Текст книги "Необитаемый город"

Автор книги: Дэн Уэллс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Глава 8

Ночью кто-то ходит по коридору. Это не хорошенькая медсестра Шона, хотя я знаю, что и она тоже там. Ее шаги легкие и едва различимые, словно на ней тапочки. Слышу, как она ходит по коридору. Проверяет, живы ли мы, раздает лекарства. Но когда Шона останавливается и наступает тишина, вот тогда слышны другие шаги. Они тяжелые и громкие, и промежутки между ними больше. Не знаю, кто это там бродит, но ноги у него длинные, шаг широкий. Каблуки стучат по полу, как часы тикают.

Я использую больше мыла, чем другие пациенты, тру волосы и тело изо всех сил, иначе холодную воду терпеть невозможно. Горячей пользоваться боюсь. И никогда не хожу в душ, если там уже кто-то есть. Безликие могут определить, на какой кран подавать цианид. Точно так же они узнают, с помощью каких приборов лучше следить за мной.

Сижу в общей комнате, жду Люси. Наблюдаю за пациентами, сестрами, докторами и спрашиваю себя, кто они. Слежу, как они ходят на негнущихся ногах, суставы не слушаются их, а тела такие массивные, что закрывают обзор. Я в медленном круговороте воды, мяса и тусклых безжизненных волос. Слушаю, как люди разговаривают, но их слова не имеют никакого смысла: кафель. Кафель, кафель, кафель, кафель, кафель. Не понимаю, как эти существа в принципе общаются.

Потом возвращаюсь в реальность и спрашиваю себя, что же меня так сильно беспокоит.

Скорее всего, Люси схвачена, ведь с тех пор, как мы виделись, прошло уже почти три недели. Если сумею выяснить электронный код, то смогу бежать отсюда и, возможно, отыщу ее.

Начинаю с того, что устанавливаю стул в общей комнате так, чтобы дверь была хорошо видна. Правда, до нее с этого места слишком далеко, и хотя зрение у меня прекрасное, но на таком расстоянии не могу отличить одну цифру от другой. Нужно подобраться ближе. Пытаюсь подойти к медсестре в офисе в надежде завязать разговор и дождаться, пока кто-нибудь не начнет набирать код. Это оказывается невозможно: компьютер стоит здесь же, всего в нескольких футах от меня. Чувствую, как он отдается гудением в голове, пытаясь завладеть мыслями. Машу сестре и возвращаюсь в общую комнату.

В конечном счете именно благодаря телевизору появляется шанс – иногда по иронии судьбы случаются неожиданные вещи. Каждое утро в десять тридцать доктор Линда собирает группу на сеанс терапии около телевизора – там расположены все удобные диваны. На это время телевизор выключается, а народу так много, что некоторым пациентам приходится сидеть в коридоре. Я сижу за столиком в кафетерии, наблюдаю за ними и прикидываю дистанцию. С расстояния в каких-то десять-двенадцать футов кодовая панель будет прекрасно видна. Определив нужное место, встаю и тащу туда стул.

– Майкл, здравствуйте, – приветствует Линда. – Спасибо, что присоединились к нам.

– Привет. – Сажусь.

– Это группа социальной психотерапии. Сегодня мы говорим о работе и ответственности.

– У меня была работа в книжном магазине, – сообщает Стив. – Мог продать что угодно.

– Замечательно, – подбадривает Линда. – Расскажите нам об этом.

Он пускается в разглагольствования о том, какую важную роль играл, а я отключаю слух и осторожно кошусь в сторону коридора. С этого места кодовая панель отчетливо видна. Теперь нужно только, чтобы кто-нибудь ею воспользовался.

– Я любому мог продать детективный роман, – рассказывает Стив. – Не важно, что́ он собирался купить, все равно ушел бы из магазина с детективом под мышкой.

– Как думаете, почему вам это удавалось?

– Они всегда хотят узнать, чем кончается.

Мимо меня в направлении сестринской проходит Девон. Он останавливается поболтать с женщиной у компьютера. Ну же, воспользуйся кодом! Санитар говорит что-то, но слишком тихо. Медсестра смеется. Я сгибаю руку. Сгибаю-разгибаю, сгибаю-разгибаю.

– Стив, а назовите какие-нибудь из своих обязанностей в книжном магазине, – просит Линда.

– Я делал все. Нужно было делать все, потому что остальные не делали ничего.

– Вы помогали открывать магазин?

– Нет, менеджер открывал его до моего приезда.

Сестра у компьютера говорит что-то еще, и теперь уже смеется Девон. Он машет на прощание и направляется к пульту. Шесть. Восемь. Пять. К нему подходит другая сестра, закрывая от меня пульт.

– Майкл?

Я поворачиваю голову, сердце учащенно бьется. Взгляды Линды и пациентов устремлены на меня. Знают ли они, на что я смотрел? Догадываются ли, что я делаю?

– Майкл, у вас была работа перед тем, как вы попали сюда?

– Мм… да. – Пытаюсь ничем себя не выдать, собраться. Киваю. – Я работал в пекарне. В пекарне Мюллера. Там до сих пор угольная печка.

– Я там никогда не ела, – говорит Линда, – но, судя по всему, должно быть вкусно. Чем вы там занимались?

Слышу, как щелкает замок; Девон уже прошел через дверь, и я не смог засечь номер. Несколько раз клацаю зубами.

– Я помогал разгружать и загружать мешки с мукой, и поддоны с хлебом, и всякое такое. Мистер Мюллер все делает вручную – и дрожжи кладет в муку, и тесто месит, все как в прежние времена. Там нет никаких машин.

– Похоже, работать приходилось много. Что вам нравилось больше всего?

– Не отвечайте, – раздается голос. – Вы не обязаны отвечать им без ордера. – Оглядываюсь, но, похоже, никто из пациентов и рта не открыл.

Сгибаю руку. Почему я это делаю?

– Эх, поработать бы мне в булочной, – бросает Стив. – До чего я ненавидел ту книжную лавку!

– Пожалуйста, Стив, говорите уважительно, – осаживает его Линда. – Сейчас очередь Майкла.

Поворачиваюсь к дверям. Там никого нет. Смотрю в другом направлении и вижу еще одного санитара – он направляется в нашу сторону из палат в задней части коридора. Куда он идет? К нам или к дверям?

Перевожу взгляд на Линду:

– Моя любимая работа была у духовки, где жара. – Стараюсь растянуть историю, рассказать все, что мне известно о пекарне, чтобы Линда не задавала больше вопросов, пока я не закончу: ничто не должно отвлекать меня от кода. – Понимаю, это может показаться странным, но мне там нравилось. – Киваю. – В пекарне было тепло и сухо, как в пустыне. Можно сидеть и наслаждаться этим жаром и запахом дрожжей и воображать, что ты ящерица, прячущаяся под камнем. А может, и динозавр. – Санитар проходит мимо нас к дверям. Поворачиваю голову так, чтобы видеть код, и пытаюсь делать вид, будто смотрю в никуда. – Я обычно стоял в задней части, в красноватой темноте у духовок, и слушал, как потрескивают стены от давящего на них тепла. – Шесть. Восемь. – Делал вид, будто я в воздушном шаре, который наполняется горячим воздухом и вот-вот поднимет меня над землей. – Пять. Его рука двигается и закрывает от меня последнюю цифру. Что он нажал – один или два? Если я наберу неверный код, сработает ли сигнализация?

– Ух ты, – восклицает Линда, – как интересно! Вам что-то нравилось в вашей работе, и я рада этому.

– Здания не могут подниматься над землей, – бормочет Стив.

– Стив, пожалуйста, сейчас очередь Майкла.

– Я закончил. – Киваю и снова сгибаю руку.

– Спасибо, что поделились с нами, – говорит Линда. – А вы, Эдвард? – Курчавый тип поднимает голову, он в ужасе, и Линда мягко успокаивает его. – У вас была работа?

Я не свожу глаз с двери – жду. Никто не идет. Спустя несколько минут кто-то подходит с другой стороны. Некто в сером костюме. Там, где у него должно быть лицо, – знакомое расплывчатое ничто.

Глаз нет, но я чувствую, как его взгляд сверлит меня. Мы испытующе смотрим друг на друга несколько секунд, выжидаем. Ощущаю собственное дыхание – спокойное, ровное. Мы ничего не говорим. Он тот же, что и прежде; почему-то я уверен, что этот безликий мне хорошо знаком, словно встречался с ним сотню раз.

Он уходит.

Нужно бежать сегодня. Ждать больше нельзя. Они знают, что я здесь и что видел их. Если они собираются сделать следующий шаг, то произойдет это очень скоро.

Первый шаг должен быть за мной.

Лежу без сна, прислушиваюсь. Нужно рассчитать все до мельчайших деталей. Проходит Шона – легонько шлепает по жесткому полу. Шаги становятся громче по мере ее приближения, потом – тише, когда она удаляется. Я жду. Кто-то из пациентов поет – звук нестройный, далекий. Слышу низкий гул поезда. Он нарастает, а потом затихает. Тишина.

Затем различаю новые шаги, их гулкое эхо разносится по коридору. Вижу луч света, пляшущий по стенам. Темная фигура останавливается у моего дверного окошка и заглядывает в палату. Закрываю глаза, стараюсь дышать ровно – имитирую сон. Снова шаги. Приоткрываю веки – свет удаляется от палаты. Бесшумно соскальзываю с кровати, про себя повторяя коды: шесть, восемь, пять, один. Шесть, восемь, пять, два. Не знаю, какой попробовать первым. Шаги в коридоре время от времени замирают – темная фигура заглядывает в окошки дверей. Когда шаги наконец удаляются и стихают, сжимаю ручку двери, поворачиваю ее медленно и осторожно, чтобы не произвести ни звука. Тишина. Неслышно открываю дверь и так же бесшумно отпускаю ручку.

В коридоре пусто. Иду, низко опустив голову. Проходя мимо дверных окошек, пригибаюсь сильнее. Передо мной выход. Рядом с ним сестринская. Из нее – яркий поток света в коридор. Возможно ли проскользнуть незаметно?

Вдруг слышу слабое тиканье и замираю. Оглядываюсь. Ничего. Откуда взялся этот звук? Сгибаю руку и тут понимаю, что это я сам щелкаю зубами. Щелк, Щелк, щелк, щелк, щелк, щелк. Зажимаю рот ладонью и обнаруживаю, что постоянно киваю – голова ходит вверх-вниз, вверх-вниз. Делаю глубокий вдох и пытаюсь взять себя в руки. Почему я это делаю? Тело словно не слушается, не подчиняется мне.

Это они. Знают, что я хочу бежать, и пытаются помешать.

Продолжаю идти, рука сгибается в локте – туда-сюда, туда-сюда. Она глухо ударяется о стену, и я хватаю ее другой рукой, пытаюсь удержать, но при этом перестаю зажимать рот.

Щелк, щелк, щелк, щелк.

Плетусь дальше, не сводя глаз с двери, которая прыгает вверх-вниз, потому что я бешено киваю. Ближе на пять шагов, на десять шагов. Далеко за спиной слышу поступь. Резко поворачиваюсь, но там никого нет. Он пока еще за углом – торопись!

Еще пять шагов. И еще пять. Рука снова сгибается, прижимаясь к груди, я крепко удерживаю ее, ухватив другой рукой. Щелк, щелк, щелк, щелк. Тело поворачивается против воли, одна часть за другой – это их тайная система управления блокирует работу мозга. Еще пять шагов. Я почти у сестринской.

Отпускаю руку и зажимаю рот. Засовываю в него пальцы, чтобы заглушить щелканье зубов. Если буду держаться подальше от стен, то рука не ударится и не выдаст меня. Зубы продолжают кусаться, но не до крови. Шаги за спиной становятся громче. Продвигаюсь вперед, бешено кивая. Глаза горят от слез.

Можно кинуть взгляд в сестринскую, чуть высунув голову. За столом спиной ко мне сидит медсестра – это не Шона, какая-то другая. Крупная женщина, я ее прежде не видел. Где же Шона? Это означает, что их здесь три, а не две. Не знаю, удастся ли мне спрятаться от всех. Шаги за спиной стихают, я оглядываюсь. Никого. Задерживаю дыхание и бросаюсь вперед. Рука рассекает воздух, и я миную дверной проем. Сестра даже не оборачивается.

Еще пять шагов – тихих, как шепот.

Дверь в сестринскую осталась позади. Опускаюсь на колени, ныряю под открытое окно. Надо мной еле гудит монитор компьютера. Зубы лихорадочно стучат. Добираюсь до выхода. Правая рука сгибается-разгибается.

Код, пожалуй, мне так набрать не удастся.

Вынимаю пальцы изо рта и сжимаю зубы. Одна половина челюстных мышц борется с другой. Левой рукой прижимаю дергающуюся правую к полу и встаю на нее коленом, чтобы не вырвалась.

Снова слышны шаги. Он в любую секунду появится из-за угла. Левой рукой тянусь к пульту. Пальцы начинают гудеть, приближаясь к прибору. Конечно, это же электроника! Беззвучно ругаюсь. Они узнают, что я здесь, стоит только прикоснуться к кнопкам! Но отступать нельзя – иного пути нет. Заставляю себя поднести руку к клавиатуре и набираю код: шесть, восемь, пять… Что дальше – один или два? Шаги у меня за спиной все громче.

Давай же!

Два. Замок тихо щелкает, и дверь распахивается. Поднимаюсь с колен и бросаюсь вперед. Правая рука бешено раскачивается. Она ударяется о створку, и я издаю стон боли. Из сестринской доносится шум, и я закрываю за собой дверь. Замок громко лязгает.

– Кто там?

Коридор тянется в обе стороны, и я ныряю вправо, чтобы меня не было видно. Хватаю себя за руку и мчусь мимо кабинетов. Все они темны и пусты. Останавливаюсь у первого поворота. Думаю.

Как поступить? Просто бежать? Или сначала попытаться выяснить что-нибудь?

Здесь что-то происходит. Это очевидно. Если сбегу, то смогу скрыться. А если проявлю достаточно ловкости, то есть шанс исчезнуть совсем и никогда не попасть сюда снова. Может, удастся найти ферму где-нибудь вдали от сотовых телефонов, телевизоров и всего остального, с помощью чего меня сумеют обнаружить. Но вот вопрос: что, если я не единственный, кого безликие пытаются найти? Столь масштабный План, столь всеохватный заговор – он никак не может быть сосредоточен исключительно на мне. Уж не настолько я важен – в этом отношении Ванек прав. Они, вероятно, замышляют что-то более крупное, и что бы это ни было, ключ находится здесь, в больнице города Пауэлла. Если удастся выяснить, что это такое, то, может быть, и найдется способ их остановить.

Щелк, щелк, щелк, щелк. Я снова потерял контроль над челюстью. Заглядываю за угол и чувствую укол страха – передо мной кафетерий, гудящий множеством ламп дневного света, холодильников, торговых автоматов, микроволновок. Прячусь, прислоняюсь к стене, тяжело дышу и киваю. Куда идти?

Вперед нельзя. Даже если на меня не обратят внимания два врача, болтающие за столом, то засекут электронные приборы – безликие люди узнают, что я здесь, стоит мне только выйти из-за угла. Поворачиваю назад и тихо иду по коридору, читая таблички с фамилиями на дверях кабинетов: Скарстедт, Бейзингер, Зобелл. Дохожу до поворота в закрытое крыло и останавливаюсь. Слушаю.

– Клянусь, я слышала щелчок замка.

– Но здесь, кроме нас, никого нет.

Голоса мне незнакомы. Выглядываю из-за угла, изо всех сил сжимая челюсти. Та самая плотного сложения женщина стоит у дверей сестринской, разговаривая с облаченным в черное охранником. В мою сторону они не смотрят.

– Может, уборщик?

– Он знает, что нужно доложить мне.

Иду на риск – бесшумно пробегаю мимо. Дверей с этой стороны больше. В конце темнота, – вероятно, там лестница.

– Постой, что это было?

– Объявляю тревогу. Здесь что-то происходит.

Дверь за спиной щелкает – кто-то выходит наружу, а я мчусь дальше: Ольсон, Лейтон, Литтл. Ныряю в темный кабинет доктора Литтла, крепко прижимая руку. Голова мотается с такой силой, что я толком ничего не вижу. Приседаю, приваливаюсь к стене. Мимо по коридору пробегает охранник. Те же самые тяжелые шаги, что я слышу каждую ночь. В отчаянии оглядываю кабинет – мне необходимо найти что-нибудь, чтобы бежать…

Повсюду фотографии – на стенах, на столе, на полу. Снимки слишком тусклые, разобрать, кто на них, невозможно. Глаза фокусируются, зрачки расширяются, приспосабливаясь к темноте; постепенно понимаю, что нахожусь в окружении лиц. Нет, не лиц – голов. Подавляю рвущийся из груди крик ужаса: все это трупы, изуродованные и окровавленные; лица содраны. Отшатываюсь, упираюсь спиной в стену, тяжело дышу от ужаса. Они повсюду.

Информация – я здесь ради информации. Возвращаюсь к столу. Челюсти сжаты; обхватываю себя руками. Смотрю на фотографии. На каждой дата: два месяца назад, три месяца назад. Один месяц. Десять жертв, как и говорила Келли. Началось все более полугода назад и закончилось – прервалось до поры? – во время моего двухнедельного отсутствия. Смотрю на последнее фото: человек в коричневом комбинезоне, по виду уборщик. На бедже написано: «Брэндон Вудс. „Химком индастриал кемикалз“». Как и говорил фэбээровец. Лицо страшно изуродовано: исколото ножом или измолото молотком. Или… Я даже не хочу думать о том, чем это сделано. Подпись: июнь, 27-е. Как раз посреди потерянных двух недель.

Слышу голоса снаружи, но внутрь никто не заглядывает. Дверь по-прежнему приоткрыта, но я не закрываю ее, прячусь за шкафом с папками. Моя история болезни тоже, наверное, здесь. Дожидаюсь, когда стихнут голоса, и медленно нажимаю кнопку на третьем ящике: от «Н» до «Ш». Просматриваю папки, нахожу свою, изучаю записи.

Моя дозировка локсапина не работает и должна быть увеличена.

Противлюсь лечению, но недавно присоединился к группе, проходящей социальную терапию.

Склонен к насилию. Требуется пристальное наблюдение.

В конце страницы незаконченная запись диагноза, поставленного доктором Литтлом:

Майкл Шипман проходил лечение по поводу общего тревожного невроза в прошлом году, состояние считалось устойчивым, выписан в начале июля, прописан прием клоназепама. В ходе лечения и наблюдений признаков активных иллюзий не выявлено. Хотя его шизофрения, вероятно, проявилась гораздо раньше, мы полагаем, что острая фаза началась только в ноябре, что подтверждается опросом отца и работодателя…

Прекращаю читать. Ноябрь был восемь месяцев назад, примерно в это время я перестал ходить на психотерапию. Тогда же прекратил принимать клоназепам.

Тогда же начались убийства.

– Не двигаться! – В кабинет врывается охранник, заполняя собой дверной проем.

Его тазер направлен мне в лицо. Отхожу в сторону и поднимаю руки. Как только отпускаю правую руку, она начинает мотаться, сгибается и подергивается. Охранник нажимает на спусковой крючок.

Глава 9

Мышцы отказывают. Некоторые сжимаются в твердые комки, другие становятся дряблыми, превращаются в кисель. В вихре бумаг и книг падаю и обо что-то ударяюсь.

– Это больной! Кажется, из четыреста четвертой палаты. Черт возьми!

Рука снова подергивается, описывает круг. Пытаюсь сориентироваться, но глаза никак не могут приспособиться к свету. Из-за слишком сильного удара электричеством я не в состоянии отличить пол от потолка. Кажется, тело перестало мне подчиняться.

– Он все еще двигается!

– Вы его оглушили? – Второй голос мягче, женственнее, исполнен тревоги. Шона. С трудом поворачиваю голову на пару дюймов. – Что случилось?

– Он бросился на меня из темноты, я даже не разглядел его!

– Как он сюда попал?

Пытаюсь говорить, но в результате хриплю что-то невнятное. Едва приподнимаюсь, как почти тут же кто-то хватает меня и обездвиживает.

– Позвоните доктору Литтлу. Скажите, что один из его пациентов проник к нему в кабинет. – Раздаются шаги, дребезжит телефон.

Язык начинает шевелиться, в голове проясняется.

– Мне нужно…

– Спокойно, приятель, – произносит охранник. – Как ноги? Идти можешь?

– Мне нужно выбраться отсюда.

Щелк, щелк, щелк, щелк. Снова мои зубы.

– Отвечай на вопрос: идти в состоянии? Можем мы подняться?

– Здравствуйте, доктор Литтл, – говорит Шона. – Извините, что беспокою в такое время, но у нас проблема. – Охранник ставит меня на колени, ждет, когда я сориентируюсь, потом поднимает на ноги. – Один из пациентов из закрытой зоны сумел бежать. Нет, далеко он не ушел. Направился прямиком в ваш кабинет. Это Майкл Шипман.

Встаю на ноги и смотрю на медсестру. Это не Шона. Другая, плотного сложения, из сестринской. Она старше, ей лет пятьдесят пять, руки толстые, химическая завивка, волосы с сединой.

– А где Шона?

Охранник обхватывает меня крепче:

– Кто такая Шона?

– Ночная сестра. Она здесь бывает каждую ночь. – Я в недоумении взираю на незнакомую сестру. – Вы кто?

Медсестра смотрит на меня, но говорит в телефон:

– Он, судя по всему, совсем невменяем, доктор… Да, непременно… Да, мы вам перезвоним. – Она вешает трубку.

– Где Шона? – Теперь я испуган. В желудке тошнотворное коловращение, словно я вот-вот провалюсь сквозь пол в огромное, бездонное ничто. – Почему здесь эти фотографии? Что происходит?

– Майкл, спокойно, – говорит охранник. – Давай-ка возвращаться в палату. Ладно?

– Может быть, Шона – это та девушка, о которой он рассказывает? – бормочет сестра.

– Шона – это ночная медсестра! – кричу я. – Что вы с ней сделали?

Она кидает встревоженный взгляд на охранника:

– Майкл, ночная сестра – это я. Меня зовут Шарон. Помните меня?

Смотрю на нее, вспоминаю лицо в темноте. И персики, которые на вкус не напоминали персики.

– Что происходит?

– Ведите его в палату.

Появляются новые охранники. Они, как и раньше, пристегивают руки к кровати прочными кожаными ремнями, не обращая внимания на вопросы и мольбы о помощи. Разговаривают между собой так, словно меня здесь и нет.

– Как, по-твоему, он сумел выбраться?

– Бросился на меня с кулаками – пришлось его оглушить.

– Его вообще нужно было держать в смирительной рубашке.

– Не говорите им ничего.

Их нервная болтовня перекликается с моими собственными беспокойными мыслями. Дергаю головой, смотрю на дверь, но там только охранники и сестры. Перед мысленным взором мелькают фотографии из кабинета – этакое мрачное слайд-шоу.

Что, если я и в самом деле убийца?

Кто-то убивает ненавистных мне людей. Превращает их в образ, которым я одержим. Чувствую дрожь – меня трясет как в лихорадке, но при этом кожа покрывается потом.

Что я делал перед тем, как был найден?

В тот день в больнице, пытаясь бежать, я укусил человека – в буквальном смысле вгрызся в его руку. Это кем же надо быть, чтобы сделать такое? А если я готов на это, то как далеко зайду в будущем? Если безликие загонят в угол, не начну ли отбиваться с такой яростью, что убью кого-нибудь? Может быть, нечто подобное и правда уже случалось? Впрочем, это слишком невероятно: убей я одного или двух, они бы явились таким числом, что меня сейчас уже точно не было бы.

Вот только, возможно, это не безликие приходили ко мне, а я искал их.

Келли сказала, что убито было десять человек или больше. Никто не убивает десятерых в целях самозащиты. Уж по крайней мере, не с такой жестокостью. И никогда – таким особенным повторяющимся способом. То, как были изуродованы лица, совсем не похоже на оборону, а скорее на казнь. Или месть. Что, если мне надоело убегать и я решил сражаться?

Сколько же человек я убил?

Щелк, щелк, щелк, щелк.

– Как ты вышел? – У кровати стоит охранник, за ним двигаются силуэты его коллег и медсестер.

Они в моей палате и в коридоре – переговариваются, ищут что-то, суетятся. Сейчас глухая ночь, но я разворошил осиное гнездо.

Смотрю на охранника:

– Дверь была не заперта.

– Кто-то оставил ее открытой для тебя? Это сделала… как ее… Шона? Она помогла тебе бежать?

– Никто мне не помогал.

– Кто такая Шона?

– Вот это-то я и пытаюсь понять, – говорю я. – Сколько здесь ночных сестер?

Охранник хмурится:

– Мы сейчас проверяем камеры наблюдения. Если тебе кто помогал, то мы его найдем. Что ты искал в кабинете доктора Литтла?

– Ничего. От вас прятался.

– В кабинете своего лечащего врача? – насмешничает он. – Изучая собственную медицинскую карту? Хочешь сказать, что оказался там совершенно случайно?

– Послушайте! – Я пытаюсь воззвать к его разуму. – Не знаю, кто кому помогал. Я даже не знаю, могу ли доверять вам. Но тут что-то происходит, и мы в самой гуще событий. Неужели это не понятно? Затеялось что-то очень крупное и необычное, и если мне не удастся выяснить, что именно, то наше будущее окажется весьма туманным!

В комнату заходит доктор Литтл, говорит с одним из охранников. Одет он на скорую руку, редкие волосы клочковатым облаком парят над головой. Очевидно, его подняли с постели.

– И больше никого в коридоре не было?

– Никого, – отвечает охранник. – Только Дейв, Шарон и больной. Ночной уборщик еще не появлялся.

– Хорошо, спасибо за информацию. – Доктор Литтл поворачивается ко мне, на его лице появляется широкая отеческая улыбка, он подходит к кровати. – Добрый вечер. Как себя чувствуете?

– Не знал, что это ваш кабинет, – быстро говорю я. – Просто пытался бежать. Я не хотел ничего плохого.

– Он не мог долго пробыть у вас, – замечает охранник. – У него сумеречное сознание.

– Да, спасибо. – Доктор Литтл похлопывает его по руке. – Теперь я сам.

Охранник смотрит на меня, на ремни, кивает и выходит из палаты.

Доктор Литтл берет единственный стул, переставляет его к кровати и садится.

– Майкл, вы просматривали мои документы, – заявляет он. – Что вы искали?

– Лестницу. Просто выход.

– Вы двигались к лестнице, но свернули. Мне показали запись с камер наблюдения.

– Я… – Снова ловушка. Если скажу ему, что на самом деле искал корни заговора, он решит, что я либо псих, либо слишком близко подобрался к истине. Не знаю, что предпринять. В конечном счете необходимо кому-то довериться. Вот только не ему. Почему Люси так и не вернулась? И эта репортерша? В одиночку мне не справиться. Закрываю глаза и решаю ничего не говорить. – Я не мог туда пойти.

– Боялись, что вас увидят? – спрашивает он. – Но при этом, возвращаясь назад, прошли мимо двух людей, которые уже были начеку и подозревали что-то неладное. Нет никакого смысла… – Он замолкает, наклоняет голову и улыбается. – Кафетерий!

– Что?

– Вы боитесь электроники, а потому остановились и развернулись, увидев кафетерий. Там все заполнено проводами, передатчиками и электромагнитными полями. Вы не могли пройти мимо всего этого.

Молча осыпаю его проклятиями. Как обмануть человека, которому платят за то, чтобы он залезал в мозги с помощью психоанализа? Хорошо хоть он пока не знает, что именно я ищу.

– Это многое объясняет, – говорит он, потирая подбородок. – Судя по записи с камер наблюдения, вы и в самом деле забежали ко мне в кабинет, чтобы спрятаться. Не понимаю, как вам удалось узнать код электронного замка, но эту проблему легко решить. Меня гораздо больше интересуют ваши непроизвольные мышечные движения – давно это появилось?

Рука дергается в ремнях, я мотаю головой и смеюсь. Смех получается горький и глухой.

– Вы пытаетесь сказать, что ничего об этом не знаете?

– Конечно знаю и сделаю все, что в моих силах. Но мне нужно понять, как давно это стало проявляться так сильно.

– Значит, вы признаёте? – От изумления я даже приподнимаюсь. – Вот прямо так и признаёте, что участвуете во всем этом?

– Участвую в чем?

– Вы контролируете меня! Вы и безликие! Вы работаете на них! Проникли в мою голову и управляете телом. – Щелк, щелк, щелк, щелк, щелк. – Черт побери, я едва говорить могу!

– Майкл, пожалуйста! – спокойно произносит он, протягивая руку. – Успокойтесь. Уверяю, никто не пытается управлять вашими движениями.

Руки подергиваются.

– Как вы смеете это говорить?! Посмотрите на меня!

– То, что с вами происходит, называется поздняя дискинезия, – объясняет доктор Литтл. – Типичный побочный эффект локсапина. Вам повышена доза до шестидесяти миллиграммов в день, и подобная реакция встречается, хотя в данном случае она развилась слишком уж быстро.

– Хотите сказать, что это из-за лекарства?

– Именно: непроизвольные движения. Вот вроде ваших кивков сейчас. И того, как на записи дергается ваша рука. Приношу извинения, что не сказал об этом побочном эффекте раньше, но мы не хотели пугать вас без необходимости. И даже представить не могли, что это разовьется так быстро. Вероятно, ваш организм сильно подвержен воздействию лекарственных средств. Вообще-то, дискинезия к подобному не приводит. Но у вас она приняла крайнюю форму, и, боюсь, нам придется прервать курс локсапина.

– Ну слава богу, хоть так.

– У нас нет другого выбора. Вы сами подумайте: ваши иллюзии и галлюцинации продолжаются, значит локсапин не действует, а увеличивать дозировку мы явно не можем.

– Постойте! – Рывком поднимаюсь с постели, насколько позволяют ремни. – Доктор, я не галлюцинирую. Поверьте! Если бы у меня была такая каша в голове, разве смог бы я выбраться отсюда?

– У вас иллюзии, но вы вовсе не глупы. Напротив, очень умны, как и большинство шизофреников. И при этом больны, а мы пытаемся вас вылечить. Единственное средство для этого – лекарства…

– Будете давать мне новые?

– Мы начнем курс лечения кветиапином, он в некотором роде…

– Из-за ваших лекарств я теряю контроль над собственным телом, и вы собираетесь давать мне новые? Что вы хотите со мной сделать?

– Локсапин воздействовал на рецепторы дофамина в вашем мозгу, – спокойно объясняет он. – Кветиапин воздействует как на дофамин, так и на серотонин, то есть он будет в данном случае эффективнее.

– Почему же тогда вы с него не начали?

– Потому что потенциально он дает гораздо более серьезные побочные действия. Его используют, только если нет других вариантов. Для начала мы попробовали локсапин, чтобы…

– Нет, – говорю я, тряхнув головой. – Категорически нет. Вы хоть представляете, что́ это лекарство делает с моим мозгом?

– Приводит его в порядок.

– Зажаривает его прямо в черепной коробке! Когда вы закончите, у меня не останется мозга. Я буду овощем.

– Механизм действия кветиапина совершенно иной – ничуть не похож на предыдущий. Так что ни усиления отрицательного эффекта, ни дополнительного риска опасаться не стоит. Мы начнем с минимальной дозы и будем увеличивать ее, пока не добьемся положительных результатов.

– Или пока оно не убьет меня.

– Потенциальные побочные эффекты неприятны, но ни в коем случае не летальны, – сообщает он, отметая мой аргумент движением руки. – Здесь тоже присутствует незначительная опасность поздней дискинезии, но, как я уже сказал, механизмы в данном случае иные, и они не будут накладываться один на другой. Кроме того, теперь, когда о вашей повышенной восприимчивости стало известно, мы будем внимательнее вас наблюдать. Если появится хоть малейший намек на нежелательный эффект – прервем курс.

– А что еще? Вы сказали, что это средство хуже первого.

– Кветиапин обладает вдвое более сильным седативным действием. Некоторые даже используют его для приятного времяпрепровождения.

– И это плохо?

– Это очень мощное лекарство, – говорит он. – Будете спать как ребенок, а просыпаться голодным как волк. Мы можем скорректировать эти ощущения другими средствами, но сначала я хочу вас понаблюдать, чтобы точно знать, какое действие это на вас оказывает.

– Нет, – снова возражаю я, встряхивая головой. – Я вам не позволю сделать это.

– Майкл, боюсь, у вас нет выбора. – Он делает движение рукой в сторону двери, и в палату входят три санитара крупного сложения. Один из них протягивает доктору Литтлу маленькую пластиковую капсулу. – Это ради вашего же блага. Мы пытаемся вам помочь.

Санитары прижимают меня к кровати, заводят назад голову. Пытаюсь вырваться, но в ремнях это невозможно.

– Если будете упорствовать, то придется прибегнуть к силе. – Доктор Литтл тяжело вздыхает.

Сжимаю рот, но тогда он откладывает таблетки и берет шприц. Мышцы напряжены в тщетной попытке освободиться. Укол в плечо – острая боль продолжается пять, шесть, семь секунд, потом стихает. Меня отпускают, и я дергаюсь, бьюсь, кашляю.