Текст книги "Игроки Господа"
Автор книги: Дэмиен Бродерик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)
Двадцать один
SgrA*
Когда мама умерла, они пришли и забрали меня навсегда. Я был для них занозой в пальце, непрошенной обузой, случаем продемонстрировать милосердие. Они так и не простили меня. Естественно, никакого отца. Шлюха понесла заслуженное наказание. Они кричали: она согрешила, а мы расплачиваемся!
Их слова – колебания воздуха, биение губ, порхание мотыльков. Когда они говорят о ней, мои пальцы заползают в уши. Я слушаю птиц, но по ночам дерево спит, и остается лишь шелест сонных перьев да игра ветра в листве. Пока дерево стоит, я не боюсь, только во сне оно закрывается от меня, и тогда я снова чувствую одиночество. Они никогда не понимали слез и стонущей потери. Тетя, высокая и угрюмая. Из ее глаз смотрит ледяная зима. Зажатые между жесткими валиками плоти, они бессмысленны и полны горечи. Когда она улыбается, в них проглядывает больная, издевательская душа. Пока я еще лежал во мраке матери, она взяла нас к себе – по принуждению и ради удовлетворения собственной гордыни. А когда мать ушла, тетя позаботилась обо мне. «Мой крест», – вздыхала она – дерьмо на ковре в гостиной. Мое тело – ее цель, моя плоть – мир ее мести. Я тону в пропастях и кратерах ее лица. Душа крадется за ее зрачками, преследует меня во снах – и я просыпаюсь от собственного крика. Бутылка, которую она держала, была теплой, с массивной резиновой соской – но грудь исчезла, а молоко прокисло и отдавало резиной. 06лака – белые и мягкие, волны сладости. Они проплывают за ветвями. Я голоден. Легко ее ненавидеть. Дядя – низкий квадратный человечек со стеклами перед глазами и добрыми руками. Он утратил свою радость, хотя я слышал, как он насвистывает, когда ее нет поблизости. Его рот постоянно открывается и закрывается, говорит сам с собой, ведь он никому не нужен. Думаю, он тоже ненавидит тетю. Они сидят в доме и бранятся дни напролет, за зеленью и за деревом. Он по-своему добр, поэтому мне стыдно, когда я вырываю его траву и извергаю на нее содержимое желудка. Он часто брал меня на руки и качал, до того, как я вырос и отказался разговаривать. Теперь он, пыхтя, поднимает меня с постели и усаживает в инвалидное кресло, а потом вывозит в зелень под деревом. Мне страшно. Мне всегда страшно. У кузины такие же груди, как у мамы, только легче. Она хихикает, а по ночам стонет с мальчиками под деревом, иногда зло, иногда мягко. Они не любят ее, но заботятся о ней так, как никогда не заботились обо мне. Она – их дитя, их плоть, ее душа – их душа, сверкающая за ее прекрасными глазами.
Чертова система замкнулась. И «Ctrl-Alt-Del» не помогает. Мои пальцы словно окаменели. Когда я поворачиваю голову, чтобы заговорить с доктором, моя шея ведет себя, будто заржавевшая ось. Звуки замедляются. Волновая функция распространяется, как… как проклятая волна, приливная волна, цунами. Вселенные не раскалываются. Господи, возможно ли это? Они пришли, они слились, они алчут друг друга. Мы разделены, заперты в наших собственных историях, мы декогерентны, и вопль будет звучать вечно. Но есть нечто, не любящее стены. Твою мать, откуда это? Просочилось из мозгов дока? Пятна застывшего света на панели управления. Я открываю рот, чтобы заорать на доктора – и открывается рот Лиссы, ее голос, измененный и дерганый, точно у нарка под кайфом, нет, это мой голос, она говорит моим голосом, черт, черт, черт, мир коллапсирует под его взглядом, под его кошмарным наблюдающим взглядом, мы – кошки в его…
Двадцать два
Август
Я шагнул в искрящийся свет. Там стояли двое мужчин, небрежно завернутых в простыни, и со слепым восторгом смотрели в огромное пузырчатое окно на великолепие новорожденных Ангелов.
– Деций! – позвал я срывающимся голосом.
Один из мужчин медленно, будто во сне, повернул голову. Мой брат.
– Разве они не прекрасны? – спросил он.
Мы бесконечно долго наблюдали за боготварями Омеги, потрясенные их музыкой и танцем. Каким-то чудом мне удалось вспомнить свою горькую цель.
– Деций, ты можешь говорить с ними?
– Могу ли я? Хороший вопрос, – его низкий, тягучий голос был исполнен священного трепета. – Я могу призвать духов из бездонных глубин – но откликнутся ли они на мой зов?
Я понял, что он пьян. Причем без вина.
– Деций, принимайте командование на себя, сэр! Наши родители мертвы.
– А, так ты тот самый пропавший брат, да? Неважно. Они мертвы давным-давно, мальчик. Скоро Судный день обрушится на нас. Если не веришь, брат Джулс с удовольствием тебя просветит. Но здесь они могут воскреснуть – коли будет на то воля Ангелов.
Разозлившись, я схватил Деция за руку. Его спутник повернул голову, с легким укором посмотрел на мое искаженное лицо и снова вернулся к созерцанию светового пленума.
– Они были живы! Дрэмен и Анжелина скрывались! Но теперь они по-настоящему мертвы, а вместе с ними – и наши братья, Марчмэйн и Тоби! – мой голос предательски сорвался. – И еще кое-кто.
– Ах, они столь прекрасны! У меня нет родителей. А теперь помолчи.
– Я – дитя их маскировки! Я люблю их, а Лун люблю еще больше, ты, религиозный полудурок! – яростно прорыдал я. – И ты вернешь их мне!
Я размахнулся и ударил Деция по лицу. Сильно. За пузырем проходили зоны, миры за мирами создавались в просчитанной симуляции и воспоминаниях, истории проигрывались снова и снова, с чистого листа. Откуда-то я знал все это, уловил на грани всеведущей тени, льющейся сквозь станцию Иггдрасиль, подобно течениям в великом океане, омывающим ничтожный атолл. Здесь, в этом закрытом пространстве и времени, величие и жестокость всех уровней Тегмарка повторялись в бесконечной миниатюре, словно половина неба, в мельчайших подробностях отраженная в крошечной капле вина на дне бокала. Здесь я мог получить ее – ее симуляцию – с позволения Ангелов. Но мне нужно было другое. Я хотел, чтобы она жила!
– Верните ее мне! – взмолился я, опаляя Деция и его спутника своей страстью, своей несгибаемой жаждой. Мои стрижающие силы продолжали гореть даже в таком лучистом, могущественном месте. – Разве я прошу многого?
– Что ж, хорошо, – ответил мой брат и закрыл глаза. В пузырь вошел Ангел Омеги.
Двадцать три
SgrA*
Пришло облако, закрыло лик солнца – и лишилось своего белого великолепия. Дерево растет в прохладе и стремится к теплу. Дереву не нужна любовь, хотя я предлагал ее ему и отдавал. Оно карабкается в небеса и спит спокойно, когда наступает ночь. Но я мало знаю о дереве. Это моя жизнь. Если бы у меня была надежда, она могла бы вырасти только в дерево.
Двор такой же, как и всегда. Лужайка широкая и зеленая, а дом за ней – красный. Мое окно – как яркое пламя, теперь, когда облако ушло с солнца, и свет сияет на стекле. Водопроводные трубы змеятся по стене, тускло-зеленые, с хлопьями облупившейся краски. Цементный водосток огражден невысокими скатами. Сюда они выбрасывают мертвые коричневые листья из чайника. Иногда, я прокрадываюсь туда, и нахожу листья, прилипшие к грубому бетону, и прижимаюсь к ним губами. Что было теплым и сладким – теперь мертво. Смерть придает чаю кислый привкус. Цементная дорожка потрескалась в тех местах, где с ней схватились корни дерева. Трава под опавшими листьями – желтая и бурая. Вдоль края красной черепичной крыши бежит стальной желоб – бежит туда, куда стекают зимние воды, туда, где собираются тела листьев. Дом и двор по-своему красивы. Только внутри дом тускло-коричневый, а цвета утратили свой смысл под гнетом скуки и трех мертвых душ, никогда не пытавшихся одолеть пропасть.
Я – дерево. Я – в дереве. Я заключен в соке, поднимающемся из глубоких корней истории всей Земли. Он лежит на траве и не сучит своими неуклюжими ногами. Один глаз голубой, словно небо, зеленый, точно дерево. В другой глаз он тычет заостренной палочкой. Дорогой боженька в небесах… но нет, нет ни небес, ни бога. Мертвые души. Сотрясение воздуха без слов. Мы будем стоять здесь вечно, и облака будут находить на солнце, а дожди – мочить наши листья, пока они не опадут, длинные и бурые, и тогда цикл повторится снова и снова, как должно, и все мёртвые души, все мы, будем страдать от проклятия в домике с красной черепичной крышей, и Артур ждет и наблюдает, наблюдает, наблюдает. Вечно.
Двадцать четыре
Лун
Она вынырнула на поверхность неожиданно, словно кто-то вытащил ее за волосы. Ангел вырвал ее из ада, связал воедино останки, уцелевшие в сердце безумного молчаливого кошмара – обстрела – длинного, резонирующего мгновения смерти. Каким-то непостижимым образом ее мысли, размытые и спотыкающиеся, сконцентрировались на сумасшедшей книге, столь любимой К-машинами, последней навязчивой идее Августа. В отчаянии она пыталась вспомнить суть этой простой, бесконечно извилистой повести. Что это было? Как это было? Собрать все вместе. Ей казалось, что от этого понимания зависит продолжение ее жизни. Ну хорошо. Нейроврач Линколлью… как его звали? Неважно… Квантовый экспериментатор и медсестра – обычные нормальные люди, изолированные в собственных одиноких ментальных/экспериментальных/интерпретируемых мирах. Как и кузина, но ей удается почувствовать сострадание к несчастному умственно отсталому мужчине. К Авг… К Артуру. Он, конечно же, абсолютно солипсичен, замкнут в себе, рассеян – только, странным образом, это не так: его ужасное состояние учит Артура хитрости, если не жестокому, мифическому восприятию Реального. Затем в квантовом эксперименте они попадают в суперпозицию кота Шредингера / друга Вигнера, и их сознания вместе истекают кровью. Но умственно отсталый Артур-Мерлин-Один исполняет роль своего рода воронки, засасывающей их – их всех – в глубины Реальности Ура – ужасную, ледяную, окончательную и безысходную.
Знание бурлит, кипит и изливается в нее через Ксон-имплантат, сквозь стрижающую плоть, и она вспоминает мифы и легенды, которые изучала во время курса онтологии. Артура под холмом, ждущего освобождения, нового призыва на службу; Мерлина, дремлющего колдовским сном в стволе дуба; Одина в Фимбульвинтере, под тенью могучего Ясеня Иггдрасиль – и все они – один, единственный… наблюдатель. Умирая, она знает, что тоже, тоже наблюдала – наблюдала всегда, неподвижная, холодная, как лед, разорванная на атомы огненным шаром во время нападения К-машин, что готовы были уничтожить целый мир, только бы вместе с ним погиб… кто? Определенно не она. Она не могла стать их целью. Слишком незначительная фигурка на доске Состязания. И не Марчмэйн Зайбэк, этот скользкий волшебник индивидуальности, и не Тоби. Родители-Зайбэки? Дрэмен и Анжелина, снова ушедшие во тьму, но теперь – по-настоящему? Ее сознание металось, точно мышь под стаканом. Значит, возлюбленный Август. Ведь его звали не Артур. Нет, это был кто-то в…
Двадцать пять
Август
Маленький добродушный человечек средних лет прошел сквозь зеркало и проворно спрыгнул на пол, волоча на плече большой мешок. У него были мутные глаза любителя выпить и трехдневная щетина, на всклокоченной шевелюре красовалась старая тряпичная кепка. Из ударившегося о его спину при приземлении мешка донеслись душераздирающие кошачьи вопли.
– Доброе утро, юный Август! – радостно приветствовал меня мусорщик. – Я слышал, ты тут повоевал на славу. Мне очень жаль тот милый старый домик и бедняжку миссис Эбботт, я и сам мог оказаться на ее месте. Подумал, дай прихвачу твоего старого приятеля.
С этими словами Куп распустил завязки брезентового мешка, и оттуда вылетел разъяренный траченный молью котяра, топорща шерсть (что придавало ему сходства со старой щеткой), выгибая спину и яростно шипя.
Я был близок к полному отчаянию, устал почти до смерти – в которой провел неисчислимый промежуток времени – но все же понял, что улыбаюсь.
– Привет, Когтяра! – кивнул я. – Здравствуйте, мистер Фенимор. Вообще-то это полная нелепица. Ведь роботов и кошек в рай не пускают.
– А, обхитрил сам себя! – проворчал Коготь своим скрежещущим пронзительным голоском. – Ну, это исправит хорошая головомойка. Дотронься до меня еще хоть раз, – фыркнул он на робота, – и я раздеру в клочья твою мерзкую рожу!
– Я немедленно запихну тебя обратно! – пообещал ему мусорщик, вытаскивая свою вонючую пенковую трубку, набивая ее табаком, раскуривая и пуская клубы голубого дыма. Я сидел в уродливом кресле в гостиной дома Джулса, и кольца дыма проплывали мимо моего лица, гонимые ветерком из остроумного Schwelle-кондиционера, продолжавшего работать даже в отсутствие хозяина. Все удобства к вашим услугам.
– Где Лун? – срывающимся голосом спросил я у Купа.
Кот посмотрел на робота, прижал свои уши – их у него имелось целых полтора – и улегся на драный ковер с рисунком из роз. Куп невозмутимо встретил мой взгляд:
– Спроси у Ангелов. Спросить у…
Я умер. Я остался в живых. Боль снова пронзила тело.
Я нашел обрывки своей плоти и собрал их воедино, обернул, словно тряпку, вокруг скелета стрижающих имплантатов, моей Ксон-металлической онтологии, моего грамматического кода. Мир есть вычисление; мои значения задали по новой. Иисусе! Ведь я видел (клянусь!) Древний Разум! Вечные искривления субстрата. Безумная Аврил таки была права! Мне больше не требовалось советов. Я приказал операционной системе мультиленной:
– Дай мне Лун.
Пыльная тесная комната разорвалась надвое, и она шагнула ко мне. На ее щеках сверкали алмазные слезы. С удивленным плачем она кинулась вперед, через порог, в мой крысиный Альфавилль, и, рыдая, застыла в моих объятиях.
– Ты вернул меня! – сказала она.
– Это Ангел, – ответил я, не желая признавать собственного участия в невероятных деяниях. – Боготварь Точки Омеги. Оно… согласилось восстановить тебя, – она снова и снова покрывала мое лицо жаркими солеными поцелуями. – Оно сказало, что Состязание еще не закончилось. Провозгласило, что К-машины нарушили Соглашение.
Тогда я не до конца понимал, что говорю моей возлюбленной подруге, но полностью доверял существам Омеги. У меня за спиной Джеймс К. Фенимор прочистил свое робогорло и издал хриплый кашель заядлого курильщика.
– Хорошо то, что хорошо кончается, верно?
– Ничто еще не закончилось! – злобно огрызнулся я в ответ. – Нет, Куп, уж поверь мне! Я только начал разбираться с этими ублюдками! Лун, Лун! – я с удивлением произнес ее имя, дрожа от облегчения, от опьяняющей любви к ней. – Я поблагодарю Ангела, только если найду способ…
– Так говори, – отозвался пронзительный мяучащий голосок с пола.
– Когтяра?
Он вылизывал свои яйца, совсем как собака, как бедный старик Добрый Ду, спрятавшийся и сберегший от смертельного удара ключевую часть сложной души моего отца. Я с трудом удержался от смеха. Когтяра явно не любил грубый армейский юморок. Вместо этого я глупо озвучил первое пришедшее на ум:
– Коготь, а как же бесполость? Я еще никогда в жизни не видел никого столь мужественного!
– Нуда. Полагаю, это задумывалось как комплимент, – оно вспрыгнуло на кресло, в котором я переживал свой посмертный нервный припадок, и потерлось головой о мою ногу. – Надеюсь.
– Когтяра, ты что, бог?
– Чертовски близко к этому. Когда мы провели тот космос через конвульсии со сдвигом и свалили его в кольцо сингулярности, то выжгли себя прямо в субстратный узор. До самого дна. До нулевого Тегмарка. К слову о Древних Разумах. В ясный бесконечный день, приятель, можно увидеть вечность.
Рука Лун – та, что не вцеплялась в меня – погладила его по голове, и оно благодарно приняло ласку, с урчанием зажмурившись, но потом внезапно разозлилось и отбросило пальцы в сторону.
Я спросил:
– Где мои родители? Дрэмен и Анжелина мертвы? Я хочу сказать, их нельзя восстановить?
Когтяра наградил меня долгим загадочным взглядом, урча, словно горшок на плите. Я открыл рот, снова закрыл его. Я осознал, что истинная боль, пылавшая в моей груди, относилась не к отцу с матерью. Для меня они были давным-давно мертвы. Долгие годы я думал, что они погибли. Я смирился с этой потерей. Нет, я тосковал по своей бедной внучатой тетушке Тэнзи, пусть иллюзорной и вымышленной – но чудесной, доброй, заботливой, умной женщине, которую я любил, по-прежнему любил, а она ушла. Я прижался лицом к плечу Лун, услышал, как рвется ткань реальности.
Когда я выпрямился, вытирая глаза, то увидел, что мы стоим на центральной улице делового модного анклава в каком-то городе, который я знал, но никак не мог вспомнить. Мужчина и женщина, одетые в батик, прошли мимо, держась за руки и дружелюбно улыбаясь. Женщина озабоченно посмотрела на меня, заметив красные глаза и печальное выражение, но из вежливости не стала задерживаться, только наклонилась и прошептала что-то на ухо своему спутнику. Весело раскрашенные приземистые машины сновали по улице, паря в метре над мощеной мостовой, открытые по случаю хорошей погоды, заполненные детьми и стариками, а также парочкой бизнесменов, листающих блокноты или рассеянно глядящих на проплывающую мимо жизнь. Мы стояли под белым стальным навесом. В витрине магазина красовалась стеклянная посуда самых невообразимых форм, и солнечные лучи вспыхивали кроваво-красным, травянисто-зеленым, звездно-голубым, ярко-желтым – восхитительно безумные, словно творения Ван Гога. Это был радостный кич, возведенный до постмодерна. На витражном окошке в двери, под старинным колокольчиком, я увидел название магазина: «Герой с тысячью вазами». Тряхнув головой, я улыбнулся и отвернулся, чтобы взглянуть на Когтя. Ангел исчез, прошел сквозь время, как, наверное, любил делать Артуров Мерлин.
– Завязываю с медициной, – сообщил я Лун. К нам приблизился пожилой человек, жующий завернутое в коричневую бумагу сувлаки. Я ощутил аромат мяса, и салата, и томатов, и лука, и, кажется, зеленого перца, а еще йогурта, посыпанного орегано – и все это в турецкой пите. У меня потекли слюнки. Святые небеса, сколько же лет прошло с тех пор, как я в последний раз ел или пил?!
– Умираю от голода, – сказал я. Лун мгновенно спросила у прохожего:
– Простите, сэр, где вы купили это восхитительное кушанье?
– На той стороне дороги, – ответил старый джентльмен с подозрением, которое, впрочем, испарилось, как только он разглядел красоту своей собеседницы – и лишился дара речи, помахав рукой в нужном направлении.
– Спасибо, – Лун покопалась в карманах, нашла квадратные монеты, посмотрела на них. – Никогда раньше такого не видела. Будем надеяться, они сработают.
– Должны, – сказал я. – Когтяра не бросил бы нас без средств к существованию.
Мы перешли дорогу и направились в восточную закусочную. Я выудил из холодильника две ледяные банки пива, открыл их и передал одну Лун.
– А чем займешься? – она слизнула с губ иней.
– Что? А, думаю, философией. Надо прочитать твою книгу о вычислительной онтологии.
– На это у тебя уйдет лет эдак пять или шесть, – но она радостно рассмеялась и снова поцеловала меня в губы, заслужив довольную ухмылку мускулистого парня за стойкой. – Забудь, у тебя есть куча времени. У нас обоих есть куча времени!
Сувлаки оказались великолепны.
Послесловие
Ностальгия – добродетель, странным образом не упоминающаяся в большинстве моральных трудов. И для любителя традиционной научной фантастики она вряд ли является ключом к высочайшему наслаждению этим плодовитым жанром повествования.
Возможно, вам кажется, что НФ должна уносить в абсолютно неожиданные миры, совершенно новые, никем не изведанные. Да, все верно – но верно также и то, что не следует забывать болезненных уроков прошлого. Однако сейчас множество читателей НФ оказываются обмануты нашими весьма внушительными традициями и историей, ведь немало классических текстов так и не попадает в печать. Я надеюсь, что для тех, кто знает и любит старые чудеса, этот роман оживит дорогие сердцу воспоминания. Остальных же, быть может, он подтолкнет к Роджеру Желязны и Фрицу Лейберу (я определенно был вдохновлен мрачной короткой новеллой «Трижды судьба» Лейбера, написанной им в 1945 году, с ее «вероятностным двигателем» и Древом Иггдрасиль). Оба этих писателя являют собой несравненных поэтических гениев, навечно оставивших след в жанре НФ. Они выше всех нас.
Но верно и то, что традиции нуждаются в обновлении, точно так же, как несколько десятилетий назад, в Золотой век НФ, первые научные фантасты открыли дверь в неизведанную доселе область, в которой наука и фантастика слились воедино. Считается, что эта легендарная Эпоха длилась с конца 30-х до середины 40-х годов XX века, однако я думаю, что истинного расцвета НФ достигла в 1953 году, больше пятидесяти лет назад. В тот самый год расшифровали структуру ДНК. В последующие десятилетия мы наблюдали гигантские, неправдоподобные прорывы в науке и технологиях – компьютерных, геномных, космологии, квантовой теории.
Телескоп Хаббла, рентгеновская обсерватория Чандра, десятки утонченнейших инструментов, сканирующих глубины пространства и времени, установили момент рождения нашего космоса. А тем временем математики и физики создавали проверяемые теории, опиравшиеся на новые данные, указывающие, к нашему великому удивлению, на то, что вселенная не просто выросла из взрыва в вакууме, произошедшего более четырнадцати миллиардов лет назад, но продолжает расширяться со все возрастающей скоростью, что галактики разделяются невообразимыми темными вечностями, фактором лямбды. Становится весьма вероятным, что наша локальная вселенная есть не что иное, как один-единственный бесконечно малый пузырь в бесконечной протяженности вселенных – странных, загадочных, характеризующихся совершенно другими, по сравнению с нашими, фундаментальными константами и законами.
Возможно, самой глубокой и самой смелой интерпретацией новых данных является вычислительный космос. Эта теория утверждает, что бесконечная протяженность мультиленной есть не просто субъект математического моделирования, но, по сути своей, дискретизированное вычисление. Такую дерзкую идею выдвинул и детализировал Конрад Цузе (создавший в 1935—1941 годах первые программируемые компьютеры, а в 1945 году разработавший первый высокоуровневый язык программирования); впоследствии ее углубили доктор Юрген Шмидхубер и другие блистательные мыслители, среди которых – Эдвард Фредкин, доктор Макс Тегмарк и Стивен Вольфрам. К счастью, большинство их работ выложены в свободный доступ во Всемирной сети:
ftp://ftp.idsia.ch/pub/juergen/zuserechnenderraum.pdf
http://www.hep.upenn.edu/~max/
http://mathworld.wolfram.com/
Поищите в Google следующие захватывающие статьи, использованные мной при написании романа: «Investigations into the Doomsday Argument» (Dr. Nick Bostrom), «A Computer Scientist’s View of Life, the Universe, and Everything» (Schmidhuber), «Is ‘the theory of everything’ merely the ultimate ensemble theory?» (Tegmark).
Я особенно благодарен профессору Тегмарку, чью четырехуровневую модель вычислительного космоса я адаптировал и привел в своем романе с его позволения, конечно, в бесстыдно упрощенном виде. Его веб-сайт представляет собой богатейший источник информации, объясняющий, почему можно рассматривать Вселенную как огромный вычислительный ансамбль, который (вероятно) в буквальном смысле слова актуализирует все возможные варианты всех возможных миров. Познакомьтесь также с анализом профессора Франка Типлера, посвященным гипертехнологически управляемой Точке Омеги в конце времени в закрытой вселенной, который можно найти в его выдающейся книге «Физика бессмертия». Элайза С. Юдковский разрешил мне процитировать в качестве одного из эпиграфов комментарий к сообщению, опубликованному в экстропианской электронной рассылке. Ах да, а фанаты романа Айзека Азимова «Конец вечности», посвященного путешествиям во времени, несомненно, узнали труды Эрика Линколлью, которыми я воспользовался.
Двумя другими важнейшими источниками идей и материала явились мои друзья Роберт Брэдбери и доктор Андерс Зандберг, два эрудита, проведших множество серьезных и шутливых работ, посвященных будущему жизни в постоянно усложняющемся космосе. Проделанный Брэдбери умопомрачительный анализ Звезды Матрешки – М-мозга, или системы сфер Дайсона, каждая из которых представляет собой новый «компьютрониум», высасывающий все тепло и свет из центральной звезды – может оказаться весьма полезным астрономам, ищущим свидетельства существования скрытой инопланетной жизни. Возможно, немного ближе к реализации в будущем лежит более скромная модель Мозга Юпитера Андерса («The Physics of Information Processing Superobjects: Daily Life Among the Jupiter Brains», http://www.transhuman-ist.com/volume5/Brains2.pdf), рассматривающая всю массу огромной газовой планеты как единственный гигантский вычислительный двигатель, кодирующий не меньше миллиарда миллиардов бит на сантиметр кубический.
Использование гипотетических унифицированно-силовых Икс-частиц (названных мной Ксонами), конечно же, сугубо спекулятивно. Однако, правомерно утверждение, что измеряемый эффект паранормальных феноменов вырастает в четыре раза за тысячу триста пятьдесят часов местного звездного времени и уходит в значительный минус (физики гораздо чаще, чем следовало бы, получают неправильные результаты) около четырех с половиной часов спустя. Сие странное наблюдение, опубликованное в 1997 году физиком Джеймсом Споттисвудом (не астрологом), указывает на то, что нечто вне Солнечной системы ежедневно модулирует все проявляемые человеком пси-способности (полагая, что различные базы данных, привлеченные Джеймсом, достоверны, чему скептики, само собой, не верят). Возможно, это гигантская черная дыра в центре галактики, однако Джеймс говорит, что статистика данную гипотезу не подтверждает, почему я и придумал объект, более загадочный и менее удаленный. Зайдите на http://www.jsasoc.com/docs/JSELST.pdf («Apparent Association Between Effect Size in Free Response Anomalous Cognition Experiments and Local Sidereal Time»).
Как и всегда, я благодарю Кафедру английского языка Мельбурнского университета, где работаю старшим научным сотрудником. Я в бесконечном долгу перед Департаментом литературы совета Австралии, чей щедрый фант поддержал мою работу над этим сложным романом. Я благодарен первым читателям написанных мной обрывков за полезные советы, правки и идеи, особенно – Ли Корбину и Андерсу Зандбергу за математику, Полу Вормансу, Спайку Джонсу, Лиз Мартин и Чарльзу Штроссу – за внимательное чтение и предложения, ну и, конечно же, моей дорогой жене Барбаре Ламар, чьи любовь, энтузиазм и поддержка помогли мне преодолеть бесконечное множество вселенных… и вырваться за их пределы.
Мельбурн, Австралия
Сан-Антонио, США
Август 2004
