Текст книги "Любивший Мату Хари"

Автор книги: Дэн Шерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

   – Что будет с нею в этой игре?

   – О, я не знаю. Я бы оставил её вам.

Грей покачал головой:

   – Я не могу управлять ею. Я не знаю, что сказал вам Данбар, но я не могу управлять ею.

Саузерленд раздумывал, не пойти ли королевской пешкой.

   – Я понимаю. Всё же всегда что-то можно сделать.

Раздался бой неточных часов, затем молчание. Саузерленд, казалось, был зачарован красным конём, угрожавшим ферзю.

   – Это моя мечта... провести герра Шпанглера на верёвке по улицам Лондона. – Затем, возобновив атаку слоном: – Вы знали, что Энтони Кравен был моим другом?

Грей покачал головой.

   – Он был моим крестным отцом, моим учителем.

   – Мне очень жаль.

   – Не то чтобы я мстителен, но один Бог знает, как бы мне хотелось взять Шпанглера. – Его руки сжали две белые пешки. – Между прочим, вы не будете там одиноки. Сайкс прикроет ваш тыл. И как вам известно, мы с Чарльзом всего в часе езды от вас. Поэтому вам не следует волноваться.

Грей опять взялся за пиво:

   – Что, если Шпанглер примется играть нечестно, как известно, он так и делает?

   – Я же сказал вам, там будет Сайкс. Он и в самом деле чрезвычайно способный молодой человек.

   – Что, если Шпанглер помнит меня с того вечера – с Михардом?

   – О, я не думаю, что он почувствует связь. Восемь лет, знаете ли...

Они не пожелали друг другу доброй ночи. Грей прикончил своё пиво и двинулся обратно к лестнице. Он уже почти достиг лестничной площадки, когда его тихо окликнул Саузерленд.

   – Между прочим, вы делаете это ради женщины?

Грей обернулся и посмотрел на него:

   – Это важно?

Саузерленд пожал плечами:

   – Вы знаете, Чарльз одержим той же страстью. Это у вас выражается по-разному, но в целом одержимость такая же. Боюсь, я не вполне понимаю вас... но вообще-то я видел её только на фотографии.

Поздней ночью он вновь услышал, как Саузерленд рыщет по коридорам, должно быть, в поисках ещё одного страдающего бессонницей, чтобы встретиться с ним за шахматной доской. К рассвету, однако, стало вновь спокойно, и Грей даже увидел сон о ней.

Они уехали утром, когда ещё было темно. По дороге на станцию Данбар обсуждал процедуру связи, затем удалился в комнату ожидания, чтобы дождаться следующего поезда. Путешествие запомнилось Грею прежде всего из-за обилия садов, насыщенных всеми оттенками зелёного цвета, и великолепных открытых лугов. Вместе с тем он станет вспоминать, как постепенно, с изменением пейзажа и угасанием дня, мысли о Зелле захватывали его и возвращали к реальности. В поезде ехали немецкие солдаты, коммерсанты из Парижа, женщины, возвращавшиеся после отдыха. Но по-настоящему почти все фигурки были сметены с доски – и в конце концов значимой была эта одинокая дуэль между двумя пешками, неуклонно перемещающимися в сторону ничейной земли.

Глава шестнадцатая

Естественно, существовали зарисовки Берлина работы Грея – набросанные пером, теперь уже забытые очертания на фоне неба, ночные пейзажи разрушенных позже бульваров: Бендлерштрассе, Ангалтерштрассе, Унтер-ден-Линден. По большей части эти рисунки были не более чем заурядными, безликие эксперименты с угловатыми тенями и странными перспективами. Существовали, однако, два или три довольно интересных солдатских портрета и поистине восхитительный профиль Зелле.

Хотя он и телеграфировал предварительно, она не встречала его на станции; а когда они увиделись, Маргарета выглядела усталой и истощённой после трёхдневной схватки с инфлюэнцией.

Они выпили какао в баре отеля «Бристоль», затем, не выбирая дороги, пошли боковыми улицами и через городские сады. Они не говорили ни о чём – что бы ни сказал Данбар позднее, – ни о чём, что имело бы хоть какое-то значение. Она спрашивала об их общих друзьях в Париже, он отвечал, что, не считая Вадима де Маслоффа, он редко видится с кем бы то ни было. Он спрашивал о её карьере, её ответ прозвучал расплывчато. Они обсудили одного или двух художников, которых она встретила на вечеринке. Шпанглер упоминался только раз – прямо перед тем, как она должна была уйти, чтобы встретиться с ним за выпивкой у Кемпински.

   – Ты не одобряешь, да? – спросила она. – Я вижу по твоим глазам.

Его глаза были устремлены к небесам, на новогреческие чудовища кайзера.

   – Одобряю – что?

   – Рудольфа, город, всё. Ты думаешь, мне не следует оставаться здесь, да?

   – Полагаю, так.

   – Но это потому, что ты не знаешь Руди и, уж точно, не знаешь Берлина. – Она остановилась, притянув его рукой, продетой под его руку. – Скажи мне кое-что. Что на самом деле заставило тебя приехать повидаться со мной?

В поезде он отрепетировал дюжину ответов, но внезапно, растерявшись, как будто ответа ждала вся Германия, сказал:

   – На самом деле сам не знаю.

Они продолжали идти не совсем в ногу: лужи от недавнего дождя напоминали осколки разбитого зеркала, отражая стоящие над ними деревья. Проходящий мимо трамвай на мгновение заглушил её голос, затем он услышал её смех.

   – Париж не единственный город, знаешь ли. Кроме того, Рудольф даёт мне всё... абсолютно всё.

   – Откуда он берёт деньги? – Поскольку это хотели знать.

   – Не всё ли равно? Покуда он даёт мне всё.

   – О да, в этом случае, полагаю, я должен встретиться с ним. – Самое меньшее, что он мог сделать, принимая в расчёт его задание.

   – И встретишься... завтра, за обедом.

Данбар будет заинтригован.

   – Скажем, приблизительно в восемь часов.

А в промежутке он мог надраться до потери памяти.

   – Да, в восемь будет отлично.

   – И, Ники?

   – Что? – Уловив нечто, мелькнувшее в её глазах, чего он не видел многие месяцы.

   – Я ужасно рада, что ты приехал.

Тут же он чуть не сказал ей: уходи отсюда, это опасно, я снова – шпион. Но в конце концов просто оставил её стоящей на холодной улице, с румянцем, вернувшимся на её щёки, с красотой вновь абсолютной и бесспорной.

Рядом с британским посольством и недалеко от Вильгельмплац находился парк, обнесённый стеной, с густой зеленью и пышными каштанами. Думая об этом городе, он всегда будет вспоминать тамошних птиц: диких уток и лебедей, воробьёв и лесных дроздов. Как и многое другое, голоса их слышались всегда, но сами они редко показывались на глаза.

Были сумерки, когда прибыли Данбар и Саузерленд, голубоватые сумерки, почему-то более тёплые, чем в дневное время. Грей обнаружил, что они ждут на каменной скамье под дубом. Они были одеты в похожие дождевики и фетровые шляпы: Твидлдам и Твидлди, подумал он.

   – Я увижу его завтра, – сказал Грей. – Она пригласила меня на чёртов обед.

Данбар с тихой улыбкой кивнул:

   – Отлично, Ники. На самом деле отлично.

Саузерленд же оставался по-обычному спокоен, спросил только:

   – Значит, она отнеслась к вам благосклонно? Благосклонно отнеслась к вашему присутствию здесь?

Грей сделал глубокий вздох и ссутулился на скамье рядом с ними:

   – Почему она не должна была отнестись благосклонно? Она ни в чём не участвует, поэтому у неё нет причин подозревать что-либо.

Данбар извлёк обтянутую кожей записную книжку, очень дорогую и приобретённую именно ради такого случая.

Автоматическая ручка тоже была явно дорогой, «Монблан» с золотым пером.

   – Я полагаю, вы могли бы рассказать нам обо всём, – сказал он. – Как можно более детально.

Детали: безумный воробей в зарослях, туман в лощинах, эхо от лошадиных копыт и эта абсурдная встреча на холодной скамье.

   – Ей нравится город, – сказал Грей. – Ей, кажется, нравится Шпанглер...

   – Есть ли у неё какое-либо представление, откуда он берёт деньги?

Грей покачал головой:

   – Это совсем не тот род вопросов, на которые она ответит.

   – Каковы их планы? Как часто он видится с нею?

   – Не знаю. Может, три-четыре раза в неделю.

   – А его здоровье?

   – Болеет как раз она.

   – Нас интересуют именно маленькие подробности, – сказал Саузерленд. – К примеру, как бы вы оценили её эмоциональное состояние?

Грей пожал плечами, выдыхая дым от сигареты – ужасной местной марки:

   – Я видел её и в лучшем состоянии.

   – А в чём, по-вашему, проблема? – настаивал Саузерленд.

   – Не знаю. Возможно, она скучает.

   – Или боится? – предположил Данбар. – Боится Шпанглера или того, что с ним происходит?

Саузерленд вежливо присовокупил:

   – Естественно, Ники, это может иметь значение. Я имею в виду, что, если она искренне беспокоится о нём, это может означать, что у него серьёзные неприятности, что его положение достаточно отчаянное... и он может рассматривать различные возможности...

   – Видите ли, вы всё понимаете неверно. Он ей нравится. Он оплачивает счета. Вот и всё.

   – Да, но что те счета значат для него? – ухмыльнулся Данбар. – И что он предпринимает, чтобы расплатиться?

В течение какого-то ужасного момента ему показалось, будто Саузерленд собирается притронуться к нему, положить руку ему на плечо или на колено.

   – Ники, мы вовсе не стараемся втянуть эту женщину в дело, просто она как бы барометр жизненных обстоятельств, если так можно выразиться. Вот почему вам надо обращать внимание на мелочи – и на пикантные подробности, которые дадут нам более полную картину. Теперь вы понимаете?

Он оставил их там же, где они встретились, сидящих бок о бок на скамье, тихонько говорящего Данбара и время от времени кивающего Саузерленда. Когда он подошёл к краю парка, появился Сайкс. Руки его были засунуты в карманы моряцкого кителя. Беспокойные глаза упирались во что-то далёкое.

   – Всё закончено? – В голосе его было что-то неприятное, придушенное.

   – Что вам надо?

Сайкс ухмыльнулся, его голова вздёрнулась под странным углом.

   – Просто бросить взгляд на вашу спину.

   – Что?

Он указал на лежащую впереди дорожку:

   – Понаблюдать за вашим уходом. Увериться, что волки не учуяли вашего запаха.

Грей повернулся, рассматривая его:

   – Видите ли, я не понимаю, что за чушь вы несёте.

Сайкс сделал шаг к нему, почти тыча пальцем ему в глаз.

   – Просто продолжайте идти по дороге, ладно?

Остаток ночи был не менее беспокойным, с голосами, пробивающимися сквозь тонкие стены, шагами в коридоре и дребезжанием проезжающих мимо трамваев. Берлин.

В конце Данбар запишет: Грей большую часть второго дня провёл, готовясь к встрече со Шпанглером. Он делал физические упражнения, чтобы успокоить нервы, напишет Данбар. Он отдыхал под музыку граммофона. Он ел рыбу и не пил ничего, кроме чая и минеральной воды. Он репетировал своё приветствие перед зеркалом.

Ни слова из этого не было правдой – к тому же обилие цветистых выражений Данбара, чтобы выставить поинтереснее себя самого.

Грей запомнил в основном туман. Он поднялся на рассвете, прогуливался по набережным каналов, мягко натыкаясь на поднятую ветром дымку. К полудню центр города был также окутан туманом, а от переулков и канав поднимался холод. Туман казался ему дружелюбным и соответствовал его состоянию, закрывал и смягчал то, с чем у него не было желания сталкиваться.

До вечера того второго дня оставалось около восьми часов, которые следовало убить. И Грей провёл их как турист. Он осмотрел галерею, заполненную подражательными гравюрами. Заглянул в церковь. Посетил национальный монумент и понаблюдал, как дети бросали камешки в фонтан, пока не появился полицейский. Он посидел на скамейке в парке с бутылкой виски. Наступали моменты, когда он чувствовал, что беспричинно голоден, и понимал, что это нервный страх. А случалось, что он не мог удержаться от холодной дрожи и знал, что это из-за Зелле. Когда начали спускаться сумерки, он обнаружил, что волей-неволей думает о Шпанглере.

В тот вечер он одевался долго. Ожидая такси, лежал в каком-то трансе, в полудрёме, в ванне – опять с виски возле локтя, выкурив три или четыре сигареты. Он делал это, напоминал он себе, ради Зелле.

Он прибыл в её квартиру в четверть девятого. Она встретила его у дверей поцелуем, затем повела в гостиную. Там было всё совсем так, как он и ожидал: тщательно воссозданное подобие настоящего дома. По стенам висели довольно слабые гравюры: покрытые снегами поля, морские пейзажи – и копия раннего Рафаэля. На каминной полке стояли часы с бронзовыми подвесными гирями и два эстампа, имитирующие восточные.

   – И как ты это находишь, дорогой? Достаточно респектабельно?

   – О, разумеется.

   – Естественно, но у меня есть ещё и студия.

Не удивил и Шпанглер. Он появился на лестничной площадке второго этажа и медленно спустился вниз, чтобы пожать Грею руку. Он был одет в смокинг, бордовый галстук, угольно-серые брюки и шёлковую рубашку. Его лицо оказалось несколько светлее, чем запомнил Грей, но глаза, несомненно, знакомы.

   – Значит, вы художник, о котором я столько слышал.

   – Ничего слишком компрометирующего, надеюсь.

   – О нет, Маргарета необыкновенно восхищается вашими работами.

Вскоре подоспел шерри, приятно сухой, затем занимательная история о путешествии, которое Шпанглер предпринял в Африку, обед был также достойного качества: холодный лосось, охлаждённый на льду латук, томатный суп, щербет.

Был, по крайней мере, один опасный момент, одно критическое положение в тот вечер. Это случилось позже, после того как Зелле удалилась в свою спальню – должно быть, тоже просчитанный жест. Шпанглер налил бренди и выставил на стол коробку сигар. Слуги были отосланы. Занавеси отодвинули, и в окнах показался очередной, более синий вечер, уже без прежнего тумана.

   – Итак, вы видите, – сказал Шпанглер, – Берлин тоже вполне может вдохновлять.

Лунный свет лишь слегка подчёркивал его профиль, придавал коже фарфоровый блеск.

   – Да, он очень красив.

   – О, я знаю... говорят, он далеко не так очарователен, как Париж... но тем не менее, я думаю, очень интересен, нет? – Затем, проводя рукой по оконному стеклу, рассматривая следы пыли: – Скажите мне, вы сильно скучаете по Англии? Я думаю, я очень бы скучал... если бы я был англичанином.

Они взглянули в глаза друг другу, в глаза, отражающиеся в стекле.

   – Я давно не был дома, – сказал Грей.

   – Да разве кто-нибудь когда-нибудь забывает о своём доме?

Его пальцы тоже были похожи на фарфоровые: с ногтями, похожими на полупрозрачные жемчуга.

   – Да, я полагаю, никто не забывает.

   – К тому же, я помню, Англия такая манящая. Да, это определённо то слово. Манящая. Я часто представляю, что живу там... в этой стране.

   – Думаю, вы нашли бы, что там холодно. И сыро.

   – О, но мне нравится холод. А сырость напоминает мне море, которое я тоже люблю. – Он шагнул обратно к окну, перебирая пальцами по оконному переплету. – Конечно, существуют осязаемые препятствия. Маргарете, к примеру, это не понравится. И всегда будет стоять вопрос о том, на что жить. Видите ли, я не независим в финансовом отношении. Следовательно, мне нужно чём-нибудь заниматься. Продавать произведения искусства, к примеру. – Короткая пауза. – Или продавать информацию. Что вы думаете?

   – Я думаю, что вам нужно спрашивать не меня, гepp Шпанглер. – Ему не следовало, рассудил он, быть слишком целенаправленным. Кроме того, таким образом он дал выход злости, которую возбудил в нём Шпанглер.

Он ушёл приблизительно в полночь. Последнее, что запечатлелось в его памяти – хозяин и хозяйка, улыбающиеся на освещённом крыльце. Пригороды были глухими, но в окнах любой таверны по Бисмаркштрассе горел свет. Ближе к парку начали встречаться проститутки и бесцельно болтающиеся юнцы с выбритыми головами.

За парком тянулся квартал многоквартирных домов, серо-стальных и суровых, но с вылепленными на них через равные промежутки бетонными листьями и масками гномов. Тут отсутствовали всякие признаки жизни, если не считать звуков пианино, доносящихся из окна подвального этажа, да забытой на ступенях куклы. Но Сайкс ожидал прямо за дверным проёмом, а Саузерленд и Данбар находились в комнате наверху.

Комната была длинной и низкой, возможно, бывшая детская или жильё служанки. Мебелью служили стол и три стула. Стены голые и пожелтевшие, свет столь скудный, что сначала Грей увидел только неподвижный силуэт Данбара. Во всяком случае, именно Саузерленд заговорил первым – тихим голосом из затемнённого угла:

   – Боюсь, нам нечего предложить вам, кроме стула.

Грей смотрел на них через стол. Он говорил медленно, но ровно, будто пересказывая сон, от которого только что очнулся. Данбар яростно вносил в блокнот замечания. Время от времени Саузерленд задавал вопрос, просил прояснить некий момент, но в основном это был монолог.

Обсуждение началось позднее. Но покуда было очень тихо и темно, Грей переместился к окну, откуда он видел Сайкса возле пожарной лестницы. Саузерленд прикурил сигарету, а Данбар отложил свою автоматическую ручку.

   – Он знает... – сказал Грей. – Вы понимаете? Шпанглер прекрасно знает, зачем я приехал.

   – Да, – ответил Саузерленд. – Ему, вероятно, было известно с самого начала...

   – Тогда какого чёрта вы не сказали мне?

   – Потому что в то время не знали мы. Во всяком случае, не знали наверняка. Видите ли, я думаю, мы его недооценили. Но тем не менее, если он перейдёт на нашу сторону...

Данбар в другом конце комнаты улыбнулся:

   – Вы очень хорошо поработали, Ники. Вы вправду очень хорошо поработали.

Опять долетели звуки пианино, хромающая соната. Грей наконец сказал:

   – Боже, вы на самом деле не понимаете? Не понимаете?

   – Что? – спросил Данбар. – Что мы не понимаем?

   – Этот Руди мерзко лжёт нам прямо в лицо. Я не думаю, что он собирается перейти к нам. Я думаю, что он даже не помышляет об этом. Я бы сказал, что он просто испытывает нас, примеряясь, чтобы убить... и всё, что вы говорили о его отношениях с Зелле, – тоже чепуха. Я даже не уверен, что она ему нравится.

Саузерленд переместился от окна к стулу, обменявшись взглядами с Данбаром:

   – Мы не то чтобы не принимаем в расчёт ваше мнение, Ники. Скорее, мы просто видим дело немного иначе. Да, Шпанглер, несомненно, играет с нами. И, да, вероятно, он увидел в Мадриде больше, чем должен был увидеть. Но в работе здесь, в Берлине, есть и другие факторы, Ники.

На другом конце комнаты ухмылялся Данбар:

   – Маленькие факторы, но тем не менее жизненно важные.

   – Что это значит?

   – Это значит, что вам не надо беспокоиться из-за странного замечания или даже испытующего вопроса. Я хочу сказать, что Шпанглер находится именно в таком положении, в котором нам нужно... или скоро будет находиться.

Грей отошёл от окна, оставив отпечаток ладони на стекле. К тому же он оставил свою сигарету догорать на подоконнике.

   – А почему бы вам просто не сказать, как вы хотите, чтобы шла игра?

Саузерленд кивнул:

   – Очень хорошо. Посмотрите, не сможете ли вы говорить намёками и при этом не быть точным. И постарайтесь узнать, чего он хочет от нас.

   – Это не сработает. Он намеревается действовать по собственному плану. Он не позволит нам подталкивать его.

   – О, я так не думаю. Кроме того, он очень хорошо осведомлён о правилах в подобного рода занятиях.

Правила? Как в игре? А они – зрители, казалось, довольны тем, что он так заигрался... К тому же они не должны сами ввязываться в происходящее.

Он встретился со Шпанглером на следующий вечер – как предполагалось, чтобы упрочить взаимопонимание, – прогуливаясь под соснами Тиргартена. Сейчас сложные времена, говорил ему Шпанглер. Политически тяжёлые, тяжёлые материально, возможно, даже тяжёлые духовно. И порой нелегко удержаться от того, чтобы не представлять себе новую жизнь... возможно, в одном из тех причудливых лондонских пригородов, где иностранец по большей части может остаться незамеченным.

   – А что необходимо, чтобы зажить такой жизнью? – спросил Грей.

   – О, я не знаю. Может быть, двадцать тысяч фунтов и твёрдые гарантии, касающиеся физической безопасности.

За обедом с Зелле Шпанглер обронил ещё одно уклончивое замечание о своём возможном будущем в Лондоне, но Грей был слишком пьян, чтобы сыграть на этом. Достаточно – значит, достаточно.

Было около десяти часов, когда окончился вечер, полночь, когда Грей вернулся в ту узкую комнату, где ждали Саузерленд с Данбаром. Вновь Сайкс утвердился под пожарной лестницей. Когда Грей завершил свой отчёт о вечере, Саузерленд извлёк три достаточно чистых стакана и бутыль скверного портвейна. Затем последовали вопросы, и Данбар по-особенному, казалось, остался доволен ответами. Грей оказался единственным, у кого хватило отчаяния пить эту дрянь.

На лестнице Данбар сказал:

   – Конечно, вы сыграли наилучшим образом, но сейчас, думаю, настало время сделать ещё один шаг.

   – Какого рода?

От двери шёл сквознячок, приносящий запах чистящей жидкости.

   – Посмотрим, сможете ли вы заставить его выложить карты на стол.

   – К чему? Все они – чёртовы джокеры...

   – О, не думаю, что так. Мне бы очень хотелось, чтобы вы сказали ему, что у вас есть некие знакомые, которые могли бы захотеть оказать помощь, некие лондонские друзья.

   – Какого рода?

   – Нет необходимости уточнять.

   – Он наверняка захочет узнать.

   – Тогда ему наверняка придётся подождать.

Перед следующим раундом со Шпанглером была краткая интерлюдия, ещё одно короткое мгновение с Зелле. Они встретились в её квартире вечером, когда он не ожидал найти её в одиночестве. По её предложению они отправились на улицу. Недавно прошёл мягкий летний дождик – и воздух ещё был напоен свежестью. Птицы, в основном воробьи, толклись под карнизами. Конечно, они говорили о Шпанглере, но только мимоходом.

   – Тебе он нравится? – спросила она. – Несмотря ни на что, тебе он всё-таки понравился, не так ли?

Зелле... Зелле... всё ещё привыкшая убеждать себя, что дела таковы, каковыми они ей представлялись, а не такие, как на самом деле. Однажды, и чем скорее, тем лучше, ты должна будешь прозреть... Он остро ощущал и прикосновение её руки, и случайное касание плеча. Они вошли в один из наиболее спокойных соседних районов, тех, которым Зелле всегда была склонна не доверять, возможно потому, что она чувствовала: здешние обитатели не одобряют её. Тут были длинные ряды сочащихся водою дубов, каменные нимфы, увитые плющом, утки из гипса, прочные двери.

   – И если я не слишком ошибаюсь, – сказала она, – Руди ты тоже очень нравишься.

   – Неужели?

   – Да, и ты должен принять это как комплимент, потому что ему нравятся немногие.

   – Нет, я не могу себе это представить.

Она высвободила свою руку из-под его руки и повернулась так, чтобы посмотреть ему в лицо:

   – Что это должно означать?

   – Отправляйся домой, Маргарета. Возвращайся в Париж.

Она улыбнулась, вновь беря его руку.

   – Почему?

   – Потому что он не из тех мужчин, к которым ты привыкла.

   – Вот почему я люблю его... нуждаюсь в нём.

   – Обладаю им.

   – Нет, совсем не так.

   – Тогда как?

Она покачала головой:

   – Он изумительно силён. Он самый сильный мужчина, которого я когда-то знала. Может, он даже сильнее, чем ты.

Они обошли ещё один квартал в молчании, прежде чем остановились перед промокшими решётками для вьющихся растений, обрамлявшими вход в её квартиру. Бывали времена, когда её глаза приобретали необычайную глубину, но сейчас они казались пустыми.

   – Это не ревность, правда? – спросила она.

Он положил ей руку на плечо и притянул поближе:

   – Нет.

   – Тогда что?

Он наклонился и легко поцеловал её в губы:

   – Он сейчас наверху?

Она посмотрела в окно над ними. Там горел свет.

   – Думаю, да.

   – Тогда пойдём отсюда. Пойдём отсюда ненадолго. Давай ещё пройдёмся, навестим кого-нибудь, всё, что угодно.

   – Но зачем?

   – Просто так.

Он ждал до тех пор, пока она не пропала из виду, затем пошёл по узкой лестнице в её квартиру. Он постучал только раз – прежде чем Шпанглер пригласил войти. Гостиная была тёмной, если не считать света в углу, где кто-то поставил два стакана и бутылку. За каминной решёткой горел слабый огонь, и свободное кресло стояло напротив кресла Шпанглера.

Сначала Шпанглер ничего не сказал... только то, что он недавно приобрёл замечательный кларет у дрезденского торговца. Затем, обведя взглядом пустую гостиную, он спросил о Зелле.

   – Она пошла ещё немного прогуляться, – сказал Грей.

   – По вашей рекомендации?

   – Да.

   – А, значит, медовый месяц завершился.

Грей опустился в свободное кресло, и они сидели лицом к лицу: Шпанглер в очередном вельветовом смокинге, Грей с очередной дешёвой сигаретой.

   – Я должен признать, что был несколько разочарован, когда они прислали вас, – сказал Шпанглер. – Настолько предсказуемо.

Грей стряхнул пепел на пол:

   – Я не уполномочен торговаться.

   – Разумеется, нет. Вы просто художник, набирающийся впечатлений. Скажите, что вы думаете о наших молодых немецких модернистах.

   – Очень впечатляет.

   – Действительно? Я нахожу их слишком извращёнными, и к тому же я всегда предпочитал реалистов. Тёрнер[33]33
  Тёрнер Уильям (1775—1851) – английский живописец и график, представитель романтизма, известный своими юмористическими и световоздушными исканиями. В его пейзажах можно видеть пристрастие к необычным эффектам, красочной фантасмагории.


[Закрыть], к примеру, вот это художник, не правда ли?

Грей просто продолжал смотреть на него:

   – Предполагается, что я узнаю, чего вы хотите и что вы можете дать. Я также должен сказать, что у меня есть друзья в Лондоне, которые могли бы помочь вам.

Шпанглер позволил себе небольшую аккуратную улыбку:

   – Конечно, друзья. Где бы мы были без друзей?

   – Они хотели бы заключить соглашение как можно скорее.

   – И тем не менее прислали ко мне художника, и при всём том загадочного художника. Нет, так не пойдёт. Я хочу встретиться с ними. Я хочу сформировать свои собственные впечатления. – Он поднялся с кресла, подошёл к столу и налил замечательный кларет. – Вы знаете, мистер Грей, моё положение действительно очень шаткое. Я уязвим со всех сторон. Маргарета стоила мне целого состояния. Мои коллеги выжидают уважительного повода, чтобы погубить меня, а мне предлагают отдать жизнь в руки английского художника-абстракциониста. – Он поставил стакан Грея на столик возле кресла. – Вы знаете, если можно так выразиться, я думаю, более мелкий чиновник сломался бы ещё несколько недель тому назад.

У дальней стены стоял антикварный шкаф, и Грей увидел на нем одну из фарфоровых кукол Зелле. Даже лёгкие жесты Рудольфа совершенны, говорила она, – вроде прикуривания сигареты, складывания платков или того, как он берёт в руки небольшие предметы.

   – Люди, с которыми я работаю, – наконец сказал Шпанглер, – могут быть жёсткими. Если мне придётся предать их, не думаю, что они простят меня.

Грей подумал: чёртов ты котик... Но сказал:

   – Я уверен, мои друзья в Лондоне понимают это, и уверен, они хотят дать чёткие гарантии относительно вашей безопасности.

   – Тогда сделайте так, чтобы они пришли ко мне в дом и дали их.

   – А что в обмен?

   – Я покажу им образец того, что могу сделать для них. Письменный образец из моего собственного сейфа.

От антикварного сейфа он переместился к окну, поднял занавеску и затем дал ей упасть на место. Ещё Рудольф никогда ничего не упускает, говорила Зелле. Он как пантера в лесу. Он даже видит в темноте.

   – Эти ваши друзья, – внезапно сказал Шпанглер. – Могу ли я предположить, что им можно безусловно доверять в этом отношении?

Грей пожал плечами:

   – Но вы с другой стороны, вы всё ещё не вполне верите мне, правда? Вы всё ещё сомневаетесь в моих мотивах?

   – Возможно.

   – Не то чтобы я обвинял вас. Мотивы так тяжело понять... особенно когда речь идёт о переходе на другую сторону. К примеру, есть люди, которые проведут всю жизнь в нищете, даже не усомнившись в идее. Есть и такие, которых побудило совершить предательство только то, что старший офицер был суров с ними. Что до меня, я думаю, в конечном счёте обвинят Маргарету. Думаю, скажут, что она показала мне жизнь, какой я прежде не видел, жизнь, которую я нашёл неудержимо привлекательной... и, конечно, они окажутся правы.

   – Она не является частью соглашения, Шпанглер.

   – О, это я знаю. Каждый за себя в том, что касается Маты Хари. Всё же, полагаю, она подарит мне ещё шесть месяцев, вы как думаете? Даже если не подарит, у меня всегда будут деньги, чтобы купить такую же, как она.

Она появилась прямо перед его уходом, возвратилась внезапно, почти на середине фразы. Шпанглер переместился в конец комнаты. Грей поднялся с кресла. Были сказаны два-три слова о времени и месте, и они услышали, что она у двери. Она вошла медленно, поигрывая розой, которую, должно быть, сорвала в чьём-то саду. Когда она стала говорить, Шпанглер оборвал её, объяснив, что мистер Грей не присоединится к ним за обедом.

На этот раз Грей встретил Данбара, который ждал его в огромном чёрном лимузине в тупике. Сеял мелкий дождик, тёплый и сгущающийся в облачка возле уличных фонарей. Сайкс сидел за рулём. Данбар за ним с газетой в руках. Их дыхание оседало туманом на стекле, так что издали Грею показалось: он видит третью фигуру. Скользнув на заднее сиденье, он убедился, что Саузерленда нет.

   – При данных обстоятельствах Джон посчитал, что его присутствие излишне, – начал Данбар. – Надеюсь, вы не находите это чересчур огорчительным.

Он переменился. Что-то новое появилось в его голосе – самонадеянная пренебрежительность, – и его жесты казались более экспансивными.

   – Где он? – спросил Грей. – В Лондоне?

   – О Господи, нет. Он просто связывает несколько свободных концов в посольстве. Я уверен, он вернётся к финалу. И каково?

   – Завтра. Завтра, очевидно, у него будет что показать вам.

   – Мне?

   – Он говорит, что устал иметь дело с посредниками. Он хочет встретиться с моим другом.

Данбар усмехнулся:

   – И что именно вы сказали ему об этом друге?

   – Ничего. Но он беспокоится о безопасности, и, я думаю, он захочет кусок поболее двадцатитысячного.

   – Тем не менее он всё ещё хочет, не так ли?

Грей пожал плечами:

   – Полагаю, да.

   – Я бы повторил, вы поработали исключительно хорошо, Ники. Мы все очень довольны. – Затем, когда улыбка медленно угасла: – Теперь о завтрашнем дне. Каковы особенности?

   – У канала скобяной склад. Предполагается, что мы должны встретиться с ним незадолго до полуночи.

   – И он приносит образец?

   – Нечто из его сейфа. Он не сказал что.

   – Предполагая, что все стороны будут удовлетворены?

   – Он заявляет, что будет готов уехать в течение четырёх дней, но не обсуждал никаких деталей.

Прошёл фургон, за которым медленно ехала низкая телега. Среди грохота Данбар что-то прошептал Сайксу, который ответил слабым кивком. Его руки в перчатках всё ещё крепко обхватывали руль, а глаза всё ещё изучали улицу.

   – Полагаю, я должен спросить вас о Маргарете, – наконец сказал Данбар.

Грей ощутил, как что-то поднимается у него в груди: привкус тошноты, замечательный кларет Руди.

   – Что?

   – Я просто размышляю, нет ли чего-нибудь, что вам следовало бы сказать мне о ней. Наблюдения? Сложности?

   – Думаю, скорее всего, она знает, что происходит нечто, но не знает что.