Текст книги "Любивший Мату Хари"

Автор книги: Дэн Шерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Глава тринадцатая

Досье Данбара – небольшие башни из коричневых или тёмно-жёлтых папок, связанных красной бечёвкой и скреплённых чёрной липкой лентой. Здесь, должно быть, таились тысячи отдельных записей, некоторые очень интимные, некоторые даже непристойные. Пометки Данбара – на полях донесений. Фотографии рассеяны повсюду.

Изначально существовало намерение вести именно хронику отношений танцовщицы со Шпанглером, но на самом деле наиболее ранние записи опережают их мадридскую встречу на несколько месяцев. Первые сообщения касаются её переездов в октябре 1913 года, в относительно спокойный период. После двукратного появления в «Ла Скала» в Милане (однажды в роли Венеры в «Вакхе и Гамбринусе» Маренко) она вернулась к размеренной жизни, в Нёйи-сюр-Сен. Она держала конюшню с лошадьми, и её часто видели верхом в белом или коричневом костюме для верховой езды в аллеях Булонского леса. Она работала над тремя яванскими танцами и списалась с Сергеем Дягилевым[30]30
  Дягилев Сергей Павлович (1872—1929) – русский театральный и художественный деятель. Вместе с А. Бенуа создал художественное объединение «Мир искусства», был организатором выставок и концертов русского искусства в Европе – знаменитых Русских сезонов (с 1907 г.). Широко известна была в мире труппа «Русский балет С.П. Дягилева» (1911—1929).


[Закрыть] относительно совместного с Нижинским[31]31
  Нижинский Вацлав Фомич (1889—1950) – русский артист, знаменитый танцовщик и балетмейстер, участник труппы С.П. Дягилева.


[Закрыть] представления в Монте-Карло. Известно было также, что она спала с несколькими мужчинами, включая Николаса Грея.

Досье Данбара содержит копию её прощальной записки Грею: две вымученные страницы, написанные накануне её отъезда в Мадрид. Тон записки явно оптимистичен – она полна энтузиазма, поскольку после долгого перерыва опять будет выступать, и именно в Мадриде, где её всегда любили. Конечно, тут нет никакого упоминания о Шпанглере: едва ли она знала, что он её ждёт.

Согласно досье Данбара, Шпанглер подошёл к ней в Мадриде, в вестибюле отеля «Рид», утром, на третий день после её приезда. В действительности это был вечер, приблизительно восемь часов, и, скорее всего, он встретил её не в вестибюле, а в патио[32]32
  Внутренний дворик (исп.).


[Закрыть]. И ничего похожего на полную слёз встречу. Он просто сделал шаг из темноты и окликнул её. На первой странице газеты, зажатой у него под мышкой, была её фотография. Какое-то мгновение она не узнавала его. Волосы его казались светлее, чем она помнила, цвет лица немного темнее.

Его появление, как и прежде, было как бы случайным.

   – Как поживаешь, Маргарета? – Сначала на немецком, потом на английском. – Да, как поживаешь?

Она пожала плечами, теребя лист пальмы, торчащей из кадки:

   – Какая неожиданность.

   – Надеюсь, приятная?

   – Да.

Они подошли к краю патио, там росли самые высокие пальмы, чёрным рельефом выделяющиеся на фоне неба. Он ещё не прикоснулся к ней, но упорный взгляд его глаз казался вполне осязаемым.

   – Как ты отыскал меня?

Он улыбнулся, помахав газетой:

   – Не слишком сложно.

   – А что ты делаешь здесь?

   – Как получится. Хотя в настоящий момент у меня перерыв между занятиями, и я надеюсь поговорить.

Газоны внизу были белыми от росы. Полумесяц тоже был белым.

   – Мне недоставало тебя, – внезапно сказал он.

Она отвела взгляд, слегка улыбнувшись:

   – Я уверена.

Он провёл костяшками пальцев по её щеке, затем пальцем по яремной вене:

   – Видишь ли, Париж для меня невозможное место. Кроме того, говорили, что ты кого-то нашла. Биржевого маклера.

Она вновь улыбнулась, обрывая свисающий пальмовый лист:

   – Да, биржевого маклера. Чрезвычайно деликатного биржевого маклера.

   – А сейчас?

   – А сейчас я изучаю альтернативы.

   – Какого рода?

   – Под стать мне.

Среди листьев прятались птицы, и кот неподвижно сидел на стене. Если посмотреть, то и Шпанглер был похож на гладкого уличного кота.

Она пропустила его волосы сквозь пальцы:

   – Это другое дело.

   – Тебе не нравится?

Она пожала плечами:

   – А где твой мундир?

   – Замечательный вопрос.

Она взяла его руку, чтобы рассмотреть шрам, бледный кружок между большим и указательным пальцами:

   – А как получил это?

   – Открывал бутылку с шампанским.

   – Для женщины?

   – Для жены генерала.

   – Тогда где твоя медаль?

   – Это не сочли настоящей опасностью. Пообедай сегодня со мной.

Она покачала головой:

   – Меня уже пригласили на сегодняшний вечер.

   – Мужчина?

   – Может быть.

   – Избавься от него.

Они замолчали, пока его глаза продолжали исследование. Затем внезапно возвращаясь к сути:

   – Маргарета, мне бы хотелось увидеть тебя сегодня вечером. Очень бы хотелось.

Она хотела отодвинуться, но его глаза притягивали её.

   – Я сказала тебе, не сегодня...

   – Сегодня. – И он поцеловал её. И снова обхватил её за талию, сдавливая грудь через кринолин.

По досье Данбара, Зелле не догадывалась о существовании групп наблюдения, а если Шпанглер знал о них, то не стал бы обсуждать это с нею. Вновь – ошибка... Данбар был, кроме прочего, любовником, и жертвой, и новичком в секретной жизни...

Середина ночи, они лежали вместе уже долго. Чуть раньше поднявшийся ветер взбудоражил её, встревожил шелестом пальм. Воздействие на неё Шпанглера всегда было тоже будоражащим, неконтролируемым, и это было частью очарования.

   – Я хочу пить, – сказала она ему.

В ведре со льдом стояло выдохшееся шампанское, на журнальном столике – вермут. В вазе лежали нетронутые шары дынь и нитка жемчуга, которую он подарил ей в тот день.

Вода из-под крана имела слабый привкус стали. Она поставила стакан и пошла к окну. Тени на стене приняли её очертания.

   – Ты чего-нибудь хочешь?

Он покачал головой, протягивая руку:

   – Только тебя.

Она улыбнулась и двинулась дальше к окну. Его тень на противоположной стене слегка напоминала птичью – журавль или ястреб? Кончик его сигареты вполне мог бы быть горящим глазом. Но её внимание привлекла фигура на площади внизу... юноша или худощавый мужчина в чёрном.

   – Ты знаешь, что там кто-то наблюдает?

Он погасил сигарету, затем прикурил новую:

   – Значит, ты заметила.

   – Кто он?

   – Трудно сказать.

   – Чего он хочет?

   – Меня.

Она опустила занавеску и посмотрела на него:

   – У тебя неприятности?

Он поднялся с кровати и подошёл к ней:

   – Не совсем.

   – Тогда почему они следят за тобой?

Он бросил сигарету в стакан с водой, затем скользнул рукой под её халат, пальцем обводя вокруг соска.

   – Потому что это игра.

Она ухитрилась увернуться от него, пересекла комнату и встала на колени на диване. Она почувствовала, что он смотрит на её бёдра, на её затвердевший под тканью халата сосок. Она покачала головой, прижав диванную подушку к груди.

   – Мне не нравится это, Руди. Это пугает меня.

Он улыбнулся своей сдержанной улыбкой:

   – Не бойся. Они следят за нами, мы следим за ними... игра.

   – Кто посылает их?

   – Трудно сказать.

   – Они англичане?

   – Возможно.

   – Французы?

   – Я думаю, более вероятно, что англичане.

   – Тогда это политическое дело, да?

   – Да, ты можешь считать, политическое.

   – Что ж, мне это не нравится. Не нравится.

Он опять подошёл к ней, но только чтобы взять её за руку, откинуть выбившийся локон от её глаз. А она подумала: я считаю это своей слабостью, как бы болезнью, и ничего никогда не изменит этого...

   – Маргарета, я хочу, чтобы ты выслушала меня очень внимательно. – Как будто его голос всегда не гипнотизировал её. – Они ничего не сделают с тобой, ничего не сделают с нами. Они просто играют в детские игры. Ты понимаешь? Они просто действуют, исходя из своих фантазий.

Словно дети не играют в убийства, словно фантазии не требуют осуществления.

После полуночи он вывел её вновь на улицы – сонные улицы, наполненные запахом вспучившейся краски и перекрученного железа. Она не видела мужчин, наблюдавших из дверных проёмов и окон.

Отчёт Данбара с его зловещими разделами не содержал никаких слов об искренней любви, о его привязанности или её нуждах. Данбар, кроме всего прочего, не то что сообщить, но и не смог бы перенести этого.

Шпанглер подождал ещё неделю, затем предложил ей вернуться с ним в Берлин, сказав так, словно эта идея только что пришла ему в голову: «Поживи со мной в Германии, по крайней мере до лета».

Было уже поздно. Его руки обвились вокруг её обнажённой талии. Его голова покоилась у неё на животе. С первой совместной ночи их связь казалась ей сном... приключением, оторванным от основного потока реальной жизни.

Она пробежала пальцем по его боку:

   – О Боже, что мне делать в Берлине?

   – Танцевать. Ты можешь танцевать в Винтер-Гартене!

   – Они никогда не наймут меня.

   – Разумеется, наймут.

Она выскользнула из его объятий и потянулась к пеньюару:

   – Но я никого не знаю в Берлине.

Он улыбнулся:

   – Ну и что с того? Узнаешь.

   – У меня обязательства в Париже.

   – Отложи их.

Она пересекла комнату, приближаясь к продолговатому зеркалу. Ранее она оставила слабый кровоподтёк на его плече. Сейчас она заметила частички кожи у себя под ногтями.

   – Где я буду жить?

   – Где захочешь.

   – Возможно, на Фридрихштрассе... – Она взяла щётку для волос и опустилась в кресло. Он тоже наградил её набольшими синяками. – Когда мы поедем?

   – Завтра, может быть, послезавтра.

   – Поездом?

   – Морем.

   – Что, если ты не сможешь добыть мне ангажемент в Винтер-Гартене.

   – Тогда ты будешь танцевать в «Метрополе». – Он вылез из постели и подошёл к ней, положил руки ей на плечи. – Маргарета, я хочу, чтобы ты была со мной.

Она отложила щётку, поставила локти на журнальный столик. Его отражение в зеркале казалось более пленительным, чем её собственное.

   – Мне нужно будет послать за некоторыми вещами в Париж. Я, вероятно, не смогу удовлетвориться только тем, что у меня есть.

Он поцеловал её в шею.

   – А ещё мне понадобится студия. Большая студия.

   – Она у тебя будет.

   – И пианист. У меня должен быть пианист.

Он наклонился, чтобы поцеловать её снова, и шепнул:

   – Я найму тебе целый оркестр, если ты пожелаешь.

Она будет говорить о Берлине как о капризе, требовавшем осуществления. Хотя они прибыли на корабле из Виго, через Гамбург, она будет утверждать, что вошла в город через серо-голубые глаза Рудольфа Шпанглера. Она будет рассказывать о том, как её принимали в доках, и о последовавших статьях в газетах.

Да, она жила на Фридрихштрассе с виднеющимися поверх ограды яблонями. Да, она подписала контракт на представление в «Метрополе». И всё же это были самые романтические дни. Он продолжал осыпать её дарами, некоторые из них были очень дорогими. Она, говорили, стоила ему небольшого состояния – одежда вместе с зимними мехами из Санкт-Петербурга, были ещё и карточные долги. Единственной заботой Шпанглера, или так выглядело, было – счастлива ли она.

Была ли она счастлива?

Осталось письмо от той зимы в Берлине: четыре написанные от руки страницы от Зелле Николасу Грею. Берлин, писала она, мрачный, с постоянным дождём и тёмными небесами. «По вечерам по всей Тауентцинштрассе звучит музыка, в дневные часы я часто читаю... Шелли, Бальзака и других, ты помнишь. Мы надеемся отправиться в апреле на север, возможно, до Балтики».

Затем шли страницы, касающиеся её профессиональных успехов, и ещё одно замечание мимоходом о Шпанглере. Возможно, между строк он увидел след неудовлетворённости, но пока едва заметный. И вдруг, будто бы эта мысль пришла ей в голову внезапно, она пригласила Грея посетить её в Берлине. Тут не было и намёка на сексуальное желание. Создавалось впечатление, что ей просто нужен друг, кто-то, с кем можно поговорить, пока Шпанглер занят. Кто-то, чтобы составить ей компанию в трудные времена. Конечно, он понял. Он всегда понимал.

Глава четырнадцатая

Перехваченное во вторник письмо Зелле к Николасу Грею оказалось у Данбара в среду. Это был чудесный день, с ароматом нового цветения в воздухе: шпорник и крокус, нарциссы из Сент-Джеймса и другая зелень. Ощущение весны царило даже в коридорах, окна были притворены, слышалась праздная, ленивая болтовня. Четвёртый этаж, однако, оставался запечатанным, особенно в связи с письмом Зелле.

Было приблизительно десять часов, когда пришло письмо, и почти полдень, когда Четвёртый этаж закончил работать с ним. Затем, как и можно было предположить, появился Саузерленд, тихо попросив Данбара выйти в сад. После дождя появилась новая трава и чёрные деревья выпустили почки, а листья казались набухшими от влаги.

   – В целом директор доволен, – начал Саузерленд. – В целом довольны все. Вопрос, однако, таков: что с этим делать? Очень хорошо, что Руди строит из себя редкого осла... но что же с этим делать?

Данбар начал тыкать в промокшие листья палкой, найденной им на дорожке.

   – Кто-то прочитал мой запрос?

   – Да, его прочли.

   – И?

   – Насколько хорошо вы знаете Николаса Грея?

Они начали прогуливаться.

   – Ввести агента, – сказал Саузерленд, – это непростой трюк, и слишком часто случается провал. Вы знаете, что Греи играл с нами прежде?

   – Я несколько раз слышал об этом.

   – Восемь лет назад, и это кончилось кровавой кутерьмой.

   – Да, он всё ещё обожает её. Вы не должны этого забывать.

   – Не забываем, Чарльз, но куда это нас заведёт снова? Да, имеет смысл использовать Грея против Шпанглера. Но куда это заведёт нас? Ну, вы знаете мою точку зрения. Он для нас не слишком хорошо поработал.

   – Опыт может что-то значить.

Саузерленд повернулся к нему.

   – Восемь лет назад это стоило трёх жизней, не считая Ролана Михарда.

Они подошли к центру сада, встали в тени замшелого дуба. За ночь под ним выросли грибы.

Данбар сказал:

   – Послушайте, невзирая ни на что, вам... нам понадобится человек внутри. Я хочу сказать, что наблюдать из-за кулис – одно дело, играть на сцене – совсем другое.

   – Не могу не согласиться. И хорошо сказано, Чарльз.

   – А Грей получил приглашение, не так ли? То есть Зелле действительно хочет, чтобы он приехал в Берлин... по той или иной причине.

   – Кажется, так.

   – Тогда и в самом деле, в чём проблема?

Они ушли с дорожки, осторожно двигаясь по мокрой, слипшейся листве.

   – Скажите мне, – сказал Саузерленд, – насколько сильно вы верите в это?

   – Верю во что?

   – В Шпанглера. В то, что он на самом деле забросит свою карьеру ради женщины вроде Маты Хари?

   – Что ж, для начала я бы не ставил вопрос именно так.

   – Тогда как бы вы его поставили?

   – Ну, без сомнения их отношения подвергают его опасности как профессионала... стоят ему кучи времени и денег, возможно, порождают некоторые сомнения в его министерстве.

   – И вы предлагаете, чтобы мы использовали ситуацию и послали агента – а именно Грея? Приблизительно такова идея?

   – Приблизительно, да.

   – И как вы думаете завербовать его? То есть Грея. Если предположить, будто мы даём своё одобрение, что бы вы сказали художнику?

Данбар поколебался мгновение, потому что затянуть паузу тоже было частью этикета в подобные моменты.

   – Я просто скажу ему, что это касается Маты Хари.

   – И что, по-вашему, он ответит – согласится и так далее?

   – Да. Да, я полагаю.

   – Даже после происшествия с Михардом.

   – Я сказал вам, Мартин, он обожает её.

   – До состояния одержимости?

   – Обожает!

Затем не было ничего, кроме стены и лестницы, запахов парафина и кофе, стука работающих пишущих машинок.

   – Я встречаюсь с директором в три, – заговорил Саузерленд, – хотя я не могу вообразить, чтобы мы получили твёрдый ответ ранее сегодняшнего вечера. – И, задержавшись у подножия лестницы, уставив глаза на дренажную трубу, он добавил: – Дело не только в сексе, да?

Данбар тоже посмотрел на дренажную трубу, в которую – дошло до него – можно и заползти.

   – Простите?

   – Как бы сказать... это очарование нашей танцовщицы? Явно это больше, чем сексуальное влечение. То есть все эти дела, все эти ситуации с различными мужчинами явно...

Данбар покачал головой без тени улыбки:

   – Боюсь, я и в самом деле не знаю.

Или тяжело было вспоминать?

Переход Данбара от позиции пассивного наблюдателя к активно участвующему в деле служащему занял три или четыре недели. На бумаге его план поместить агента рядом с Рудольфом Шпанглером (и Зелле) соответствовал стандартной рабочей процедуре того времени: медленная игра, основанная на чистосердечности и обмане. Рабочий график был умеренным. Подготовительная работа была сложной, и задействованные на этих стадиях люди стремились работать как можно больше. Руководитель операции, Данбар, вероятно, даже спал в своём офисе.

Первые недели работы следует рассматривать как время преображения Данбара. За месяц он вырос из довольно неуверенного в себе любителя в жёсткого профессионала. Его докладные записки и официальные донесения ясно указывают на новую зрелость и говорят о его способности управлять подчинёнными, особенно женщинами помоложе.

Но таким он казался теперь обществу, наедине же с самим собой был совсем иным. Он спал очень мало. Даже когда позволяла работа, он, казалось, и вовсе не мог спать. Он гулял по ночам, иногда часами, от Паддингтона до Черинг-Кросс. Много пил и всё время думал о Зелле.

Он старался тщательно припомнить все случайные мгновения: поцелуй на лестнице в Дрездене, коктейли на крыше в Бухаресте и особенно разговор в Вене, вскоре после того ужина со Шпанглером...

Их окружал очередной синевато-стальной вечер в тесном гостиничном номере. Они попытались уснуть, но не смогли. Вызывали посыльного, чтобы тот принёс выпить, но никто не отвечал.

   – Ты меня сегодня вечером ненавидел, да? – спросила она.

   – Разумеется, нет.

   – Ненавидел. Я видела это по твоим глазам.

   – Не глупи.

   – Не то чтобы я обвиняю тебя, но самое меньшее, что ты мог сделать, показать это. Накричи на меня, ударь. Что угодно.

   – О, замолчи, пожалуйста.

   – Мы недооценили друг друга. Мы видели только то, что хотели видеть. Мы никогда не смотрели на то, что внутри...

А её кожу он всё ещё чувствовал в своих снах перед пробуждением, в снах, вдохновлённых или раздетым манекеном или хлыстом для верховой езды, мелькнувшими в окне. Открывшейся шеей секретарши, склонившейся над печатной машинкой. Он думал о том, что в холодном Берлине кончик пальца, прошедшийся по её бедру, мог бы оставить линию, похожую на рубец.

И в конечном итоге исполненный совершенства сон был просто тем, что всё равно происходило – шпионажем.

Ему доставляла удовольствие мысль о том, что он искусный кукольник, манипулирующий полудюжиной жизней. Ему даже нравилась мысль о Берлине, как о сцене, и увлекала сложная задача внедрения агента, подобного Николасу Грею, – разумного человека с тихой манией.

Вербовка Николаса Грея произошла в Париже во вторую неделю апреля. Это был унылый день с дождём, висящим в воздухе, и с сильным ветром, дующим с Сены. Данбар телеграфировал из Кале, и Грей встретил его возле местечка Контрескарп, где они гуляли среди окоченелых толп, затем дошли вдоль берега до прелестного бистро, где пообедали Моллюсками, слушая мелодии Шопена, доносившиеся с другого этажа.

Данбар позднее сообщит, что к моменту завершения обеда завербовать его не составило труда. Казалось, что Грей ожидал именно такого предложения, писал он. Действительно, было чувство, что Грей почти подготовил себя к этому... как будто это был не просто логичный, но и неизбежный шаг.

Глава пятнадцатая

Воспоминания Грея о той ночи возле Сены не вполне сходились с воспоминаниями Данбара. Да, было холодно, дул ветер сквозь порванные в клочья рекламные листы; и да, они ели моллюсков, пока пианист вяло играл ноктюрны. Но Грей скажет ещё, что Данбар был идиотом с гнуснейшей высокомерной самонадеянностью правящего класса.

И всё же в докладе Данбара содержалась правда: Грей действительно ожидал именно такой встречи с кем-то из Лондона. Он ожидал её более месяца, каким-то образом чувствуя, что Зелле опять близка. И они действительно первоначально встретились возле Контрескарпа, где абсент был скверным и сигареты дешёвыми. И да, это была холодная ночь.

И Данбар слегка походил на жабу. Грей увидел его сначала из дверей кафе. Тот сидел спиной к стене, может быть, именно так, как ему велели сидеть. На столе разложена газета, французская, которую он мог прочесть лишь с большим трудом. Возможно, поскольку официанты по-прежнему игнорировали его, ничего другого на столе не было.

   – Я не думал, что вы придёте, – начал Данбар.

Грей пожал плечами:

   – Почему я не должен приходить?

   – О, я не знаю. Причины очевидны.

Наконец появилась официантка, довольно непримечательная.

   – Интересно, знаете ли вы, что я здесь делаю? – сказал Данбар. – Почему я хотел с вами поговорить?

   – Ваша телеграмма даёт какое-то представление.

   – Тогда я полагаю, вы сообразили, что сейчас я работаю на фирму, на ту фирму, с которой вы сотрудничали в деле Михарда. Я с ними уже восемнадцать месяцев. Это совсем неплохая компания.

Грей не смог удержаться от улыбки.

   – Фирма? Это так называется? Фирма?

   – Ваш предыдущий опыт, Николас, не является типичным. Совсем не типичен.

   – Я уверен.

   – То, чего мы хотим сейчас, соглашение совсем иного рода. Действительно, я думаю, это займёт всего около трёх дней.

   – Где?

   – В Берлине.

   – Отвали, Чарли.

Принесли абсент, явно гнусное питьё в залапанных стаканах. Данбар, однако, выпил его, чтобы не выглядеть иностранцем.

   – Она живёт с Рудольфом Шпанглером, если вы ещё не догадываетесь. Она написала вам письмо. Я не могу в точности рассказать, как я получил его, но могу показать его вам, если захотите. Важно то, что она хочет вас видеть. Я имею в виду, по-настоящему хочет вас видеть.

   – Что насчёт Шпанглера?

   – О, что ж, в этом вся суть.

Затем подошло время сигарет, ужасной алжирской марки, которые Данбар также принял, не показывая отвращения.

   – Проблема на самом деле довольно проста, – сказал Данбар. – Увлечение Шпанглера подвело его близко к краю, но мы не знаем, насколько близко. Она стоила ему кучи денег, которых он не имеет, и она почти что ввергает его в неприятности с его начальством... которому, между прочим, она нисколько не нравится. Но вопрос, как извлечь из этого пользу? Как на самом деле довести всё до разумного конца?

   – Когда мне ехать? – спросил он.

   – Скоро. Но, по-честному, Ники, всё, что мы хотим от вас, чтобы вы приняли приглашение. Вот и всё. Провести несколько часов, болтая с нею, выпить с Руди. Именно это. Я клянусь, это всё, что надо. Приехать в пятницу, уехать в понедельник. Ей-богу!

Зелле однажды сказала, что нужно принимать Бога как нечто непознаваемое, иначе говоря, совершенно разочаровывающее.

   – А где будете вы?

   – В посольстве в Берлине. И нам нужны только ваши впечатления. Ваши оценки профессионального положения Шпанглера, ваши наблюдения о природе их взаимоотношений, эмоционального состояния и так далее. Я полагаю, мне следует добавить, что мы готовы заплатить... довольно хорошо, если вам угодно.

Ему требовался глоток свежего воздуха, и к тому же его мутило от вида пьяных у цинкового прилавка. Поэтому они вышли на улицу и стали прогуливаться. Как и сказал Данбар – они прошли через окоченелые толпы, и ветер дул им в спину. Довольно долго они молчали, просто шагая вдоль бетонной набережной, где звуки были более реальными, чем очертания предметов в темноте: бутылка, гонимая ветром по тротуару, шумящая в отдалении баржа, кашель курильщика.

   – Прежде чем вы дадите мне тот или иной ответ, я думаю, вы должны понять, что в этой истории есть доля личного, – наконец сказал Данбар. – Очень личного.

   – О чём вы говорите?

   – Мы не должны игнорировать тот факт, что Маргарета в опасности, в настоящей опасности. Я. имею в виду, что Шпанглер в лучшем случае будет держать её в своей власти до тех пор, пока ад не замёрзнет. В худшем – она станет расхожей пешкой в очень грязной игре. Я, конечно, не предполагаю, что департамент этим озабочен, но вы и я имеем определённую ответственность в отношении этой женщины, не так ли?.. Ну, разве нет?

Дальнейший отчёт Данбара не был особенно аккуратным, поскольку закончили они разговор в каком-то стоящем у воды бистро, месте не слишком благопристойном. И разговор не выглядел особенно занимательным. Данбар говорил исключительно о себе, в то время как Грей тихо надирался до тошноты. Был, однако, один момент, относительно которого Данбар оказался достаточно точен. Главная причина, заставившая Грея принять работу, – непреодолимое влечение, рождённое страстью.

Как и прежде, всё начиналось в одиноком деревенском доме в нескольких милях от города. Грей прибыл дневным поездом и обнаружил, что Данбар уже ждёт его на станции. Под пыльными тополями стоял мрачный шофёр, жилистый, мускулистый парень с изрытым оспинами лицом и пустыми глазами боксёра. Данбар представил его как Сайкса и по какой-то причине, казалось, гордился им.

Они ехали в машине около часа, прежде чем прибыли в деревенский дом. Тот стоял в неглубоком овраге. По склону тянулись яблоневые сады, под ними – вспаханная под пар земля. Когда они вышли из машины, хлопок двери поднял в воздух стаи дроздов из папоротника. Вот тогда в первый раз Грей увидел улыбку Сайкса.

Деревенский дом был маленьким, в два этажа, с крытой соломой крышей. Пол из голого камня, сухая гниль разъедала стены, мебель подпорчена насекомыми и отсутствием ухода. Спальня Грея, однако, оказалась приемлемой, оттуда прекрасно вырисовывалась кипарисовая рощица и нечто похожее на разрушенную церковь. Примерно после двух часов появлялся Сайкс с чаем, который они выпивали в теплице, ещё одной сырой комнате, пахнущей кошками.

Саузерленд прибыл в сумерки. Грей сначала увидел его из окна второго этажа: фигура в макинтоше, трость с наконечником на вымощенных плитах. Они встретились на лестнице.

   – Я полагаю, что у вас есть всё, что вам нужно? – Он улыбнулся.

   – Да, спасибо.

   – А ваша комната?

   – Комната великолепна.

   – Не слишком. Эти старые места...

   – Она великолепна.

   – Что ж, если вы захотите чего-нибудь, всё тут же будет.

   – Спасибо.

На этом разговор более или менее исчерпался, и они замолкли, разглядывая друг друга.

Официальный инструктаж начался тем же вечером. Кресло с подголовником принесено из оранжереи, масляная лампа – из холла. Сайкс разжёг огонь, используя набивку софы как трут. Дерево затлело, но не занялось по-настоящему. Саузерленд начал обсуждение, но сказал мало из того, что не было бы сказано прежде. Шпанглер близок к краху – накапливающиеся долги, заброшенные обязанности, посвящение себя женщине, которую его коллеги считают потаскушкой.

Данбар добавил, что Шпанглера также видели слишком много пьющим, что, определённо, не заведено в его кругах. А покуда вокруг кружило с полдюжины волков, только и ждущих, чтобы присвоить себе его сеть.

   – Это всегда так бывает, – сказал Саузерленд. – Николаи поощряет соревнование среди своих подчинённых. Его Третий отдел – гадючник. Тем не менее не стоит недооценивать Шпанглера.

Что касается Зелле, она вроде бы жила тихо в обширных апартаментах над парком. Её вечера были наполненными, но днём, казалось, она не знала, как потратить время: скакала в одиночестве по утрам, немного танцевала в дневные часы. Время от времени её видели в Национальной галерее, но всегда одну и, как правило, возле модернистов.

Вы должны быть нашими глазами, говорили они Грею. Также, возможно, и нашим посыльным, но главное – нашими глазами. Он должен был особое внимание уделять деталям. Сколько Шпанглер выпил данной ночью? Озабочен ли он из-за денег? Из-за своей работы? Выглядит ли ожесточённым в отношениях со своими коллегами? Не кажется ли он даже испуганным?

Многое, сказали они, без сомнения, прояснится из разговоров с Зелле, и поэтому Грей должен как можно больше времени проводить с ней.

   – С вами, по крайней мере, она всегда была искренней, – сказал Данбар, – поэтому самое важное – направлять беседы в соответствующее русло.

Они подчеркнули важность того, что ему предстоит сделать. Они сказали, что, невзирая на то что задание выглядит незначительным, в подобных заданиях – суть разведки. Они сказали, что хороший шпион всегда ценит прозаическое общение, собирая мелкие факты и впечатления до тех пор, пока не достигает понимания целого. Они сказали, что умный шпион не ворует сведения, а, скорее, вступает в дружбу и наблюдает.

Была почти полночь, когда они наконец закончили. Сайкс вновь появился с подносом, на котором стояло бренди, и опять исчез. Огонь потух, а ветер поднялся. Периодически слышался звон часов то в одной, то в другой части дома, все шли неточно. Сейчас, однако, было тихо.

   – Полагаю, нам надо сворачиваться, – сказал Данбар. – Первый поезд уходит довольно рано.

Грей посмотрел на него:

   – Поезд?

   – В Берлин.

Саузерленд добавил:

   – Да, это верно, Ники. Действительно, завтра.

Грей пожал плечами:

   – Очень хорошо, завтра.

Он поднялся по лестнице не оборачиваясь. Вдоль коридора тянулись гобелены с цитатами из Библии и старой гравюрой Шантильи. К двери его комнаты было прибито распятие, ещё одно – над кроватью... Зелле говорила, что Христос-спаситель далеко не так интересен, как Шива-разрушитель. Не старалась ли она просто шокировать его?

Он запер дверь, задул свечу и лёг в постель, не раздеваясь. В коридоре слышались шаги Саузерленда или Данбара. Затем только звуки грызунов в стенах. Он встал и задёрнул шторы, лёг и закрыл глаза. Но это было бесполезно... Она находилась уже слишком близко.

Коридор был тёмен, хотя снизу шёл свет. Когда он спустился, то увидел Саузерленда, сидящего в кресле с подголовником. В тот момент он напомнил куклу, слепленную из воска, завёрнутую в пальто, недвижную перед шахматной доской, шахматные фигурки из слоновой кости чуть бледнее его рук.

   – Не можете уснуть?

В ответ Грей неопределённо пожал плечами. И потянулся к кувшину с бренди.

   – Где Данбар?

Саузерленд кивнул в сторону лестницы и спален:

   – Чарльз, кажется, сегодня более удачлив, чем вы и я.

Здесь тоже шуршали грызуны, мыши в стропилах или, может быть, крысы, запахи же были явно человеческими: подгоревшего мяса, кислой капусты, пота.

   – Я искренне рад, – сказал Саузерленд, – что вы спустились вниз. Я хотел иметь возможность поговорить с вами наедине.

   – О чём?

   – О Берлине. – Он взял ладью, медленно повертел её в руках. – На деле нам может потребоваться нечто большее, чем было упомянуто.

Грей прикурил сигарету, одну из сигарет Данбара, русской марки, которую прихватил раньше.

   – Что именно?

   – О, я не знаю. Стянуть письмо, может быть. Внушить мысль, помочь молодому Чарльзу сторговать дезертирство Шпанглера.

   – Вы серьёзно?

   – Да, если Шпанглер действительно сжигает мосты в Берлине, тогда, вероятно, следует показать ему дорогу в Лондон.

   – А если он не согласится на это?

Саузерленд улыбнулся, но глаза его по-прежнему сосредоточенно смотрели на красного коня, безнадёжно стоящего под ударом ладьи.

   – Что ж, возможно, нам придётся пересечь тот самый мост.

   – А как насчёт Зелле?

   – Насчёт неё?