Текст книги "Слезы пустыни"

Автор книги: Дэмьен Луис

Соавторы: Халима Башир
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

– У вас есть комната, – выговаривала я им, когда журналисты уходили. – Здесь можно жить. Имейте уважение. Перестаньте ныть.

Но они не прекращали канючить и жаловаться всем, кто соглашался слушать. В итоге им дали жилье получше. Вот так работала система. Если вы роптали и действовали хитростью, она реагировала. Если вы вели себя скромно и почтительно, как мы, то оказывались в тупике.

Возмутительный пример этого принципа я получила прямо в нашем доме. Напротив нас жили миловидная белокурая албанка Замира и ее маленькая дочка. Мы обе водили своих малышей в ясли, созданные на общественных началах. Это было замечательное место: воспитательницы и другие матери очень хорошо относились к нам с сыном, и все мы, представительницы различных рас и религий, отлично ладили. Мне там действительно очень нравилось, и Мо тоже.

Замира, тихая и порядочная, никогда ни на что не жаловалась. И в отличие от иракских сестер, не пыталась унижать нас за то, что мы черные африканцы; сестры же такой возможности не упускали.

И вот однажды она вернулась из миграционного центра, и на ней лица не было. Подъехал автомобиль. Замира стала метаться по квартире, в спешке собирая вещи. Я встретила ее у входа, и она вдруг сунула мне в руки какие-то игрушки своей дочки. Вид у нее был совершенно убитый, и я заметила непроглядную тоску в ее обычно жизнерадостном взгляде.

– Для Мо! – сказала она, тяжело дыша. – Возьми!

– Но что…

Прежде чем я успела спросить, в чем дело, она торопливо уселась в машину и уехала. Ее дочка была пристегнута на заднем сиденье. Больше я их никогда не видела. О том, что случилось, я узнала от другой соседки, британки Фрэнсис. В миграционном центре Замиру схватили и собирались немедленно выслать, но ненадолго освободили, чтобы она забрала свою девочку, за которой присматривала подруга.

Когда мы с Мо в следующий раз пришли в ясли и меня принялись расспрашивать о Замире и ее дочери, я растерялась. Я не знала, что ответить. Мы были единственные просители убежища в этой группе – что я могла ответить? Что их правительство пыталось отправить Замиру обратно в страну, из которой она бежала? Что она была перепугана? Что она вновь подалась в бега? И я сказала, что не знаю, что случилось с моей приятельницей и ее дочкой.

Яслями заведовала Саманта, красивая чернокожая женщина с роскошными волосами до пояса. Мы подружились, она стала заходить ко мне. В конце концов я рассказала ей о себе. Саманта слушала, обливаясь слезами. Я так тебе сочувствую, сказала она. Отчего бы тебе не заняться какой-нибудь волонтерской деятельностью? Выходить, общаться с людьми. Но я ответила, что должна оставаться дома и присматривать за сыном. Мне было так трудно доверять людям, и я ни за что не оставила бы Мо на попечение других.

Я не могла надышаться на малыша Мо. Он был моей жизнью. Именно он дал мне желание жить.

Дэвид уговаривал меня подумать над предложением Джеймса Смита, его начальника в Центре Холокоста[25]25
  Бет Шалом – «Дом мира» (ивр.) – мемориальный центр Холокоста недалеко от Лакстона в Ноттингемшире. Открыт в 1995 году. Это единственный в Англии музей Холокоста, хотя в лондонском Имперском военном музее есть постоянная экспозиция. Центр был основан братьями Джеймсом и Стивеном Смитами после визита в Израиль в 1991 году.


[Закрыть], где расположен «Иджис Траст». Джеймс – мой коллега, врач – предлагал мне выступить перед медицинскими работниками с рассказом о пережитом в Дарфуре. Это пошло бы на пользу и мне, и делу.

Мне никогда прежде не приходилось выступать на публике, поэтому я нервничала, тем более что говорить предстояло о кромешном мраке, которого я хлебнула с лихвой. Но я хотела больше узнать о Центре и об умерщвлении миллионов невинных людей во время Второй мировой войны.

Центр Холокоста в Ноттингеме – первый в Британии Мемориально-просветительский центр Холокоста. Меня воодушевлял тот факт, что выжившие после геноцида в Боснии и Руанде выступали там до меня, и я рассчитывала на сочувствие и солидарность моих коллег.

Июньским утром я села в поезд. Центр Холокоста расположен на двух акрах прекрасных садов. После красоты и умиротворения этих садов фотографии, развешенные на стенах выставочного зала, повергли меня в шок.

Рассматривая снимки неописуемых ужасов и массовых убийств времен Второй мировой войны, я снова оказалась в аду Дарфура. Тьма, из которой я бежала, вновь поглотила меня. Я опять погрузилась в страдания своего народа и в свою личную трагедию. Подступили слезы, и я не могла их сдержать.

И в то же время я испытывала странное удовлетворение, даже счастье. Да, сказала я себе, наконец-то нашлись люди, которые расследуют геноцид и выступают против него, чтобы никто никогда не мог забыть о смерти невинных на моей родине, в Дарфуре.

В лекционном зале было тихо, лица слушателей тонули во тьме. Оказавшись перед аудиторией, я ужасно робела, опасаясь, что не сумею найти слов. Но мгновение спустя зазвучал мой голос, рассказывавший о счастливом детстве в Дарфуре.

Я хотела передать обыденность всего этого – возможно, в каком-то смысле мое детство немногим отличалось от детства тех, кто меня слушал. Я хотела, чтобы они поняли, сколько любви и смеха было в жизни моей дружной семьи, моего деревенского племени. Поняли, что было раздавлено и осквернено, когда кошмар объял Дарфур.

Я говорила негромко, моя уверенность возрастала, по мере того как исчезала скованность. Но перейдя к рассказу об ужасах, свидетельницей которых была, и о том, что постигло меня лично, я почувствовала, что голос мой дрожит и вот-вот сорвется. Однако я постаралась сдержать поток эмоций, угрожавший сокрушить меня, и продолжила.

Когда я закончила, в лекционном зале воцарилась мертвая тишина. А потом мои сотоварищи встали и принялись аплодировать мне. Из последовавших вопросов я поняла, что они глубоко тронуты. То, что подобное может случиться с коллегой-врачом – просто из-за его стремления помочь больным и раненым в родной стране, – потрясло их до глубины души.

28
Воля к жизни

Близился первый день рождения малыша Мо, а насчет моего заявления о предоставлении убежища до сих пор не было ничего слышно. Я спрашивала, могу ли работать врачом или хотя бы медсестрой, но мне отвечали, что просители убежища права на работу не имеют. Шариф и я пытались подыскать квартиру побольше, но вскоре осознали, что, если мне не позволят работать, мы не сможем платить за аренду. Нам до смерти хотелось съехать оттуда; просто не верилось, как можно жить так, как некоторые соседи.

У загава есть поговорка: «Ближайший сосед лучше, чем дальний родственник». Это означает, что в повседневной жизни соседи порой оказываются важнее семьи. Но здесь все было иначе. Многие из наших соседей были просто тихим ужасом.

У одной из соседок было девять детей, большинство – от разных отцов. Вся семья, очевидно, жила на пособие. Дети-подростки болтались туда-сюда в любое время дня и ночи, на всю мощь запускали музыку, ссорились и дрались. Возвращаясь однажды домой, я увидела, что улица оцеплена полицией. Оказалось, что соседские дети похитили в парке мальчика и держат его у себя в квартире в заложниках. Это был поистине сумасшедший дом, и я не хотела жить рядом с такими людьми.

Ситуация с другой соседкой, Фрэнсис, была и вовсе уму непостижимой. Вскоре после того как мы переехали, я обнаружила ее распростертой на коврике у двери. Я остановилась, чтобы помочь ей, и волоком втащила внутрь. От нее несло алкоголем. Должно быть, она прониклась моей готовностью помочь, поскольку повадилась заходить к нам. Ей было одиноко, хотелось с кем-то поговорить, а наши традиции не позволяют отказывать в гостеприимстве.

Мы впускали ее, готовили для нее еду. Она излила нам душу, поведав историю своей жизни. Словами не передать, до чего я была потрясена! Оказывается, отец ее дочки – лучший друг ее сына. Четыре года назад у нее были муж, двое детей и хорошая работа. А потом она влюбилась в этого друга своего двадцатилетнего сына. У них завязался роман, она забеременела, муж развелся с ней и выставил на улицу. Он получил опеку над обоими своими детьми, а она оказалась безработной и бездомной. Фрэнсис начала пить, и ее разместили здесь, с дочерью, прижитой от лучшего друга ее сына.

Все это она рассказала мне откровенно, не стесняясь Шарифа. Для нас такое поведение немыслимо. Мы живем на разных планетах, сказала я ей. Я сказала ей, что она сама себя ввергла в геенну огненную. Как она могла пойти на такое? Рассудка лишилась? Для британцев это в порядке вещей, ответила она. У женатых вполне могут быть романы на стороне. Я не знала, верить ей или нет.

Фрэнсис продолжала заглядывать к нам. Мы не могли не впускать ее, хотя в половине случаев она была мертвецки пьяна. Отчасти я беспокоилась за нее и хотела помочь. Мы готовили ей что-нибудь поесть, пытались утешать. В конце концов Шариф врезал в нашу дверь стеклянный глазок. Всякий раз, когда она приходила, а у меня не было сил общаться с ней, я просто не открывала. Мне было неловко нарушать наши обычаи, но я не могла позволить ей вторгаться в нашу жизнь.

Однажды утром Шариф вышел купить хлеба к завтраку – накануне вечером заходила Фрэнсис и съела все, что у нас нашлось. Его не было целую вечность, и я не понимала, что могло его задержать. Выйдя вынести мусор, я увидела по ту сторону улицы двух полицейских. Они разговаривали с Шарифом. Меня охватила паника, когда ближайший к нему достал из кармана что-то блестящее. Через мгновение он приковал себя наручниками к моему мужу.

Господи, что происходит? Куда они его забирают? Куда они забирают его?

Я бросилась через дорогу.

– Что происходит? Что вы делаете?

Полицейский взглянул на меня:

– Извини, дорогуша, но нам приказали взять его… А ты вообще-то кто?

– Это мой муж… Но почему вы забираете его? За что?

Другой полицейский вытащил блокнот и ручку:

– Прежде всего, дорогуша, нам нужно знать твое полное имя и дату рождения.

Я ответила, и он связался с кем-то по радио, чтобы проверить мои слова. Затем мне объяснили, что везут Шарифа в полицейский участок. Министерство внутренних дел внесло его в список намеченных для немедленной депортации в Судан.

– Послушай, дорогуша, я знаю, это тяжело для тебя, – добавил полицейский. – Но и нам это нелегко. Мы просто делаем свою работу.

Шарифа затолкали в подъехавшую машину. Полицейский набросал адрес участка и вручил его мне со словами:

– Принеси ему какие-нибудь вещи. Смену одежды, типа того.

Шариф смотрел на меня в окно уезжавшей машины. Я осознала, что нам даже не дали попрощаться.

Страх когтями разрывал мне сердце. Они взяли Шарифа. Они взяли его! Конечно, именно это сейчас произошло! Господи, что же мне делать? Кто может помочь ему сейчас? Я подумала о Саманте, воспитательнице ясельной группы. Наверняка она поможет. Я попыталась дозвониться до нее, но она не отвечала. Моя паника росла. Я стояла в одиночестве на улице, оставив в квартире малыша Мо, а Шарифа отправляли назад, в Судан.

Что делать?

И тут я вспомнила о Дэвиде из «Иджис Траст». Я с мобильника позвонила на его мобильный телефон, но Дэвид долго не отвечал, и я решила, что он не хочет со мной разговаривать. Услыхав наконец его голос, я разрыдалась.

– Они взяли Шарифа! – причитала я. – Его взяли и высылают обратно…

– Кто его взял? – спросил Дэвид. – И почему?

– Полиция. Забрали только что. Не знаю почему. Собираются депортировать…

– Хорошо, послушайте, вам известно, где они его держат?

Я сообщила Дэвиду адрес полицейского участка.

– Так, мы вот что сделаем. Прежде всего позвоните своему адвокату и спросите, может ли он каким-то образом остановить депортацию. Хорошо?

– Да, я попробую.

– Я свяжусь с прессой. Если я направлю к вам журналистов, вы пойдете с ними в участок?

– Конечно. Все что угодно. Нужно остановить высылку.

– Хорошо, я перезвоню, как только появятся какие-то новости.

Телефон отключился. Я бросилась наверх, чтобы успокоить маленького Мо. Я слышала с улицы его плач и благодарила Бога, что наш сын не знал, что происходит с его отцом. Мо – вылитая копия Шарифа, и они были так близки. Для загава Шариф был весьма раскрепощенным. Гордый отец, он повсюду носил малыша Мо на руках. Обычно мужчины нашего племени возлагают всю эту «возню с детишками» на мать.

Дэвид перезвонил почти сразу. Ему не удалось подключить Би-би-си, но он связался с «Чаннел 4 Ньюс», и ко мне уже выехали съемочная группа и репортер. Он не обещал, что давление со стороны СМИ заставит Министерство внутренних дел остановить депортацию, но надеялся на это.

Я заметалась, собирая вещи для Мо и себя. Теперь я была в гневе. Во мне вспыхнул неистовый дух бабули Сумах.

Прибыла та же команда «Чаннел 4», что брала у меня интервью. Мы направились в полицейский участок, где оператор установил оборудование на улице – камера смотрела прямо в дверной проем. Ведущая приготовилась к съемке. Все вместе мы вошли с включенной камерой. Я увидела Шарифа, сидящего в смежной комнате, и указала на него ведущей.

Она подошла к столу и представилась. К ее воротнику был прикреплен микрофон, и звук записывался на наружную камеру. Ведущая потребовала разрешения поговорить с Шарифом и попросила об интервью с представителем полиции, который мог бы объяснить, почему человека депортируют в страну, где его жизнь будет в опасности.

– Они уехали из Дарфура из-за войны, – сказала она. – Полагаю, вы в курсе, что там происходит? Несколько сотен тысяч убитых, в основном женщины и дети. Миллионы беженцев… Не самое подходящее место, чтобы отправлять туда кого бы то ни было…

Представитель полиции ответил, что они всего лишь выполняют инструкции, и показал нам факс из Министерства внутренних дел. В нем Шарифу предписывалось отправляться в миграционный центр, откуда его депортируют. Полицейский добавил, что не видит проблемы в интервью, ведь, строго говоря, Шариф не арестован. Моему мужу позволили выйти на улицу, где он несколько минут обсуждал с репортером страшную перспективу быть отправленным обратно в Судан. Затем говорила я – о психологической травме и боли, которые вызвало бы насильственное разлучение нашей семьи.

В конце концов полицейские сказали, что в миграционный центр Шариф может отправиться самостоятельно. Команде «Чаннел 4 Ньюс» требовалось срочно вернуться в студию, чтобы подготовить вечерний эфир. То, что они делают с вами, возмутительно, сказала ведущая; история должна вызвать огромный резонанс. Что касается Шарифа, он знал, как поступить. У него не было иного выхода – только исчезнуть. Он поспешно попрощался со мной там же, на улице, крепко обнял малыша Мо и скрылся в толпе.

Тем же вечером я поговорила с Дэвидом. Оказалось, что по всей стране идут массовые аресты. В десятках мест дарфурцев задерживали для депортации в Судан. Но наибольшее беспокойство вызывала легальная подоплека всего этого. Палата лордов собиралась заслушать дело, где оспаривалось, что возвращение в Хартум не представляет для дарфурцев опасности. Ожидалось, что Министерство внутренних дел проиграет, и перед этим оно, похоже, пыталось депортировать как можно больше наших.

Единственная причина, по которой Шарифу удалось сбежать, заключалась в том, что я была известной фигурой в СМИ; это давало нам некоторые привилегии. Несмотря на это, охота на моего мужа не прекращалась. Через неделю за ним опять явились. В шесть утра меня разбудили удары в дверь. Открыв, я обнаружила толпу полицейских в униформе и штатском. Офицеры в штатском предъявили мне удостоверения личности. Через мою голову они заглядывали в комнату; я знала, что они ищут Шарифа.

– Что вам нужно? – спросила я.

– Кто здесь с вами? – ответил вопросом на вопрос один из них.

– Мой сын. Больше никого.

Я широко распахнула дверь, чтобы они могли видеть комнату. Сотрудница полиции в форме сделала пару шагов внутрь и заметила малыша Мо, крепко спавшего на кровати. Должно быть, Мо почувствовал ее взгляд; он проснулся и заплакал.

– Извините, – сказала женщина. – Ребенок… Вы не возражаете, если я проверю другие комнаты?

Я пожала плечами:

– Других комнат нет. Но проверяйте.

Она заглянула в кухню и душ. Тем временем офицеры в штатском начали стучать в двери других квартир. Я слышала, как они спрашивают, не здесь ли «Мустафа». Мне было глубоко безразлично, действительно ли они перепутали имя Шарифа или просто натужно острят.

– Вы знаете, где ваш муж? – спросила сотрудница полиции.

Я покачала головой:

– Нет, не знаю. И его зовут Шариф. Шариф. Не Мустафа.

– Не представляете, где он может быть?

– В последний раз я видела его, когда его послали в миграционный центр.

– И вы не знаете, где он сейчас?

– Не знаю. Хотела бы знать. Шариф – мой муж, отец моего ребенка.

Перед тем как они ушли, сотрудница полиции еще раз попросила прощения за беспокойство. Я знала, что она просто делает свою работу. Она старалась обращаться со мной любезно, с уважением. Здешние полицейские вообще казались милейшими людьми по сравнению с насильниками и убийцами, с которыми я столкнулась в Судане.

На следующее утро я отправилась на ГМТВ[26]26
  Good Morning Television («Утреннее телевидение») – бывшая телевизионная франшиза британской сети ITV.


[Закрыть]. Я говорила о методах, с помощью которых моих соотечественников отправляли обратно в Судан, где их ждали арест, пытки и даже нечто худшее. Я знаю, что с ними произойдет, когда они попадут в руки властей, утверждала я. Посмотрите, что произошло со мной.

* * *

Шариф по-прежнему скрывался. Я регулярно беседовала с Дэвидом, и он сказал мне, что ситуация ухудшается. В некоторых случаях аресту подвергались целые семьи, всем им угрожала депортация. Кое-кого уже выслали. Дэвид вышел на след двух дарфурских мужчин, высланных в Хартум, где они были арестованы и подвергнуты пыткам. Ему удалось вывезти их из Судана в безопасное место. Он записал их страшные рассказы, видел шрамы – доказательства пыток. Эти сведения он передавал в зарубежные СМИ, однако Министерство внутренних дел не оставляло попыток депортировать людей.

Я была в гневе, и мой гнев не убывал. Шариф был в гневе, и гнев его усиливался день ото дня. Я звонила ему по мобильному телефону. Он признался, что дошел до того, что уже хочет, чтобы его депортировали. Он ненавидел эту страну и то, что она делала с нами, с ним. Я возразила, что он не вправе покинуть нас с Мо. Либо мы все уедем и встретимся с ужасом лицом к лицу, либо мы все останемся. Но один он туда не вернется.

Шариф скрывался два месяца, а затем Палата лордов вынесла решение. Министерство внутренних дел проиграло. Лорды сочли, что Хартум не безопасен для беженцев из Дарфура, что депортации нужно прекратить. Я позвонила Шарифу и сообщила ему новости. По крайней мере, сейчас ему ничего не грозило. Он мог вернуться к нам. Мог вернуться ко мне и малышу Мо. Пока, по крайней мере, мы снова могли стать семьей.

Я усадила Мо на колени, покачивая и напевая ему песенку. Ту, что пели мне родители, когда я была совсем маленькой.

 
Иди ко мне, любовь моя.
У меня есть песня для тебя.
Иди ко мне, любовь моя.
У меня есть мечта для тебя.
 

Эпилог

Каждую ночь, закончив работу над этой книгой, я ложилась спать в своей однокомнатной лондонской квартирке и видела во сне погибших. Я видела поля, усеянные детскими трупами. Жертв изнасилования. Сгоревшие деревни. Бойню. Мертвые тела родных и близких.

В одну из самых мрачных минут я пришла к выводу, что умершим жизнь, возможно, выдала более счастливую карту – ибо уцелевшим приходится жить с воспоминаниями и болью каждый день, всю оставшуюся жизнь. Ежедневно они ощущают темную пустоту там, где прежде жили их возлюбленные отцы, братья, матери, дети.

Мои собственные шрамы столь глубоки, что на заживление уйдет много лет.

Однажды, когда я работала над рукописью, над домом начал кружить полицейский вертолет – снова, и снова, и снова. Очевидно, он выслеживал «веселого ездока»[27]27
  Joy rider (англ.) – человек, угнавший чужую машину с целью покататься.


[Закрыть]. Непрерывное «чук-чук-чук» ротора лопастей.

Я закрыла уши руками и съежилась в кресле. Паника нарастала. «Это у меня в голове… в голове… Глубоко в голове…» – повторяла я себе.

Я снова очутилась в том страшном дне, когда на мою деревню налетели штурмовые вертолеты, за которыми последовали смертоносные банды джанджавидов.

Для многих жертв конфликта в Дарфуре исцеление от душевных и физических ран затянется на всю жизнь. Если исцеление вообще возможно.

* * *

Прошло почти шесть лет[28]28
  Книга закончена в 2008 году.


[Закрыть] с начала конфликта в Дарфуре. В результате него погибли около четырехсот тысяч человек. Более двух с половиной миллионов были загнаны в огромные лагеря для беженцев – места, где царят хаос и безнадежность.

Снова и снова мир настораживают тревожные события: массовые убийства, насилие, чудовищные злодеяния.

Слово «геноцид» на слуху, фраза «никогда больше» неоднократно слетает с уст мировых лидеров. Но что на самом деле сделано, чтобы остановить бойню?

Нельзя недооценивать ситуацию в Дарфуре – она была и остается серьезной. Ниже приведены цитаты из весьма авторитетных источников 2007–2008 годов.

Координатор ООН по гуманитарным вопросам в Судане Мануэль Аранда да Сильва – о Дарфуре:

«Ситуация хуже, чем когда-либо… Насилие и угрозы волонтерам не ослабевают».

Саймон Криттл из Всемирной продовольственной программы ООН сообщал: «Гуманитарная ситуация в Дарфуре остается абсолютно критической. В любое время мы можем столкнуться с катастрофой, если ситуация с безопасностью еще ухудшится».

Представитель организации «Медсан Сан Фронтьер»[29]29
  Médecins Sans Frontières (фр.) – частная международная неправительственная организация по оказанию помощи жертвам войн, эпидемий, природных катаклизмов и т. п.


[Закрыть] («Врачи без границ»), насчитывавшей в Дарфуре более двух тысяч сотрудников, заявил: «Работникам организации чрезвычайно трудно перемещаться за пределами лагеря, а это значит, что проводить ознакомительные миссии в районах, где есть в этом необходимость, весьма затруднительно. Ситуация весьма скверная, и улучшения не видно».

«Дэниш Чёрч Эйд»[30]30
  DanChurchAid («Датская церковная помощь») – гуманитарная неправительственная организация, цель которой – оказание поддержки беднейшему населению мира. Основанная в 1922 году, она опирается на датскую национальную евангелическо-лютеранскую церковь.


[Закрыть] пришла к следующему выводу: «Мы продолжаем работать в Дарфуре, несмотря на ухудшение ситуации с безопасностью… В суданской провинции Западный Дарфур положение дел ухудшается день ото дня».

Представитель Оксфам[31]31
  Oxfam (Oxford + famine (англ.) – «Оксфорд» + «голод») – конфедерация из двадцати независимых благотворительных организаций, занимающихся борьбой с бедностью во всем мире. Основана в 1942 году в Оксфорде.


[Закрыть] Алан Макдоналд признал, что в Дарфуре, бесспорно, сейчас опаснее, чем когда бы то ни было. «Где бы мы ни работали, в последние три месяца отмечались случаи нарушения безопасности. Если ситуация будет ухудшаться, нам, безусловно, придется решать, сможем ли мы оставаться там вообще».

Мэтью Конвей, официальный представитель ООН в Чаде от Управления Верховного комиссара по делам беженцев, заявил о гуманитарном кризисе: «Масштаб неправдоподобный. Полное запустение и разрушение. И зловоние, боже мой, какое зловоние». Комментируя насилие на этнической почве, Конвей заметил: «Мы наблюдаем нечто весьма схожее с тем, что видели в Руанде во время геноцида 1994 года».

Заместитель министра ООН по гуманитарным вопросам Ян Эгеланд на брифинге в Совете безопасности ООН констатировал: «Вся наша гуманитарная операция в Дарфуре – единственный спасательный круг для более чем трех миллионов человек – в настоящее время в опасности. Нам нужны немедленные действия на политическом фронте во избежание гуманитарной катастрофы с массовой гибелью людей… Короче говоря, в Дарфуре мы можем прийти к техногенной катастрофе беспрецедентного масштаба».

Действия, предпринятые на политическом уровне, заключаются в предоставлении полномочий миротворческим силам Организации Объединенных Наций. Совместная миссия ООН и Африканского союза в Дарфуре (ЮНАМИД)[32]32
  UNAMID – совместная миротворческая миссия Африканского союза и Организации Объединенных Наций, утвержденная резолюцией 1768 Совета безопасности Организации Объединенных Наций 31 июля 2007 г. с целью стабилизации ситуации в суданском регионе Дарфур.


[Закрыть] требует около двадцати шести тысяч военнослужащих для введения в регион с целью прекращения конфликта.

Теоретически ЮНАМИД начала действовать в декабре 2007 года, но реализовать планы на практике отнюдь не легко. Вооруженные силы остаются хронически недоукомплектованными, плохо обеспеченными ресурсами и военной техникой (то есть вертолетами), необходимыми для применения в таком отдаленном и сложном регионе.

ЮНАМИД настолько дискредитирована, что собственный заместитель секретаря ООН для проведения миротворческих операций Жан-Мари Геэнно заметил, что миссия провалилась еще до ее начала.

«Должны ли мы приступить к введению военных сил, которые ничего не изменят? – спросил Геэнно. – Сил, не способных защитить самих себя? Ведь это несет в себе риск унижения Совета безопасности и Организации Объединенных Наций и риск трагической неудачи для жителей Дарфура».

В начале 2008 года, когда в этом регионе должен был находиться мощный контингент миротворческих войск ЮНАМИД, Жан-Мари Геэнно подчеркнул, что уровень опасности там достиг беспрецедентного уровня.

В то время как миротворцы не могут закрепиться на местности, гуманитарный кризис не ослабевает. В 2007 году около трехсот тысяч недавно перемещенных лиц хлынули в уже и так хронически переполненные лагеря для беженцев, в результате чего число ВПЛ[33]33
  Внутренне перемещенных лиц.


[Закрыть] и беженцев в общей сложности дошло до двух миллионов шестисот тысяч человек.

В декабре 2007 года ООН выпустила серьезный доклад с предупреждением о том, какой эффект производит отсрочка действий миротворческих сил ЮНАМИД в зоне конфликта. «В результате жители Дарфура начинают терять надежду, что может пагубно влиять на их здоровье наряду с прочим… Эти люди уже годами находятся в лагерях, и энергия, которой они обладали несколько лет назад, надежда на то, что ситуация скоро изменится к лучшему и они смогут вернуться домой, – все это исчезло».

Кто же в ответе за продолжение дарфурского кризиса?

С одной стороны, международному сообществу не удалось мобилизовать эффективные и мощные миротворческие силы – вооруженные, укомплектованные и уполномоченные остановить жестокий геноцидальный конфликт.

С другой стороны, правительство Хартума – Национальный исламский фронт (недавно переименовавший себя в Национальный конгресс[34]34
  Национальный конгресс – правящая политическая партия в Судане, возглавляемая президентом Судана Омаром аль-Баширом. В идеологии партии переплетаются исламизм, арабский национализм, панарабизм, популизм и консерватизм.


[Закрыть]) – делает все возможное, чтобы помешать международному сообществу прекратить дарфурский «геноцид путем истощения». В числе прочего правительство неоднократно пренебрегало резолюциями Совета безопасности ООН, призывающими положить конец убийствам.

В январе 2008 года вооруженные проправительственные силы Судана преднамеренно напали на транспортную колонну ЮНАМИД. Это нападение было задумано для того, чтобы потрясти и запугать едва зарождающиеся миротворческие силы, одновременно давая понять международному сообществу, что хартумские власти намереваются и впредь безнаказанно действовать в Дарфуре.

Препятствуя миротворцам, Хартум публично бросал вызов усилиям международного сообщества положить конец страданиям простых людей. Каким образом ему удается неприкрыто игнорировать мнение всего мира и, неоднократно пренебрегая резолюциями ООН, демонстративно идти вразрез с жесткой позицией Соединенных Штатов, в частности, в отношении Дарфура?

Ответ тут кроется главным образом в Китае. Бесспорная поддержка суданского режима Китаем, уже привычно закрывающим глаза на длинный перечень чудовищных бесчинств, принимает мощные экономические, военные и дипломатические формы.

Китай неоднократно воздерживался от выполнения ряда резолюций Совета безопасности ООН по Дарфуру, тормозил процесс или в значительной степени снижал его эффективность – и всякий раз в пользу хартумского режима.

Китай фактически уполномочил Хартум бросить вызов международному сообществу. Для чего это понадобилось Китаю? Ответ – нефть. Китай – нетто-импортер нефти, и его потребность в энергии постоянно возрастает. А его крупнейший и единственный заморский поставщик – Судан, добывающий около пятисот тысяч баррелей нефти в день. К тому же сегодня Китай – еще и крупнейший суданский инвестор.

Теплые отношения Китая с Хартумом внушают еще большее опасение потому, что львиная доля нефтедолларов, которые Китай платит Судану за нефть, возвращается в Китай в виде закупок оружия. В период роста добычи нефти в Судане Китай стал ведущим поставщиком оружия для режима, обеспечивая его танками, артиллерией и самолетами, с помощью которых Дарфуру был нанесен такой ущерб.

Несмотря на эмбарго ООН на поставки оружия в Дарфур, группа экспертов ООН по Дарфуру неоднократно обнаруживала, что Хартум полностью игнорирует его. Правозащитная группа «Амнести Интернешнл»[35]35
  Amnesty International («Международная амнистия») – неправительственная организация с главным офисом в Лондоне, занимающаяся вопросами прав человека. Насчитывает более семи миллионов членов и сторонников по всему миру. Заявленная миссия организации заключается в проведении кампании за «мир, в котором каждый человек пользуется всеми правами человека, закрепленными во Всеобщей декларации прав человека и других международных документах по правам человека».


[Закрыть] сообщила, что среди оружия, доставленного в Дарфур, имеются оружие и боеприпасы китайского производства.

Хартум настолько уверен в своем праве ни во что не ставить международное сообщество, что фактически рассмеялся в лицо Объединенным Нациям и Международному уголовному суду (МУС) в Гааге. В марте 2005 года ООН передала дело о военных преступлениях в Дарфуре на рассмотрение МУС.

Весной 2007 года МУС выпустил свои первые обвинительные заключения, инкриминировав лидеру ополчения «Джанджавид» Али Кушайбу и государственному чиновнику Ахмеду Харуну широкий спектр преступлений против человечности. Хартум не только отказался выдать обоих по предъявленному обвинению, но отнесся к нему с шокирующим презрением, повысив Харуна в чине.

Главный прокурор МУС Луис Морено-Окампо неоднократно требовал передать Ахмеда Харуна для проведения над ним суда. «Когда, наконец, наступит подходящее время, чтобы арестовать Харуна? Сколько еще женщин, девушек надо изнасиловать? Сколько еще человек нужно убить? На карту поставлена жизнь и смерть двух с половиной миллионов человек».

В 2008 году исполняется шестьдесят лет оригинальной Конвенции о геноциде[36]36
  Конвенция о предупреждении преступления геноцида и наказании за него была принята резолюцией 260 (III) Генеральной ассамблеи ООН от 9 декабря 1948 года в Париже. Конвенция вступила в силу 12 января 1951 года.


[Закрыть], долгожданному международному соглашению, в соответствии с которым геноцид был объявлен вне закона как преступление против человечности. Тогда представители некоторых государств подписали соглашение искоренить его раз и навсегда.

Вот ключевая фраза Конвенции:

«Договаривающиеся стороны подтверждают, что геноцид, независимо от того, совершается ли он в мирное или военное время, является преступлением, которое нарушает нормы международного права и против которого они обязуются принимать меры предупреждения и карать за его совершение»[37]37
  Статья I Конвенции о предупреждении преступления геноцида и наказании за него.


[Закрыть].

Судьба населения Дарфура теперь зависит от успеха миротворческой миссии ЮНАМИД и ее способности обеспечить агентствам помощи возможность продолжать заботиться о нескольких миллионах вынужденных переселенцев и беженцев. Пора бы тезису «принимать меры предупреждения и карать» воплотиться в реальность.

* * *

На момент написания этой книги я не смогла разыскать родных или связаться с ними. Я буду продолжать поиски.

Халима Башир

Лондон, февраль 2008 года.

В мае 2008 года Халима выиграла дело и вместе со своей семьей получила политическое убежище и статус беженца в Великобритании.