Текст книги "Хроники черной луны (СИ)"

Автор книги: Денис Овчинников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Глава 24

Я пристроился в самый конец очереди. Последний подходящий к жрецу всегда на несколько мгновений был с ним дольше других. Никто не поджимал сзади, охранники расслаблялись, предвкушая возвращение к еде и теплой постели. Этот миг нужно было использовать. Стоя на коленях, я двигался вперед к жрецу вслед за остальными каторжниками. Днем пришлось поползать в грязи, в поисках камешка, но метод Сивы не подвел и на этот раз. Я медленно продвигался к камню в центре площадки, исподлобья рассматривая нового хозяина долины. На голову я намотал кусок рванины, она до времени скрывала мое лицо, а грязь, налипшая днем, довершала картину. Я смотрел, как измученные кошмарами люди унижаются в поисках спасения. Каждый каторжник, получая благословение, пытался задержать голову в руках жреца подольше. Гарантировать себе избавление от ужасной ночи. Большинство жрецов это понимали, и из жалости сжимали голову обреченных как можно сильнее, стараясь через эту боль вселить надежду. Но этот повелитель кошмаров был не таким. Он брезговал притрагиваться к немытым, покрытым язвами головам. Едва прикоснувшись кончиками пальцев, он отдергивал руки. На лице его лишь чуть прикрытом неглубоким капюшоном явственно читалось омерзение. Даже камней в руки не брал – их собирал один из охранников. Этот жрец был старым, наверно самым старым из всех виденных мной прежде. Сидеть на камне ему было некомфортно, и он в нетерпении, не переставая, ерзал, пытался усесться удобнее. Наконец подошла и моя очередь.

Охранники уже засобирались в обратный путь. Двое отошли за камень, ближе к дороге. Лишь старший охранник остался рядом, держа мешок для редония на вытянутой руке. Я подполз к ногам жреца и специально замешкался, роясь в своих лохмотьях.

– Чего медлишь, давай его сюда. – Из сморщенного старческого рта при каждом слове вылетал фонтан слюны.

– Сейчас, сейчас – Я шарил рукой по телу, наконец, извлек камешек и бросил его в мешок. – Вот. Благослови меня. Прошу.

– Поди ближе.

Я придвинулся меньше чем на шаг, в подобострастии распластавшись до самой земли. Жрец наклонился и попытался притронуться к голове. Но я его опередил. Разогнувшись, схватил за руку. Другой рукой содрал материю с головы и уставился ему в глаза.

– Ты узнаешь меня?!

Я не знал чего ждать: злобы, омерзения. Тупого непонимания – если он видел меня впервые, или ошарашенного узнавания, удивления – если встречал раньше. Все что угодно, но не такой реакции. Самой яркой эмоцией на лице жреца был ужас. Неприкрытый животный ужас.

– Ты?! Ты?! – Губы его дрожали. Из уголка рта потек слизкий ручеек, но он этого не замечал. Обессиленный от страха он дергал руку, но я не отпускал.

– Ты узнал меня? Кто я? Скажи!

– Нет! Этого не может быть!

Получив удар палкой по плечу, я отлетел на несколько шагов. Охранник был готов наброситься на меня, но жрец в приступе паники соскочил с камня и рванул по дороге, лихо перепрыгивая камни и ветки. Плюнув в меня, охранник побежал за ним.

Потирая ушибленное плечо, я поднялся с земли и побрел в один из заброшенных бараков. Я был доволен. Жрец явно знал меня, и знал хорошо. Осталось лишь вытащить из него правду. В бараке не было крыши, но это меня ничуть не смутило, я давно привык спать под открытым небом. Перед тяжелым днем нужно было выспаться и набраться сил. Я проверил, плотно ли прикручено кольцо к запястью, и провалился в сон.

Дом жреца стоял у самых гор, на половине дороги от бараков до перевала. Каменная хибара притулилась на расчищенной от камней площадке, упираясь одной стеной в бесконечную, скрывающуюся верхушкой в тумане скалу. Когда-то давно дом был то ли амбаром, то ли складом. В нем не было окон, лишь большая крепкая дверь на кожаных петлях со смотровым окошком посередине. Сейчас и дверь, и окошко были плотно закрыты. Перед домом на открытом очаге один их охранников варил завтрак в большом медном котле. Утро выдалось на удивление холодным. Я, привыкший к открытым пространствам, холода почти не замечал – лежал за камнем, свернувшись калачиком. Охраннику в отличие от меня явно было несладко. Он жался к огню, поворачивался к нему то одним, то другим боком. Иногда он вставал и смешно прыгал, охлопывая себя по рукам. Но я смотрел не на замерзшего охранника, я смотрел на огонь. Казалось с того времени, когда я в последний раз видел этого оранжевого друга, прошло несметное количество лет. Необычайной дикостью было видеть огонь здесь, в долине. Забившись в каменное убежище очага, он вел бесконечную, непримиримую войну с туманом. Выбрасывал в небо жирные языки передовых бойцов, проглатывал белую пелену. Вспыхивая морем искр, ликовал от быстрой победы, но тут же, пугаясь, командовал отступление и прятался среди камней. Красивое, незабываемое зрелище. Я лежал, повернувшись к нему, вытянув вперед грязные заскорузлые ладони. На таком расстоянии я даже не мог различить отдельных камней очага, но я все равно тянул руки. И мне остро представлялось, что я чувствую живительное тепло. Оно проникало сквозь пальцы, разогревало замерзшую густую кровь, оживляло то, что давно отмерло в душе.

Я не знал, как подобраться к жрецу. Еще вчера, засыпая, я думал: стоит прийти сюда и все само образуется. Не образовывалось. Жрец был внутри неприступной крепости, прикрытый бездумным живым щитом. Ни одного шанса, что мне дадут с ним поговорить. Кто я? Жуткий, пропахший смертью каторжник, давным-давно растерявший остатки ума. Подойди я сейчас к охраннику, и придется молиться богам, что он оставит меня в живых. Но, скорее всего, кликнет дружков, и они забьют меня до смерти забавы ради, а тело сбросят в ближайший овраг. Тупик. Время уходило как вода через изъеденные солью береговые камни. Охранник подхватил котелок с варевом и ушел в дом, плотно притворив дверь. Остался лишь я и огонь. Я смотрел на него слезящимися больными глазами, а он смеялся над моей трусостью. Он кричал: ты мерзок и жалок, ты никто, ты червь! Мне надоело ждать, мне надоело быть посмешищем огня, ветра и тумана. Как будет – так будет, терять нечего. План вырисовался неожиданно с кристальной четкостью родниковой воды. Да, наверно эти люди не заслужили смерти, но выбрали ее и получили за работу деньги. И пусть у них ножи и дубины, а у меня лишь острый, заточенная о камни деревяшка – мне не было страшно, и я им не завидовал.

Я подошел к дверям и постучал пяткой в косяк. Внутри кто-то грязно выругался. Короткий спор, шум, сопение, проклятия, тяжелые шаги. С противным деревянным скрипом открылось смотровое окошко. Маленькая, грубо обструганная дыра, размером с ладошку, в нее поместился лишь один глаз, нос и клок бороды.

– Смерти захотел, мразь?

– Мне нужно поговорить с жрецом. – Я дал этим людям последний шанс.

– У тебя есть время исчезнуть, пока я считаю до трех. Мы тут завтракаем и мне лень выходить. Но если ты не исчезнешь, я выйду, и сожру твою поганую рожу. Решай сам. Раз, два ….

– Три. – Я с размаху засадил острый сучок в мигающий, покрытый мелкими красными прожилками глаз.

Время расползлось как старая гнилая шкура в чане с соленой водой, потом что-то щелкнуло в голове, все пошло рывками. Нарастающие лавиной животные вопли. Стук закрывающегося окошка. Ругань. Истерические крики. Я пригнулся, прижался к самой к земле, крепко уперев ноги. Больше не было человека. Остался лишь доведенный до отчаяния дикий степной пес, готовый на все, готовый убивать и быть убитым. Дверь настежь распахнулась во внутрь и в проеме возник огромный бородатый быкочеловек. В руке он сжимал дубину величиной с мою ногу. Старший охранник. Не знаю, что он ожидал увидеть: спину убегающего человека, туман, пустоту, пришедших с дарами девственниц – все что угодно, но только не приготовившегося умереть дурака. Я не дал ему опомниться. Как камень, выпущенный из пращи, я взвился вверх и мертвой хваткой вцепился в заросшую мехом шею. Монстр, утробно заревев, рухнул на пол хижины, но я не ослабил хватки. Удары посыпались со всех сторон. Бык подо мной брыкался, сучил ногами, бил меня по бокам огромными кулачищами, хватался за уши, выворачивая мне голову, орал почем зря. С боку подскочил последний охранник, и молотим ногами, причем чаще попадая не по мне, а по своему огромному товарищу. Кровь толчками билась в голову, грозясь разорвать глаза и барабанные перепонки. Я заорал и вцепился зубами в мелькавшую передо мной рожу. Рот наполнился горячей кровью, соплями, потом, и это подстегнуло, придало сил. Пальцы нащупали кадык. Я сжал его, вбивая грязные обломанные ногти в кожу, и рванул со всей дури. Крушащий кости пинок только придал мне дополнительной инерции, я слетел с бьющегося в агонии тела и кубарем покатился по полу. Кое-как поднялся на колени, сгруппировался, прикрыл локтями исходящие болью ребра. Старший охранник извивался на полу, стараясь зажать разорванное горло. Остался только один.

Он медленно шел на меня, зажав в лапе длинный иззубренный кинжал. Он шел убивать, и не знал, что такое пощада. Я смотрел в его глаза и видел в них лишь смерть. Я метался, как зверь, только что пойманный в силок. Я хватал все подряд и швырял в противника: кривой табурет, какие-то брошенные в спешке палки, мешок с тряпьем, пустое кожаное ведро. Он отмахивался свободной рукой и продолжал, не спеша, приближаться. Он растягивал удовольствие, наслаждался ролью палача, смаковал вкус свершаемой мести. Зря. Зря! Как настоящая тертая в боях крыса я нашел выход. Подхватив стоявший на полу котел я выплеснул содержимое на подступающего ко мне урода. Он попытался прикрыться, но слишком поздно. Почти вся жижа попала на лицо и глаза. Он заорал, упал на колени, вцепился в лицо, сдирал трясущимися пальцами ошметки обваренной кожи. Я прыгнул вперед, ударил ногой в склонившуюся голову. Шея изогнулась под невозможным углом, крик застрял в пропоротом сломанным позвоночником горле.

Я сел на залитый кровью пол и зажал между колен трясущиеся, обожженные о котел руки. Первый охранник, с сучком в глазу еще хрипел у дверей. Второй уже замолк. Давно я не видел столько крови. Меня мутило. Я обшаривал помещение, и никак не мог понять, чего не хватает. Потом понял – не хватало жреца. Пройдя в угол, я заглянул за загородку. Пусто. Старик не стал ждать, чем кончится дело. Он просто сбежал. Я догнал его почти у самого перевала. Не пытаясь договориться, ударом в спину сбил с ног и придушил, пока тело не перестало дергаться. Подхватив под руки, шипя от боли в груди поволок его обратно, в провонявшую свежей смертью хижину.

Мертвецов я сложил за углом дома. Свалил их друг на друга и прикрыл найденной в доме мешковиной. Не знаю, зачем я с таким усердием волок их туда, тратя последние силы, но в тот момент мне показалось это очень важным. Они честно дрались, и проиграли, чуть-чуть недооценив противника. За домом я нашел бочку с водой и наслаждением смыл засохшую на руках и лице кровь. Потом долго сидел у огня, сжав виски ладонями. Нещадно болели сломанные ребра. При каждом вздохе я чувствовал, как они рвут кожу изнутри, царапают ее острыми обломками. Кое-как перемотал грудь куском грубой ткани. Потом прижег вынутой из очага палкой особенно глубокие раны на руках и ногах. Наконец я успокоился настолько, что мог поговорить со жрецом. Сейчас, когда желаемое стало так близко, я вдруг испугался. Я страстно желал, но и боялся предстоящего разговора. А вдруг я никто? Вдруг я просто грязный отброс общества. А если жрец не знает кто я? Просто видел в прошлой моей жизни, где-то на улице, а тут просто от неожиданности испугался. Я боялся правды, и оттягивал разговор, сколько мог. Но от судьбы не убежишь. Я собрался с духом, и напоследок полюбовавшись уже затухающим костром, заручившись его немой поддержкой, зашел в дом.

Жрец пришел в себя, и забился в темноту, в самый дальний угол своей каморки, между кроватью и стеной. Связанные руки он прижимал к глазам, не желая ничего видеть. Его била мелкая дрожь. Капюшон съехал с головы, и кольцо неестественно выступало над голым ссохшимся от старости черепом. Жрец был жалок в своем страхе. Я присел на краешек застеленного шкурами топчана и потряс старика за ногу.

– Успокойся.

– Не убивай меня! Только не убивай! – Он заплакал как обиженный ребенок, размазывая слезы по лицу.

– Я не буду тебя убивать. Я хочу только поговорить.

– Я не буду с тобой говорить! Не убивай меня! Я ничего не знаю! Не убивай!

Я понял, что так ничего не добьюсь. С трудом приволок с улицы полное ведро холодной воды и окатил жреца. Он сполз на пол и лежал, хватая воздух ртом, как вытащенная на берег рыба.

– Успокоился? Теперь будешь говорить? – Я помог ему сесть. Он таращился на меня испуганными глазами и молчал. – Ты будешь говорить или мне принести еще воды?

– Буду. Не надо воды.

– Так то лучше. – Я замолк, не зная с чего начать. Потом выпалил первый пришедший в голову вопрос. – Скажи, ты знаешь кто я? И не ври, я видел, что ты меня узнал.

– Да. Да, я знаю кто ты.

– И кто же? – Я весь собрался в комок. Я ждал, глядя ему в глаза, и наверно что-то жуткое было в моем взгляде – жрец отполз и прижался спиной к стене. Потом, сглотнув, прошептал.

– Ты жрец. Жрец без номера.

– Жрец?! – Меня разобрала дикая злость на противного лживого старикашку. Я вскочил и схватил его за шею. Заорал прямо в испуганное лицо. – Жрец?! Какой я тебе жрец! Ты издеваешься надо мной, тварь?! Посмотри на мою голову, ты не слепой, смотри – у меня из головы не торчит кольца как у тебя!

Я бил его по лицу, хлестал ладонями по лживому рту. Он же крутил головой, силясь что-то сказать, но я не хотел его слышать. Я уже понял, что он не врет, все кусочки мозаики сложились, вырисовывая четкую картину. Но зачем мне такая правда? Лучше бы я издох в тумане на том берегу реки. Наконец я остановился, схватил его голову и, прижав ухо к самым его разбитым в кровь губам, с трудом разобрал.

– Я говорю правду. Твое кольцо расплавили в кузнице главного храма. Я сам видел, как его бросили в огонь.

Глава 25

Учитель стоял у окна, одной рукой держась за тяжелую штору, ладонь другой холодной липкой крысой забралась под капюшон на голове. Дрожащие пальцы почесывали кожу вокруг входящего в девственно голый череп кольца. Прошло столько лет, а он никак не мог избавиться от этой дурацкой привычки. Он знал, что многие подшучивают над этим за его спиной, но ничего не мог с собой поделать. Стоило задуматься, уйти в себя и пальцы опять оказывались на голове, бродили вокруг вторгшегося в плоть инородного тела. Говорят, у людей потерявших конечность появляются фантомные боли – отсеченный орган болит до самой смерти. Такая же фантомная боль мучила учителя – голова в месте соприкосновения с кольцом непрестанно чесалась. И пальцы силились добраться до источника зуда, разорвать золотую пластину, пробиться через наполняющую кольцо субстанцию и пройтись ногтями по несуществующей свербящей коже. Хотя бы на мгновении, хотя бы разок.

Первый как всегда опаздывал. Странная безобразная привычка: пригласить на аудиенцию и самому на нее опоздать. Но он – Первый, и ему все можно. А ведь смешно: Первый и Учитель. Из всех, кто отмечен кольцом, только их двоих называют не по номерам. Он – Учитель, духовный отец идущих дорогой к истине, друг не прошедших посвящение. И Первый – глава всех жрецов, первый после смерти, первый после богов, первый даже для императора. Смешно. Можно напрячь слабеющий мозг, и вспомнить какой же на самом деле номер у Первого. А если не вспомнить, спросить у хранителей памяти: это храмовые крысы точно знают. Но зачем? Он – Первый, и навряд ли кто-то рискнет назвать его настоящим номером. А ведь когда-то был настоящий Первый. Первый, сам пробивший собственный череп каменным ножом и всыпавший на оголившийся окровавленный мозг толченый редоний. Первый осознавший всю силу темноты, раскрывший ее секреты, осознавший, что земная жизнь это лишь короткая дорога к бесконечности после смерти. Первый подстегнувший свой талант лидера желтым песком. Все следующие главные жрецы носят его номер в знак традиции, в знак власти, а на самом деле лишь слабая его тень. Нет, не тень – тень от тени. Так же как и он – тень от тени первого Учителя.

Учитель и Первый. Но есть еще один человек, достойный собственного имени. Человек, не имеющий номера, и всегда называемый абсурдным взятым с потолка прозвищем. Учитель вздрогнул. Почему он вдруг вспомнил о нем? Ох неспроста. Сердце болезненно сжалось от будоражащих голову мыслей.

– Здравствуй, Учитель. – Тихий голос от неожиданности показался громом. Учитель суетливо повернулся, стараясь не показать смятения.

– Здравствуй, Первый. – Поклонился, прижав руки к груди. Устаревший этикет, давно никем не требуемый, но он так привык.

– Ну, будет, будет. Мы же друзья. – Первый улыбался, и улыбка его мало чем отличалась от звериной. Столько же первобытной злобы, за натянутой по случаю маской. Он явно польщен высказанным уважением. Значит все сделано правильно.

– Извини, что заставил ждать, дела требуют столько времени. Ну, пройдем, присядем – у нас впереди долгий разговор.

Взяв Учителя под руку, он провел его к столу в углу комнаты. Помог сесть на стул, сам пристроился напротив.

– Плохо выглядишь учитель. Много работы? – В глазах застыла почти искренняя озабоченность и сочувствие. Но – только почти искренняя.

– Да, Первый, работы хватает. На днях привезли новых учеников. Хорошие ребята. Талантливые. Я уверен, что многие смогут пройти посвящение.

– Рад, очень рад. Пополнение нам никогда не помешают.

– В последние годы талантливые дети редкость. Да и не все родители готовы их отдать отрока прославлять лунных богов. Мир погружается в дикость и хаос.

Учитель закинул сети и теперь ждал, какая попадется рыба. Но лицо первого осталось невозмутимым. И то хорошо – значит, вызвал не по делам учеников. На гладком красивом лице высшего жреца лежала странная, несвойственная ему тень. То ли досада, то ли неуверенность. И это пугало учителя. Вдруг подумалось – а ведь они ровесники. Пришли в храм в один год. В один год прошли посвящение и получили кольца. Прошло всего сто лет, а какая их разделяет огромная пропасть. Старого, разваливающегося Учителя, кости которого стонут при первом же движении, и крепкого полного сил мужчину на вид едва перевалившего сорокалетний рубеж. Каждый по своему несет силу кольца. Кто-то к ста годам уже едва может ходить, а кто-то и на второй сотне еще молод.

– Подойди поближе. – Первый повернувшись подозвал хранителя памяти поближе. Маленький старый жрец подошел почти к самому столу. – То, что я скажу не должно попасть ни в одни хроники. Об этом будешь знать только ты. Все понял? – Голос изменился совсем чуть-чуть, но жрец согнулся под его мощью чуть ли не до пола.

– Да, Первый. Я все понял.

– Теперь не мешай. – Он снова повернулся к Учителю и взгляд потеплел.

– Эти хронисты, они же как зеркала друг друга: знает один – и уже через день другой знают остальные. Все свободное время только и тратят, чтобы рассказать друг другу все что узнали за день.

– Таковы правила, Первый.

– Да, Учитель, ты как всегда прав, таковы правила. Ни одной крупицы памяти не должно пропасть. Но иногда от правил нужно отступать. – Он смущенно улыбнулся. И эта кроткая улыбка никак не вязалась с выражением холодных серых глаз.

– О чем же ты хотел поговорить?

– Об императоре. О нашем зазнавшемся, погрязшем в блуде императоре.

– Да, это общая беда. Но тут ничего не сделать. Наше влияние на совет ослабло. Я пытался надавить на императора через бывших учеников, не прошедших испытания – но даже они, благородные, приближенные к нему как никто, ничего не могут сделать.

– Вот об этом я и хотел поговорить, Учитель. Мы испробовали все пути. И остался только один. Самый трудный, самый грязный – но и самый короткий. Ты понял, о чем я? У нас же есть нужный инструмент? Мы обязаны его применить.

– Но, Первый, не стоит ли просто подождать? Ему не так долго осталось ….

– Что?! Ты хочешь сказать, что я не прав?! – Главный жрец вскочил со стула и навис над сгорбившимся учителем как ворон над жертвенной мышью. – Это крепкий старикашка. Он девок меняет каждую ночь, и ничто его не берет. Я не готов ждать ни десять, ни даже пять лет пока он издохнет. Империи нужен новый хозяин, и я помогу ей его обрести. Правильного императора! Умного императора! Императора, который будет прислушиваться к нашим словам и тогда лунные боги обретут былую мощь! Тень черной луны сойдет с наших лиц. Уже ни один благородный не посмеет нам перечить. Скажи – я не прав?! Скажи!

– Ты прав, Первый. Ты во всем прав. – Учитель, задавленный волной злости и негодования, мелко дрожал, из последних сил вжимаясь в спинку стула.

– То-то! – Первый успокоился и сел обратно. Вытянул руки перед собой, вцепился ногтями в столешницу.

– Послушай, Первый, я все могу понять. Но убийство…

– Учитель, а ты случайно не забыл, кто тебя поднял? Я вытащил тебя из грязи и сделал первым после первого. Тебе подчиняются так же как мне и все благодаря кому? Ты точно не забыл?

– Нет, нет, что ты…

– А может ты забыл, чем закончилось все для старой карги Хельги? Может, ты хочешь, как она сгнить от безумия на необитаемом острове. Она была прекрасным учителем, но посмела мне перечить! Перечить Первому! Ты, занявший ее место, хочешь повторить ее судьбу?

– Нет же, нет, я не это имел в виду…

– Тогда не о чем больше спорить! Инструмент готов?

– Да. Я обучил его всему. Он лучший. Он сделает все что нужно.

– Надеюсь на это. У нас есть всего одна попытка. Он должен убить императора, а потом исчезнуть. Навсегда. Я знаю – ты привязался к нему. И могу это понять, когда сам находишь талантливого подростка, помогаешь ему раскрыться, сложно не привязаться. Но жрец без номера должен исчезнуть – такова их судьба. Таковы правила. Ведь так?

– Да, Первый, да. Все так. Я все понял.

– Прекрасно. Я рад. Теперь ступай. У вас есть три дня. Через три дня я хочу увидеть нового императора.

Учитель встал, опираясь на стул дрожащей рукой, тяжело прошел к закрывавшей коридор портьере. У самого выхода обернулся и еще раз посмотрел на Первого. Нет, он не повторит судьбу Хельги. «Прости, Семен. Прости».

«Как же тут всегда жарко» – Старый хронист нервно обтирал шею и лысину платком. Кусок мягкой ткани набух от пота и лишь еще больше раздражал кожу. Тело под балахоном нестерпимо чесалось. На спине между лопатками, как раз под откинутым капюшоном, будто завелся муравейник, и тысяча мелких противных тварей несуществующими жвалами впивались в тело. Прижавшись к каменной стене, жрец пытался незаметно об нее почесаться, получалось не очень. На церемонии возвращения Сорок Третий был не в первый раз, и она его ничуть не пугала. Неприятна была сама обстановка проводимого обряда.

На другом конце низкой с закопченным потолком комнаты бился в каменной клетке священный огонь. Он был неестественно ярок. Огонь – давший жизнь не одной тысяче колец и забравший обратно тоже немало. Огонь – спрятанный в самые недра, в самый глубокий подвал главного храма. Хронист вжимался в самый дальний от огня угол, но это ничуть не помогло. Жара здесь было лишь чуть меньше. Кроме него в комнате было еще два человека. Кузнец, поддерживающий огонь – человек, живущий здесь все время и уже не чувствующий нестерпимого жара. В одной набедренной повязке, с кожей цвета расплавленной меди, он непрестанно что-то ворошил в очаге, подкармливал своего питомца большими черными кусками горючего камня. Второй человек, как и хронист, был жрецом смерти. Но не обычным жрецом: в двух шагах в таких же поисках хоть какой-нибудь прохлады к стене прижимался Учитель. Он был еще более жалок и сломлен, чем видел его хронист несколько дней назад. "Неужели смерть императора так его потрясла?"

Со скрипом открылась низкая дверь, и в комнату вошел Первый. Вслед спустились два раба, аккуратно протащив через узкий проем прикрытые мешковиной носилки. Подтащили их в центр комнаты и поставили на земляной утрамбованный пол. Вместе с Первым пришли два его самых близких помощника и еще один хронист. Они сухо поздоровались с присутствующими и встали по обе стороны носилок. Второй хронист пристроился рядом с учителем.

"Это хорошо, что главный жрец привел еще одного нашего” – подумал Сорок Третий – «Ни одной крупицы памяти не должно пропасть. Ни одно слово не должно пролететь мимо ушей.» После обряда они забьются в уголок и перескажут друг другу все что видели и слышали. Сверят каждое слово, каждый виденный жест. А потом расскажут другим хронистам. И тогда знание, память обо всем произошедшем уже никогда не затеряется.

Первый прошел к учителю и взял его за руки. Оба хрониста обратились в слух.

– Все получилось, друг мой. Все получилось! Ты рад?

– Да, я безумно рад, Первый.

– Все свершилось, как мы задумали. Уже на следующее утро этот щенок Ираклий приполз ко мне на коленях. Умолял поверить в его преданность. Клялся, что всегда был против политики дяди. Тварь! Лживая тварь! Но теперь он в наших руках. Он боится! О! Как он боится. Твой ученик постарался на славу. Убить императора в собственной спальне, пройдя через две сотни охранников, а потом исчезнуть – что может быть более понятным уроком для наследника. Но что это, я вижу – ты грустишь. О чем? Ты не хочешь разделить мою радость?

– Нет, что ты! Я рад, я безмерно рад.

– А, понимаю. Тебе жалко любимого ученика. – Первый подошел к носилкам и потрогал лежавшее под покрывалом тело обутой в сандалию ногой. – Но ведь ты знаешь правила? Они придуманы не мной. Так было всегда. Убивший императора, должен исчезнуть.

– Но разве мы не можем сделать исключение? Ведь это мой самый лучший, самый любимый ученик. Он еще может пригодиться! – Учитель прижимал руки к груди. Комкал ткань непослушными пальцами. Но первый был непреклонен.

– Нет, Учитель. Наши правила держаться только на том, что в них не может быть исключений. Ты воспитаешь другого «Жреца без номера». – Он на мгновение задумался. – А знаешь, я могу кое-что тебе пообещать. Если он не умрет сам, его не станут добивать. Подлечат и отправят куда-нибудь подальше, на острова. Пристроят на ферму к примеру. Он все забудет и сможет начать новую жизнь. Ты согласен? Это тебя устроит?

– Да. Да! Спасибо, Первый. Спасибо. – Лицо Учителя просияло.

– Смотри, теперь ты у меня в долгу. – Он повернулся к помощникам. – Начинайте!

Рабы сдернули накинутую на носилки ткань и молча попятились к стене. Человек лежащий на носилках был в полном беспамятстве. Количество веревок и кожаных ремешков превышало на взгляд хрониста все возможные пределы. Безымянного жреца уважали и боялись. К деревянным перекладинам носилок были прикручены ноги, руки и даже вокруг лба шел широкий толстый ремень. Учитель закрыл лицо руками и заплакал. Хронисту была понятна его боль. После убийства никому не доверяющий жрец пришел именно к своему учителю, и из его рук доверчиво принял чащу с усыпляющим зельем. Теперь же он полуживой связанной колодой ожидал участи.

Главный жрец тягуче запел причитающиеся ритуалу молитвы. Его помощники склонились над телом, рисуя красной краской знаки смерти на груди и лбу спящего. Потом с помощью кинжала раздвинули плотно сжатые зубы жреца без номера, и затолкнули в рот кляп, примотав его для надежности еще одним ремнем. Наконец Первый закончил петь – пришло время совершить возвращение. Возвращение кольца к своим еще не родившимся расплавленным в кузнечном тигле братьям. Один из жрецов склонился над головой убийцы и тонкой иглой выдавил штифт, соединяющий половины кольца. Тело на носилках выгнулось дугой, не смотря на все путы. Пальцы, ломая ногти, впились в сплетающие носилки прутья. Из лопнувших от судороги вен на запястьях и висках брызнула фонтанами кровь. Хронист не мог даже представить ужасного крика, который разнесся бы по кузнице, не будь тот заранее заглушен кляпом. Не смотря на это, процедура продолжалась. Оба хрониста придвинулись поближе, боясь упустить малейшую мелочь. Жрец разомкнул кольцо и раскачивая медленно вынимал их из черепа. Одна половинка с противным хлюпаньем вышла из головы, вторая никак не поддавалась. Жрец отдал вытащенную часть Первому, сам же взялся за оставшуюся двумя руками и рванул. В черепе что-то хрустнуло, и заляпанная кровью половинка оказалась в его руках. Безымянный нечеловеческим усилием разорвал ремни связывающие правую руку и переломанными ногтями стал раздирать кожу на голове. Потом запустил пальца в открытые раны, в последний раз выгнулся дугой. Затих.

Первый жрец соединил обе половинки, вставил на место штифт. Обтерев кровь, он завернул кольцо в тряпицу и опустил его в карман. Учитель встал на колени у неподвижного тела и прижал голову к груди, пытаясь услышать стук сердца. Выражение ужаса и безысходности на лице сменилось облегчением.

– Он жив. Сердце слабо, но бьется. Ты отпустишь его, Первый?

– Я обещал. – На лице главного жреца проскользнуло разочарование. – Уберите тело.

Рабы накрыли все что осталось от наводившего ужас Безымянного жреца мешковиной, и вынесли носилки. Безвольно повисшая рука застряла в узком дверном проеме, и подбежавший учитель аккуратно убрал ее на носилки. Он и оба помощника ушли вслед за рабами. В кузнице остался Главного жрец, оба хрониста и кузнец. Но все, кроме Первого были лишь тенями, что священный огонь отбрасывал на стены. Или мало чем отличались от них. Первый подошел к очагу, достал завернутое кольцо. Долго смотрел на него, что то беззвучно шепча пересохшими от жары губами. Потом резко сорвал ткань и швырнул кольцо в каменный тигель с бурлящей смесью золота и редония.

– Прощай, Жрец без Номера. Прощай, и передай мой поклон всем лунным богам. Хотя навряд ли ты их встретишь на черной луне.

Кузнец оторвался от стены и вооружившись длинным шестом размешал расплав.

– Это все что я знаю, Безымянный.

– Не называй меня так. Теперь у меня есть имя. Зови меня Семен.

– Хорошо. Это все что я знаю, Семен.

Я сидел во дворе у огня, завернувшись в старое шерстяное одеяло. Меня трясло как от желтой лихорадки. Не каждый день узнаешь как тебя убивали. Сорок Третий сидел рядом, робко протягивая к огню связанные руки.

– Почему он не выполнил обещание?

– Какое?

– То, что дал Учителю.

– А. Отпустить тебя. Ну как же. Он его выполнил. Только по-своему. Его люди привезли тебя на Иредос и продали за два медяка хозяину амфитеатра. Как раз накануне гладиаторских боев. Формально он сделал все что обещал, о чем потом и сказал Учителю. Не отдавать тебя смертником на бои он не обещал.

– Лживая тварь.

– Может быть, может быть.

– Что с Учителем?

– Умер, через месяц после ритуала. Кто-то говорит, что от старости. Но ходят слухи что отравили. Точно никто не знает.