Текст книги "Необитаемый город"

Автор книги: Дэн Уэллс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Глава 2

Просыпаюсь с криком, неожиданно, будто и не спал. Кажется, что человек без лица все еще здесь, приближается ко мне. Нет, его я не вижу, комната пуста.

– Опа, – раздается женский голос, заставляя меня снова закричать. – Как дела?

– Кто там?

Ориентируюсь плохо, подаюсь вперед в поисках говорящего. Прочные кожаные ремни сковывают руки и заставляют упасть.

– Спокойно, – снова доносится ее голос. Уж не Люси ли это? – Ну-ну, тихо. Вам что, кошмар приснился? – Она делает шаг и оказывается в поле зрения.

Это не Люси. Незнакомка молода, приблизительно того же возраста, вот и все сходство. Такой жакет Люси ни за что бы не надела.

– Меня зовут Келли Фишер, я репортер из «Сан». Не хотела вас напугать.

– Что вам нужно?

Медленно сосредоточиваюсь. Мозг словно бы только сейчас начинает просыпаться.

Осторожно проверяю ремни: ноги связаны так же плотно, как и руки, – свобода движения всего лишь несколько дюймов. Темный глаз выключенного телевизора угрожающе нависает над кроватью.

– Я пишу статью о Хоккеисте, – говорит женщина. – Мне стало известно, что вы, возможно, что-то о нем знаете. Вот и я подумала: может, ответите на мои вопросы.

Откуда ей известно, кто я? Откуда ей вообще что-то обо мне известно? Разглядываю журналистку в поисках подсказки. Для начала у нее есть лицо. И большая сумка. Неужели она из них? Или работает на безликих?

Прищуриваюсь:

– Как вы меня нашли?

– Одна из медсестер – моя подруга. Если подворачивается серьезная тема, она всегда сообщает.

– Это я – серьезная тема?

– Вы находитесь под следствием в связи с убийствами Хоккеиста, – выдает Фишер.

– Отлично! – Я всплескиваю руками. Вернее, пытаюсь это сделать, но ремни не позволяют. Закрываю глаза и тихонько рычу. – Мне нужно выбраться отсюда.

– Вы не подозреваемый, – успокаивает она. – По крайней мере, пока. Будь вы подозреваемым, то я бы нарушила закон, придя сюда. На самом деле… – Фишер бросает испуганный взгляд на дверь.

– Вы не должны быть здесь! – осеняет меня: неуверенность журналистки слишком очевидна.

– Я могу вам помочь, – торопливо произносит репортерша. – Дайте мне две минуты, и я попытаюсь освободить вас из клиники Пауэлла. У меня не очень много возможностей, но…

– Из Пауэлла? – Глаза невольно широко раскрываются. – Меня опять отправляют в Пауэлл?

– Вы не знали? – Фишер снова кидает взгляд на дверь. – Кто-то идет. Ничего не говорите, умоляю!

Женщина забегает в ванную, но даже не успевает закрыться, как входит санитар. Громила по имени Фрэнк.

– Кажется, я слышал крик, – говорит он. Смотрит на стену за мной. – Хорошо поспал? – Рука у него забинтована, чего прежде не было. Фрэнк перехватывает мой взгляд и вскидывает брови. Из голоса исчезает дружелюбие. – Хочешь повторить? Смотри, укусишь еще раз – пожалеешь.

– Я вас укусил? – Подробности схватки окутаны туманом, но помню, что лягнул кого-то. – Во время… когда все набросились на меня?

– Когда ты пытался бежать, – уточняет санитар. – Ты укусил меня и сломал нос доктору Сардинье.

– Я не хотел.

– Вы, ребята, никогда этого не хотите.

– Мы, ребята, – это кто?

– Душевнобольные, разумеется, – изрекает Фрэнк. – То есть психи, но от меня требуют, чтобы я в лицо психам говорил «душевнобольные». Так вам якобы лучше.

– Не действует.

– Знаю. – Он наклоняется и опирается локтями на боковину кровати. – Слушай, через несколько часов тебя увезут, и я не хочу, чтобы за это время тут что-нибудь случилось. Давай заключим перемирие.

– Я не псих.

– Ты прекращаешь орать, – он не слушает, – и все остальное, чем ты занимался. А я оставлю тебя в покое.

– Вы не вправе допустить, чтобы меня забрали отсюда.

– Я не допускаю, а помогаю. Делаю все возможное, чтобы это ускорить.

– Но я не сумасшедший! – невольно перехожу на крик. – У меня случаются депрессии и тревожные состояния, но за это не запирают в психушку.

– Тебя уже повысили до шизофреника, – сообщает Фрэнк. – Скажи спасибо злобноликим монстрам из своих видений. Или как ты их называешь, не помню. Через два часа это уже будет не моя проблема.

Потрясенный, падаю на подушку. То, что мне доводилось слышать про шизофрению, совсем не радует: этот диагноз равносилен смертному приговору.

Бросаю взгляд на дверь ванной. Если Фрэнк не желает помочь, то, может, репортерша окажется полезна.

– Все будет тихо. Я не беспокою вас, вы не трогаете меня.

Он останавливается:

– Ваш брат обычно так просто не сдается. Что ты задумал?

– Злобноликие монстры перережут эти ремни и унесут меня в своем волшебном летающем автомобиле. – Свое обещание я сопровождаю уверенным кивком.

Фрэнк смотрит несколько мгновений, потом, покачав головой, поворачивается к двери:

– Не знаю, зачем я вообще с такими, как ты, разговариваю. – Он останавливается у порога и в последний раз оглядывается на меня. – Никакого шума, никаких выходок, и через два часа мы расстанемся и больше никогда друг друга не увидим.

Киваю. Санитар закрывает дверь и уходит.

Женщина выглядывает из ванной:

– Похоже, он настоящий подонок.

– Вы сказали, что поможете мне. – Я киваю на ремни. – Справитесь с ними?

– Не так быстро! – восклицает она, входя в комнату. – Не стоит сразу заплывать за буйки.

– Вы не понимаете, – пытаюсь объяснить я. – Этой больницей, как и клиникой в Пауэлле, руководят… – И мы возвращаемся к старой проблеме: если я говорю кому-то правду, ее принимают за чистой воды бред. Это самая хитрая часть Плана безликих – они так хорошо прячутся от мира, что никто и поверить не может в их существование. – Мне нужно убраться отсюда.

– Позвольте сначала задать несколько вопросов, а потом я посмотрю, что можно сделать с ремнями. Договорились?

– Обещаете?

– Не могу обещать, что выведу вас отсюда, но обещаю попробовать. Вы просите меня нарушить закон. Сначала для этого нужно заслужить мое доверие.

Смотрю на дверь в коридор, потом на телевизор.

– Договорились. Только давайте быстрее.

– Отлично. – Она улыбается, открывает сумочку и вытаскивает маленький черный аппарат.

Я, насколько это в моих силах, подаюсь назад и трясу головой:

– Уберите.

– Это мой цифровой диктофон, – объясняет репортерша. – Для записи интервью.

– Нет! – произношу еще тверже, максимально вдавливаясь в подушки. – Унесите его в коридор или ванную. Здесь он не может находиться.

Она смотрит на диктофон, потом на меня, пожимает плечами и идет в ванную.

– Я его оставлю в раковине. Устроит?

– Да. – Набираю полные легкие воздуха, чтобы успокоиться. Это всего лишь диктофон – он вообще не посылает никаких сигналов. – Если у вас есть сотовый, и его оставьте там.

– Хорошо, – соглашается она и возвращается с авторучкой и блокнотом. – Давайте начнем. Здешние врачи подозревают, что вы свидетель преступления, которое связывают с Хоккеистом. Можете описать, что именно вы видели?

– Ровным счетом ничего.

Фишер хмурится:

– Но они утверждают, будто вы говорили об этом.

– Речь шла… кое о чем ином, – возражаю я. Нельзя рассказывать о безликих. Нужно, чтобы она мне поверила, а не сочла психом. – Возможно, я и видел что-то, но места преступления не помню. И никаких тел или чего-то в этом роде.

– Хорошо, – произносит она медленно, постукивая ручкой по блокноту. – Если не помните места преступления, то, может, что-то другое? Врачи уверены: вы что-то видели. Иначе не было бы звонка в полицию.

– Они звонили в полицию?

– Отправили туда сообщение. Мой источник отследил этот звонок – так я обо всем и узнала. Давайте попытаемся сообразить, что здесь к чему. Насколько я понимаю, вы потеряли память?

– Исчезли последние две недели, – говорю, кивая. – Я вроде как упал с высоты.

– Вас столкнули?

– Не помню.

– И где вы были?

– Не помню.

– Вы не очень-то расположены к откровенности.

– Помню нечто вроде… необитаемого города. Улицы, дома́, и никого нет. Это как скелет, с которого содрали мясо.

Она записывает скорописью.

– Впечатляет. Но это только начало. Вы помните, кто был с вами?

– По-моему, со мной никого не было. Разве что Люси. Определенно Люси, потому что не могу представить, как выхожу куда-то без нее. – Внимательно смотрю на Фишер. – Мы собирались убежать, добраться до какого-нибудь городка, может, даже спрятаться на ферме. Но врачи не нашли Люси, и я не знаю, где она. – В голову впервые приходит мысль, что с ней могла случиться беда, и желудок завязывается в узел. – Вы должны ее найти. Люси Бриггс.

– Ваша подружка?

Киваю.

– Не знаю номера ее телефона, но она работает в греческом ресторане на Гранд-авеню. Боюсь, как бы с ней чего не случилось.

– Я ее найду. Кто еще?

– Больше на ум никто не приходит.

– Вы в последнее время имели контакты с кем-нибудь из адептов секты «Дети Земли»?

Сердце останавливается, мир замирает. Настороженно вглядываюсь в нее:

– А что вам известно?

Журналистка смотрит на меня широко раскрытыми глазами:

– Что-то не так?

– Почему вы спрашиваете про «Детей Земли»?

Она делает пометку в блокноте.

– А что, нельзя?

– Что вы обо мне знаете? Что тут вообще происходит?

– Я… – Келли явно в смятении. Она подыскивает нужные слова и напряженно хмурится. – Ничего я не знаю. А вы что, член этой организации?

– «Дети Земли» – культ, практикующий убийства, – объясняю я. – Они похитили мою мать, когда она была беременна, а после моего рождения убили. Ни за что не стал бы с ними сотрудничать. Скорее, уничтожил бы всех.

Фишер бледнеет:

– Вы этого не говорили.

– Какое отношение «Дети Земли» имеют к маньяку-убийце?

Она вздыхает:

– Почти все жертвы оказались адептами культа.

У меня вырывается ругательство.

– Кто-то убивает «Детей Земли» и уродует их лица, – добавляет она. – Кто-то, ненавидящий их так же, как вы.

– Значит, подозревают меня, – констатирую я, внимательно глядя на нее. – А вы говорили, что это не так.

– Очевидно, я ошибалась. – Она щелкает ручкой и роняет ее в сумочку, закрывает блокнот и отправляет его туда же. – У меня могут быть крупные неприятности из-за того, что я тут.

– Вы не можете уйти, – быстро говорю я. – Не можете оставить меня с ними.

– Майкл, послушайте… – Фишер встает, бросает взгляд на дверь, потом подходит ко мне и тихо произносит: – Я обещала, что помогу вам выбраться отсюда, и я сдержу слово… Если вы действительно невиновны, как утверждаете, я сделаю все, чтобы вызволить вас. Но пока будьте осторожны, ясно? И никому не говорите, что я приходила. Постараюсь посетить вас в Пауэлле, как только мне позволят, но, пожалуйста, сохраните этот визит в тайне. Договорились?

– Обещаете прийти?

– Сделаю все, что в моих силах, но, если расскажете кому-нибудь о нашей встрече, не останется никаких шансов.

– Я никому не скажу.

– Спасибо. – Она подходит к двери, прислушивается, распахивает ее и выскальзывает из палаты.

Лежу в абсолютной тишине и вглядываюсь в черный экран телевизора. Он вглядывается в меня. Из коридора доносится голос, громкий и знакомый. Я в тревоге смотрю на дверь.

Появляется моя последняя надежда – доктор Ванек.

Глава 3

Доктор Ванек распахивает дверь и почти целиком заполняет проем мощной фигурой. На краткий миг вспыхивает надежда на освобождение, но он, похоже, чувствует мой оптимизм, хмурится и качает головой:

– Мне сказали, вы тут учинили бог знает что. – Ванек слегка кряхтит, опускаясь на ближайший стул. Темные волосы обрамляют его лицо, смыкаясь с бородой, и оправа очков на фоне буйной растительности кажется тонкой и ломкой. – Жаль, что вы не приходили ко мне последние полгода. Одно дело, когда тебе звонят и сообщают, что твой давно пропавший пациент наконец-то объявился, и совсем другое, когда говорят, что тот же пациент умудрился травмировать двух работников больницы, один из которых, кстати, глава психиатрического отделения. Позвольте заверить, вчерашним своим поведением новых друзей вы тут не обрели.

– Вы сегодня не в настроении, – замечаю я.

Доктор Ванек всегда раздражен в гораздо большей степени, чем все другие психиатры, с которыми я имел дело. Некоторые из них были просто замечательные; еще в школе я даже влюбился в нашего школьного психолога – молодую, хорошенькую Бет. Она первая и диагностировала у меня депрессии. Любила свою работу, любила помогать людям. Ванек же – полная противоположность Бет. Иногда я думаю, он и врачом-то стал только для того, чтобы всем демонстрировать высокий уровень интеллекта.

– Майкл, я ведь вас предупреждал. – Ванек трет лоб похожими на сардельки пальцами. – Разве не говорил, когда вы начали пропускать сеансы: отказ от терапии или приема лекарств может привести к усугублению симптомов?

– У вас есть мобильник?

Он вздыхает:

– Знаете же, что, встречаясь с вами, я никогда не беру мобильник. И насколько понимаю, ваше непримиримое отношение к электронике приобрело новые и весьма любопытные измерения. Расскажите мне об этих безликих.

– Врачи думают, что я их убил. Они считают, что я и есть этот… Хоккеист.

Ванек поднимает брови:

– С чего вы взяли?

Открываю рот, но ничего не говорю. Обещал ведь репортерше, что буду молчать. Пожимаю плечами:

– Это… так очевидно.

– Что ж, – соглашается Ванек, – это избавляет меня от необходимости смягчать то, что я собираюсь вам сообщить. Если мы хотим решить эту проблему, то, полагаю, вы должны мне сказать, где провели последние две недели. Несколько дней назад убийца прикончил охранника в промышленном районе. Было бы неплохо, если бы вы смогли доказать, что находились в другом месте.

– Прятался. – О врачебном такте Ванека говорить, судя по всему, не приходится, но вот умом он не обделен и вполне способен разглядеть правду. – Вы должны увезти меня отсюда. Мы можем поговорить обо всем в вашем кабинете или где сочтете нужным. Только не здесь.

– Я приехал не для того, чтобы вас увезти, – говорит он, пристально глядя на меня, – а для того, чтобы координировать ваш перевод в психиатрическую лечебницу города Пауэлла. Доктор Сардинья рекомендует повышенные меры безопасности, интенсивную терапию и нейролептики.

– Нейро…

– Лекарственные средства против психозов, – поясняет Ванек. – Майкл, вы теперь не просто буйный пациент, а буйный шизофреник. Не слишком хорошая комбинация в глазах представителей медицинской и правоохранительной систем.

– Я не сумасшедший.

– Мы предпочитаем термин «душевнобольной».

– Раздвоения личности у меня нет.

Ванек смеется – хриплый звук, похожий на лай.

– Черт бы драл того, кто запустил это ошибочное представление. Шизофрения не имеет ничего общего с раздвоением личности. Этот диагноз означает, что мозг реагирует на возбудители, которых не существует. У вас слуховые и зрительные галлюцинации вроде безликих, вы верите во всякие немыслимые вещи, как этот идиотский план преследования, – ничего подобного не существует.

Пытаюсь сесть, но ремни позволяют лишь слегка приподняться.

– Я не сумасшедший, – произношу скороговоркой. – И не параноик.

– Майкл, – говорит он, глядя на меня поверх очков, – вы были параноиком всю жизнь. Это вполне оправданная реакция для человека, похищенного еще до рождения, но «оправданная» и «здоровая» – понятия очень разные.

– Это не имеет никакого отношения к моей матери! – Затронутая врачом тема вызывает во мне прилив злости. – Послушайте, вы должны мне верить. Безликие – это реальность. Здесь вчера был один из них. Я его видел.

– Разумеется, – соглашается Ванек, – об этом я и говорю: вы видите вымышленные вещи, но мозг воспринимает их как реальность. Это называется галлюцинацией.

– Он был настоящий, – настаиваю я. Как сделать, чтобы Ванек мне поверил? – Такой же настоящий, как эта стена, этот стул. Он был такой же настоящий, как вы или я.

– Реальность… – Ванек хмурится. Он подается вперед, обводит рукой палату. – А вы думайте об этом так: человеческий мозг не имеет прямой связи с реальностью – ни ваш, ни мой и ничей другой. Мы воспринимаем окружающее через органы чувств – глаза, уши и прочее. Потом информация поступает в мозг. Тот, в свою очередь, получает ее и трансформирует, чтобы создать картину, максимально приближенную к реальности. Для большинства из нас это работает, но шизофрения разрушает систему – сигнал от органов восприятия на пути в мозг искажается. Когда мозг формирует картину реальности, в ней появляется много ложной информации. Некоторые люди слышат голоса, другие видят лица, или цвета, или что-то иное. Проще говоря, реальность, как ее воспринимаете вы, отличается от объективной реальности.

– Это смешно. Ничего такого мой мозг не делает.

– Любой мозг так работает. Что, по-вашему, представляет собой сон? Ложная реальность, создаваемая мозгом из тех возбудителей, что он запомнил, а где необходимо заполнить пробелы, он прибегает к экстраполяции. Разница, конечно, состоит в том, что сон обычно вещь здоровая, а галлюцинация – нет.

Качаю головой. Мало того что я в ловушке, мне еще и не верят, подвергают исследованиям и бог его знает что еще делают. Шансы на побег становятся призрачнее с каждым словом Ванека.

– То есть… – Аргументы закончились. – Это глупо, несправедливо и… противозаконно! – Приподнимаю связанные руки. – Нельзя объявить меня сумасшедшим только потому, что я вижу вещи, которых не видите вы. А как быть… как быть с Богом? Разве можно запереть человека в психушку за то, что он верит в Бога? Вы его никогда не видели, потому он тоже галлюцинация?

– Вот в такие минуты я жалею об отсутствии помощника, который умел бы объяснять вещи доходчиво, – вздыхает Ванек. – У меня на это не хватает терпения.

– Конечно не хватает. Иначе вы бы не перепрыгнули с «Майкл говорит странные вещи» на «Майкл – психопат, страдающий галлюцинациями».

– Это не мой диагноз. – Он закрывает глаза и снова трет лоб. – Доктора Сардиньи.

– Врача, которого я ударил? Вроде я ему нос сломал. Неудивительно, что он хочет упечь меня в психушку.

– Спасибо, что вернулись к тому, с чего я начал этот разговор десять минут назад.

– И его диагноз не кажется вам подозрительным?

– Майкл, послушайте, дело не в том, что вы говорите странные вещи. Галлюцинации и иллюзии – это самые очевидные симптомы шизофрении, но не самые главные. Главное – то, что составляет самую суть болезни, – депрессии. Вы страдаете ими уже много лет, и «неупорядоченный образ жизни» – это иной способ сказать… описать то, как вы жили последние полгода: опустились, бродите бог знает где, делаете странные вещи, например носите в карманах ручки от кранов…

– Ничего подобного я не делал.

Он показывает мне металлический рычажок – штуковину от раковины. Тут же опознаю ее, хотя и понятия не имею, откуда она взялась.

– Ее нашли в вашем кармане, но, как я полагаю, ничего такого уж страшного в этом нет. Пройдем по всему списку? – Он начинает загибать пальцы. – Вы перестали приходить на сеансы, бросили работу, а когда вас нашли – жили под виадуком. И еще не брились месяцами, не мылись неделями и, по сообщению полиции, несколько дней мочились в штаны.

– Меня преследовали, – говорю я, скрежеща зубами. – Мы пытались выбраться из города, и иногда… иногда, если ты прячешься от плохих ребят, приходится идти на жертвы. Что еще мог я сделать?

– Откуда такая уверенность, что вы прятались? Вы вообще помните, где были? Или почему именно там?

Молча смотрю на него, отчаянно пытаясь вспомнить хоть что-нибудь о двух последних неделях, но всплывают только какие-то обрывки – бессмысленные, словно в калейдоскопе, картинки, звуки, запахи, которые никак не удается соединить. Будто смотришь на мир через очки, разбитые и заляпанные грязью.

Он вздыхает:

– У вас не было ни денег, ни документов. Единственное, что у вас нашли, так это ручку от крана.

– Вспомнил! – кричу я вдруг, потрясенный собственной бурной реакцией. Во мне закипает возбуждение – пришло первое воспоминание о потерянных неделях. – Из памяти стерлось почти все, но про эту ручку помню! Я защищался.

– Вам повезло, что вы не ударили ею полицейского, – это грозило бы куда большими неприятностями.

– Все не так, – объясняю я. – Мне нужно было выключить горячую воду. Безликие выследили меня, но добраться, как обычно, через подслушивающую аппаратуру не смогли. Потому наполнили нагреватель цианидом. Я снял ручку, чтобы нельзя было включить горячую воду.

Ванек смотрит на меня, его короткие пальцы сцеплены на округлой груди.

– Вы сняли ручки с кранов в доме отца? Неудивительно, что после этого отправились жить на улицу.

– Я… – Замолкаю. Ванек прав: отец никогда не допустил бы такого. Терпением и пониманием он не отличался. – Я там не жил. Меня выгнали?

– Когда вы ушли из отцовского дома?

– Недели две назад. Помню, еще пытался вынести телевизор, чтобы обезопасить дом. Думаю, отец пришел в ярость.

– Это на него похоже. И на вас. – Ванек снимает очки и трет глаза. – Можно было вовремя принять необходимые меры, если бы вашего отца собственный сын волновал хотя бы вполовину так, как его волнует телевизор.

– Я ушел из дома. – Слова Ванека меня почти не трогают. – Не ушел бы из-под электронного наблюдения, у них не было бы причин травить меня. Но они пытались меня отравить. Значит, уйти мне все-таки удалось, отыскать место, где нет никаких проводов. – Я смеюсь. – Это должно было их напугать.

Наконец-то удалось что-то вспомнить о последних днях. Безликие шли по пятам, но мне почти удалось оторваться. И только случайная встреча с полицией вернула меня под их радар. Это значит, что если я снова сбегу и при этом не столкнусь с полицией, то это будет уже навсегда.

Вот только нельзя уйти без Люси. А ее удерживают в заложниках, чтобы не дать мне бежать. Где она?

– Майкл, послушайте, что вы несете, – говорит Ванек, подаваясь вперед. – Отсутствие логики – самый очевидный показатель галлюцинации. Давайте-ка разберемся. Сначала безликие находят вас. Потом, когда теряют ваш след, вдруг решают убить самым невероятным, самым труднореализуемым способом. Откуда им было знать, какой нагреватель наполнить цианидом, если они не знали, где вы находитесь? А если все же знали, то почему бы им не начинить ваше жилье бо́льшим количеством подслушивающих устройств и не продолжить наблюдение? И самый главный вопрос: если они хотели, чтобы вы были мертвы, то почему просто не убили? Зачем понадобился этот хитроумный план?

– Понятия не имею. Если бы я знал План в подробностях, то неужели оказался бы здесь, в больнице, связанный? – Снова натягиваю ремни для большей убедительности. – Я столько месяцев бегал от этих людей. Что нужно сделать, чтобы вы мне поверили?

– Зачем им наблюдать за вами – бездомным, безработным? По сути, за никем?

– У меня есть работа, – возражаю я. – И дом есть, и девушка, и все остальное. У меня есть целая жизнь, а они пытаются ее отнять.

– Вы не сделали ничего важного, – говорит Ванек. – Вы не знаете ничего важного. Вы ничто.

– У меня есть кое-что нужное им.

– Ничего у вас нет.

– Ошибаетесь. Похоже, мне удалось найти кое-что. Как раз в то время, когда исчез, – какую-то вещь, место или человека. Нечто такое, что они хотели сохранить в тайне. А я нашел. Но теперь…

Ванек в очередной раз подается вперед:

– И где оно?

– Слушайте, я не знаю, почему лишился памяти, и не имею представления, что именно у меня есть. Однако уверен, что оно им нужно, а это означает, что им позарез нужен я.

Ванек улыбается:

– Вот еще яркий показатель галлюцинации – нарциссизм. – Пытаюсь ответить, но он останавливает меня движением руки. – Один из неотъемлемых симптомов параноидальной шизофрении – убежденность в собственной значимости, в том, что всем этим громадным, чрезвычайно хитроумным суперорганизациям больше нечего делать, как смотреть ваш телевизор и травить вас через водонагреватель.

– Доктор Ванек, вы должны мне верить. Я ключ ко всему Плану. Или нашел этот ключ. Безликие боятся, думают, будто я могу их остановить. Но мне нет до них никакого дела! Я просто хочу убежать. – Замолкаю на мгновение. – Мы с Люси собирались уехать на ферму.

– Это отражение того факта, что ваша реальность существует исключительно у вас в голове. – Ванек словно не слышит моих аргументов. – У безликих людей нет никакого объекта для слежки получше вас, потому что для них и не существует никого другого. Вы и центр, и периферия всего этого вымышленного мира.

– Перестаньте так говорить! – Лицо горит, в душе закипает ярость. Делаю глубокий вдох и замечаю, что кулаки снова сжаты. – Не хотите помочь, тогда убирайтесь с глаз долой.

Если Ванек не верит мне, а с Люси случилось что-то ужасное, то кто же тогда остался?

Ванек долго и молча ощупывает меня внимательным взглядом. Наконец кивает.

– Вы правы, – говорит он. – Я не могу убедить вас, что ваша реальность ложная, как не мог бы убедить и никого другого. Вот почему эта болезнь лечится с таким трудом.

– Тогда отпустите меня.

– Майкл, я уже говорил, что не вправе решать. Вас перевезут в Пауэлл, сделают серию тестов. Не волнуйтесь – не физических. Если подтвердят диагноз доктора Сардиньи, то назначат курс нейролептических средств.

– Я не хочу никаких лекарств.

– Тогда перестаньте быть шизофреником. Есть только эти два варианта.

– Можно было бы обойтись и терапией.

– Терапию вы получите, – сообщает он. – Но лишь после того, как лекарства снимут острую фазу. Психотерапия воздействует на нездоровые мыслительные процессы, но, к несчастью для вас, ваши мыслительные процессы функционируют нормально. Только вот реагируют они на ложные посылы.

– Значит, я нормальный и ненормальный одновременно?

– Добро пожаловать в шизофрению, – смеется Ванек. – Способность вашего мозга общаться с самим собой – а он именно так и функционирует – определяется такими веществами, как дофамин и серотонин. Никакая психотерапия не способна повлиять на то, как эти вещества взаимодействуют с вашим мозгом. Это можно сделать только медикаментозно. Когда врачи подберут нужное средство и дозу, искажения в вашем мыслительном процессе исчезнут, а с ними пропадут галлюцинации и иллюзии. После можно начинать какую-нибудь социальную терапию, прививать вам навыки самостоятельности и снова учить жизни в реальном мире.

– Значит, меня будут пичкать лекарствами, пока я не перестану говорить о том, что вижу?

– Если хотите, можете смотреть на это таким образом, – вздыхает Ванек, воздевая руки. – На самом деле, что вы об этом думаете, не имеет значения. Ваш мозг болен.

– А вы – худший из всех когда-либо существовавших психотерапевтов.

Ванек хмурится.

– Я не ваша мамочка, – говорит он.

– У меня нет мамочки.

– Это трагическая история, но она в данном случае ни при чем. Майкл, вам двадцать лет, и я здесь не для того, чтобы нянькаться с вами. Мне нужно поулыбаться сотрудникам больницы, подписать кое-какие бумаги и проследить за вашей отправкой в Пауэлл.

– Вы поедете со мной?

– Но не для того, чтобы остаться. Там есть свои врачи.

– Я что, уже не ваш пациент? Вы же мой персональный психотерапевт!

– Тот самый психотерапевт, которого вы игнорировали на протяжении шести месяцев. Я предпринял попытку, но неудачную. Если хотите пойти на поправку, то нужно прислушиваться к доктору Литтлу больше, чем вы прислушивались ко мне. – Он встает. – Скажу им, что вы готовы.

Ванек направляется к двери.

Возникает чувство, будто я лишаюсь чего-то очень важного – свободы или даже жизни. Нельзя допустить, чтобы меня заперли в психушке. Нужно что-то придумать.

– Постойте! – кричу я. Он останавливается и поворачивается ко мне. – Скажите им… Скажите, что я еще не готов! Скажите, тут что-то не так. – Судорожно пытаюсь придумать что-нибудь. – Потеря памяти! Вот что им скажите. У меня нарушена память, и, по вашему мнению, я должен остаться в обычной больнице, пока не выяснится, что со мной случилось.

– Две минуты назад вы умоляли забрать вас отсюда, а теперь хотите остаться?

– Здесь лучше, чем в психушке.

– Я вам ничем не в силах помочь.

– Потерю памяти можно объяснить шизофренией?

– Нет…

– Тогда скажите, что я должен остаться, пока они не выяснят причину. Может, я при падении повредил мозг.

– Вам сто раз делали томографию, никаких повреждений не обнаружено.

Сердце подпрыгнуло, в глазах помутилось.

– Мне делали томографию? – Голос звучит громче, чем хотелось бы; это почти крик.

Глаза Ванека расширились.

– Вы упали, – произносит он нарочито спокойно. – Томография – лучший способ выявления черепных и позвоночных травм.

– Томография – это… – Даже не знаю, как сформулировать мысль; сердце колотится от ужаса, я вот-вот потеряю сознание. – Меня пытаются контролировать с помощью электроники, а вы засовываете своего пациента целиком в самый большой из существующих электронных приборов? Томограф бомбардирует ваше тело электрическим полем – для этого он и придуман. Кто знает, что со мной сделали, пока я был в этом томографе!

– Майкл, томограф – абсолютно безопасное устройство.

– Ну почему вы не хотите понять?! Они, вероятно, прочли мои мысли или вложили мне что-то в мозг… Или оттяпали от него куски! Вот почему я ничего не помню! Вот почему схожу с ума!

Доктор Ванек открывает дверь и выходит в коридор, зовет доктора Сардинью, а я в отчаянии кричу вслед:

– Вы должны немедленно сделать вскрытие! Мне внедрили что-то в голову – извлеките это оттуда! Вот откуда эта ложная реальность – я могу думать только о том, что им нужно!

Доктор Ванек не возвращается. Минут тридцать спустя Фрэнк и другой санитар открывают дверь и выкатывают мою кровать из палаты.

– Фрэнк, послушайте, – бормочу торопливо, – извините меня. Я не хотел этого делать, так что давайте без обид, ладно? – (Он словно и не слышит.) – Фрэнк, вы должны мне помочь! Помогите мне выбраться отсюда – не дайте увезти меня в Пауэлл, не… Увезите куда-нибудь в другое место. Ну закатите в чулан и развяжите – вы больше никогда меня не увидите. Клянусь!

Молчание.

– Фрэнк, не обижайтесь. Хотите, можете укусить меня. Если вам от этого станет лучше, ударьте по лицу – делайте что угодно. Нет, я серьезно. Только помогите выбраться отсюда. Помогите мне…

Они катят тележку к машине.

Начинаю плакать:

– Фрэнк, мы же друзья. Я ведь не хотел вас кусать, просто очень испугался, и, знаете, будь я на вашем месте, а вы на моем, я бы вас отпустил.

Меня закатывают в машину через заднюю дверцу, вокруг мигает и гудит медицинское оборудование.

– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не отдавайте меня им! Пожалуйста! Вы не представляете, что со мной там сделают!

Фрэнк фиксирует тележку.

– Они тебя вылечат. – Он выходит. – Удачи.

Санитар захлопывает дверцу, и мы отъезжаем.