Текст книги "Игроки Господа"
Автор книги: Дэмиен Бродерик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)
– Весьма близко.
– И какое отношение все это имеет к моему брату Децию? Зайбэку, которого я до сих пор так и не увидел?
– Деций придерживается неортодоксального взгляда, – сказало Доброе Устройство. – Он утверждает, что метакосмос генерируется во входящей петле из единственного коллапсирующего пространственно-временного пузыря. И сейчас Деций наблюдает как раз за таким смыканием.
– Ты хочешь сказать, за черной дырой?
– Во вселенских масштабах. Все находящееся внутри того локального космоса под действием гравитации падает в сингулярность. И, по странному стечению квантово-гравитационных вычислений, это создает условия, идеально подходящие для труднодоступного – но возможного – творения вечного, богоподобного разума.
– Я думал, что черные дыры уничтожают все в момент своего появления.
– С одной стороны, так и есть, однако с другой, спадание целого космоса порождает множество обрезков пространства и времени, каждый из которых меньше и короче предыдущего, но не менее насыщенный. Такая математическая структура…
Я встал.
– Не утруждай себя. Все равно я смогу понять это только через десять лет упорной учебы. Сейчас же меня интересует, почему данное событие спровоцировало нападение подонков. Или их спровоцировало мое появление? Неважно. И что мы можем сделать для собственной защиты.
Постучавшись, Эмбер просунул голову в дверь:
– Ты уже сказало ему про Рагнарек?
– Почему бы тебе не войти и не присоединиться к нам, Эмбер? – ровно произнесло Доброе Устройство. Я возмущенно подумал, что мой братец наверняка подслушивал под дверью, а то и воспользовался какой-нибудь мудреной шпионской вещицей.
– Что ж, спасибо. Август, скандинавские скальды, судя по всему, удивительно много знали об энтропии. Согласно Эддам, в конце времен Вселенная остынет, покроется льдом. Солнце потускнеет, звезды упадут с неба. Что очень хорошо согласуется с большинством миров Т-уровня с высоким значением лямбды, по крайней мере, с теми, где есть солнца и человеческое измерение, – Эмбер прервался, встал в драматическую позу: – Но погоди! Это еще не все!
– Всем раздадут по бесплатному набору ножей для стейка?
Это его уязвило, но он не дал сбить себя с толку.
– Все отец заставит подняться из моря новые небеса и землю. Из Моря Дирака [36]36
Море Дирака – теоретическая модель вакуума как бесконечного моря частиц, обладающих негативной энергией, предложенная английским физиком Полом Дираком.
[Закрыть] – предвакуумной пустоты. И цикл начнется сначала, но, возможно, теперь это будет модифицированная, искупившая свои грехи модель. Звучит утешительно, не так ли? – Эмбер налил себе чашку кофе и уселся рядом с Лун, на мой взгляд – слишком близко. Я никак не мог решить, что происходит – искренний разговор или отчаянное запудривание мозгов Устройству и нам обоим.
– Ну что ж, это и правда впечатляет, и я счастлив, что ты поделился с нами, брат, однако вот, что я хочу знать: какого черта эти деформеры так отчаянно пытаются убить меня и тех, кто меня окружает? Или это уже паранойя? Иногда, мне кажется, что вы, ребята, считаете смерть и игру в прятки с трупами этаким веселеньким развлеченьицем. Лун, ведь именно это ты и сказала мне во время нашей первой встречи. Люди вроде меня и Тэнзи – всего лишь имущество, одноразовые фишки в каком-то гребаном Состязании миров, в котором вы с Мэйбиллин – Игроки с большой буквы! – я ненавидел себя за собственные слова, но мои натянутые, словно скрипичные струны, нервы трепетали и были готовы в любой момент лопнуть.
Шоколадная кожа Лун побледнела.
– Да, это Состязание, причем чрезвычайно серьезное, – сказала она. – К-машины хотят уничтожить нас потому… ну, потому, что мы – бездушные мерзкие твари. Они – свободные одухотворенные механизмы, в то время как мы – всего лишь белковые калькуляторы. Ими движут возвышенные эмоции Ницше; нас и другие эволюционировавшие виды они воспринимают как отсталых и грубых животных, управляемых холодными богохульными побуждениями.
Я испуганно уставился на нее: Нет, она не шутила. Она говорила очень серьезно.
– Роботы, которые кричат и прыгают, – пробормотал я. – Боже мой, ты хочешь, чтобы у меня голова лопнула!
– Что?
– Не обращай внимания. Значит, они – Красные, а мы – Белые, так?
Лун переглянулась с бронзовой безглазой аватарой.
– Так, если хочешь.
Доброе Устройство встало, открыло замаскированную дверцу и вытащило тяжелый, завернутый в пергамент предмет. Книгу. Как романтично, а я-то думал, что машины предпочитают электронные носители! Робот с умопомрачительной скоростью пролистал страницы, затем передал книгу мне. Заложив палец, я посмотрел на корешок и похолодел. Очередное издание «SgrA*», блистательно разнообразного творения Эрика Линколлью, причем самое объемистое из всех, что я видел раньше. Едва ли не толще, чем «Война и мир».
– Зачем ты мне это даешь?
– К-машины ценят ее, – объяснило Кирие Элейсон. – Они считают эту книгу неисчерпаемым источником сакральной мудрости и хранят ее бесконечное разнообразие.
– Так это их Библия?
– Их Коран, Бхагавадгита, Авесты, «О происхождении видов», Тан Луат, Папирус Ани, «Новая наука» [37]37
«Новая наука» (A New Kind of Science) – вышедшая в 2002 году книга Стивена Вольфрама, эмпирическое и систематическое исследование вычислительных моделей, таких как клеточные автоматы. Вольфрам называет эти модели «простыми программами» и утверждает, что научная философия и методы, подходящие для изучения простых программ, также применимы и в других областях науки.
[Закрыть], – ответило Доброе Устройство. – Читай.
Я посмотрел на те абзацы, что оно открыло для меня – волосы у меня на голове встали дыбом – затем вгляделся повнимательней.
– Я не трогало это текст. Точно такая же копия, вероятно, была на борту корабля, который ты только что уничтожил.
Я начал читать.
Августу снилось, что он лежит в комнате, в которой он действительно лежал, в холодной зимовке Трех голов Цербера. «Тот Сети-вонгл промахнулся, – сказал он себе. – Со мной все в порядке». Толпа течет через комнату. Он спорит о каких-то мелочах. Оно стоит за дверью.
Пока Август беспомощно и неуклюже ковыляет к двери, это ужасное нечто наваливается на нее с той стороны, распахивает ее. Что-то нечеловеческое – смертельное – врывается внутрь… Обе створки двери бесшумно открываются. Оно заходит – и оно есть смерть.
Август умер.
– Твою мать, да ты, наверное, шутишь – крикнул я, швыряя мерзкую писанину через всю комнату. Книга отскочила от стены и легла обложкой вверх на ковер. Ни Лун, ни аватара не предприняли ни малейшей попытки поднять ее. После секундного молчания, длившегося, как мне показалось, целую вечность, я сам нагнулся и взял увесистый фолиант. Он открылся на тех же страницах:
В самое мгновение своей смерти Август вспомнил, что лежит без сознания в медицинском склепе. Он напряг все силы и проснулся. Внезапно ему в душу хлынул свет. Завеса, скрывавшая неведомое, спала с его духовных глаз. Прятавшиеся в нем силы освободились. Истощающая лихорадка, подхваченная от свиноподобного Тау-Сети-вонгла, моментально ожесточилась. Его последние дни и часы прошли самым обычным, простым образом.
Желто-красные языки пламени, родившиеся из ослепительной вспышки света, лизали бумагу и кожу, источая зловонный дым. Я выронил отвратительную штуковину и пнул ее ногой. Ладонь моей правой руки горела – я обжегся о пылающую книгу.
– Сохраняй спокойствие, Август, – успокаивающим голосом произнесло Доброе Устройство. – Это была рефлекторная защитная реакция, ничего больше. Никакого вреда не случилось.
Книга сожгла сама себя и рассыпалась черно-белым пеплом. Хотя бы ковер не закоптила. И не активизировала никаких противопожарных устройств, имеющих привычку обрушивать потоки воды из-под потолка.
Как ни парадоксально, эта штуковина напомнила мне кое-что из детства. Святые небеса! Нет, не другую книгу, а своеобразное попурри. Того чокнутого писателя-фантаста, оказавшегося фальшивым гуру.
– Только не говорите мне, что они валисологи!
– Толстые парни? К-машины? – Лун громко рассмеялась, усадила меня в кресло рядом с собой и, осмотрев мою раненую руку, легонько подула на нее. – Вряд ли.
Тем не менее, она бросила на Кирие Элейсон вопросительный взгляд.
– В каждой параллели встречается множество текстов, подсмотренных людьми в сакральных знаниях. Такова ирония их состояния, их заблуждения, их парадигмальной ошибки. Одна из иронии, – мелодично позвякивая бронзовыми кольцами, оно снова вернулось к потайной дверце и достало новую книгу с прежним названием, однако значительно тоньше предыдущей. – Держи, Август. Советую тебе сохранить ее.
Я уставился на книгу, не желая заглядывать внутрь.
– А в этой я тоже есть?
– В ней есть все, мистер Зайбэк, только не поименно. Почитай, когда выпадет свободная минута. Их ересь – это наша истина.
Я засунул книгу в карман куртки.
– Что еще за ересь?
Два голоса заговорили хором.
– Знание и признание вычислительного базиса реальности, – сказало Доброе Устройство.
– Онтология Шмидхубера, – сказала Лун.
Я уставился на них обоих, выжидая, чтобы загадочные слова отпечатались в моем сознании. Словно живой сон, вспомнил мучительное творение реальности на четвертом уровне Тегмарка, утомительное прорастание семян логики, за которыми последовал ошеломительный, ликующий триумф: вычисления, векторные пространства, поля, Гилбертовы бесконечности… Здесь и сейчас они казались эскизом истин столь глубоких и ужасных, что я барахтался у их берегов, точно малое дитя. И – одновременно – они напоминали о Богоявлении, о свете, брызнувшем из темной пустоты, чтобы выковать Вселенную вселенных.
Нахмурившись, я потряс головой. Это было не вычисление, не ступенчатое прохождение цепи трансформированного кода – это была Платонова одновременность. Я понимал, что так оно и есть, но этого казалось недостаточно – все равно что описание статического космоса, вроде кирпича из камня или льда. Дерево вычисления пробивалось сквозь лед, разрывало бесплодные тундры своими крошечными упорными ростками жизни – бесчисленными, экспериментирующими, использующими все возможности – пока наконец кошмарное замерзшее пространство не разлеталось на осколки, и тогда Дерево устремлялось в небеса, к свету, толстое и пышущее здоровьем, жаждущее расти и расти, а его корни копошились глубоко в ледяной почве подо льдом…
– Это очевидно, – заявил я, – так же очевидно, как то, что у меня есть нос.
– У тебя очаровательный нос, – тут же сказала Лун и поцеловала его.
– Я тоже тебя люблю, – отозвался я, испытывая это чувство каждой клеточкой моего страждущего тела. Тем не менее, заставил себя встать и шагнуть в сторону. – Это уже слишком, – мне на глаза наворачивались слезы. – Я должен уйти. Проветрить голову, – я криво улыбнулся Лун и сказал ей с дурным австрийским акцентом «Берсеркера»: – Я еще вернусь.
Я вовсе не был уверен, что это сработает. Весьма вероятно, что дейксису требовалась какая-то сложная отладка, но попытаться стоило. Если я не поговорю с кем-то за пределами этой безумной драмы, с кем-то, кого знал раньше, прежде, чем все это началось, с кем-то, кому мог хотя бы попытаться полностью доверять – мне конец. Я просто разорвусь на мелкие клочки. Или, в лучшем случае, заработаю нервный срыв.
– Дай мне Джеймса Давенпорта, – произнес я. – Да, дай-ка мне Даверса!
В практически абсолютной темноте я сделал шаг вперед, покачнулся, ухватился за следующую покрытую ковром ступеньку. Звучал глубокий голос виолончели. Далеко-далеко внизу, на сцене, три потрясающие женщины в длинных серебристых платьях играли мелодию, парившую над оркестром. Блондинка с виолончелью касалась струн снова и снова, сверкая обнаженными белыми плечами – мускулистыми и твердыми. Бледные лица обернулись в мою сторону. Я почувствовал себя так, будто попал в фильм про кого-то в кинотеатре, кто попадает в фильм. Мой пульс участился, повинуясь музыке. Я знал ее. Я знал, что это и где я нахожусь.
– Даверс! – прошипел я, уставившись в темноту и делая еще один шаг вниз.
Кто-то встал с одного из крайних мест, повернулся, сверкнул крошечным фонариком мне в лицо. Я заморгал, отступил назад, врезался пяткой в ступеньку и чуть не упал.
– Зайбэк? Август?!
– Точно. Выключи эту проклятую штуковину!
– Тише! – заволновались слушатели. Вокруг нас парила музыка.
Фестивальный театр Аделаиды, Гранд-Сёркл. Я бывал здесь сотни раз. А эти женщины – знаменитое трио «Эроика», и Сара как-ее-там играет на виолончели. Сара Сэнт-Амброджио. Господи, ну и глупости роятся у меня в голове!
Однако, я прекрасно понимал, в чем дело – просто мой мозг цеплялся за привычное и знакомое. С помощью какого-то волшебства – или супернауки, недалеко ушедшей от волшебства – я мгновенно перенесся из мира вычислительных философов и разбитых НЛО прямо на исполнение тройного концерта Кевина Каски, в мой бывший родной старый добрый город – и мой старый добрый друг Джимбо Даверс в темном костюме, темной рубашке и темном галстуке поспешно вылезал из своего кресла и тащил меня к выходу, преследуемый недовольными взглядами потревоженных любителей музыки.
– На мой взгляд, годится только для саундтреков к сопливым фильмам, – проворчал Даверс, когда мы прошли через двойные обитые двери и оказались в фойе.
– Это нечестно, ты, варвар! – возразил я. Честно говоря, Кафка и мне сильно напоминал Эриха Корнголда, внесшего неоспоримый вклад в деятельность Голливуда лет этак семьдесят-восемьдесят тому назад. Но, может, я просто цитировал мнение Ицхака. Они с Мириам часто таскали меня сюда на концерты, когда я хотел лежать, уткнувшись лицом в подушку, и оплакивать погибших родителей. – Как низко пали сильные мира сего! Так ты теперь работаешь билетером?
– Тетки горячие, с этим не поспоришь. Знаешь, Зайбэк, быть может, у них и лошадиные зубы, но в форме они себя держат великолепно.
– Кто, эротичное трио?
– Ну-ну, по-прежнему мастер дешевых насмешек! – он улыбнулся, продемонстрировав мне все свои зубы. Я не видел его много лет. Он превратился в представительного парня, особенно в этом своем костюмчике благонравного бизнесмена. Конечно, без помпонов и платья, но суть от этого не изменилась. Издевка над всем миром. – Кстати, какого черта ты делаешь в Ад-дере? – внезапно Даверс остановился, схватил меня за руку: – Так, значит, это правда! Ты в бегах!
Мы стояли на ковре с узором из голубых с золотом змей, хватающих друг друга за хвост, неподалеку от бара, который даже в разгар представления неплохо зарабатывал. Полагаю, большую часть его посетителей составляли мужья, притащенные сюда женами.
– Ага, – ухмыльнулся я, но Даверс не улыбнулся мне в ответ. – Перевозил большую партию травы, – прозвучало слабовато. – Даверс, о чем ты лопочешь?
– Это показывали в новостях. Я не был уверен, что речь идет о тебе, но о ком же еще? Труп женщины и два пропавших Зайбэка, ужасный взрыв в мельбурнском доме. Подозревают, что это подстава.
Я скривился.
– По правде говоря, так оно и есть. Даверс, все сложно. Мы можем выпить?
– Ты хоть понимаешь, что они играют здесь только сегодня? Ну да ладно!
Я полез в карман за деньгами. Ни кармана, ни бумажника. Несколько людей в смокингах смотрели на меня и переглядывались, изумленно поднимая холеные брови. Я только сейчас сообразил, что в одежде Тоби выгляжу скорее как дезертир из героического фильма, нежели завсегдатай оперы. «Со стороны Даверса было очень мило удержаться от ехидных комментариев», – решил я, благодарно принимая оплаченный им стакан ледяного пенистого пива. Мы вышли наружу, в жаркую темноту, и уселись на низкую каменную ограду.
– Ицхаку понравилось бы, – заметил я. – Они с Мириам летали на премьеру в Сент-Луис.
– Кому-кому?
– Как это – кому? Мужу моей тети Мириам!
– Я никогда с ними не встречался, балда. И, если уж на то пошло, даже ни разу о них не слышал. И, кстати, как, черт побери, тебе удалось меня выследить? У меня каникулы, и я работаю в двух местах сразу, дружище. По вечерам – билетером, днем – наемным благовоспитанным системным аналитиком. Ну, и по ночам обычно тоже, придерживаюсь американского времени. Великая штука – Интернет! В то время как мы тут с тобой беседуем, я не только не нахожусь на своем посту билетера, а еще и дважды накалываю янки-босса. А если он узнает, как я жульничаю за его великолепную зарплату, то тут же возьмет на мое место программиста-индуса из Банги…
– Что ты имеешь в виду – никогда не слышал о них?! Ты что, не помнишь тот поток невообразимого дерьма, вылившийся на нашу школьную форму, когда мы… – я замолчал, и ледяной запотевший стакан чуть не выскользнул из моей руки прямо на мостовую. – О черт. Это были мои родители.
Даверс бросил на меня опасливый взгляд.
– Да, дружище, жаль, что так вышло, мне нравились твои предки. И очень жаль, что тебе пришлось уехать, мы могли бы отлично повеселиться вместе с крутыми дайверами и расфуфыренными щеголями. Понимаешь, о чем я?
Мне пришлось поставить стакан на землю и наклониться вперед, низко опустив голову. Кровь стучала в висках. К горлу подступила тошнота. Что за чертовщина?! Моя память слетела с катушек!’Я ни разу в жизни не был ни на одном концерте в Аделаиде! В Мельбурне – да, в Даллас-Брукс-Холле, в ратуше, в консерватории, вместе с тетей и дядей. До того, как они уехали в Чикаго и оставили меня на попечении внучатой тетушки Тэнзи. До того, как они…
– Ты в порядке, друг? Черт, значит, это про тебя говорили в новостях!
– Вроде того, Даверс, – я встал и допил пиво. – Мне нужно еще. Только, Джеймс, я вроде как потерял бумажник. Осилишь покупку спиртного для меня? Ты же знаешь, сколько я могу выпить.
Он выглядел заинтригованным.
– Ну хорошо, мистер Раскольников. Но прежде поклянись, что не убивал ту пожилую леди, что нашли под завалами.
– Слово скаута, доктор Джекил!
В благотворно влияющем на здоровье баре для некурящих на Рандл-стрит, убедив-таки подозрительного бармена, что наши юношеские черты скрывают взрослых, умудренных опытом мужчин, имеющих право покупать и употреблять крепкие напитки, согласно «Алкогольному акту», мы наконец уселись, и я, потягивая ром, попытался перекричать оглушительный хип-хоп, исполняемый группой подростков в кепках и треуголках. Белые австралийские детишки, изображающие черных американских детишек, изображающих американских революционеров XVIII века.
– Ты когда-нибудь слышал о Юргене Шмидхубере?
– Что?
Я прокричал имя Даверсу в ухо.
– А о Конраде Цузе? О компьютерном системном анализе?
– А, я-то решил, ты имеешь в виду композитора. Хм… – он задумался, а подростки подробно объяснили, каким именно образом собираются трахать сучек и увечить их – неважно, в какой последовательности – под соответствующую мелодию. – Вычислительная физика, верно?
– Возможно. Расскажи все, что знаешь.
– Парень, нас такому не учат. Ты читал Вольфрама?
– Нет. Вселенная – это вычисление, выполняемое на каком-то огромном компьютере?
– Да, это Вольфрам. Вроде как. И давай обойдемся без религиозного фанатизма, дружище, это вовсе не означает, что программу написал Некто с большой буквы Н. Это просто семафор.
– Что? – мои барабанные перепонки пульсировали в такт песне о членососах.
– Метафора. Аналогия. Ну, конечно, не совсем, скорее гомология. Если только это правда, во что я, честно говоря, не слишком верю, приятель. Слушай, мне надо пойти поздороваться с писсуаром. Держи мое место!
Давенпорт начал протискиваться в сторону уборных. Девчонка с татуировкой на левой щеке и пирсингом в верхней губе посмотрела на меня, демонстрируя свой пустой стакан. Татуировка изображала красно-фиолетовую головку полового члена, перетянутую колючей проволокой. Я печально пожал плечами, изобразив выворачивание пустых карманов, но она все равно придвинулась поближе. Мое сердце дрогнуло, ведь я знал, что Лун не войдет в зал и не сядет, как ни в чем не бывало, рядом со мной. Я покачал головой, и девчонка пробормотала что-то о гребаных педиках, после чего скривила губу, заставив свое украшение подпрыгнуть. Я снова пожал плечами и продемонстрировал ей правую ладонь. Она уставилась на иероглифы с горестным восхищением. Моя куртка была слишком теплой для летнего вечера, особенно в таком месте, заполненном потными возбужденными телами. Я снял ее, свернул и положил на стул Даверса. Из кармана выпала книга и свалилась на липкий пол. Наклонившись, я поднял ее. Пульсирующие огни вряд ли подходили для чтения, однако я все равно начал читать.
Все огни вспыхнули, как фейерверк.
Святое дерьмо, мы вошли! Стопроцентная суперпозиция. Тот немец из Оксфорда просто обделается, когда узнает! Сейчас она уже должна находиться в произвольной нервной системе придурка. То есть, мы, конечно, этого видеть не можем, ведь анастетики блокируют их двигательную активность. По словам дока, они как будто спят. Забавно, а вот Руфус, когда засыпает перед камином, все равно дрыгает своими волосатыми лапами в погоне за воображаемыми кроликами. Хотя, конечно, нет, думаю, он не может вскочить с закрытыми глазами и врезаться в стену. Интересно, что бы сделала миз Хэндли со своим лишним телом, если бы могла шевелить руками и ногами? Или открывать рот и говорить? Он ведь за всю свою жизнь не сказал ни слова. Удивительно, ведь даже детишки-даунята радостно лопочут, я это по телевизору видела, и, черт побери, не хотелось бы мне такого у себя дома! Как только сканирование генома выявит что-то подозрительное – немедленно в клинику на аборт! Конечно, с даунятами легко, увидел лишнюю хромосому – и прости-прощай! Это ведь еще не дети, а плоды. Но вот с этим парнем явно вышла промашка. Он вовсе не выглядит странным, если не считать веса. Брайан Деннехи, так звали какого-то актера, где же он снимался? В «Рисовальщике»? В «Договоре»? Или… или в «Коконе»? Чушь собачья, Марион таскала меня с собой в кино. Наверное, он был симпатичным ребенком. А теперь превратился в мерзкую груду жира. Ну вот, циклы набирают обороты!
– Доктор, наблюдается синхронная кортикальная активация.
– Это область Брока. Святые небеса, он думает вербальными структурами! Или она.
– Возможно, это не мысли, доктор. А просто вербализованные воспоминания. Однако, что может помнить такой несчастный идиот? Вчерашний суп?
– О, хвала небесам за облегчение! – выдохнул Даверс. Я смущенно оторвался от книги. – В сортире страшно воняет, ну и свиньи! Еще по одной?
Я кивнул и, пока он пытался привлечь внимание бармена, снова открыл книгу.
Когда-то во рту был вкус. Тепло, касавшееся лица, большое влажное тепло, чтобы сосать, а глаза, наверное, были зелеными и крепко зажмуренными. Тянуть, сжимать, кричать, когда вселенское тепло исчезло, принеся боль жестокой ледяной яркости. Скользить и брыкаться, крошечная спящая душа свернулась калачиком, грубо разбуженная, мутные глаза открываются. Белизна, и боль, и вниз, вниз, вниз. Размытое лицо и вкус, исчезнувший, оставивший чувство потери и голода. Звуки слов набросились на меня, но я отказался нарушать молчание души. Огромная грудь и сосущий рот, отвергающий слова, вопиющий из утробы – все свивается и развивается. Черви шевелятся в почве, и растет зеленая трава, и гигантское дерево устремляется в небеса. Женщина с грудями и брыкающимися ногами ушла так давно, что вернуть ее сложно. Всхлипывания при кормлении, визг и приглушенные крики из других комнат. Я лежал на спине в колыбели парящего надо мной дерева и слушал. Мы с женщиной были связаны в глухо стучащей темноте, нас навечно соединил шнур из плоти. И мы оставались одним целым, даже когда вспыхнул свет, и наступил шум, и накатил ужас падения. Она лежала и умоляла Господа забрать ее, больная, кашляющая, отчаянно одинокая. Я смотрел в белую бесконечность потолка, далекую четкость линий там, где стена сходилась со стеной. Теперь моя жизнь всегда будет пустой. Помнить – это обязанность. В ее исполнении мало радости, но таков мой удел, и я поделюсь с тобой в мои часы под деревом. Вот как я себе его представляю: все, что я делаю, во тьме или свете, во имя тебя. Вселенная есть история без сюжета. Шепчущая исповедь для твоего успокоения. Неважно. Есть воспоминания, лежащие в одиночестве, и их порядок, и, наконец, надежда на дерево и пурпурно-голубой конец.
– Увлекательное чтиво? Труд по вычислительной космологии, надо полагать? Твое здоровье!
Я автоматически поднял новый стакан, выпил. Сознание начинало затуманиваться.
– Да нет, это просто… это… – мне казалось, будто часть моего мозга связали и уволокли в крошечную комнатку, где заставили наблюдать за кошмарными жестокими пытками. Я не мог смотреть – но не мог и отвернуться.
Дженни Хэндли застонала, мигнула. С некоторым трудом открыла глаза и, быстро моргая, посмотрела через всю комнату на меня. Я знаю, как это тяжело – очутиться в чужой голове.
– Боже, – сказала она, словно человек, разговаривающий во сне. Ее язык высунулся наружу, облизнул губы. – Он не…
Я молчала, выжидающе глядя на нее. В таких ситуациях последнее дело – подсказывать свидетелю.
– Я всегда думала, что он… он… – Джесс Хэндли закрыла глаза, и по ее лицу потекли слезы. – Глупый. Хуже, чем глупый. Недоумок. О Господи, доктор, он наблюдает, как мы наблюдаем за ним!
Мне захотелось снова надеть куртку. Закрыв книгу, я сунул ее обратно в карман. Затем посмотрел на Даверса, окаменев от внезапной догадки. Лежавшей, между прочим, на самом виду.
– Ты правда никогда не встречался с Мириам или Ицхаком? – естественно, не встречался.
– Не-а. Дружище, ты меня беспокоишь. Давай лучше вернемся к нормальной теме для разговора, например, к алгоритмам волновых функций.
– Все в порядке, шеф, – я поднялся на ноги. – Без дураков, ты действительно спас мне жизнь. С меня причитается, Даверс. Передавай сестре наилучшие пожелания.
– Кстати, она теперь танцует в Ковент-гардене. Тебе есть, где переночевать? Деньги на такси нужны?
– Все отлично! – я легонько толкнул его в плечо, смачно чмокнул татуированную девчонку прямо в губы – просто так, на удачу – и отправился в туалет. Там и правда воняло. Я дождался своей очереди, запер дверь, стараясь не смотреть на унитаз, в который какой-то наркоман недавно выблевал половину своего легкого, и открыл Schwelle.
– Третий уровень Тегмарка, – сказал я, не уверенный, что это сработает. – Дай мне Одда.
Я сидел перед экраном, занеся пальцы над клавиатурой. На побитом штормами апплете возвышался маяк, его луч рыскал по сторонам, выхватывая из мрака странные и ужасные вещи, иногда поворачиваясь, чтобы ослепить меня, а затем вновь впиваясь в непроглядную, исхлестанную дождем ночь. Волны грозно бились в моих наушниках.
– Привет, Одд, – кивнул я машине. – У меня есть к тебе несколько вопросов.
– Привет, Август. Во всех портах буря, верно?
– Думаю, ты можешь провести меня прямо к ответам в конце книги, так?
– Следующий вопрос!
– Мне нужен доступ к ЧАВО.
– Вопросы часто задаваемые, Август, да редко отвечаемые.
Я не сдавался:
– Кто такие деспойлеры? Можно ли остановить их, чтобы они не причинили вреда Лун и остальным?
– Два по цене одного? Это наше стандартное предложение здесь, в Центральном состязании.
Я невидящими глазами уставился на меняющуюся картинку на экране. Значит, загадки? Отлично! Система сообщала мне, что по определению в каждом Состязании участвуют два игрока. По меньше мере. И Организатор игры, но это мы уже проходили.
– И как мне их остановить, тухлые твои мозги?
– Играй лучше. Опрокинь стол. Или перепиши правила, как сделала Джан.
Дерьмо. Банальности и недоговоренности. Интересно, шла ли эта беседа исключительно в моем отупевшем сознании? В данной квантово-вариабельной параллели, в данной вселенной на данном Т-уровне, данное полуразумное существо написал мой двойник, что, однако, не означало полной автономности Одда. Быть может, он представлял собой проекционный экран, отражение того, что я хотел услышать на самом деле. Не более информативное, чем сон. Нет! Я потряс головой. Я желал, чтобы система говорила правду!
– Что такое Состязание, Одд? В двадцати пяти словах?
– Слова тебе не помогут, Август. Вот нотация.
На экране замелькал каскад математических символов, быстрее, нежели мои глаза успевали что-то уловить. Однако нечто внутри меня успевало. Стрижающая грамматика ухватила логику, проглотила ее, переварила и погрузилась в размышления. В моем животе словно поселился маленький лохматый зверек, сытый и задумчивый.
– Гипотеза Судного дня, – пробормотал я, уцепившись за одну из нитей.
– В частности, – отозвалась машина. – Динозавры! Бзззт! Неправильный ответ, покиньте доску. Хомо сап? Колесо вращается. Вероятности не слишком велики. Но глянь-ка, у каждого Облака Непознанного серебристое подбрюшье!
– Прекрати нести свое оракульское дерьмо! – в коридор выглянула учительница, услышала меня, нахмурилась и покачала головой. Я проигнорировал ее. Я понимал, что это глупо, но все равно угрожающе раскрыл правую ладонь перед экраном. Возникшая на нем карикатурная ухмыляющаяся физиономия Альфреда Э. Ньюмана [38]38
Альфред Э. Ньюман (Alfred E. Newman) вымышленный персонаж, «лицо» журнала «Mad».
[Закрыть]в притворном ужасе зажмурилась. Мне же было не до смеха. – Мои родители живы?
– Можно сказать и так. Будет и на их улице праздник.
– Твою мать! – я взбешенно ударил кулаком по клавиатуре, и она развалилась пополам.
– Не порть другим удовольствие, – надулся Одд. – Ты и так знаешь, что делать.
Экран вспыхнул и погас.
Еще мгновение я не шевелился. На задворках моего сознания кипела нотация. Ох. Ну конечно.
– Веди меня к Мириам! – приказал я операционной системе.
