Текст книги "Игроки Господа"
Автор книги: Дэмиен Бродерик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)
– Привет! Сожалею и все такое. Я – Август. А ты?
– Август? Что? Не может быть! Я Сибил Аврил, – добавила женщина слабым голосом. – Ты только что испортил три квадранта приготовлений. И как, во имя Древних, ты сюда попал?
– Неудачный день, – ответил я, вылезая на сушу. Маленький, вышедший из строя робот по-прежнему судорожно цеплялся за мои джинсы, прямо над коленом. Правая рука начала странно пульсировать, и в лучах зеленоватого света я разглядел, что из большой дыры в ладони, в том месте, которым я задел о дно, хлещет кровь. Я порезался раковиной до кости. Половина ладони болталась, точно белая полоска цыплячьего мяса.
Я содрогнулся и, кажется, потерял сознание.
Пять
Лун
На пятьдесят третий день рождения Лун Ассамблея дала в ее честь обед в параллели Великого лондонского пожара. Яростный ветер отбрасывал пламя от выбранной ими таверны, однако жар и клочья зловонного дыма проникали повсюду. Черные хлопья копоти падали с небес, словно конфетти, вперемешку с кровельной соломой, пылающими гнилыми деревяшками и кусками человеческой плоти. Церкви, и доходные дома, и бордели сгорали дотла, гневный огонь уничтожил больше половины города, напоминавшего огромную выгребную яму. Хозяева таверны с изрытыми оспой лицами, разрываемые страхом и жадностью, и их раболепствующие слуги за баснословное вознаграждение остались на своем посту. Члены Ассамблеи пировали свиными ножками, запеченными в поросячьей крови, бледными клецками, начиненными свиным салом, и огромным количеством миног, запивая все это горьким пивом. Отблески пламени танцевали на стенах таверны и в глазах собравшихся.
На десерт Ассамблея провела Лун через Schwelle в Тенаюку, край шума, отбойных молотков, автомобильных гудков и проносящихся над головой самолетов. В 11:52 утра они потягивали коньяк и смотрели, как пассажирская квазибаллистическая ракета предсказуемо врезается в огромную зеркально-стальную ацтекскую пирамиду в нескольких сотнях метров от них. В голубое небо взвился бурлящий шар огня. Лун в ужасе не могла отвести глаз от столба дыма, забыв о своем десерте.
– Вне всяких сомнений, работа деспойлеров, – заметила Моргетт, зачерпывая ложечку мороженого. – Это утро низвергнет страну в бездну страха, паранойи и невежества. Все, за что действительно стоит бороться, окажется забыто. Так горько, – она отложила ложечку и (с жадностью, как показалось Лун) вгляделась в мутные клубы раздробленного железобетона, изломанных тел, разбитых надежд. – Так пикантно. Такая чертова потеря.
Напуганная виновница торжества видела бегущих мимо людей, на чьих лицах застыли отчаяние и недоверие, а струящиеся по их раскрашенным щекам слезы размывали краску. Лун закончила докторантуру в области онтологической механики, а практический диплом получила за инженерию реальности, но подобные умышленные зверства до сих пор потрясали ее до глубины души. Она снова с неприязнью отметила, что Моргетт улыбается, созерцая хаос на улицах, испытывает своеобразное удовольствие. Лун уже более двух десятков лет тоже занималась такими вещами, однако продолжала страстно надеяться, что рутинная жестокость не сожрет ее саму изнутри. Было слишком легко поверить в иллюзию, счесть происходящее всего лишь виртуальной реальностью, симуляцией, конструктором.
Лун очнулась на улице, с пальцами, крепко вцепившимися в собственные волосы. Очутившись на открытом пространстве, она могла лишь стоять и смотреть. Вокруг эпицентра собралась большая толпа, некоторые поспешно фотографировали. Человек в тюрбане торопливо извлек одноразовую камеру, защелкал кнопками.
– Возвращайся внутрь. Ты портишь собственную вечеринку.
– Моргетт, я должна пойти посмотреть, не могу ли я чем-нибудь помочь, – Лун поняла, что плачет. Кто-то врезался в нее – стройный чернокожий мужчина, одетый в деловой maxtli [9]9
Maxtli – кожаный пиджак (науатль).
[Закрыть]. Его tilmatli [10]10
Tilmatli – плащ (науатль).
[Закрыть]покрывали кровь и сажа, на плече зияла дыра, золотой узор порвался. Спотыкаясь, человек добрел до тротуара, чуть не упал.
– Эй, позвольте я вам помогу! – слова и грамматика ацтекского диалекта науатль с легкостью всплыли в сознании Лун. Обняв мужчину одной рукой, она увела его на пешеходную дорожку. – Нам надо найти место, где вы сможете посидеть, пока я найду скорую.
– Нет! – ей пришлось нагнуться поближе, чтобы разобрать хриплый голос, отравленный химическими парами горящего здания. – Мои жены. Мы разделились. Они по-прежнему где-то там. Надо вернуться и найти их обеих, – мужчина отпрянул от смущенной Лун и поковылял куда-то в сторону.
Она двинулась к угловатому зиккурату, сначала быстрым шагом, потом бегом. Пересекла улицу на голубой свет и услышала новые крики ужаса, доносившиеся из толпы. Еще две ракеты летели прямо к вершине пирамиды. Завороженная ужасом, Лун смотрела, как они вгрызаются в стекло и металл – и взрываются огненным вихрем.
– Это никакой не гребаный несчастный случай! – выкрикнул кто-то из толпы. Науатль с лакотанским акцентом. Полицейские и пожарные надрывались, приказывая людям отойти подальше. Лун обнаружила, что сама подбирается ближе к месту трагедии. Пылающий мусор дождем сыпался из обезглавленного строения, вместе с тлеющими обломками ракет. Через проломы в стенах вырывался черный дым. Почему-то запах огня, потоки пепла показались Лун более живыми, более ужасными, более настоящими, чем разрушенный Лондон несколько минут назад. Быть может, дело было в запахах? Сплошная синтетика – остатки горящего, взрывающегося топлива, изоляции, искусственных перьев сотен тысяч погибших. Мимо Лун пробежала новая толпа людей, затем она в отчаянии увидела, как из окна разрушенного здания выпрыгивает человек, колотя по воздуху ногами, словно боясь перевернуться, в руке зажаты извилистые кипу [11]11
Кипу – узелковое письмо древних перуанцев.
[Закрыть]. Жирная сажа густо устилала тротуары. Хлопья – быть может, человеческой плоти – падали на вытянутую руку Лун. «Надо убираться отсюда, – сказала она себе. – Какой от меня прок? Это вуайеризм, а не наука. Я должна вернуться на вечеринку в честь своего дня рождения». Но тело отказывалось повиноваться.
Люди продолжали выбегать из главного входа в здание, многие едва могли идти. Двое мужчин в каком-то подобии медицинской формы схватили полную женщину в попугайных одеждах и помогли ей забраться в машину скорой помощи. Лун бросилась к ним:
– Вам нужна помощь?
– Вы опытная медсестра? – крикнул в ответ один из мужчин.
Голос Лун почти затерялся в вое сирен и человеческих криках:
– Нет, но…
– Немедленно покиньте территорию, если вы не медицинский работник и не пожарный!
«Вовсе ни к чему на меня орать!» – с неожиданной злобой подумала Лун. От горящего здания хромала женщина, очевидно, испытывая сильную боль.
– Давайте я вам помогу, – Лун протянула ей руку, и пострадавшая тяжело повисла у нее на плече. На женщине не было туфель, ее смуглые ноги почернели, геометрический узор на huipil [12]12
Huipil – верхняя рубашка, блуза (в Мексике).
[Закрыть]с короткими рукавами покрылся пятнами. Быть может, симпатичная секретарша, обезображенная пеплом и сумасшедшей жестокостью.
– Мне нужно найти телефон, – повторяла женщина. – Я должна позвонить мужу и сказать, что со мной все в порядке.
– Мы найдем вам телефон. Вон там впереди магазин, конечно, они разрешат вам позвонить.
Заламывающий руки менеджер с посеревшим под яркой краской лицом усадил женщину, но заявил, что телефонная линия повреждена. Лун выбралась обратно на улицу, снова посмотрела на зиккурат. Ступив на край тротуара, услышала рев над головой, подняла глаза к небу. Приготовилась открыть проход, всматриваясь вверх. Четвертая ракета? Нет. Ближайшая к ней сторона здания оседала внутрь, складывалась, как карточный домик. Лун развернулась и помчалась со всех ног к ближайшему дому. Остановилась, оглянулась. Куча обломков и столб вонючего дыма. Гигантская пирамида просто… исчезла.
«Когда-то эту землю покрывали дремучие леса, в которых жили дикие животные, и птицы, и кучка людей, – подумала Лун. – И во многих мирах ничего не изменилось и по сей день». Первобытные реки и гостеприимные леса. Культуры, способные жить в согласии с законами природы, какими бы извращенными ни были их людские корни. В ушах Лун пульсировал белый шум. Кто-то схватил ее и затолкал под навес. С небес шел дождь из пыли и пепла. Кашляя, она закрыла своей huipil рот и нос, чтобы не наглотаться дыма. «Вот что делают К-машины», – сказала себе Лун, скрючившись у относительно безопасной стены. Кто-то – или что-то – намеренно выпускает баллистические снаряды в здания, в которых полно людей, специально выбирая цель таким образом, чтобы разрушить строение до основания – и, захлестывая общество волнами шока, возможно, губит целые развитые цивилизации, целые миры. И все – лишь ради забавы, ради эмоционального возбуждения. Вот она, суть методов Игроков, Лун знала это, и знание отдавалось горьким привкусом у нее во рту. Просто выбери верную точку опоры, самую уязвимую мишень для своего удара – и причиненный тобой ущерб распространится, как степной пожар. Растить, собирать, строить – тяжелый, иногда печальный труд, но разрушать легко. Ты можешь заставить все исчезнуть. Один человек на соответствующем уровне способен уничтожить реальность.
Спотыкаясь среди воя сирен и рыданий, Лун вернулась в кафе. Грязные тарелки и полупустые стаканы на столах. Ее Ассамблея ушла. Тяжело вздохнув, Лун открыла Schwelle и последовала за ними.
Шесть
Август
Десять лет назад меня отправили в кабинет директора школы за то, что я появился на занятиях в джинсах, высоких ботинках и толстовке.
– Мистер Сибэк, – сухо начала директриса.
– Мисс Сью, моя фамилия произносится как «Зайбэк», – спокойно прервал я, стоя перед ее столом, заложив руки за спину. Возможно, мои ладони слегка вспотели. Когда я был маленьким, взрослые частенько заставляли меня понервничать.
Она моргнула.
– Значит, Зайбэк? Август, как тебя обычно называют? Гус? Оги?
– Август, – ответил я.
Она снова моргнула, однако через секунду продолжила ровным голосом:
– Откуда родом твоя семья, Август?
– Из Австралии, – сообщил я. Святые небеса. – В четвертом поколении. Мой прапрадедушка был эстонцем, – тут я ошибался, но тогда еще об этом не знал. Я сделал паузу, а когда директриса открыла рот, чтобы сказать что-то, добавил: – Со стороны отца.
Директриса закашлялась.
– Да, очевидно, мистер Зайбэк. Это проявление крайнего сексизма, однако имя родителей в нашем обществе всегда передавалось только по отцовской линии, – вообще-то, вовсе не так уж очевидно, если знать о существовании других миров с совершенно другими обычаями. Но я тогда был еще совсем ребенком и ничего о них не знал. Как и о множестве прочих вещей, о которых ничего не знала и мисс Сью. Она выпрямилась в своем кожаном кресле, наградила меня серьезным взглядом: – Тем не менее, молодой человек, я вызвала вас сюда вовсе не для того, чтобы обсуждать вашу родословную. Я хочу знать, почему вы не в школьной форме.
– Мне не нравятся униформы, – ответил двенадцатилетний я. Не грубо, но твердо и без малейшего желания извиниться.
– Одна из характерных черт жизни в цивилизованном обществе заключается в том, – проинформировала меня мисс Сью, сжимая пальцами степлер, – что иногда – на самом деле, весьма часто – нам приходится делать то, что нам не нравится.
Я промолчал.
– Ты понимаешь, к чему я клоню, Август?
– Не вполне, – ответил я. – Школьная форма – отстой. Она нас инстит… инстут… – я запнулся, слово застряло у меня на языке.
Директриса выглядела изумленной.
– Институционализирует? Большое слово для… – она порылась в бумагах у себя на столе, – двенадцатилетнего мальчика. И, к счастью, неподходящее. Мы не пытаемся сломить ваш дух, мистер Зайбэк. И не хотим превратить вас в безликих роботов. Школьная политика требует, чтобы все ученики носили одинаковую одежду, в целях защиты вашей индивидуальности.
Я с недоверием уставился на директрису.
– Сам посуди, Август. Если бы все одевались так, как им захочется, школа превратилась бы в балаган. Богатые дети носили бы дорогую одежду. А менее обеспеченные испытывали бы дискомфорт.
Точно. А разве так этого не происходит? Я ничего не сказал, просто смотрел в пол, ожидая, когда она закончит и разрешит мне вернуться в класс.
Директриса еще некоторое время не унималась, и вместо класса меня отправили домой с запиской родителям, в которой их просили проследить, чтобы в будущем я надевал соответствующую форму. Вечером я обсудил сей вопрос с папой и мамой, и они согласились со мной: это мое решение. На следующий день я отправился в школу в джинсах, начищенных кожаных туфлях и выглаженной форменной рубашке. Урок вел мистер Браунинг, учитель математики; он вздрогнул и снова отправил меня в кабинет директрисы.
Як-як, бла-бла-бла, йада-йада. Мне оставалось просто выжидать. В конце концов, я пропустил три недели занятий, радостно учась дома, а мама с папой пять раз встречались со школьным комитетом. В «Advertiser» вышла статья, смутившая школьное руководство, и они замяли вопрос. С тех пор, я всегда носил то, что хотел.
Неделю спустя, Джеймс Давенпорт, наш классный клоун по кличке Даверс, явился на занятия в балетной пачке и танцевальных туфельках с розовыми помпонами, одолженных у сестры, и заявил, что вмешательство в его свободу выбора вступает в противоречие с законом о равноправии. Все смеялись, учителя чуть не лопались от злости, однако мисс Сью решила промолчать, в результате чего трое четырнадцатилетних крутых парней попытались избить Даверса, обзывая его голубым, но, к удивлению самого Даверса, весь класс встал на его сторону, и он отделался легкими ушибами. Танцевальный наряд сестры пришел в негодность. Джеймс больше ни разу не надевал юбку и не испытывал такого желания, потому что, как и я, отстоял свою позицию – а школьная жизнь потекла дальше своим чередом.
Тогда я ничего не знал о мирах с разной вероятностью. И о древе Иггдрасиль. Но я знал, что отличаюсь от других, что не похож на остальных парней, даже на безумного Даверса, у которого, вполне возможно, и правда были нелады с психикой. В последующие несколько лет, я выполнял домашние задания, ходил в школу, плавал в дебрях английского, математики, социологии, географии и прочих ужасов, много смотрел телевизор, учился играть на электрогитаре и отвратительно пел в группе «Соляной столп», которую мы создали вместе с тремя пацанами, жившими по соседству.
Потом мои родители погибли в авиакатастрофе в Таиланде, и наступила долгая, белесая пустота.
Когда моим официальным опекуном стала мамина старшая сестра, тетя Мириам, я перешел в другую школу в соседнем штате Виктория. Я впервые увидел тетку на похоронной церемонии, быть может, потому, что она жила в Мельбурне, почти в тысяче километров от Аделаиды. Тетя признавала, что они с моей матерью никогда не были особенно близки, однако считала своей обязанностью позаботиться обо мне. К счастью, она мне понравилась. Я заново пережил эпопею со школьной формой, но, полагаю, в присланных из старой школы документах осталась пометка о сей печальной истории. Рабовладелец моей новой галеры, в конце концов, пожал плечами и согласился, что выбор одежды лучше оставить на совести каждого индивидуума.
Я это полностью и целиком одобрил. Мистер Уиллер был футбольным тренером и просто хорошим парнем. Я немного поиграл в школьной команде, но по-настоящему так и не увлекся. Наверное, из-за того, что я во многом одиночка и к себе подпускаю только самых близких друзей. И это неплохо.
Тетя Мириам влюбилась в скрипача, вторую скрипку Национального оркестра, когда мне исполнилось шестнадцать и я заканчивал школу. Он жил на другом краю города, в Саус-Ярре, и я полгода провел с ними в его милой, хотя и тесной квартирке, каждый день трясясь на поезде в школу и обратно. Но никому из нас это в глубине души не нравилось. Думаю, я им мешал, хотя и проводил большую часть времени в спортзале, на репетициях, в библиотеке или в собственной комнате. Когда Ицхаку представилась возможность поехать на год в Тель-Авив, тетя Мириам, конечно же, собралась ехать с ним. Они долго и мучительно решали, не взять ли с собой и меня, но пришли к выводу, что я и так пережил достаточно психологических травм за последние годы. Меня же устраивал любой вариант развития событий.
Вот так я и оказался на попечении внучатой тетушки Тэнзи, престарелой тетки моего отца, жившей в обветшалом старом доме на холме Торнбэри, в пригороде, соседствующим с тем, в котором мы сначала жили с Мириам. Это означало, что мне не придется снова менять школу – на самом деле, от Тэнзи ездить оказалось даже ближе. Я остался с ней и тогда, когда поступил на медицинский факультет Мельбурнского университета.
Сказать, что я отдался ее заботам, было бы неправдой – скорее уж она отдалась моим. Она не страдала старческим маразмом, вовсе нет. Просто вокруг нее творились странные вещи, еще до того, как по субботам в ванной начали появляться покойники.
Теперь я, конечно же, знаю, в чем причина. Но тогда я этого не знал, и, должен признаться, чувствовал себя не в своей тарелке. Она зарабатывала на жизнь, проводя с другими пожилыми леди «психические сеансы», постепенно превратившиеся в процветающую телефонную индустрию, раннюю, очень чинную версию платных психологических горячих линий. Тратя всего полчаса в день, тетушка получала достаточно, чтобы содержать нас обоих. Иногда я удивлялся, почему бы ей не потрудиться в эфирных высях на пару часов подольше. Это вовсе не выглядело утомительным – тетушка сидела с чашкой чая в руках и говорила доброжелательно и заинтересованно, периодически впадая в легкий транс, сообщала собеседникам всякую паранормальную чушь, терпеливо выжидала, пока они кричали или плакали, после чего выдавала прощальное благословение и вешала трубку до следующего звонка.
Тэнзи, однако, утверждала, что ее силы быстро истощаются. Очевидно, она могла исполнять свои магические трюки духовного прозрения и успокоения очень недолго. Самое забавное заключалось в том, что временные рамки таких возможностей постоянно отодвигались назад, и если в один понедельник она наставляла своих жертв – то есть, клиентов – с 6:37 до 7:07, несмотря на то, что ей приходилось пропускать начало программы новостей, то в следующий понедельник она работала с 6:09 до 6:39. Промежуток выбирался со странной точностью, «в соответствии со звездами». Как-то раз, доведенный до безумия подозрением, что такое поведение следует некому жуткому расписанию, я начал вести записи. Тэнзи каждый день начинала работу на четыре минуты раньше, чем в предыдущий. Я про себя улыбнулся и покачал головой. Это напоминало жизнь с сумасшедшей дамой-мешочницей, только без мешков, и не было лишено своего провинциального очарования.
Потом несколько месяцев на небе сияли зловещие созвездия, и тетушка отказывалась работать вообще. Правда-правда. Мои собственные занятия казались страшно утомительными, но, так или иначе, нам удавалось наскрести достаточно денег, чтобы не голодать (Тэнзи потрясающе готовила), и мне не приходилось штопать одежду или отказывать себе в новых кроссовках. Почему-то тетушкины психические способности ни разу не помогли ей выиграть в лотерею.
По истечении года в Тель-Авиве Ицхаку предложили место первой скрипки в Чикаго, и они с Мириам сняли большой дом по соседству с деловым центром города. Скрючившись в салоне эконом-класса, я пересек Тихий океан, чтобы провести у них каникулы – и пробыл там целый год, успев закончить школу. В том году президентом выбрали Кеннеди – я имею в виду Джона, сына прославленного героя войны Джека, а не его дядю Роберта – и он приветствовал возвращение астронавтов с «Аполлона», хотя лунный проект являлся детищем опозоренного мстителя Ричарда Никсона. Республиканцы возмущенно бормотали, что «один родственничек протащил другого в Белый дом». Я же, со свойственной мне аполитичностью, сохранял невозмутимую индифферентность. С меня хватало проблем в школе: никто не верил, когда я рассказывал, что австралийский президент был когда-то победителем телевикторин. Тем не менее, достопочтимый Барри Джонс казался мне достойным кандидатом в главы государства: он чертовски много знал о науке и технологиях, не говоря уже о кино, искусстве, истории и всем прочем, по сравнению с большинством законников и политиков, рвавшихся к удилам власти и в моей собственной стране, и в США.
Будучи первым оззи, которого большинство моих новых одноклассники увидели в своей жизни, я приобрел статус диковинки и особое внимание, каковое обычно выпадает рок-звездам или спортсменам-чемпионам. Жизнь знаменитости имеет свои преимущества. Я радостно распрощался с невинностью на заднем сиденье красного «мустанга» Тэмми Нельсон, а ведь дома мне это никак не удавалось. Каким-то образом, разрываемый между вечеринками и зубрежкой правил американского футбола, я умудрился закончить школу с отличием и отправился обратно за океан, чтобы убить время перед поступлением в Мельбурнский университет. Внучатая тетушка Тэнзи раскрыла мне свои объятия и поселила в моей старой комнате. А три года спустя я обнаружил двух странных женщин в ванной наверху, производящих зловещие манипуляции с покойником.
Я открыл глаза, голова кружилась. В сознании. Где-то. И что-то идет чертовски неправильно. Я попытался поднять руку, разлепил глаза, посмотрел вниз, на онемевшую ладонь.
Вокруг нее обернулась медуза. Я рванул руку на себя – но она не сдвинулась с места, намертво приклеенная скользкой прозрачной тварью, которая слегка пульсировала. Мои ноги закоченели. Я с трудом сел, опираясь на левый локоть. И в зеленоватом свете обнаружил, что кто-то избавил меня от ботинок, и носков, и, вообше-то говоря, ото всей остальной одежды, заменив джинсы и футболку бесформенным грубым серым балахоном. Кроме того, я больше не чувствовал себя мокрым. Прикоснулся к волосам: абсолютно сухие, череп цел.
Женщина по имени Аврил, рядом с которой на низком столике стоял алхимический аппарат – то ли астролябия, то ли еще какая-то хрень – поднялась со своего плетеного трона и окинула меня взглядом поверх медленно текущей воды. Ах, да. Я лежал на твердом, слегка податливом веществе, на своеобразном мраморном острове посреди пруда. Я шлепнул по воде. Она булькнула. Я настороженно посмотрел на хозяйку и предложил:
– В осьминожий сад, вместе с вами.
Колдунья Аврил некоторое время созерцала меня, потом улыбнулась:
– «The Troggs». Рик Старки.
– Что?
– «The Sir Beatles», – я озадаченно улыбнулся в ответ. – А это – сэр Ринго Старки, – минуточку, разве его звали не Ричард? До того, как он стал битлом, и их всех произвели в рыцари. Мой отец слушал этих парней в минуты ностальгии.
Она, усмехнувшись, покачала головой:
– А, значит, ты из одного из тех вариантов. Как зовут твою мать, Август?
– Мою мать звали Ангелина. Она погибла в авиакатастрофе.
– Прости, я не была с ней знакома. Но вот твой отец… Полагаю, это Эмбер. Вы с ним потрясающе похожи, – Аврил нахмурилась, подстраивая свой аппарат. – Только по этой причине я вожусь с тобой, когда по правилам должна была бы вытащить за ухо на улицу и предоставить самому себе.
Я крепко зажмурился и молча лег обратно. Я вспомнил, что, когда провалился в то безоконное окно, она перепутала меня с этим Эмбером. А теперь решила, что он мой отец. На сколько лет вообще выглядит этот ублюдок? Быть может, умопомрачительная продолжительность жизни входит в дополнительные бонусы, предоставляемые серебряными иероглифами на ноге? Или тайна кроется в достижениях лучших пластических хирургов? Дерьмо. Она сняла с меня ботинки и носки, значит, не могла не увидеть «метку зверя». Я вновь открыл глаза и приподнялся на локтях. К моей правой руке, по крайней мере, отчасти, возвращалась чувствительность, однако я по-прежнему не испытывал боли от кошмарной травмы, полученной мной в пруду.
– Мой отец тоже погиб – сообщил я. – Его звали Дрэмен Зайбэк.
Секунда – и женщина вскочила на ноги, одеяния живописно развевались у нее за плечами.
– Не лги мне, ты, маленький подонок! Откуда ты знаешь моего отца? Как ты осмеливаешься врываться сюда, в мое святилище, и говорить, что он…
Всхлипывая, Аврил замолчала, закрыла лицо руками, развернулась и выбежала из грота, оставив свой диковинный аппарат и меня, бессильно хлопающего глазами и дергающего приклеенной рукой. Наверное, это было не слишком умно, ведь Аврил явно взяла на себя заботу вытереть меня, нарядить в чистую, хотя и специфическую одежду и – самое главное – вылечить ужасную рану. А может, это сделал робот, если дама обладала той же практичностью, что и Рут. Правда, я в этом сомневался – маленькое водянистое убежище не слишком подходило для машин скорой помощи. Очевидно, единственным разумным поступком являлось лечь обратно и постараться немного отдохнуть, пока нетрадиционный метод лечения закончит свою работу. Я чувствовал слабость, и решил, что это неплохая идея. Однако, начал неуклюже раскачиваться из стороны в сторону в поисках острого предмета, дабы освободиться. Затем отрывисто усмехнулся. Всего в нескольких метрах, на дне пруда, меня, несомненно, поджидал избыток острых вещиц. Нет уж, благодарю.
Я вцепился в медузу пальцами, в результате чего они начали зудеть. Через прозрачное существо, холодное и пульсирующее, словно слизистое сердце, я отчетливо видел закрывшуюся изогнутую прорезь, тянувшуюся от основания большого пальца до указательного. Мой желудок сжался, и рука тоже захотела сжаться, но осталась лежать на месте, пассивно, безболезненно и бесшовно исцеляясь. Чертово чудо, только без черта.
Я лег обратно и попытался обдумать путь к спасению. Слишком много вероятностей, вот в чем проблема. Может, я застрял в какой-то версии воображаемой широкоэкранной «Матрицы»? И то, что я всегда принимал за реальность, на самом деле есть не более чем коллективная иллюзия, закачиваемая злобным искусственным интеллектом через кабель в моей шее, в то время как сам я лежу без сознания в контейнере? Сомнительно. Эта идея всегда казалась мне высосанной из пальца. Зачем искусственным умам возиться с такой безвкусной иллюзией? Для чего она им нужна?
Нет, все это реально. «Варианты», – сказала Аврил. Значит, множественные миры. Различные временные линии, так, что ли? Я читал достаточно популярной физики и знал, что космологи предпочитают сумасшедшую теорию «Множества миров», в которой каждый возможный на квантовом уровне выбор действительно реализуется, каждый шаг влево или вправо, в некоей высшей математической реальности, происходит одновременно и влево, и вправо, плюс еще один вперед, а еще вы можете никуда не идти и остаться на месте, а еще может прийти динозавр и откусить вам голову.
Ну что ж, наверное, квантовая теория рассказывает несколько иную историю, однако в исполнении «Discovery Channel» это звучит именно так. Возможно ли такое на самом деле? Непохоже. Слишком много опций. Ничего очевидного, и совершенно непонятно, как можно перемещаться по этим мирам с помощью зеркал и окон в воздухе. Я же уловил в происходящем некий порядок, определенные условия. Вздрогнув, вспомнил странного маленького человечка, которого Лун назвала мусорщиком. И как, черт побери, во все это вписывается бригада космических уборщиков? Может, я был прав с самого начала, и их Состязание представляет собой захудалую помойную драму, мультимерную сагу, разыгрывающуюся в соседней Вселенной, а заодно и во всех остальных галактиках поблизости?
Лун. Мое сердце застучало сильнее. Прекрасная и загадочная Лун. Я всегда был Крутым парнем – и все-таки влюбился в нее, отчаянно и с первого взгляда. Я должен найти ее. И эту тяжеловесную сучку Мэйбиллин, если без нее никак. Очевидно, они входили в ту же пространную семью, что и Аврил, и Рут, и, быть может, преподобный Джулс – огромную семью загадочных космических Зай-бэков. Ох, черт. Оскалившись, я заскрипел зубами. А что, если Лун – моя сестра?
Я раздраженно дернул приклеенной рукой. Издав неожиданный чмокающий звук, медуза оторвалась, и моя рука оказалась на свободе. Студенистый шарик упал рядом; прежде чем я успел схватить его для внимательного осмотра, он отряхнулся, словно мокрая собака, скользнул к краю и исчез в воде, словно слившись с ней. К тому времени я уже потерял интерес к медузе, пристально изучая поврежденную руку. Сжал пальцы, разжал. Ни следа пореза. Я не верил собственным глазам. Хлопнул в ладоши, сперва осторожно, затем сильнее. Ни боли. Ни слабости. Я лизнул ладонь, она оказалась слегка соленой на вкус. Дайте мне патент на этих склизких тварей, или хотя бы лицензию на импорт – и я сколочу целое состояние в биомедицинской индустрии.
Сколько времени прошло с тех пор, как я отправился на поиски бедной Тэнзи? Я рефлекторно посмотрел на левое запястье, но часы остались на прикроватном столике. Я не имел ни малейшего понятия, как долго пролежал без сознания. Минуты, часы, дни? Правда, есть мне не хотелось.
Тут рядом со мной зазвонил телефон.
Я бездумно потянулся к ремню, на котором обычно болтался мой мобильник. Ни мобильника, ни ремня. «Дзинь-дзинь-дзинь. Дзинь-дзинь-дзинь». Раньше я не слышал такого звонка. В Австралии телефон звонит так: «Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь». В Чикаго, только приехав к Мириам и Ицхаку, я поначалу пугался яростного «бррррг – долгая пауза – бррррг». Этот же звонок был другим, он странным образом нервировал. Очередное доказательство того, что я уже не в Канзасе. Я повернулся и увидел…
Двух юных девушек в прозрачных одеждах. Как они попали на остров? Одна стояла, раскрыв рот. Я моргнул, и тут она издала чистое, мелодичное, телефонное:
– Дзинь-дзинь-дзинь.
Замолчала, поймав мой взгляд. Потом без малейшего смущения, не выказывая признаков психического расстройства, добавила:
– Дзинь-дзинь-дзинь.
– Что? Алло? – тупо сказал я.
Другая девушка, спокойно созерцавшая меня, не механически, но с пугающей отрешенностью, произнесла:
– Я не могу терять время на эти глупости, – ее интонации удивительным образом напоминали Аврил, только на октаву выше и, черт побери, мягче. Без сомнения, говорила эта психопатка. – Не знаю, шутник ты или приманка, но даю тебе две минуты, чтобы покинуть этот мир. Древние…
Я почти потерял терпение. Подошел к телефонной девушке, посмотрел ей прямо в глаза, позволив гневу проступить на моем лице:
– Вряд ли попадание сюда можно считать моей идеей, мадам. Кроме того, у вас моя одежда.
– Тебе ее вернут. Переоденься и уходи.
Из зеленоватой мглы появилась третья девушка, она словно шла по воде, неся мои сложенные джинсы и футболку. Носки, трусы и ботинки аккуратно лежали сверху, будто дар жрицы, каковым они и могли являться на самом деле. Ботинки высушили и начистили. Отрывисто кивнув, я принял сверток, сбросил одолженную рубаху. Телефонная дева наклонилась и подняла ее, с неподдельным интересом созерцая мою наготу. Девица была очень симпатичной (для гермафродита) и хранила молчание. Может, она умела только звонить. Не обращая на девушек внимания, я быстро оделся и продолжил разговор: