Текст книги "Вавилонские ночи (СИ)"

Автор книги: Дэниел Депп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

ГЛАВА 4

Время было обеденное, и кафе при гостинице «Негреско» в Ницце было до отказа забито публикой, съехавшейся на фестиваль. Теми, кто не мог себе позволить «Мажестик» или «Карлтон». И сам зал, и персонал имели потрепанный вид, как будто штат набирали из числа пенсионеров, выстроившихся в очередь с черного хода и ожидающих, пока кому-то из официантов не надоест и он не освободит им местечко. Здание гостиницы считалось национальным достоянием, но чего только не объявят достоянием французы – даже Жака Тати[57]57
  Жак Тати (настоящее имя Яков Татищев, 1907–1982) – французский сценарист, режиссер и актер, сын русского дипломата и француженки. В кино обычно исполнял роли наивных простаков.


[Закрыть].

Шофер высадил Шпандау у дверей. Войдя в кафе, Дэвид заметил уже сидевшего за столиком и прихлебывавшего кофе Виньона. Тот с усталым видом разглядывал каменистый пляж, отделенный от отеля набережной Променад дез Англе. Двое слоняющихся по залу престарелых официантов подавали перемороженные морепродукты второсортным продюсерам, а те хмурились, стоило только их пышнотелым подружкам засмотреться на более дорогие блюда в меню. Когда Шпандау подошел и уселся напротив Виньона, тот поднял на него взгляд, но выражение его лица не изменилось. Он снова принялся сверлить взглядом пляж. Официант по-английски осведомился, не желает ли Шпандау чего-нибудь выпить. Шпандау заказал «Будвайзер», наперед зная, что в меню его нет, – просто захотелось побыть капризным клиентом. Он старался помалкивать, но его бесило, что окружающие постоянно принимают его за американца. Впрочем, он сам понимал, что беситься глупо – он ведь и выглядел как типичный американец, но легче от этого не становилось. Он даже не прочь был выглядеть как американец, и это еще больше его злило. Возможно, дело было в том, что он чувствовал себя при этом как гигантский кактус посреди Таймс-сквер. Иногда тебя прямо-таки с души воротит от собственной неуместности. Официант вернулся и предложил «Левенбрау» вместо «Будвайзера». Шпандау заказал газировку – то, что хотел с самого начала. Потом обратился к Виньону:

– Может, просветите меня, зачем мы сюда притащились!

– Это была идея Анны. Она хочет, чтобы мы с вами поладили. Зарыли колун войны – кажется, так она выразилась.

– Топор, – поправил Шпандау. – Думаю, она имела в виду топор.

– А сказала «колун», – упорствовал Виньон.

– Ну сказала и сказала, – сказал Шпандау.

Принесли газировку. Шпандау стал выжимать в нее лимон. Капелька лимонного сока попала Виньону в глаз – это вышло случайно, но Шпандау почувствовал злорадное удовлетворение. Виньон заморгал и потер глаз накрахмаленной салфеткой.

– А вы что ей ответили?

– Сказал, что у нас с вами и так полная гармония, – ответил Виньон, то усиленно моргая, то, наоборот, раскрывая глаз пошире. – Мы оба друг друга терпеть не можем.

– Золотые слова, – согласился Шпандау. – Тогда чего ради мы тут торчим?

– Важно вести себя как профессионалы, – сказал Виньон.

– Вы хотели сказать: важно делать то, что велит заказчица, особенно если она при этом грозится выгнать вас пинком под зад? – уточнил Шпандау.

– Знаете, за что все так не любят американцев? – спросил Виньон.

– За то, что мы богаче? – предположил Шпандау.

– Были богаче, – поправил его Виньон, – китайцы уже обходят вас на повороте. Да и Евросоюз утер вам нос. Нет, все потому, что ваше эмоциональное развитие навсегда остается на уровне пятнадцатилетних подростков. Вы как малолетки, которые угнали «Мазератти» и устроили уличные гонки. В результате кто-то пострадает, а вы, как обычно, выйдете сухими из воды.

– И вы, конечно, намекаете, что Бог не на нашей стороне, – усмехнулся Шпандау.

– Если бы Бог действительно существовал, – ответил Виньон, – американцы не изобрели бы атомную бомбу, а моя бывшая жена ни за что не оттяпала бы у меня кусок земли. Или, может, правы католики, и Бог покровительствует дуракам.

Возле их столика снова нарисовался официант. Виньон заявил, что есть не будет, зато заказал коньяк. Потом добавил по-французски: «И принесите этому тупому американцу все, что он попросит». Шпандау был голоден, но подозревал, что ему сейчас кусок в горло не полезет. Поэтому тоже попросил коньяку.

– Когда мне было восемнадцать, только-только со школьной скамьи, – начал Шпандау, – мне втемяшилось отслужить в армии. Мог бы и в колледж поступить, но денег не было. Мой отец не очень-то задумывался насчет колледжей, да и насчет образования вообще, если уж на то пошло, вот я и пошел в армию.

– Я восхищен. Я сам два года отслужил в Северной Африке, в десантных частях.

– Наверное, страшно гордились собой. Короче, я вступил в ряды вооруженных сил. Как говорится, всего так и распирало от мочи и уксуса…

– Что-что?

– От мочи и уксуса. Ну, в смысле, упертый был. Слушать никого не хотел.

– Вы с тех пор хоть немного изменились?

– Так вот, терпеть не мог выполнять приказы, то и дело вляпывался в неприятности. На самом же деле – просто хотел оказаться подальше от моего немца-отца, я его ненавидел. Видимо учтя все эти обстоятельства, американское правительство направило меня в Германию в качестве военного полицейского. Рассудили так: раз я плохо подчиняюсь приказам, может, у меня лучше получится их отдавать, а раз я ненавижу mein deutscher Vater[58]58
  Моего немца-отца (нем.).


[Закрыть], то вряд ли стану вступать в неформальные отношения с местными. К тому же я был здоровяком. В армии США таких любят.

– Вы это к чему? У меня аж голова разболелась от ваших россказней.

– Потерпите немного, сейчас все поймете, – ответил Шпандау. – Итак, меня определили в военную полицию, и я два года провел в Висбадене, следя за тем, чтобы наши вояки не крутили романов с местными старшеклассницами и не катались субботними вечерами на военных машинах по картофельным полям.

– Хорошо, и что с того?

– Армейские шишки, конечно, дали промашку, с ними это часто случается. Я ненавидел своего папашу, жалкого старого фрица, но на других это не распространялось. Немцев я не возненавидел, они мне даже нравились. На самом деле в целом они мне были куда симпатичнее, чем американские солдаты, которых мне было велено не выпускать за территорию базы, и, уж конечно, симпатичнее офицеров, которые меня туда отрядили. Не вступать в неформальные отношения с местными? Да я там отрывался как мог. Моим лучшим другом был парень по имени Клаус, он делал очки. Более того, я лишился девственности, переспав с его сестрой, Магдой.

– Ради Бога, послушайте…

– Клаус был зациклен на Первой мировой войне. Постоянно нудел, мол, это была поворотная точка в истории Германии и даже всей западной цивилизации, и поражался, как редко американцы задумываются об этом. Короче, стоило мне получить увольнительную на пару дней, как Клаус с Магдой волокли меня на поезде через Люксембург во Францию – побродить в дерьмовую погоду по окрестностям Вердена или по Аргонскому лесу. Я должен был понять, каково приходилось там пехоте в войну, – те места и для пикников-то не годились, не говоря уж о боях. Вот что я вам скажу: грязи там было столько, что местное население могло бы ее экспортировать.

– Мне понадобится еще одна порция коньяка, – заявил Виньон, подзывая официанта.

– Два коньяка, пожалуйста, – сказал Шпандау старикану, когда тот наконец добрел до их столика. – Но как бы там ни было…

– Вы хоть иногда останавливаетесь перевести дух? Все техасцы что, через задницу дышат?

– Сам-то я из Аризоны, но в юго-восточной части штата о чем-то таком поговаривают. Поверьте, вы еще оцените эту историю, нужно только дослушать до конца.

Официант принес еще две порции коньяка. Первый бокал Виньона уже опустел, и он от души отхлебнул из второго. Шпандау одним большим глотком прикончил первую порцию и придвинул второй бокал поближе.

– Хотя, если не считать грязи, места были приятные. На французов Клаус плевать хотел, считал их недостаточно приветливыми…

– Зато немцы – само добродушие, – ввернул Виньон.

– А вот мне они нравились. Потом Клаус женился, Магда залетела (нет-нет, я тут ни при чем, это все личный кондитер командира части, с ним она тоже вступала в неформальные отношения), а я обнаружил, что можно запросто мотаться в Париж на транспортных самолетах, которые возили туда-обратно подразделения, участвовавшие в операции «Буря в пустыне», и доставляли омаров из штата Мэн к столу Колина Пауэлла[59]59
  Колин Пауэлл (р. 1937) – американский генерал, госсекретарь, советник по национальной безопасности. Руководил американскими войсками в ходе войны в Персидском заливе (1991), в том числе операцией «Буря в пустыне».


[Закрыть]. Вот это была халява! Я мог улететь в пятницу вечером, провести выходные в Париже, а в понедельник утром явиться (трезвым или как получится) к завтраку в армейскую столовку. Тогда-то я полюбил французскую кухню. Наведывался во всякие там маленькие семейные бистро, прячущиеся в переулках на Левом берегу. Околачивался на Монмартре, на площади Тертр, жевал сэндвичи с сыром и ветчиной, наблюдал, как уличные артисты выдаивают деньги из туристов, и заигрывал с ширококостными девицами из английской глубинки. Не жизнь, а сказка.

– Да уж, представляю себе, – пробурчал Виньон. – Бутылочка терпкого красного вина, аккордеонные наигрыши, льющиеся при свете фонарей у моста Пон-Нёф, так и не прочитанный томик «Бытие и ничто» Сартра в рюкзаке, чашечка кофе, заказанная в «Дё маго» за целых восемь долларов – сумасшедшая трата только ради того, чтобы примостить свой зад там, где когда-то сиживал Хемингуэй. Только не говорите, что купили берет и после дежурных десяти минут в Лувре решили заделаться художником. – Он пригубил коньяк. – И вот вы снова во Франции, язык так и не выучили, боитесь хоть на пару шагов отойти от «Хард-рок кафе» и при этом воображаете, будто постигли тонкости нашей культуры. Господи, да вы даже кофе не можете выпить, предварительно не разбавив его водой.

– Ну да, – кивнул Шпандау, – типичное отношение. Я про американских туристов и про французов, полагающих, что все мы беспросветные дебилы и ничегошеньки не смыслим в местном укладе. Как-то раз я заглянул в одну забегаловку, где подают комплексный обед. Вошел, официантка усадила меня за один столик с местными, а я и не возражал. Но управляющий сделал ей замечание: «Не подсаживай его туда, они такого не любят. Это же американцы!» В итоге она проводила меня за отдельный столик, хотя я бы охотно пообедал в компании других посетителей. А потом официантка принесла мой салат. Точнее, это был не тот салат, что я заказал, а другой. Вторая официантка сказала моей: «Это же не то, что он заказывал». А официантка с салатом ей отвечает: «Он даже и не поймет, он же американец». И все присутствующие от души посмеялись.

– Удивительно, что кто-то из них все же проболтался вам.

Шпандау отхлебнул коньяку и улыбнулся.

– В том-то все и дело – никто не проболтался. В этом просто не было нужды. Все и так было кристально ясно.

Виньон уставился на него во все глаза. В голову закралась неприятная догадка, и ему стало не по себе. Он вдруг понял, что ему трудно смотреть собеседнику в лицо.

– Уверен, что вы ошиблись, – сказал Виньон. – Похоже, вы просто неверно истолковали их поведение.

– Нет, – возразил Шпандау. – Когда мне стукнуло девятнадцать, меня обязали пойти на языковые курсы. Немецкий я учить отказался, от испанской речи меня тошнило, вероятность столкнуться нос к носу с древнеримским солдатом была ничтожно мала, так что латынь я тоже отбросил. Оставался только французский. Всегда удивляюсь, сколько слов, оказывается, помню, хотя считал, что давно все позабыл. А вот говорить по-прежнему стесняюсь.

– Что ж, поделом нам, – сказал Виньон.

– Вы выставили меня на посмешище, не успел я сойти с самолета, – продолжал Шпандау. – Я вас до того дня и в глаза не видел, а вы за три минуты умудрились смешать меня с грязью. Впрочем, надо отдать вам должное, вы человек последовательный. Пока я здесь, вы ни разу не упустили шанса причинить мне вред. Я предпочел прикусить язык, несмотря на ваши утверждения, будто мне недостает профессионализма. Я молчал еще и из уважения к Анне, а тем временем все мои инстинкты требовали схватить что потяжелее, оттащить вас на задворки виллы и как следует отметелить. Кажется, я даже питал бесплодные надежды, что однажды вы сами меня туда оттащите – как бы в знак дружбы. Но нет, вы предпочли позвать меня в этот театр с танцующими марионетками, чтобы потешиться надо мной, чтобы невозбранно измываться надо мной на глазах у официантов и остальной публики, владеющей французским. Может, мы там, у себя в глуши, и варвары, но в случае чего умеем поговорить по-мужски, и нам хватает смелости высказать, что накипело, прямо в глаза, а не посмеиваться над человеком у него за спиной.

Он выплеснул оставшиеся полбокала через стол и попал Виньону в лицо. Посетители дружно ахнули – Шпандау не знал наверняка, то ли они оскорблены его поступком, то ли удивляются, что он не сделал этого раньше. Самообладания Виньону было не занимать: он даже не вздрогнул, только прикрыл глаза, пока коньяк стекал со лба. А затем медленно промокнул лицо и грудь все той же накрахмаленной салфеткой.

– Вы правы, – наконец произнес он. – Я поступил невежливо, обидел вас и теперь прошу за это прощения. Но задницу я вам все равно когда-нибудь надеру.

– Так за чем же дело стало? – сказал Шпандау и поднялся со стула.

– Придется подождать, – объяснил Виньон. – Если мы выйдем прямо сейчас, управляющий поймет, что мы непременно затеем драку, и вызовет полицию. А если мы немного выждем, они просто решат, что мы педики.

– Вот любите вы тут всё усложнять!

– Не желаете ли еще выпить? Второй бокал-то вы расплескали.

– А как же. Да катись оно все к чертям!

Виньон подозвал престарелого официанта и заказал еще две порции коньяка.

– У нас обоих как раз будет время поостыть, – заметил он. – Не стоит ввязываться в драку, пока гнев не утих.

– Да эта мысль прямо-таки красной нитью проходит через всю историю Франции, – сказал Шпандау. – И когда же, по-вашему, следует драться?

– Когда злишься, чаще допускаешь ошибки. Вот почему мы убрались из Индокитая незадолго до того, как его заняли вы. Нам хватило ума не цепляться за свои позиции, хоть и досадно было их потерять. В отличие от вас.

– Картезианская логика?

– Просто здравый смысл. Декарт далеко не всегда был столь же логичен. Если, конечно, вам доводилось читать его труды.

– Да идите вы…

Дальше они пили коньяк в гробовом молчании. Посетители украдкой косились на них и гадали, не сцепятся ли милые голубки снова. Наконец Виньон осушил свой бокал, а за ним и Шпандау. И оба потянулись к счету.

– Плачу я, – заявил Шпандау.

– Нет, – возразил Виньон, – это я вас сюда пригласил.

– Я испортил вам куртку.

– И заслуженно. Я публично оскорбил вас. Причем не единожды, а делал это при каждом удобном случае.

– Ну, тогда платите по этому долбаному счету.

– Благодарю.

– Куда теперь?

– Идите за мной, выйдем на задворки ресторана. Там наверняка найдется подходящее место.

В тянувшемся за гостиницей переулке валялся ящик из-под молока. На ящике сидел клошар. Виньон попросил его уйти – мол, им с приятелем нужно побыть наедине.

– Трахаться, что ли, будете? – поинтересовался клошар.

– Хочу вышибить из него мозги, – сказал Виньон.

– Что то, что другое – один хрен, – резюмировал клошар. – Пройдете несколько метров по переулку, и там будет пятачок, где ни одна душа из гостиницы вас не увидит. Только смотрите, в собачье дерьмо не вляпайтесь.

Они отыскали упомянутое место – тупик, скрытый от посторонних глаз, и при этом достаточно широкий, чтобы на нем можно было свободно двигаться.

– Годится, – заключил Виньон. – А вы что скажете?

– Битого стекла вроде не видать, – ответил Шпандау.

– Об этом я не подумал, – сказал Виньон, – ценное наблюдение.

Оба сняли куртки, а потом минуту или две искали местечко почище, чтобы их положить. Затем встали в боевую стойку.

– Давненько я не практиковался, – заметил Виньон. – Во всяком случае, чтоб по-настоящему. Пока служил в полиции, лупил преступников дубинкой, но это совсем другое дело.

– Да уж, – подтвердил Шпандау. – Разница есть.

– Видимо, обязан вас предупредить, что я сейчас в отличной форме, – сказал Виньон.

– Да я и сам не какой-нибудь дистрофик весом в сорок килограммов, – сказал Шпандау.

– Я занимаюсь скалолазанием. Тренируюсь ежедневно.

– Прекрасно. Значит, после того как я размажу вас по асфальту, сможете вскарабкаться на сиденье машины.

– Еще я изучал сават[60]60
  Сават – французский стиль борьбы, сочетающий элементы бокса и удары ногами.


[Закрыть], – сообщил Виньон.

Шпандау напряг память: что же это за хрень такая сават. И тут Виньон ударил его высоко в левое бедро, с внутренней стороны. Нога онемела и от паха до самых пальцев налилась болезненной слабостью.

– Черт, – пробормотал Шпандау, остановившись, чтобы помассировать ногу.

– Я же предупреждал, – сказал Виньон, словно бы пританцовывая и то приближаясь, то отскакивая подальше.

Шпандау продолжал разминать ногу, а Виньон, приплясывая, подобрался поближе, намереваясь добить противника мощным ударом ноги в грудь. Удар нанести удалось, но Шпандау только того и ждал. Он был готов. Вовремя пригнувшись, он нанес удар слева, пришедшийся сопернику в щиколотку. Так и не попав американцу в грудь, Виньон качнулся вправо. Пытаясь удержать равновесие в стойке на одной ноге, француз как на грех подвернул колено.

– Merde[61]61
  Дерьмо (фр.).


[Закрыть]! – воскликнул Виньон. Почву под ногами он наконец обрел, но вынужден был отступить на пару шагов.

Шпандау растирал ушибленное бедро, а Виньон, прихрамывая, передвигался по дуге – разрабатывал колено, чтобы не так болело. Они переглянулись. Шпандау, в надежде воспользоваться небольшим преимуществом, устремился к Виньону, а тот подпрыгнул на здоровой ноге, собираясь перехватить удар. Поскольку ни один из соперников уже не мог лягнуть другого, сам при этом не рухнув, они принялись молотить друг друга кулаками. Виньон нацелился противнику в подбородок, но оступился, попал в плечо и завалился вперед. Шпандау метил Виньону в нос, но француз пригнулся, и тяжелый удар пришелся на макушку. Раздался громкий глухой стук, и оба одновременно взвыли.

– Черт! – воскликнул Шпандау, сунув пульсирующую правую руку в безопасное место – под мышку.

Виньон обеими руками схватился за голову, согнулся пополам и зашипел, как закипающий чайник.

Оба немного покружили по площадке, не меняя поз.

Скрюченный, страдающий от головокружения Виньон надумал ударить Шпандау плечом из низкой стойки.

Шпандау заметил маневр противника, однако его правая рука временно вышла из строя, а левой он всегда орудовал гораздо хуже. Он быстро прянул в сторону, намереваясь обогнуть Виньона, словно матадор быка, но внезапно поскользнулся и рухнул. К тому времени, как Виньон закончил бросок, бить уже было некого, и, перелетев через Шпандау, француз неловко шмякнулся на бок в полутора метрах от соперника.

Немного посидели.

– Погоди минутку, – попросил Шпандау, принюхиваясь. – По-моему, я приземлился прямо в собачье говно. – Он проверил свою догадку и оказался прав.

– Моя взяла, – заявил Виньон, демонстрируя противнику осколки бутылки. – Но, похоже, я серьезно распорол себе зад.

Шпандау встал, проковылял к Виньону и протянул ему левую руку. Тот ухватился было, но учуял исходящее от Шпандау зловоние и взмахом руки попросил того отойти в сторонку. Наконец и ему удалось подняты я на ноги, цепляясь за мусорный контейнер.

– Гляди-ка, – заметил Шпандау, – навыки скалолазания все-таки тебе пригодились!

Соперники медленно побрели обратно. Как выяснилось, клошар все это время пялился на них, привалившись к стене гостиницы.

– Жалкое зрелище, – прокомментировал он, как только они поравнялись с ним. – Уж лучше бы и вправду потрахались.

Соперники повернули на улицу. Машина Виньона была припаркована за углом.

– Не глянешь, что у меня там с задницей? – попросил француз.

После беглого осмотра Шпандау сообщил:

– Кровь идет. Но опасности, по-моему, нет.

– Теперь и штанам тоже кранты.

– Как думаешь, вопросы чести теперь улажены?

– Должны бы, – ответил Виньон. – Если, конечно, ты не упрешься рогом, а то ведь этак оба закончим дни в инвалидных креслах.

– Тогда бы мы устроили поединок на колесницах, – усмехнулся Шпандау.

– Угу, катались бы по палате и лупили друг друга костылями. А я бы сидел на надувном круге, чтобы задницу поберечь. Есть во всем этом какая-то романтика. Кстати, как будем объясняться с Анной?

– Расскажем ей все как есть. Она животик надорвет со смеху. В любом случае ее обрадует, что конфликт исчерпан.

– А он исчерпан? – спросил Виньон.

– Не представляю, чтобы мы в обозримом будущем надумали повторить эту эпическую битву, а ты? Ну что, мир?

Шпандау протянул французу руку. Ушибленную. Потом спохватился и протянул ту, что воняла собачьим дерьмом.

– Пожалуй, – согласился Виньон. – Так оно к лучшему.

Виньон приспустил окровавленные брюки, выставив на обозрение кровоточащую ягодицу, а потом по-чаплински засеменил к машине. Шпандау не сдержался, подумал, что соперник выглядит донельзя комично, и на миг почувствовал себя триумфатором. Впрочем, ощущение быстро улетучилось, когда он столкнулся с проблемой – какой рукой достать телефон, чтобы вызвать шофера?