытался ей улыбнуться. Ее пальцы судорожно подергивались, сжимая рукоять ножа, – она отказывалась расставаться с оружием, хотя ее кровь уже струилась между камней, подобно миниатюрным городским каналам. Золотой свет, исходящий от Купола, окрашивал все вокруг в закатные тона.

– Милый ножик, – произнес Никсон, пробегая пальцем по клинку; долговязая издала булькающий звук, и кровь хлынула у нее из носа и рта.

«Мать твою!»

– Послушай, куколка, – положил Никсон ладонь на плечо девушки. «Да ей же всяко не больше пятнадцати, – подумал он. – Одному богу известно, что скрывается за внешностью». – Слушай, только никому не говори, что это я тебе сказал, но, знаешь… короче, с тобой все будет о’кей, понимаешь? – Он ткнул пальцем в сторону черных туч, собиравшихся над Куполом. – Только не будь в следующий раз такой тупицей. Эти ублюдки воспользовались тобой, а теперь им кранты, а ты умерла. Прости уж.

Затем он забрал нож и устремился навстречу золотому свету, крохотным носиком чуя аромат ждущей его славы.

– Нет, Кайен. Ты можешь либо спасать жизни здесь, либо погибнуть снаружи. – Пурити тыкала пальцем в бочкообразную грудь каменщика, совершенно не обращая внимания на то, какая та крепкая и упругая. – Понимаю, я всегда говорю так, будто полностью уверена в своей правоте, но на этот раз действительно не ошибаюсь.

Они стояли у ворот Башни Дев, содрогавшейся, пока защищавшая ее стеклянная стена медленно опускалась. Кайен спорил, но без особой убежденности. Он понимал, что ему придется оказаться одновременно в десятке разных мест, чтобы успеть спасти всех, кому сейчас угрожал этот архитектурный коллапс.

– Останься здесь, Пурити. Пусть хотя бы ты будешь в безопасности.

Она улыбнулась:

– Мы с тобой прекрасно понимаем, что твои слова ничего не изменят, хотя ты и обязан был их произнести.

– Никогда прежде не чувствовал себя таким болваном перед девчонками. – Он поцеловал ее.

– Я не могу умереть. Поверь, пыталась. Лучше беспокоиться о тех, кто на это способен.

Сын Первого Каменщика был слишком прагматичен, чтобы оспаривать это утверждение.

Пурити выбежала за пределы Башни, удивляясь тому, что испытывает сейчас справедливое беспокойство за сородичей. Стекло Купола, прилегавшее к гостиной Лизхен, отделилось, и даже Кайен не мог с уверенностью утверждать, что Башня Дев или любое другое здание, использовавшее внешний периметр Купола в качестве одной из стен, не обрушится. Но что он мог сделать? К сожалению, падающие дома обещали куда больше потерь, нежели глупое старомодное сражение.

Всего несколько мгновений назад она возмущалась неприемлемым обилием пыли в тайном проходе под Куполом, а Кайен настаивал, что нельзя винить прислугу в том, что та не ухаживала за коридорами, чье существование было секретом для всех. Но, возражала она, это должно значить лишь то, что обязан существовать и тайный уборщик, которого непременно надлежало найти и подобающе наказать.

И вот уже она убегала, оставляя каменщика позади, а макияж вдруг стал наименьшей из ее проблем. Еще с тропинки в саду она увидела дерущихся: Мертвые Парни и Погребальные Девки сражались с обычными горожанами, и, к своему удивлению, Пурити увидела форму личной армии Теренс-де’Гисов. Уже начинали подтягиваться и преторианцы, топтавшие траву, выстроившись своим идеально квадратным строем. Платиновые шлемы впервые за последние пять лет сияли в прямых лучах солнца. Земля под ногами тем временем продолжала неистово содрогаться.

И вот тогда… «Мертвые боги, Роща Сердца!» Купол разделился на пять опускающихся на землю равных долей, за исключением одной-единственной, все еще остававшейся прикрепленной к массивной центральной колонне, на протяжении целых эпох поддерживавшей свод. Пока «лепестки» раскрывались, колонна поднималась все выше, выгибаясь под весом последней доли.

Урон, нанесенный первобытному лесу, превысил все ожидания Пурити. Огромные, словно дома, деревья в центре рощи рухнули – земля вспучилась и осыпалась, будто бы через лес промчался кулак неведомого гиганта.

Примерно так оно и было. Пробираясь через кустарник, Пурити чувствовала, как вибрации, терзающие землю, становятся сильнее, а затем увидела и похожий на золотой шар предмет, вырвавшийся на поверхность и скользивший сейчас по пронзавшему его центральному шпилю, – тот уже лежал практически горизонтально, завалившись под тяжестью собственного веса, разломав свой лепесток Купола и обрушившись на и без того пострадавший лес.

Золотая сфера, огромная, точно особняк, продолжала подниматься. Поспешив подобраться поближе, Пурити увидела, что шар установлен на состоящей из трех этажей телескопической платформе, изготовленной все из того же золотого металла. Механизм раздвигался, вырастая все выше и выше, и Пурити увидела винтовые лестницы, соединяющие уровни платформы между собой. Девушке пришлось сделать большой крюк, прежде чем она оказалась у измазанного грязью основания центрального шпиля, ранее находившегося под землей. Его кончик, как отметила про себя Клу, был не золотым, но железным, ржавым, скользким от черной слизи. Пурити поежилась и направилась к ближайшей лестнице.

Чем-то напоминающая свадебный пирог трехэтажная конструкция вздымалась над ней, а в небе кружил черный вихрь, слишком хорошо знакомый девушке по тем многочисленным часам, что она провела в тоскливом созерцании города, которого ее лишил Ффлэн. Разумеется, вихрь состоял из личей, а их рабы сейчас сражались на подступах к Куполу, чтобы мертвые владыки смогли спуститься.

Перебравшись через поваленную секвойю, чтобы приблизиться к лестнице, Пурити вдруг заметила некое подобие мокрого кожистого мешка размерами с человека, но мерцающего, словно тусклая, затянутая облаками луна. Его поверхность содрогалась, будто от озноба.

– Помоги, – прохрипело нечто, не прекращая дрожать.

Пурити перебралась через глиняный отвал и подошла к странному предмету. Тот светился, и девушка могла различить кости того, кто свернулся калачиком внутри.

– Помоги, – снова раздался голос, показавшийся ей женским.

Отчаянно желая, чтобы интуиция на сей раз ее не подвела, Пурити разорвала то, что обязательно назвала бы желточным мешком, если бы тот только не был размерами со взрослого человека, не содержал в себе сияющее создание и не говорил женским голосом. Когда свет вырвался наружу, Пурити поспешила отпрыгнуть, чтобы ее не залили околоплодные воды. К тому моменту как она протянула руку, женщина уже успела высунуться из своего кокона.

Вопрос готов был сорваться с языка Пурити, когда ее вдруг, подобно удару молнии, пронзило понимание, что эту незнакомку не спутать ни с кем ни в одном из миров, хотя та и была Мертва, как и недоношенное дитя Паркетты, еще до своего рождения. Догадка полностью подтвердилась, когда удивительная женщина повернулась к Пурити, демонстрируя одноглазое, будто у циклопа, лицо с выступающими из него костяными гребнями. Клу моргнула и чуть не упала в обморок от силы нахлынувших чувств.