Текст книги "Смерть раньше смерти"
Автор книги: Деон Мейер
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)
42
«Маленький» склад оказался размером с ангар для «боинга». Грязная, ржавая сборная конструкция помещалась на пустыре у свалки, огороженной забором. Слабберт с трудом распахнул огромные деревянные раздвижные двери и исчез в полумраке. Они услышали щелчок выключателя. Потом замигали лампочки; высоко под потолком зажегся свет.
О'Грейди негромко выругался. Остальные молча воззрились на то, что открылось их взглядам. Груды и груды коричневых картонных коробок занимали все пространство склада – от пола до потолка, от стены до стены. Коробки были аккуратно сложены на металлических стеллажах; почти везде они стояли в несколько ярусов.
– Трудность в том, – заявил Слабберт, жестом приглашая детективов войти, – что в самом начале мы не думали, что документов окажется так много. Потом нашим слушателям понадобились копии дипломов, подтверждение оценок и прочее, и вдруг мы поняли, что все это надо где–то хранить. Но к тому времени скопилось столько бумаг… В общем, мы ведем архив по всем правилам только с девяносто второго года.
– А до того? – встревоженно спросил Фос.
– До того… я же говорю, в том–то и трудность.
– Что это значит? – Сердце у Яуберта упало.
– Документы не были подшиты. У нас элементарно не хватало рабочих рук. Рабочие руки стоят денег. И потом, нас редко просят добыть документ, датируемый раньше девяносто второго года.
– Где могут находиться документы восемьдесят девятого года? – спросил Яуберт.
– Вон в том ряду.
– Где именно в том ряду?
– Откровенно говоря, не имею ни малейшего понятия.
Барт де Вит запросил подкрепление, на сей раз только из отдела убийств и ограблений. Ему не хотелось снова объясняться с начальником уголовного розыска. Остальные закатали рукава и начали перекладывать картонные коробки. Скоро стало понятно, как организовать работу. Когда прибыли помощники, их тут же включили в цепочку.
Одни снимали коробки с полки, развязывали веревки, вскрывали. Другие вынимали из коробок содержимое и складывали стопками на полу. Яуберт, Петерсен, Фос, О'Грейди и присоединившийся позже Гриссел быстро просматривали документы, ища даты, имена, названия учебных дисциплин.
– Кто потом расставит все по местам? – встревоженно шмыгнув носом, спросил Слабберт.
– Ваши помощники, служащие, – веско ответил де Вит.
– Время – деньги, – захныкал Слабберт и тоже стал помогать. Он стаскивал коробки, которые уже были осмотрены, в угол.
Работа продвигалась медленно, потому что вначале все документы складывались в коробки бессистемно – сведения о курсах компьютерной грамотности лежали рядом с «Введением в журналистику», «Основы сварки» хранились рядом с «Живописью для начинающих».
Де Вит распорядился, чтобы им привезли обед – жареную курицу и кока–колу. Они ели не прекращая работы, ругались, смеялись, жарко спорили. Просматривали одну коробку за другой – ничего. День медленно двигался к концу, гора коробок постепенно уменьшалась. В начале четвертого они просмотрели около половины, но безрезультатно. Детективы сняли галстуки, закатали рукава. У двери аккуратным рядком лежали кобуры с табельными пистолетами. Одежда у всех покрылась пылью, как и руки и лица. Время шло; иногда они перекидывались скупыми замечаниями.
Яуберт и Гриссел вышли на перекур. Спины и плечи у них онемели. Усталость снова навалилась на Яуберта.
– Хочу попросить у полковника отпуск, – сказал Гриссел, затягиваясь «Ганстоном». – Хочу куда–нибудь свозить жену и детей недельки на две, посмотрим, может быть, нам удастся начать все сначала.
– Это хорошо, Бенни.
– А потом попрошу перевести меня куда–нибудь в провинцию. Стану начальником участка в какой–нибудь глухомани, где всего–то и работы – в пятницу вечером сажать за решетку пьяниц–буянов да раскрывать кражи со склада.
– Да–да, – кивал Яуберт. Ему–то как начать жизнь сначала?
Потом они вернулись на склад, к остальным, сели на холодный бетонный пол, послюнявили пальцы и снова начали листать документы. Яуберт очень спешил. Он предвкушал вечернее свидание, хотя и боялся опоздать. Может, перезвонить в кассу, попросить поменять билеты на другой день? Но сможет ли Ханна Нортир пойти с ним в оперу в другой день? «Я хочу куда–нибудь сходить. Я на распутье…» Интересно, на каком распутье она находится, думал он, листая, листая, листая, проглядывая, проглядывая. Гора документов все росла; Яуберт поморщился.
Начали спорить насчет ужина. Что лучше – пицца или рыба с жареной картошкой? Все, что угодно, лишь бы не курица. Детективы жаловались на жен, которые будут опять ругаться из–за того, что они задерживаются на работе. Может, Мэйвис обзвонит их и объяснит? Время приближалось к семи.
Вдруг Бенни Гриссел радостно воскликнул:
– Феррейра, Ферди! – и вскинул папку с документами над головой.
Все замерли; кто–то зааплодировал.
– Уилсон, Дрю Джозеф. Вот они!
Все обступили Гриссела. Гриссел вытаскивал одну папку с документами за другой – заявление с просьбой зачислить на курсы, платежные документы, результаты сдачи экзаменов, табель успеваемости, чеки, вопросы и ответы, список полученных оценок. Все подшиты вместе.
– Макдоналд, Кутзе, Уоллес, Нинабер. Все здесь!
– А общая фотография есть?
Гриссел пошелестел бумагами.
– Нет, – сказал он. – Где коробка, откуда это взяли?
К ним просеменил запыхавшийся Во Слабберт. Он в углу пытался расставить коробки с уже просмотренными документами по местам.
– Снимок должен быть в одной из папок.
Папки быстро разошлись по рукам; детективы быстро–быстро листали страницы, разрывали подшивки.
– Вот, – сказал Гриссел, у которого явно был удачный день. Он встал, потянулся, вытащил скрепку, осторожно взял фотографию, уронив остальные документы на пол. Посмотрел на слегка пожелтевший снимок.
Яуберт подошел к Грисселу, попытался разглядеть лица через плечо друга.
– Какой тут Нинабер молодой, – удивленно заметил Петерсен.
Яуберт протянул руку за снимком. На секунду ему показалось, будто он видит… Нет, не может быть!
Черно–белая фотография. Несколько мужчин в костюмах, при галстуках, стоят полукругом. У каждого в руке диплом. Уилсон не вовремя моргнул и потому вышел с закрытыми глазами. Макдоналд широко улыбается – он на голову выше остальных. Кутзе серьезен. Ферди Феррейра съежился, не смотрит в камеру. Уоллес скрестил руки на груди; между ним и Феррейрой заметное расстояние, он как будто не хочет стоять рядом с калекой. Но ничего этого Матт Яуберт не замечал.
Он недоуменно смотрел на маленькую стройную женскую фигурку на первом плане. Она была на голову ниже самого невысокого из слушателей. Яуберт ничего не понимал. Время как будто остановилось. Он медленно вынул фотографию из рук Гриссела, поднес к свету, принялся разглядывать.
Она не улыбалась. Слегка хмурила лоб – он прекрасно помнил это ее выражение. Знакомый овал лица, нос, рот, подбородок, узкие плечи. Семь лет назад волосы у нее были длиннее, они ниспадали на плечи, закрывая маленькую грудь. Платье чуть ниже колен. Какого цвета? На черно–белом снимке платье вышло серым. Туфли без каблука. Серьезная. Она выглядела такой серьезной…
– Вот малышка Эстер, – сказал подошедший Слабберт. – Славная девочка.
Она жила в районе Обсерватории. Старый дом после ремонта покрасили коричневой краской – темно–коричневой. На двери и окнах – белые опрятные решетки. Садовая калитка открылась бесшумно. Он прошел по асфальтированной дорожке, между двумя рядами цветов. Ухоженный садик, аккуратно подстриженный газон. У двери висел бронзовый молоток, но он негромко постучал в дверь костяшками пальцев. В левой руке он держал фотографию.
– Ты ее знаешь, – спросил Гриссел, увидев, как побледнел Яуберт.
Все головы повернулись к нему. Яуберт молчал и смотрел на снимок. Застывшее мгновение. Такой она была семь лет назад. В голове не было ни одной мысли. Она среди мертвецов, невозможно!
– Я ее знаю, – сказал наконец Яуберт.
Сотрудники забросали его взволнованными вопросами:
– Откуда?
– Как?
– Почему?
Рука, держащая снимок, слегка дрожала. Ему казалось, что все вокруг какое–то ненастоящее, как во сне. Иногда во сне видишь человека в таком необычном месте и окружении, что хочется засмеяться и закричать: «Ну и дикие же у меня фантазии!» Но то, что он видел сейчас, не было сном. То, что он видел, было явью.
– Я поеду один.
Де Вит вышел проводить его до машины.
– Капитан, я должен перед вами извиниться.
Яуберт молчал.
– Прошу вас, будьте осторожны, – заботливо добавил полковник.
В тот миг Яуберт кое–что понял про де Вита.
– Да, я буду осторожен, – тихо ответил Яуберт, как будто внушая себе что–то. В нем крепла решимость.
За дверью послышались торопливые шаги – кто–то быстро шел по деревянному полу. Дверь распахнулась; на пороге стояла она.
– Вы рано! – Ее розовые губы улыбались. Она подкрасила их помадой – чуть–чуть, едва заметно. Раньше он ни разу не видел, чтобы она красила губы. Волосы зачесаны назад и заплетены в косу, открытая шея белая и беззащитная, черное платье открывает плечи. Яуберт долго смотрел на нее, словно хотел навечно сохранить в памяти ее образ. Улыбка на ее губах увяла: она заметила, что он не нарядился. Приехал как был – без пиджака, без галстука, в грязной рубашке с закатанными рукавами.
Яуберт молча протянул ей снимок. Ее лицо превратилось в маску. Только глаза… Она не сводила с него умоляющего взгляда. Потом взяла снимок. И тут на нее словно опустилась мрачная тень. Веки медленно закрылись, затем открылись. Она не сводила глаз со снимка. Разжала пальцы – фотография упала на деревянный пол – и отвернулась. Как будто забыла о его присутствии.
Потом отвернулась и пошла прочь. Яуберт смотрел на ее красивые плечи. На них словно свалилась тяжкая ноша. Она шла медленно, с достоинством, не обращая на него никакого внимания. Он шел за ней. Осторожно ступал по половицам. Она скрылась в комнате. Яуберт остался в коридоре. Здесь было светло и пахло ее духами – легкий, нежный аромат. Яуберт топтался на месте, не зная, что делать дальше.
Послышался шорох. Хозяйка вернулась. В руках у нее был пистолет. Правая рука сжимает изящную рукоятку в форме черенка, тонкие пальцы левой руки придерживают длинный ствол. Она несла пистолет как жертву. И казалась особенно хрупкой. Она остановилась, не дойдя до Яуберта нескольких шагов, продолжая сжимать тяжелый пистолет. Потом низко склонила голову, словно ожидая, что палач отрубит ее, и закрыла глаза.
Яуберт невольно сопоставлял улики и делал выводы. Все выходило машинально, само собой. Больше всего ему хотелось повернуться и уйти. Он чувствовал полное опустошение. Он смотрел на нее и машинально представлял судебный процесс. Неопровержимые доказательства вины налицо. У меня все, ваша честь…
Охота закончена.
– Почему?
Она не шелохнулась.
Яуберт ждал.
Он услышал тихий вздох. Едва слышный. Ее маленькая грудь еле заметно шевельнулась. И снова застыла на месте – словно окаменела.
Яуберт осторожно шагнул вперед и положил руку ей на плечо. Она была холодна как лед. Он обнял ее, повел по коридору. Она шла послушно, не сопротивляясь. Он повернул направо, в гостиную. Увидел два больших мягких кресла в цветочек. Сейчас, в сумерках, обивка казалась бесцветной. Картины на стенах в полумраке были просто черными квадратами. Ковер приглушал шаги. Он усадил ее в кресло, поправил подушки. Она наконец открыла глаза. Она сидела прямо, сжимая лежащий на коленях маузер обеими руками. Яуберт упал перед ней на колени:
– Ханна!
Она посмотрела на него – и сразу же отвела глаза в сторону.
Яуберт протянул руку, чтобы взять у нее пистолет, но она сжимала его слишком крепко. Он решил не спешить.
– Ханна!
Розовые губы чуть разомкнулись. Она словно впервые его заметила. Дернулись уголки рта, как если бы она хотела улыбнуться. Потом она опустила голову и стала разглядывать пистолет, который сжимала в руках.
– Странно, – произнесла она так тихо, что Яуберт едва расслышал. – Я всегда страшно его боялась. Когда дедушка доставал его из кожаной кобуры. Он выглядел таким зловещим. Огромным, уродливым. И запах… Когда он расстегнул кобуру, я почувствовала… запах смерти. От него пахло старостью и смертью, хотя дедушка его регулярно чистил. Дедушка что–то мне рассказывал, но я ничего не слышала. Я не отрываясь смотрела на пистолет. Не сводила с него взгляда, пока дедушка не заканчивал его чистить и не убирал. Только потом я переводила взгляд на дедушку. Хотела убедиться, что он застегнул кобуру, убрал пистолет на место.
Она снова посмотрела на Яуберта. Уголки губ опустились, отчего ее рот стал похож на полумесяц.
– Я нашла его среди папиных вещей. Все старые вещи я делила на две кучки. В одну складывала то, что хотела оставить, в другую – то, что пойдет на выброс. Мне так мало хотелось оставить. Его и мамины фотографии. Библию, какие–то документы. Часы. Мешочек я сначала положила в другую кучку. Потом переложила его. Потом снова определила «на выброс». Потом расстегнула пряжки, почувствовала запах и вспомнила дедушку. Тогда я решила его оставить.
Взгляд ее блуждал; в полумраке Яуберт не видел ее глаз. Вдруг она посмотрела на него в упор:
– Я никогда не думала, что когда–нибудь воспользуюсь им. Почти забыла о нем. – Она замолчала; руки разжались.
Яуберт прикидывал, не опасно ли сейчас забирать у нее пистолет.
Она снова как будто забыла о его присутствии.
Яуберт позвал ее по имени, но она не шелохнулась.
– Ханна!
Она моргнула.
– Почему? Почему ты это сделала?
Она глубоко, медленно вздохнула, резко выдохнула и заговорила.
43
Они хохотали за дверью – все громче и громче, веселее и веселее. Снаружи было ясно и тихо. Великолепная, совершенная ночь. Ярко светила полная луна; звезды казались мерцающей пылью, раскинувшейся от края до края неба. Ни облачка; воздух ароматный, теплый. Эстер Кларк стояла на крылечке лекционного зала. Внизу журчала речка, в воде отражалась желтая луна. Вина в ее бокале оставалось на донышке. Вино было очень сухое, но она смаковала солнечный букет, отпивая каждый раз по крошечному глотку. Она позволяла себе выпить всего один бокал. Ну, может, еще полбокала – потом, когда вернется к себе в номер. В награду за хорошую работу. Группа попалась нелегкая. Разные характеры. Все по–разному относятся к учебе. Разная степень интеллекта. Нелегко было их расшевелить; ей пришлось затратить гораздо больше усилий, чем обычно. Но, несмотря ни на что, она добилась успеха. Каждый из них открыл в себе что–то новое, каждый вырос над собой – правда, некоторые выросли совсем немного, но возможность духовного роста заложена не ею.
Еще год–два такой работы – и она займется чем–то более важным и значимым. Колледж – всего лишь ступенька на пути к вершине, так сказать, временная передышка. Стыдно ей не было. Слабберт платил мало, а требовал от преподавателей много. Трудиться приходилось самоотверженно, с полной отдачей.
Всего год–другой.
Эстер покатала вино на языке, проглотила, насладилась послевкусием. Скорее бы вернуться к себе! Слушателей размещали по двое, они с Кариной ночевали в одноместных домиках. Она сама настояла на уединении по ночам – ее личное время неприкосновенно. Ее ждут книга и музыка. Сегодня перед сном она поставит «Трубадура» – если успеет, послушает первые два акта. «Зачем в ваших операх столько смертей?» – спрашивали даже во времена Верди. «Но разве вся жизнь не есть смерть?» – отвечал маэстро. Она улыбнулась луне, повернулась, открыла раздвижные двери, вошла в зал.
Они сидели вокруг стола и оживленно болтали. Перед каждым стоял бокал. Нинабер произносил речь, а Макдоналд, Феррейра и Кутзе его слушали. Уилсон, ее лучший ученик, единственный из всей группы, к кому она питала слабость, держался чуть поодаль. Уоллес и Карина Оберхольцер уединились в торце стола и о чем–то шептались.
Очевидно, кроме нее, никто не пил сухого белого вина. На столе теснились пивные бутылки – пустые и полные, бутыли бренди и виски, коктейли, большое ведерко со льдом. Эстер взяла вино и налила себе ровно полбокала.
– Извините, я иду спать, – сказала она, когда все подняли на нее глаза.
Выпускники пытались ее удержать. Нет–нет, мы вас не отпускаем! От выпитого взгляды у них сделались совсем стеклянными.
– Я вас провожу, – заявил Макдоналд.
Остальные громко расхохотались.
– Для тебя она слишком тонка, – лукаво проговорил Ферди Феррейра, но Эстер стало не по себе.
– Чем ближе кости, тем слаще мясо…
Она испугалась. Криво улыбнувшись, пожелала выпускникам приятно провести остаток вечера. Завтра утром все разъезжаются по домам.
Все наперебой желали ей спокойной ночи и сладких снов.
– Держите руки над одеялом! – крикнул Ферди Феррейра, когда она стояла на пороге.
Кое–кто громко захохотал. Выйдя за дверь, она покачала головой. Необработанный алмаз – вот кто он.
За порогом царила ночь. Жужжали ночные насекомые, тихо журчала река. Где–то лаяла собака. В гору с ревом взбирался грузовик. Она отходила все дальше, дальше от пьяных выкриков и смеха. Впереди ее ждет отдых. Все идет точно так, как и должно быть. Эстер подготовилась ко сну, пока слушатели переодевались к выпуску. В заключение она произнесла небольшую речь, похвалила всех своих учеников, вручила им дипломы об окончании курса. Когда настала очередь Макдоналда, он потребовал, чтобы она разрешила себя поцеловать. Выпускники пожимали друг другу руку, поздравляли, перешучивались. Потом все сфотографировались; Карина Оберхольцер велела им стать полукругом и несколько раз щелкнула затвором камеры.
Она отперла дверь своей спальни. Горело бра над кроватью. Все в порядке. Она закрыла дверь, привалилась к ней спиной и облегченно вздохнула.
Сначала она нажала кнопку проигрывателя. Комнату заполнили звуки музыки. Она согнула в колене правую ногу, подняла ее повыше, сняла туфлю. Потом вторую. Начало обычного ритуала. Поставила туфли у дверцы шкафа – ровно, симметрично. Расстегнула блузку начиная сверху, посмотрелась в большое зеркало. Сейчас ей не хотелось заниматься самовнушением, повышать свою самооценку, мысленно проговаривать все свои действия – пусть это всего лишь игра, в которую она играет сама с собой почти каждый вечер. Она повесила блузку на плечики в шкаф, повернулась и расстегнула «молнию» на юбке. Проворно сняла ее, по очереди поднимая ноги. Машинально разгладила ткань, собирая воображаемые нити. Юбку она повесила рядом с блузкой.
На нижнем белье она не экономила. Расстегнула застежку бюстгальтера, осмотрела белую грудь. Она улыбнулась, потому что дала себе слово. Она не будет мучиться из–за того, что грудь такая маленькая. По крайней мере, сейчас. Сейчас она слушает красивую музыку, и настроение у нее хорошее.
Через голову она надела мягкую ночную рубашку. Поправила на узких, почти мальчишечьих бедрах. Материя приятно щекотала кожу. Она в последний раз бросила в зеркало довольный взгляд. Все–таки она молодец – очень аккуратно развесила вещи. Завтра утром она соберется за несколько минут. Выключила верхний свет, взбила подушки и скользнула под одеяло. Взяла с прикроватной тумбочки мемуары. Не стала, как обычно, ругать себя за то, что не любит так называемое «легкое чтение», а просто устроилась поудобнее и раскрыла книгу.
И стала читать.
Дважды ее отвлекал шум от затянувшейся вечеринки. Сначала она услышала взрыв хохота, заглушивший музыку. Она укоризненно покачала головой. Когда же они угомонятся? Потом она снова сосредоточилась на книге.
Вдруг хохот послышался снова. Видимо, они решили «гульнуть напоследок». Пьяные выкрики и смех были отчетливо слышны во время паузы между арией и речитативом. Отчетливо слышался голос Макдоналда, ему вторил Кутзе. Кто–то грязно выругался. Эстер Кларк возмутилась. Захотела встать и урезонить их, но передумала. Они же взрослые люди. Некоторое время она смотрела в книгу, не видя слов. Потом снова погрузилась в вымышленный мир.
Сначала ей не хотелось спать; теперь сон стал желанным другом.
Она дослушала арию до конца и нажала кнопку «Стоп». Заложила страницу закладкой, положила толстый том на тумбочку, выключила бра. Легла на левый бок, свернулась калачиком и закрыла глаза.
Уснуть никак не получалось из–за шума. Хохот и крики делались все громче. Они заглушали и реку, и прочие ночные звуки. Безобразие! Когда же они, наконец, разойдутся? Который час? Смотритель пансионата будет недоволен. От беспокойства сон у нее совсем прошел.
Она встала, раздосадованная, подошла к окну, отодвинула цветастую занавеску. Интересно, что они там вытворяют?
Высоко в небе стояла яркая луна. Деревья, кусты и трава купались в ее призрачном свете. Эстер посмотрела на соседний домик, в котором продолжалась вечеринка. В окнах кто–то шевелился, но издали было не разглядеть.
Вдруг она различила в темноте какие–то неясные очертания. Совсем близко, на берегу реки. Кто там?
Странное животное – почти квадратное. Нет, там человек… Два человека! Они обнимаются… Эстер Кларк отвернулась, отошла от окна, как того требовали правила приличия. Эстер узнала секретаршу, и ее обдало жаром. Как Карине не стыдно! Карина была с Уоллесом. Они страстно целовались на берегу реки. Уоллес грубо ласкал рубенсовские формы секретарши. А та впилась в него губами. Оба были сильно навеселе.
Их надо остановить. Она обязана их остановить!
Уоллес задрал юбку на своей партнерше, ловко стянул с нее колготки, обхватил руками голые ягодицы. Карина опытной рукой нащупала под его брюками детородный орган, начала поглаживать его. Поцелуй затягивался. Уоллес стянул с Карины блузку, расстегнул бюстгальтер…
Эстер отвернулась; ей стало очень стыдно. Это она во всем виновата. Потом она снова выглянула в окно. Она смотрела как завороженная. Не было сил оторваться…
Карина ловко расстегнула «молнию» на брюках Уоллеса. Они снова начали целоваться. Потом секретарша спустила со своего партнера трусы, опустилась на колени, взяла его член в рот… Он остановил ее, помог встать, обнял за плечи и повел куда–то, забыв застегнуть ширинку. Карина коротко хохотнула.
Эстер не знала, что делать. Отвратительная сцена, свидетельницей которой она стала, будила в ней не только возмущение, но и какое–то другое, неясное чувство. Уоллес женат. У него дети. И Карине Оберхольцер это известно. Эстер закрыла глаза. Пусть убираются подальше! Когда она снова выглянула в окно, там никого не было.
Больше всего ее возмущала их несдержанность. Они настоящие дикари. Не умеют вести себя как нормальные цивилизованные люди. А он… как он будет смотреть в глаза жене?
Почему же она смотрела на них и не могла отвернуться?
Краем глаза Эстер снова уловила какое–то движение.
Что они там делают?
Оказывается, остальные сидели в кустах и наблюдали за парочкой! После того как Уоллес увел Карину, они вышли из засады и поплелись за ними. Все пьяные, с остекленелыми глазами.
Макдоналд, Феррейра, Кутзе и Нинабер. Уилсон нерешительно плетется в хвосте.
Эстер следила, как неуклюжие тени бредут мимо ее домика. Макдоналд споткнулся и громко выругался. Она поняла, что все выпускники напились до умопомрачения.
Эстер тихо задвинула занавеску; плотная ткань скрыла луну. На душе у нее было неспокойно. Как они посмели! Долго же она будет их помнить… Но сейчас спать совершенно расхотелось. Какой уж тут сон! Она щелкнула выключателем. Поставила музыку. Пусть знают, что разбудили ее. Пусть им будет стыдно!
Она села на кровать.
Что они там делают? Прямо как дети. Эстер подошла к другому окну, отодвинула штору.
Они смотрели в окно соседнего домика; на их лица падал свет из комнаты. В соседнем домике жила Карина. Эстер поняла, что они подсматривают. Вдруг Ферди Феррейра расстегнул брюки и начал мастурбировать. Она задернула штору. К горлу подкатила тошнота; ее чуть не вырвало, но она закрыла рот руками. Только этого не хватало! Так ей и надо. Она должна была выйти к ним и прекратить безобразие. Эстер снова села на кровати и сделала звук погромче. Боже, какие они примитивные!
Во всем виновато спиртное. Она добьется, чтобы на выездных курсах запретили выпивку!
Эстер легла, взяла книгу, попыталась сосредоточиться. Но буквы прыгали перед глазами. Она с трудом одолела полфразы, и ее опять замутило. Снаружи послышались шаги – наверное, уходят. Насмотрелись, наконец.
Дверь ее домика с треском распахнулась. На пороге показался Макдоналд. Она поспешно привстала, отложила книгу. Лицо побелело от ужаса.
– Чего там, Эстер, давай трахнемся! – Макдоналд тащил за руку Уилсона. Оставил его, подошел к кровати, набросился на нее, отшвырнул книгу. Обхватил ее обеими руками.
Она громко закричала, внезапно разозлившись и испугавшись. Она пыталась оттолкнуть его. Над ней нависло его красное лицо; Эстер поняла, что Макдоналд мертвецки пьян. От него несло перегаром. Он навалился на нее всей тяжестью. Она билась и металась, пытаясь вырваться. Он задрал ее ночную рубашку, схватил за грудь.
– А, вижу, ты не совсем плоская!
Она громко кричала, звала на помощь. Ей никак не удавалось сбросить его с себя. Макдоналд был слишком тяжелым. Скотина!
– Да ладно тебе, – бормотал он, хватая ее за запястья и закидывая руки за голову. Эстер никак не удавалось укусить его. Она изворачивалась, повернула голову набок.
Макдоналд сорвал с нее трусики.
– Какая ты мелкая!
Она впилась зубами в толстую волосатую руку. Он дернулся, сильно ударил ее по голове.
– Ах ты, сучка, еще кусается!
– Не надо! – крикнул Уилсон.
В комнату ввалились остальные.
– Я тоже, – сказал Феррейра, по–прежнему мастурбируя.
– Н–ну ты даешь, Мак, – бормотал Нинабер. Язык у него заплетался.
Макдоналд снова схватил ее за руки. Из носа у нее потекла струйка крови. Она еще сопротивлялась, но силы ее слабели. Она с ужасом подумала, что ее никто не спасет. Макдоналд сопел, коленом раздвигая ей ноги. Она изворачивалась, сопротивлялась из последних сил. Вдруг он снова навалился на нее всей тяжестью.
– Откройся, Эстер!
– Мак, не надо! – сказал Уилсон, пошатнувшись.
– Пошел ты! – огрызнулся Макдоналд, оглядываясь через плечо. – Твоя очередь следующая. – Он ухмыльнулся и, снова навалившись, вошел в нее, немилосердно давя.
Ей показалось, будто внутри произошел взрыв. Сначала больно не было. Потом нечеловеческая, страшная боль. Она поняла, что вот–вот потеряет сознание. Он расценил ее слабость как признак поражения, отпустил руки, приподнялся, оглянулся.
– Смотрите–ка, она тоже может трахаться! Не хуже иных прочих.
Эстер то куда–то проваливалась, то приходила в себя. Внутри горел огонь, адский огонь, причинявший страшную боль.
Неожиданно он обмяк; выругавшись, приподнялся и снова вошел в нее.
– Ха–ха–ха!
– Давай скорее, Мак!
– Сейчас, минуту.
Оргазм.
– Ферди! – Макдоналд встал и позвал следующего.
Но Кутзе оказался проворнее Феррейры. Он заранее расстегнул брюки. Опустился перед ней на колени, положил руку ей на живот, погладил, вошел, сразу закончил и, ошеломленный, отошел. Феррейра оттолкнул его, склонился над Эстер Кларк, начал лизать ей грудь. От его слюны на коже оставались липкие дорожки. Потом он переключился на низ живота. Быстро расстегнул штаны – и на нее полилась желтоватая жидкость.
– Олли! – рявкнул Макдоналд.
Нинабер ухмыльнулся, покачал головой.
– Дрю! Где Дрю?
Уилсон выбежал на улицу; его рвало.
– Что вы делаете? – Из темноты, спотыкаясь, вышли Уоллес и Карина Оберхольцер.
– Вы получили удовольствие. Мы видели, как вы трахались! Теперь очередь Дрю. – Макдоналд схватил Уилсона за шею и втащил в комнату.
Уилсон прижал руки ко рту. Кадык на горле ходил ходуном.
– Я… не могу. Не могу.
Макдоналд подтолкнул Уилсона к кровати.
Она горела на костре; все кругом было в огне. Она плыла сквозь огонь, легкая как перышко – на нее не действовало земное притяжение. Она плыла, окруженная броней из боли.
– Ты голубой, Дрю! Гомик! – Макдоналд ударил его по затылку. Уилсон пошатнулся и упал. – Трахни ее! – Макдоналд схватил Уилсона за рубашку.
– Не надо, Мак! – сказал Уоллес.
Карина Оберхольцер стояла на пороге и молча смотрела на происходящее.
– Да пошел ты, Уоллес. Сам–то потрахался всласть, мать твою! Мы все видели!
Макдоналд рывком поднял Уилсона на ноги.
– Трахни ее, гомик!
Уилсон заслонил лицо руками. Макдоналд схватил его за горло. Эстер Кларк лежала на кровати. Глаза у нее были открыты, широко открыты – она смотрела в потолок. Уилсон плакал. Он никак не мог справиться с «молнией» на брюках. С трудом расстегнул пояс. Его детородный орган был маленьким и мягким; отворачиваясь от Макдоналда, он нехотя прижался к ней.
– Засунь своего дружка внутрь, педик долбаный! – Макдоналд навис над кроватью, зорко наблюдал за ними. Краснолицый, рыжий. Красноносый.
Уилсон вошел в нее, почувствовал, как его член стал липким от крови.
– Давай кончай, а я посмотрю!
Уилсон притворялся, будто тоже может быть с женщиной, как они все. Макдоналд схватил его сзади за ягодицы, принялся подталкивать. Уилсона вырвало; он ничего не мог с собой поделать. Потом вырвало еще раз – прямо на нее.
Яуберт поднялся с колен.
Она говорила монотонно, как робот, и взгляд у нее был совершенно мертвый. Она неподвижно сидела в кресле и смотрела в одну точку. Слушать дальше у него не было сил.
– На следующее утро меня разбудили птицы и сияющее солнце. Наступил другой день. Еще один день. А я лежала, как мертвая. Сначала вернулся слух. Я услышала птичий щебет. А запахов не различала. Я вообще ничего не чувствовала. Долго лежала неподвижно. Когда пошевелилась, стало больно. Тогда я опустила голову и осмотрела себя. Мое тело больше не было моим телом. Оно стало чужим. Грудь была не моя, и живот, и ноги. Я не хотела мыться, потому что это было не мое тело. Мое тело чистое.
Яуберт сел в кресло напротив. Он очень устал.
– Они все уехали. Утром было так красиво и так тихо. Только птицы.
Наконец она замолчала. Хорошо, что она наконец замолчала.
Яуберт долго сидел и смотрел на нее. Она сидела напротив, но как будто одновременно была где–то еще.
Почему ему больше не хочется прикасаться к ней?
Оказывается, то был еще не конец.
– В прошлом году я сдавала анализ крови. Обязательная диспансеризация. Врач все никак не мог мне сказать, ему хотелось как–то смягчить…
Ему хотелось заткнуть уши. Он догадывался, он понял, но… это уж слишком.
– Врач попросил меня сдать повторный анализ. Сначала решил, что произошла ошибка. – Она улыбнулась.
Яуберт не видел, но почувствовал, как она улыбается. Последние слова она произнесла более знакомым голосом:
– Очень странное название. Я – ВИЧ–положительная. Положительная! – Улыбка по–прежнему играла у нее на губах. Последние слова она произнесла почти весело. – Тогда я и купила «смит–и–вессон».
Ему стало нехорошо. Словно тяжелый груз придавливал его к креслу. Все тело будто налилось свинцом.
