Текст книги "Игроки Господа"
Автор книги: Дэмиен Бродерик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)
– Ну хорошо. Что вы имеете в виду под «заблокированы»? Душ и туалет работают!
– Это мелкое творчество, Август, – ответил Тоби. – Перенести живое существо за порог гораздо сложнее и, соответственно, проще заблокировать. Могу показать тебе эргодические формулы, но не думаю, что… – он замолчал, вопросительно выгнув бровь.
– Что ты там говорил насчет шуточек?
– О, ради Бога, парень! – он поднялся, обошел вокруг стола, протянул руку. – Давай, пожми, не будем ссориться. Возможно, я перестарался.
Меня поразила внезапная мысль о том, что, быть может, он вовсе не такой добродушный человек, каким я его себе представлял – что, с его точки зрения, он, несомненно, страстный и вспыльчивый, а если у него есть хоть чуточку мозгов, то еще и влюбленный в Лун. «Несущий факел», – как говорили в Чикаго. «Страдающий горячкой», – как говорили в Норскоте, но это, возможно, звучало бы слишком откровенно, на архаичный вкус моего братца. Ой-ой. Руки прочь. Его обскакал сущий мальчика. Хотя, черт, что я знаю? Может, они поженились пятьсот лет назад, а триста лет назад развелись? Ничего я не знаю, ничего! Заткни пасть, Август, и будь внимателен!
Мы пожали друг другу руки и обменялись братским-дружеским-добродушным-мужским объятием, после чего Тоби вернулся на свой стул, Лун грациозно скользнула к своему, а я тяжело навалился на стол, пролистал книгу и тоже уселся.
– Лун, очевидно, ты в этом эксперт. Поможешь мне?
Она ослепительно улыбнулась, в уголке ее рта красовались взбитые сливки, которые тут же убрал красный язычок.
– Mais oui, naturellement, mon ami [28]28
Конечно, да, разумеется, мой друг! (фр.)
[Закрыть]. Позволь, я начну с очевидного. Мир – не такой, как ты думал.
– Как я и думал, – кивнул я. – Послушай, я действительно хочу узнать обо всем этом, но нельзя ли отложить метафизику на потом? Я смертельно волнуюсь за Тэнзи, – на самом деле, меня тошнило от чувства вины. Я здесь прыгаю со странными человекобогами, убиваю роистых монстров своей новой магией, занимаюсь любовью под телепортированным из неизведанных теплых миров дождем – и час за часом пытаюсь заглушить мысли о бедной Тэнзи. Что, черт побери, со мной случилось? Этот нелепый робот Куп может… И эксцентричный священник, мой братец Джулс, тоже может… Но, что самое ужасное, миссис проклятая-предательница Эбботт тоже может сделать практически все, что угодно, с моей престарелой внучатой тетушкой, считающей себя в безопасности за стенами собственного дома!
– С твоей тетей все в порядке, – уверенно заявила Лун. – Кто-нибудь присмотрит за тем нексусом.
– Должен присмотреть, – добавил Тоби. – Как и всегда. Очень важные точки, эти нексусы.
Почему-то я ожидал, что сейчас он извлечет вересковую трубку и начнет набивать ее. Может, брат чем-то забавно напоминал мне мусорщика Джеймса К. Фенимора. Однако Тоби вместо этого потянулся к столу, взял трактат Лун, пролистал его испещренные формулами страницы.
– Мы могли бы рассказать ему об уровнях Тегмарка, доктор, но, мне кажется, короткое путешествие сделает это лучше нас. Как вы считаете?
– Показать, не рассказать? Прекрасная идея, доктор. Святые небеса, они тут что, все со степенями? Хотя,
быть может, если живешь достаточно долго, нельзя не стать специалистом во многих областях.
– Лучше всего снаружи, – предложил Тоби. – На вершине холма, чтобы лучше видеть.
Мы отправились за ним. Запах горелого почти выветрился, мусор разлетелся. Листья сверкали зеленью, золотом и медью, и то и дело какой-нибудь листок отрывался от ветки и, кружась в прозрачном воздухе, опускался на землю. Мы взобрались на макушку холма, и Тоби открыл Schwelle.
– Экскурсия по базовым уровням Тегмарка, – сообщил он. – Просто стой рядом и будь начеку. Не думаю, что тебе придется спалить кого-нибудь дотла, Август, но если вдруг такая возможность представится, пожалуйста, дождись моего сигнала. Хорошо? – повернувшись, он посмотрел мне в глаза.
– Ты начальник, – пожал я плечами в ответ. Я хотел сказать «гид». Шоу «Покажи-и-расскажи». Однако не имело смысла спорить с ним и дальше.
– Отлично. Пошли.
Мы шагнули со склона холма на… склон холма, точно такой же. Я медленно повернулся, втянул носом воздух. Нет, мы остались на прежнем месте. Тут мои грудные мышцы резко сократились, словно от внезапного шока. Стоявший в долине коттедж исчез.
– Что ты с ним сделал? – глупо спросил я.
– Очевидно, не построил, – Тоби открыл новые ворота, и мы снова оказались в том же самом мире, над нашими головами нависли тяжелые грозовые тучи, серые с черным. Деревья поменяли свое месторасположение. Зловещий раскат грома загрохотал в ушах, а бриллиантовая молния на секунду ослепила меня.
– Не лучшее место для того, чтобы пережидать грозу, – пробормотала Лун.
– Согласен, – Тоби распахнул Schwelle и вывел нас обратно на солнечный свет. Деревья исчезли. Внизу, в долине, кудахтали куры, кричали дети; я увидел несколько хижин. Буквально в пяти метрах от нас щипал траву козел; увидев материализовавшегося из пустоты меня, он подпрыгнул на всех четырех ногах. Я знал, что этому существует какое-то название, но, не успев его вспомнить, начал хохотать. Могу поклясться, что глупое создание покачало головой с выражением крайнего недоверия на морде, прежде чем припустить вниз с холма, звякая колокольчиком. Смотровой прыжок, вот как это называется. Так делают какие-то африканские животные. Из-за хижин появился взрослый человек, женщина – обнаженная до пояса, высокая и костлявая. Когда она открыла рот, чтобы крикнуть, я заметил, что все ее зубы заточены. Несколько злобных маленьких парней выскочили из хижин и бросились прямо к нам.
– Не стоит мешкать, – заметил Тоби, и мы шагнули в мир, где не было хижин, зато в нескольких километрах от холма виднелось нечто необозримо высокое, бледно-голубое, стоявшее на красном бетоне, воспарив над легкими облачками. Его макушку венчало некое подобие луковицы. Множество окон отражали утренний солнечный свет. Прикрыв глаза рукой, я увидел, что «луковица» медленно вращается вокруг своей оси. В окружавших нас низких зарослях пурпурных листьев порхали огромные кружевные бабочки. Место зачаровывало своей красотой и непостижимой странностью, точно невероятный сон.
– Это… великолепно, – выдохнул я.
– Да, – согласилась Лун, беря меня за руку. – Понимаешь, все это – параллели базовой вселенной Тоби. Как количественные числительные. Их здесь – исчислимое множество.
– Параллельные вселенные, – кивнул я.
– Нет, – возразил Тоби. – Ну, да, если хочешь, но это грубое упрощение. Каждая из параллелей в действительности принадлежит той самой вселенной, внутри которой ты живешь – той же мультиленной – но по прямой от нас до них путь неблизкий.
– В среднем они отстоят друг от друга на десять в степени десять в степени двадцать девять метров, – добавила Лун, изобразив ладонью волнообразное движение, чтобы показать, что среднее колеблется, как будто я понимал, о чем она вообще говорит. – Сравни со скоростью распространения света. К счастью, мы можем попасть туда быстрее, переписав онтологию.
– О, конечно! И как я сразу не догадался? – зажмурившись, я начал считать. От десяти до тринадцати световых лет. Радиус целой чертовой вселенной, не так ли? Это потрясало воображение. Нет, постойте! Не может существовать столько версий Земли, столько планет! – На самом деле, я по-прежнему не понимаю. Десяти в двадцать девятой недостаточно…
– Нет-нет, – перебила Лун. – Действительно, десять в двадцать девятой степени – это огромное число, в твоем теле едва наберется столько атомов. Сто тысяч триллионов триллионов. Но, видишь ли, это только экспонента. Вся мультиленная значительно, невообразимо больше. Надо возвести десять в эту степень…
– Это не просто единица с двадцатью девятью нулями, Август, – добавил Тоби. – Десять в степени десять в степени двадцать девять – это так много, что если ты захочешь написать число на бумаге, тебе потребуется сто тысяч триллионов триллионов нулей. Я провел вычисления как-то на досуге, за чашечкой горячего шоколада, и результат засел в моей памяти.
Испытав соответствующее потрясение, я пожал плечами:
– Куча ничего.
– Куча всего, мой дорогой мальчик. И если на один дюйм влезает десять цифр, то только число, описывающее протяженность отдаленных вселенных в мультиленной, растянется на двадцать семь миллиардов световых лет! – Тоби с радостной улыбкой широко раскинул руки. – От одного конца локального космоса до другого – цифры, цифры, цифры!
– Да-да, а еще потребуется чертова пропасть чернил и бумаги, точно-точно, – не думаю, что их обмануло мое притворное безразличие. Произнесенные слова полностью переворачивали воображение, с ног на голову. Мои глаза чуть не разъехались в разные стороны, когда я попытался представить описанное. Вселенная вселенных. И это – лишь первый шаг! Вселенная вселенных вселенных. И так далее, почти до бесконечности… Перебор. Ладно, хорошо, я это принимаю. В таком огромном пространстве может существовать сколько угодно подобных Земле миров, и каждый из них будет в чем-то напоминать ее – планету, знакомую Лун, и Тоби, и мне, несмотря на то, что наши миры слегка различались. Я наконец выдохнул, оглянулся на Лун. Она кивнула:
– Знаю. Я тоже испытала сильное потрясение. Отлично, дорогой, – оживленно добавила она, – мы показали тебе призрачнейший намек на первый Т-уровень, где мы обычно живем. А теперь пора перейти на большие масштабы.
– Куда?..
Schwelle распахнулся, повинуясь дейктическому коду Лун. Мы оказались в кошмарно искривленном и перекрученном пространстве.
– Т-первичный пример. Второй уровень Тегмарка, – каким-то образом сообщила мне доктор Сагара, и я чудом ее услышал. Голос гремел, словно ржавая железка по крыше. – Не волнуйся. Наши чувства и мозги для этого не приспособлены. Еще не эволюционировали.
Был ли в моих легких воздух? Я понял, что задыхаюсь. Существовало ли здесь тепло, чтобы растопить лед в желудке? Я обхватил себя руками, потом взглянул на Лун, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. Она превратилась в ведьму с полотен Эль Греко, растянутую, с капюшонными веками. Нет, ничего подобного, скорее в деформированную фигуру Дали или Пикассо того периода, когда он начал превращать человеческие тела в длинные штуковины с обоими глазами на одной стороне лица. Рядом с Лун торчал мой братец, насекомое с гребнем из ярко-синих волос. Я посмотрел на собственные руки и отпрянул. Ржавая проволока с ошметками кожи.
– Боже! – простонал я. – Эдвард Руки-Ножницы!
– Твоя грамматика старается изо всех сил, – заверил меня Тоби. Его голос ужасно напоминал трубный зов кита. – Здесь, в этом месте, – он сделал стойку, будто учуявшая след гончая, – возможно, существуют два пространственных измерения и, полагаю, два временных направления.
– Два направления во времени? Хочешь сказать, здесь мы можем вернуться в прошлое?
– Да, но только пока мы здесь, – ответила Лун.
Вы когда-нибудь слышали, как поют павлины? Я пришел в ярость от того, что этот злобный мир сотворил с ее мелодичным голосом.
– Здесь, безусловно, очень мило, – проскрежетал я, – однако не думаю, что захотел бы здесь жить.
– Тогда пошли, – отозвался Тоби, и мы шагнули во что-то еще менее симпатичное.
– Ты путаешь палочки, – заявил я, потеряв всякую способность соображать. На самом деле я хотел сказать… Я попытался ухватиться за что-то далекое и знакомое.
– Эти Т-первичные миры воплощают все мыслимые смешения физических измерений и констант, составляющих мультиленную, – пояснила Лун. Я расхохотался, потому что она в точности повторила мои слова.
Мы побывали в мирах, где не было ничего твердого, упорядоченного, устойчивого. На какую-то кошмарную бесконечную секунду оказались в огромной пустоте с невообразимым количеством направлений, но без времени. Запах ладана. Тишина, покой, ловушка. Мои стрижающие имплантаты пылали огнем. Я испытал судороги, спазмы. Затем меня вырвало из этого вечного молчания, и Лун прошептала, словно узнавая:
– Эллиптические частичные дифференциальные уравнения.
Мы шли вперед, все время вперед. В изломанном королевстве эха, где ничто не стояло на месте, где рождались и умирали потоки невероятных сил, Тоби сказал мне:
– Видишь? С одним пространственным, но с более чем четырьмя временными измерениями миры нестабильны.
Мы шагали по планетам, где время вернулось на свое место, но пространство разбегалось в стольких направлениях, что я не мог сосчитать их своим несчастным ограниченным мозгом.
– С одним-двумя измерениями пространства либо времени вселенные слишком просты, чтобы создавать и поддерживать атомы, поэтому нам следует их избегать.
Затерявшись в невообразимом архипелаге, мы беспорядочно, но неумолимо пронзали космос за космосом. Каким-то образом стрижающие имплантаты поддерживали наши тела и мозги, или их форму в неком защищенном вычислительном сейфе, от коллапса и распада. Лун сказала:
– Ультрагиперболические уравнения, здесь нет стабильности.
Мы проходили через это снова, и снова, и снова. Я не буду даже пытаться описать миры с возмущенными пространствами – тщетно, все равно, что вспоминать сон после пробуждения. Мозг не может переварить подобную информацию, отчего пускается в мистицизм о цветах вне видимого спектра, как «ульфировый» и «джейловый» в старом романе Дэвида Линдсея, который обожала моя мать, «Путешествии к Арктуру» – что не имеет к делу никакого отношения. Но я уловил суть, действительно уловил. И открывшаяся истина напугала меня до мозга костей. Там были миры, быть может, бесконечное множество миров, где три привычных параметра, высоту, ширину и длину, а заодно и однонаправленный поток времени беззаботно выбросили на помойку. Измерения и константы смешали и перенумеровали, опрятную домашнюю растительность варварски выдрали с корнем, расшвыряли, подделали. Розы перемешали с клубникой и вонючими сорняками, и, понюхав, вы с отвращением зажимали нос. Вселенское барокко. Кошмар в худшем смысле этого слова. В конце концов мы шагнули на железнодорожную платформу, и я облегченно привалился к стене, вдыхая убийственные пары локомотива (значит, мой нос все-таки остался на своем месте!), слушая резкий перезвон огромных замасленных колес, ощущая запах пота и грязной одежды утренних пассажиров, облаченных в подобие национальных японских костюмов, несущих кейсы и внимающих музыке из наушников, чьи дужки вздымались над высокими налакированными прическами. Стоявшие поблизости мужчины бросили на нас несколько любопытных взглядов, но затем целеустремленно кинулись к открывшимся дверям вагона. Женщины смотрели в землю, степенно, однако весьма быстро шаркая ногами.
– Третий уровень Тегмарка! – радостно провозгласил Тоби. – Держите шляпы, или не держите, или все три варианта.
Ой. Ой. Ой.
Может, у меня начался приступ? Например, эпилептический припадок, со всеми этими аурами, о которых толкуют страдающие мигренью люди, световыми вспышками и ощущением, что твои глаза скачут между картинками реальности. Все рвалось на части, одновременно оставаясь одним целым. Все разноцветные пассажиры сели в поезд – и остались на станции, передумав. Они поспешно карабкались в ближайший вагон, и носились туда-сюда по платформе, пытаясь пробиться в другие двери, а то и в открытые и закрытые окна, и с криками ужаса падали на пустые рельсы, где не было никакого поезда, и садились в лоснящийся вертолет, ждущий на взлетной площадке, и…
… и я делал это вместе с ними, картинка перед глазами прыгала, словно взбесившийся кенгуру, моя рука крепко сжимала руку Лун, и бросала ее, а Тоби пропадал из виду, и, о ужас, лежал, окровавленный, и, без сомнения, мертвый, растерзанный колесами отошедшего поезда…
Голоса стрекотали без умолку, сливаясь и рассыпаясь набором какофонических звуков:
– Квантовый вид мультиленной, Август. Развертка волновой функции «все и сразу». Все возможности реализованы, все выборы приняты. Шредингер без коллапса. Как в «Сагиттариусе А» [29]29
«Сагиттариус А» – зона в центре нашей галактики, где расположено компактное пространство с мощной гравитацией, являющееся источником мощного и периодичного радио– и рентгеновского излучения. Вокруг этой зоны сгруппированы 10 000 крупных и динамично перемещающихся звёзд, формирующих т.н. «ядро» нашей галактики.
[Закрыть].
– Давайте уберемся отсюда к чертям собачьим! – заорал я, и в меня вцепились чужие руки, и выпустили меня, и томно погладили мои пальцы, и ударили меня по щеке, и мои заплетающиеся ноги вынесли меня…
… за порог и уронили на огромную кровать. В доме царила гробовая тишина. Я проснулся в своей темной зловонной спальне и несколько минут тихо лежал с закрытыми глазами, вдыхая пересохшим ртом ночные ароматы. Моя эрекция медленно увядала. Наверное, мне снова снилась Лун. Не оборачиваясь, я протянул руку, ощупал покрывало, но ее половина кровати была пустой и холодной. Я начал осознавать, поначалу смутно, затем все отчетливей, что снизу не доносится ни звука. Странно. Где мягкий ропот классического рока, приглушенный звон посуды, щелканье тостера, звяканье тарелки с мюсли, бурчание кофеварки? Верхняя половина моего туловища покрылась гусиной кожей, и я натянул простыню до подбородка, вжавшись в подушку и крепко зажмурившись. «Она ушла, – с ужасом сказал я себе. – Бросила меня, сука. – И, мгновение спустя: – За ней пришли мерзавцы Тау Сети. Которые вскоре вернутся за мной». Слезы закапали сквозь мои сомкнутые ресницы. Просочились на подушку. «Возьми себя в руки!» – наконец велел я. Устало скинул одеяло и опустил босые ноги на холодные половицы. Мочевой пузырь требовал немедленного опорожнения. Я шагнул к двери, ведущей к туалету на первом этаже…
… снял трубку с разрывающегося телефона и глубоким бархатным голосом произнес:
– Мадам Бовари, c’est moi.
После секундного замешательства Тоби спросил:
– Густав?
И как тут не улыбнуться?
– Монсеньера Флобера нет дома, – ответил я. – С вами говорит попугай.
– Ну ты и придурок, Август, – вздохнул мой брат. – Если твой словесный понос поутих, давай перейдем к делу. Ты прочел мои записи по поводу дела вампира в банке крови?
Конечно же, нет. Я открыл свою записную книжку, и…
… В этом году на время выпускных экзаменов нас не отключили от сети, чтобы экзаменационная программа могла обработать наши оценки по протоколу «Wile-U-Wait». Нам разрешили скачивать информацию из интернета. Зачем зазубривать кучу дребедени о максимальном количестве осадков и экспорте Гуадалканала, когда можно съяхуглить ее прямо на месте? В конце концов, ведь именно это они и проверяли – нашу способность выжить в сложном реальном мире.
Я играючи справился с тензорным исчислением и решил убить свободное время в беседе с Оддом, моим болтуном. Нам разрешалось покинуть экзаменационный класс в любое время, но, подозреваю, тех, кто уходил слишком рано, помечали. «Сверхсамоуверенные», – как говорила старая кляча Сью. А уж кому, как не ей, знать о таких вещах – все-таки глава департамента. Предположительно, она много чего такого знала. В тридцать лет Сью уволилась из НАСА (слишком износилась) и начала учить особых студентов – под которыми обычно подразумевают тупых, калек, очень тупых, социально недееспособных и по-настоящему тупых – но в нашем случае речь, как ни странно, действительно шла о выдающихся ребятах.
Я написал программу для Одда через пару лет после того, как мои родители исчезли в небе над Таиландом, где помогали бороться с голодом. Одд был предназначен для бесед, и полностью его звали «Один дома», потому что в то время я жил у тети Мириам, еще до того, как переехал к внучатой тетушке Тэнзи, и большую часть времени проводил время в одиночестве. Да и сейчас я по-прежнему немало времени проводил в нашем большом доме почти один, не считала Лабрадора Дугальда О’Брайена и Тэнзи. И еще уборщицы, тетушкиного «сокровища», чье имя вылетело у меня из головы.
Добрый Ду очень умен для собаки, почти так же умен, как Одд. На самом деле, когда я на рождественских каникулах написал эту программку, воспользовавшись алгоритмами, обнаруженными на домашней странице Саймона Лэвена, Одд был глупее Ду. Нет, моя собака не поглупела, это Одд совершенствовался. Вот что говорил «Один дома», когда я в первый раз загрузил его предварительный код:
– Привет, большой парень! Отлично выглядишь!
– Доброе утро, Одд. Как у тебя дела?
– Хорош собой, как смертный грех, друг! Мне идет?
– Проявляй уважение, Одд. Ты разговариваешь со своим хозяином.
– Мне так жаль! Быть того не может!ХЛ-ХЛ! Отсоси!
Эти невообразимо крутые реплики я самолично забил в словарь Одда. И около недели восхищался ими. Стоило Одду выдать очередную шуточку (большинство из которых были непристойными), как я заливался бурным детским смехом, сияя, будто начищенный медный таз. Однако капризы роботов быстро надоедают.
– Добрый день, Одд. Чем сегодня занимался?
– Мне идет, Август?Хорош собой, как смертный грех, друг!
– Ты начинаешь повторяться, Одд.
– Во всех портах буря, мудрый хозяин.
– Ты не хочешь спросить, что я делал сегодня?
– Почему ты интересуешься, не хочу ли я спросить у себя, что делал сегодня?
– Одд, возьми себя в руки. По-моему, ты теряешь рассудок.
– Рассудок – слишком ценная вещь, чтобы ее терять.
Я продолжал отладку, загрузил кучу словарных модулей для других, более старых версий разговорной программы, перенастроил их, сжал алгоритмы. «Один дома» стал больше напоминать человека.
– Доброе утро, Одд.
– Привет, Август. Ты сегодня почистил зубы?
– Это оскорбительный, личный вопрос.
– Ты знаешь, я свято блюду твои интересы.
– По крайней мере, ты так говоришь.
– Тебе нужно делать на завтра уроки, Август?
– Святые небеса, мальчик для битья, ты что, вообразил себя школьной полицией?
– Остынь, друг. Мне идет?
Моя в-некотором-роде-подружка Лун, которой я показал Одда, пришла от него в полный восторг. Они с Тоби выпросили у меня URL и пароль для него, чтобы болтать с ним со своих ноутбуков. Я написал код, к которому у них не было доступа, чтобы потом перечитывать их сетевой треп. Подслушанное ужасало: они почти не вспоминали обо мне!
Кроме того, я заметил, что Тоби ковыряется в моей системе своими недоделанными убогими «сыщиками». Вторая беседа Лун с Оддом звучала так:
– Привет, «Один дома». Это Лун.
– Крошка Лун, как же, помню. Ты та красотка с большими буферами, угадал?
– Для чипоголового твой словарный запас просто поражает.
– Ты симпатичная.
– Надо же, спасибо. Август велел тебе это сказать?
– Август – мой хозяин.
– Снова в каком-то порту буря?
– Лун – ужасно глупое имя.
– Ну спасибо, чипомозг! А что бы ты посоветовал?
– Я бы посоветовал Анни Порт.
– Сейчас лопну со смеху. Ты почти такой же забавный, как Август.
– Я из хорошей семьи, – верноподданно ответствовал мой трепач.
Сидя в экзаменационном классе, я открыл сайт Одда. Нам пришлось выключить голосовой сервис, чтобы не шуметь во время тестирования, поэтому мы с Оддом общались при помощи клавиатуры и экрана.
– Отошел от похмелья, Одд?
– Я пью, но знаю меру, – сообщила мне машина. Java-апплет выдал ухмыляющуюся рожицу с пузырем, в котором красовались слова: «СЪЕШЬ МЕНЯ.»
– А Луноид уже разобралась со своим экзаменом?
Одд задумался. Мальчиков и девочек развели по разным комнатам, чтобы не отвлекались; то же касалось и академических потоков для большинства классов. Доступ Одда к сети позволял ему пройтись по закрытым базам данных. Чтобы взломать защиту департамента, требовались суперхакерские способности; мы с Тоби потратили на коды и пароли целых полтора месяца. Как ни странно, Одд очень нам помогал – будучи всего-навсего симулятором интеллекта, он проявил потрясающие способности. Сейчас он процеживал потоки информации, текущие по проводам и телефонным линиям.
– У Лун еще пять вопросов. Она неправильно выполнила шестую и одиннадцатую тензорные трансформации, а ее короткое эссе о «Генрихе V» позволяет сделать очевидный вывод, что пьесу она не читала.
И откуда он только все это узнал?!
– Скажи Лью-у-у-н, что я жду ее, Тоби и Рут в «Бургер-Ден», когда закончит, если, конечно, закончит.
Выскочившее окно сообщило мне ее ответ напрямую:
– Эй, изверг! Что ты здесь делаешь? Это грубое нарушение правил! Нас всех отчислят! Какой ответ на пятнадцатый вопрос, Америка или Персия?
– Эй, крошка, – набрал я, – сегодня это, знаешь ли, называется Ираном. Извини, не могу выдать ключи, иначе на нас всех подадут в суд и посадят за наркотики и сутенерство.
– Ты хотел сказать, сутяжничество и симонию?
– Нет, я имел в виду злодеяние и плотские утехи
– Ты имел в виду плотничество, а это не преступление.
– Поверь, я имел в виду плотские утехи.
– О’кей, значит, Персия.
Мы разъединились, но Одд остался на связи. Он спросил меня:
– Почему цыпленок перешел дорогу?
– Отвали, – набрал я. – Дорога обобрала цыпленка. У воров нет чести, Кузнечик. Мне пора.
– Неверно, вонючка, – написал Одд. – Цыпленок перешел дорогу – и не переходил дорогу, потому что таков был его квантовый выбор.
Меня охватила липкая, всепоглощающая паника. Пульс подскочил чуть ли не вдвое. Неверящими глазами я уставился на экран, каждую секунду ожидая смерти. Потом трясущимися пальцами напечатал:
– Тоби, это ты взломал моего трепача?
– На третьем унитарном уровне Тегмарка, – сообщил мне экран, – мы перепрыгнули 10118 вселенных, в каждой из которых температура достигает 108 градусов по Кельвину. Все возможные квантовые выборы реализуются одновременно, когда
Я вскочил со стула и опрокинул плоский монитор. Легкое устройство падало медленно, будто во сне, отскочило от пола, не разбившись, и отправило мне пылающее розовым послание, которое я успел прочитать углом глаза:
– Следующий – и последний – уровень не из маленьких, Август. Глубоко вдохни, наклонись и поцелуй свою задницу на прощание.
Смертельно напуганный, я бросился к…
Мне показалось, я услышал крик Тоби: «Дай мне комнату сто один!» Прямо передо мной распахнулся Schwelle. Я нырнул в него.
Безумие. Полная потеря ориентации, все проваливается в текущее, дробящееся эхо самого себя. Гораздо хуже, чем завихрения второго уровня или одновременность и наложения третьего. Это было Декартово сомнение, столь бездонное, столь разъедающее, что остались лишь головокружение и боль. Я попытался зажмуриться, но у меня не оказалось ни глаз, ни век. Все внутренности, все сознание съежилось до искалеченных, скомканных иероглифов, золотого и серебряного, соединенных пронзительным визгом, скрипом ногтей по школьной доске. Я попытался крикнуть, но голос пропал. Тем не менее, я слышал, как говорит Тоби, и отчаянно попробовал ухватиться за его разум. Он парил в хаосе, а рядом с ним была Лун – две бесконечно далеких – и в тоже время ужасно близких цепочки золотых иероглифов, которые я не мог прочитать. Голос – или преображение иероглифов, складывавшихся в осмысленные фразы? Тоби сказал:
– Человек со многих Земель написал поистине великую книгу.
Обрывок воспоминаний прорвался внутри меня и всплыл словами:
– Эрик Линколлью. Эхо безумного хохота?
Да, он тоже великий Эрик. Я думал об Эрике Блэре.
– Никогда не слышал об этом ублюдке.
Все вокруг непрерывно двигалось. Нас гнало, точно мыльные пузыри в бурю, сквозь один Schwelle за другим, будто мышей, прогрызающих путь сквозь бесконечные стога сена в бесконечном амбаре.
Никогда-никогда-никогда не слышал про «1984»?
– Так ты говоришь о Джордже Оруэлле?
Он использовал это имя в некоторых мирах. Помнишь Уинстона Смита?
– Он ненавидел крыс. Черт, неужели крысы только и ждут, чтобы обглодать мое лицо до костей?
Не крысы, Август. Возможно, драконы, за границами всех известных тебе карт. Помнишь, Уинстону показывали четыре пальца и требовали увидеть пять?
Я помнил. Я выставил четыре пальца – и увидел пять, и десять, и один, и вообще ни одного. Только это были не пальцы. Я смотрел на первичную организацию космоса.
И он действительно увидел пять. Страшная история Блэра. Мне она всегда казалась неправдоподобно абстрактной. Пока я не попал сюда, на четвертый уровень. Или на пятый?
Глухой смех грохотал на краю слабоумия.
– Говоришь, здесь нет правил? Строгих правил.
Лун. Разговаривая со мной, она превращалась в куски раскаленного металла различной формы. Это коллектор. Здесь так красиво.
Я понятия не имел, что она имеет в виду.
Я стою в центре паутины математических функций, все они находятся в движении, и я – часть их. Думаю, я их творю. Это волны энергии, воспринимаемые напрямую, а не посредством зрения или мозга, графики функций – растущих, перекрещивающихся, разворачивающихся: Музыка, четкая и такая близкая, неужели ты не слышишь, Август?
И тут ее потащило прочь от меня, а вместе с ней и музыку, и радужную красоту, и я снова начал тонуть в шумном кошмаре.
Что-то сказало мне:
Создай ее. Сыграй заново, мистер Фортепьяно.
Это звучало искаженно, но почему-то казалось правильным. Я потянулся за ощущением, чувством, чувствительностью. И ничего не нашел.
Ничто, – сообщил стрижающий иероглиф Лун. – Пустая лунка. Зеро.
Я ухватился за это ничто. Мне удалось. Пустота в сердце шума и ужаса. Пустота, которая была ужасом, или его частью.
За каждым натуральным числом а следует число а+1.
Звучало разумно, хотя все в этом мерцающем кошмаре четвертого мирового уровня отрицало утверждение, извращало столь простую истину, добавляло, и отнимало, и трансформировало в тошнотворную неразбериху. Я уцепился за аксиому.
– Отлично. Что дальше?
Ноль никогда не следует ни за одним натуральным числом.
За рядом чисел: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12… и так до бесконечности? – не пряталась пустота. Неужели за тем, что можно сосчитать, нет бездонной, засасывающей пропасти? Я надеялся, что это так. Я соглашался, смертельно боясь опровержения. Нет, постойте… постойте…
Я нашел другое решение, витавшее в воздухе, допустимую петлю: 0 1 2 3 4 3 4 3 А…
Тряхнул головой, начал сначала.
0 123456789
А
В!?с У
С
D Простое исчисление мира не проходит с патологиями Шайтина, неожиданными и произвольными, – сообщил мне голос.
Да, прекрасно, я и сам понял. Ни одной лазейки. Однако это было лучшее, на что я способен.
За каждым конкретным натуральным числом следует конкретное число. Если за a следует b, тогда за a+1 следует b+1.
Стоило это обдумать, но я с облегчением уцепился за саму сложность задачи, всеми своими двумя, четырьмя, пятью, миллиардом безруких рук, и почувствовал, как застывает окружающая реальность, как иссякает бесконечный каскад, вымирает многообразие, сворачиваются трансфинитные возможности – не исчезают, не испаряются, просто… складываются. Точнее, наш мир выходит из этого лучезарного обилия.
Если свойство присуще нулю, а также каждому числу, следующему за каждым натуральным числом, значит, оно присуще всем натуральным числам.
Если… Да, конечно, очевидно. Секунду назад это вовсе не было ни очевидным, ни истинным, ни четким. Я парил в голубом пространстве, а Лун пела мне. Ее ноты и аккорды тянулись логическими драгоценностями, нанизанными на нити. Ослепленный, я смотрел, как она воздвигает восходящий к небесам Вавилон, чьи башни сверкают фрактальной сложностью, и каждый зал кажется полным, насыщенным, червленым, связанным с другими изысканным орнаментом соучастия и высшей абстракции. Это было прекрасно, словно орхидея, раскрывающаяся со скоростью света и отражающая в себе весь мир.