Текст книги "Обещаю, больно не будет (СИ)"

Автор книги: Даша Коэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Да он издевается надо мной, что ли?

– Доброе утро, – Басов поворачивается ко мне от плиты, на которой только что закончил поджаривать бекон. Улыбается, чем ещё сильнее расшатывает мои и без того расшатанные нервы. И облизывается, проводя большим пальцем по своей нижней губе.

А я смотрю на него и вымолвить ничего не могу. Потому что достал. Потому что я пытаюсь не скатиться в истерику и не дать ему понять, что внутри меня слишком быстро вспоролись и закровоточили старые раны. Да и плевать на них!

Я скала. Я бессердечная Истома. Я больше никогда и ни от кого не впаду в зависимость.

Ту, которая ничего не чувствует, нельзя предать.

– Ярослав, – сглатывая, выдавливаю я из себя на максимуме спокойно, – мне нужно домой.

– Позавтракаешь, и я тебя отвезу, – пожимает он плечами и раскладывает еду по двум тарелкам: скрэмбл, бекон, свежий салат, поджаренный тост с маслом.

– Тебе плевать на мои желания, верно? – качаю головой. – Почему-то я не удивлена. И с чего я взяла, что утро вечера мудренее? Эта планета ведь всегда вращалась не вокруг солнца, а вокруг тебя, да? А остальные, и я в том числе, так – жалкие букашки, которые обязаны плясать под твою дудку. Даже несмотря на то, что всем до чёртиков надоела отыгрываемая тобой мелодия.

– Вероника, – делает он ко мне шаг и поджимает губы.

Но с меня хватит! Я вчера весь вечер косила под равнодушную овцу, но сегодня лимит моего терпения исчерпан.

– Посмотри на себя, Ярослав, – горько усмехаюсь я.

Он делает, как я велю и криво улыбается, недоумённо разводя руками.

– И?

– Ты смешон.

– Да неужели? – замечаю, как недовольно заиграли желваки на его острых скулах.

– Увы и ах, но это так. Твоё растолстевшее до безобразия эго не способно постичь всего лишь одну простую истину – не всё в этом мире будет так, как хочешь ты.

– Вчера, – указывает он перед собой, – на этой столешнице наши желания совпадали на сто процентов, Вероника.

‍– Да брось, – отмахиваюсь я. – Минутную слабость в простом и незамысловатом желании дать тебе, чтобы ты уже наконец-то утешился и отвалил от меня, ты принял за ответные чувства? Что серьёзно?

– М-м... как интересно.

– А мне нет, Ярослав, – я опускаю руки и позволяю усталости отразиться на своём лице. – Потому что я уже не знаю, что нужно сказать или сделать, чтобы до тебя наконец-то дошли прописные истины – всё умерло и давно разложилось. И мне уже не важно, по чьей вине это произошло, твоей или моей. Наверное, виноваты мы оба. Пусть так! Я не хочу ничего обсуждать. Я не хочу с тобой общаться. Я не хочу тебя видеть. И уж прости, не имею не малейшего желания терпеть твои отвратительные выходки.

– Да послушай же ты...

– Я уже наслушалась! Просто исчезни из моей жизни, я тебя, как человека прошу! Боже..., – задохнулась я на мгновение и словила паническую атаку, – а человек ли ты вообще, Басов? Куда мне бежать, чтобы наконец-то навсегда от тебя избавиться?

– Поешь, и я тебя отвезу, – садится за стол и начинает технично орудовать вилкой.

Что об стенку горох!

– Знаешь, что? – наклоняюсь я над ним, а сама не понимаю, как ещё могу говорить внятно, потому что внутри меня творится какой-то апокалипсис. – Засунь свои требования себе в задницу, Басов. И ешь сам свой чёртов завтрак, чтоб ты им подавился!

– Да что с тобой такое? Какая муха тебя укусила? Вчера же было всё нормально! – подскочил он со стула и отшвырнул от себя вилку, вперивая в меня свой горящий взгляд.

А меня от него будто бы крутым кипятком обварило. Трясёт.

– Никогда между нами не было нормально, Басов. Никогда! Ты врал мне, измывался, смеялся за глаза, предавал, – я сорвалась на крик, но тут же стихла. Ярость застилала глаза. Раны, нанесённые этим парнем моему сердцу в прошлом, вновь заболели в полную силу.

И уже не стерпеть. Не заглушить никакой анестезией.

– Ты ведь и меня осудил под стать себе. И знаешь почему? Потому что при всём своём эгоизме, ты прекрасно понимаешь, что любить тебя не за что. Что ты чёртова пустышка, Ярослав!

Всё!

Высказалась. Вывалила ту кучу дерьма, что носила в себе все эти годы.

Сделала пару шагов назад и упёрлась ягодицами в спинку дивана. Присела, дыша так, как будто пробежала многокилометровый марафон. Руки плетьми упали вдоль тела. Меня откатило в точку невозврата, где уже плевать, что будет дальше.

Полегчало ли мне? Нет.

Когда за рёбрами вопит дурниной израненное сердце, априори не может быть легко и хорошо. Потому что эта глупая, недальновидная мышца до сих пор что-то испытывала к своему мучителю. Иррационально к нему тянулась. Верила, что где-то там, за сотней стальных дверей под амбарными навесами, спрятано нечто светлое и чистое.

То самое, что может оправдать его веру в этого жестокого человека.

– Я тебя понял, Истома, – на выдохе и тихо произнёс Басов, а затем окончательно вышел из-за стола, – поехали, отвезу тебя домой.

Господи, неужели достучалась?

Глава 24 – Курочки

Вероника

Прохожу в прихожую. Проверяю телефон и чертыхаюсь, понимая, что он разрядился в ноль. Наверное, Марта там с ума сходит от беспокойства, пока я тут чёрт-те чем занимаюсь. Обуваюсь, нервно одёргивая подол своей юбки и переживая, что на мне нет белья. Выйти в таком виде на улицу просто уму непостижимо. Но разве у меня есть выбор?

Плевать! Приклеила на лицо маску абсолютного покерфейса и молча ждала, когда Басов оденет на свои телеса что-то более приличное, чем его домашние штаны, недопустимо низко сидящие на узких бёдрах.

Прикрыла глаза и прислонилась к стене, мысленно сравнивая две картинки: сейчас и три с половиной года назад. Да, не хочется признавать, но тело Ярослава стало ещё более совершенным. Жилистое. Тугое. Словно бы вылепленное рукой безумного скульптора.

Кубики эти чёртовы. Косые мышцы паха, которые одним своим видом заставляют смотреть туда, куда смотреть категорически нельзя. Ямочки на пояснице. Идеально вылепленные бицепсы. Вот только вся эта вычурная мужская красота принадлежала предателю. Беспринципному и жестокому.

Наконец-то появился, надевая часы на запястье. На меня даже не смотрит, чему я была несказанно рада. Молча обулся, открыл дверь и выжидательно уставился в никуда, без слов давая понять, чтобы я выметалась с его территории.

Не смею возражать. Подхватываю свой рюкзак, закидывая его на плечо и поспешно переступаю порог. За спиной слышу, как захлопнулась дверь, как провернулись ключи в замочной скважине и неожиданно замерла, чувствуя загривком подавляющую ауру Басова, который, кажется, подошёл ко мне максимально близко.

Впрочем, проверять не стала. Побоялась, ощущая, как ползут по позвоночнику мурашки. Как покалывает шею электрическим током от этой нежеланной близости. Как чуть шевельнулись волосы на затылке от его дыхания. Вспыхнула, чувствуя, как медленно, но неотступно приливает раскалённая кровь от груди и до самых кончиков ушей.

– Лифт вызвала? – слышу его хриплый голос слишком близко. Вздрагиваю, явственно ощущая, как возятся ядовитые змеи внизу живота и со всей дури жалят меня, напоминая, насколько губительны могут быть чувства к этому парню.

– Да, – мой голос рвётся так же, как и у него.

– Хорошо...

Не то слово. Куда орать от счастья?

Наконец-то металлические створки раздвинулись перед нами, и мы вошли внутрь. А затем встали друг напротив друга. Я упёрла взгляд на носки своих туфель. Басов – вперил свой точно на меня, очевидно, намереваясь таким образом просверлить мне несколько ментальных дырок в черепной коробке. И чем дольше я чувствовала его пристальное, изматывающее внимание, тем сильнее меня трясло.

Пока, наконец-то, окончательно не размотало. Подняла глаза и выстрелила вопросом ему прямо в лоб.

– Ну что?

– Прощаюсь, – дёрнул он плечом и уголком рта. – Или это тоже из разряда «нельзя», Ник?

От его слов неожиданно, но отчётливо заныло в груди. Протяжно так. Тоскливо. Нет, это была не внезапная боль, на грани паники и всепоглощающего отчаяния. Это было больше похоже на смертельную и неизлечимую болезнь – страшно, но ожидание конца уже не изматывает, а скорее сулит освобождение, за которым кроется миллионы «а что, если бы...». Вот только ответ я знаю наперёд.

– Ничего, – и зачем-то произношу это вслух.

Лифт останавливается на подземной парковке. Басов идёт впереди. Я чуть позади, уговаривая не поднимать на него глаза и не жрать его взглядом. Не получается, я всегда восхищалась его статью, выправкой и уверенной походкой. Вот и сейчас меня пробрало. И отчего-то вспомнился тот восторг, когда я глядела на него с пеной у рта и думала, что он исключительно мой.

Лучший. Не такой, как все. Любимый...

Садимся в его машину, и снова воспоминания ядерными боеголовками бомбардируют мои мозги: сильные руки на руле, тихая и тягучая музыка, сосредоточенный взгляд на дорогу – как же обманчиво хорошо мне было тогда с ним. До такой же степени плохо сейчас.

Отворачиваюсь. Сцепляю пальцы в тугой замок, до побелевших костяшек, и тупо жду, когда же уже покажется дом, в котором располагалась квартира Марты. Там я смогу спрятаться. От всего: этого парня, своих мыслей и бесконечной тупой боли за рёбрами.

– Приехали, – выдернул меня обратно в реальность голос Басова, и я вздрогнула.

А затем молча, не прощаясь, потянула руку к дверной ручке, чтобы поскорее сбежать отсюда. Ибо уже невозможно – задыхаюсь я рядом с ним!

– Вероника, – дёргает он меня за руку, но я рвусь раненой птицей прочь. Не хочу быть рядом с ним, не могу. Мне страшно, потому что я неравнодушна, чёрт возьми – моё сердце напугано. Я в ужасе.

Всё, пора сматываться отсюда!

– Не надо, – стряхиваю я его руки и вновь боюсь поднять глаза на парня. – Уже попрощались.

– Ты как будто бы боишься дам мне шанс, а не действительно хочешь поставить точку!

– Да, – всё-таки пересилила я себя и мазнула по нему взглядом, понимая, что мы оба дышим так, словно пробежали на мировой рекорд стометровку. – Боюсь, Ярослав. Тебя боюсь! Потому что ты страшный человек: раздавишь и дальше пойдёшь, носясь, как с писаной торбой, лишь только со своими обидами. На чужие тебе же плевать с высокой горы, так? Ты свято веришь, что тебя все должны понять и простить, просто так, за красивые глаза.

– Я пытаюсь всё исправить!

– Вот именно, Ярослав. Ты пытаешься ВСЁ исправить. Всё, кроме себя самого...

Дёрнула ручку и всё-таки вывалилась из салона, хапая воздух жадными, голодными вдохами. И на глаза от чего-то навернулись слёзы. Подбородок задрожал. Грудную клетку скрутила раскалённая колючая проволока и с каждым мгновением сжималась всё сильней и сильней.

Бегом до подъезда. Руки трясутся, роняют ключи. Паника окончательно накрывает меня с головой. Душит. Боюсь услышать уверенную поступь за спиной, но её нет. И я всё-таки облегчённо вваливаюсь в подъезд и дальше – в лифт. На нужном этаже выхожу, но открыть квартиру не решаюсь. Лишь поднимаюсь на пролёт выше по лестнице и там плюхаюсь заднице на бетонные ступени.

И наконец-то даю волю слезам.

Они бесконечным потоком текут из глаз, и я ничего не могу с ними поделать. Да уже и не хочу. Потому что они нужны мне, чтобы ещё раз на репите промотать перед глазами картинки уродливого, пропитанного ложью, прошлого.

Чтобы вспомнить. Чтобы снова умереть от обиды. Чтобы ещё раз доказать себе, что мне не нужно вновь топиться в этом протухшем болоте под названием Ярослав Басов. Я – девочка без сердца. Я его сама себе вырвала три с половиной года назад. Мне никто теперь не нужен, и я никому не нужна.

Всё!

Проревевшись вдоволь, достаю из рюкзака салфетки и привожу себя в порядок. А затем всё-таки отдираю задницу от ступеней и тащусь домой. Где отчётливо слышен шум воды из ванной комнаты.

Признаться, я ждала кое-чего другого. Например, того, что Марта выбежит ко мне навстречу с топором наперевес, угрожая расчленёнкой за то, что я посмела заставлять её нервничать так долго и держать в неведении по поводу своего местонахождения всю ночь напролёт.

И это заставило меня насторожиться. Разулась и двинула к ней. Постучала – не отвечает. Дёрнула на себя дверь – открыто. А затем охнула, видя, как неподвижно подруга сидит на полу душевой полностью одетая, а на неё обрушивается бесконечный поток воды.

– Марта? – кинулась я к ней, распахивая створку и оглядывая девушку с ног до головы. Вроде бы живая и невредимая. Вот только плачет навзрыд, судорожно всхлипывает и смотрит на меня с таким отчаянием, что и передать сложно.

– Ни-ника, т-ты з-здесь...

Кинулась ко мне, и вся затряслась в моих руках. Я же только гладила её по голове и ждала, когда она хоть что-то мне скажет. Но Марта только безутешно ревела, а потом и вовсе, кажется, забилась в истерике, да такой, что все мои горести и печали показались несущественными и глупыми.

– Тебя кто-то обидел, милая?

– Д-да! – закивала она головой.

– Кто?

– Стафеев!

– Ох, опять твой невыносимый баскетболист! Ну и что он сделал на этот раз? – максимально злобно прошипела я, чуть отклоняясь от девушки и зажимая её распухшее от слёз лицо в собственных ладонях.

А она скуксилась, до крови прикусила нижнюю губу. Затем зажмурилась и выпалила на непереводимом:

– Трахнул меня.

Я в максимально короткие сроки выпала в нерастворимый осадок. Нет, я, конечно же, догадывалась, что Марта конкретно сохнет по своему одногруппнику, и могла бы порадоваться, что дело наконец-то сдвинулось с мёртвой точки, но слёзы подруги говорили лишь об одном – всё стало ещё хуже.

Нас обеих общипали и кинули в крутой кипяток. Каждую по-разному. Каждую одинаково больно...

Глава 25 – Тушёнка

Ярослав

Ещё раз прошибает насквозь мерзкое ощущение, что я где-то что-то упустил. Оно ползёт по позвоночнику, словно слизень, а затем упрямо ввинчивается в черепную коробку. И принимается взбивать мои мозги в кашу, в которой уже непонятно, кто прав, кто виноват, кто лжец, а кого просто подставили.

Но один вывод я для себя всё-таки сделал – невозможно так врать.

Истомина убегает от меня, а я каждой клеткой своего тела чувствую её боль. Так не бывает, когда человек насквозь пропитан фальшью. И поведение её ставит меня в тупик, потому что будь Вероника падкой на бабки подстилкой, то давно бы уже весело отсасывала мне, доверчиво заглядывая в глаза.

А не исполняла бы вот это вот всё...

Прикрываю веки и отчаянно вцепляюсь руками в оплётку руля, матерясь беззвучно, трёхэтажно и заковыристо, а ещё приказывая самому себе не бежать за ней. Хотя, не спорю, хотелось. Очень! Догнать её, прижать к себе, сказать, что всё будет хорошо.

Соврать да, но только чтобы она больше не плакала. И хрен его знает, почему мне это так важно. Но это так!

Каждый её печальный, полный паники и бесконечного страха взгляд что-то рвёт у меня внутри. А каждый равнодушный будто бы насилует, ибо я не хочу, чтобы она так смотрела на меня. Всё что угодно, но только не пустота в её глазах. Даже ненависть теперь почему-то не казалась такой уж страшной, по сравнению со скукой, которая то и дело отражалась во всём её облике.

Но броня Вероники дала слабину, а потом и треснула. Всего лишь немного, но я успел в малюсенькую щёлочку подсмотреть, что она на самом деле носила глубоко в душе. Возможно, я ошибся. Возможно, нафантазировал лишнего. Возможно, слишком рано принялся искать ей тысячи удобоваримых оправданий. Но всё это было неважно, если бы на другую чашу весов она положила своё «да».

Вздрагиваю от входящего звонка по громкой связи и понимаю, что всё ещё стою под её окнами. Чего жду? Да кто меня знает. Просто планы на это утро были другие: завтрак, будто бы нечаянное прикосновение, табун мурашек по коже... поцелуй.

Маленькая смерть, которую я снова мечтаю пережить.

– Яр? – в голосе Караева я слышу слишком много беспокойства, но сегодня меня это не трогает. В голове перегруз – там всё занято Истоминой.

– Привет, Олег.

– Ты куда пропал?

– Отдыхал, – монотонно выдавил я из себя.

– Ну и как успех?

– Ещё больше устал.

– Тебя дед искал. Вчера весь вечер мне телефон обрывал.

– Неинтересно, ты же знаешь.

– Знаю, но, оказывается, у него рак. Он хотел бы покаяться и возможно как-то сгладить ваши острые углы, прежде чем смерть разлучит вас.

– Передай, что я за него помолюсь.

– Яр, – цедит с упрёком.

– Да, что? Мне плевать, Олег. С высокой, мать его, горы. И знаешь что? Пусть меня многие сочтут жестоким и аморальным персонажем, но вот что я скажу: надеюсь, что у этого старого, беспринципного мудака рак простаты, прямой кишки и мочевого пузыря в одном грёбаном флаконе! Ему не помешает хотя бы под занавес жизни как следует обгадиться.

– Ты жесток!

– Я справедлив! И не делай вид, что ты забыл, кто именно стоит за смертью моего отца. Просто так, потому что всего лишь было мало денег!

– Иногда нужно быть выше своих обид, Яр.

– Обид? Пф-ф-ф... Я предлагаю закрыть эту бесперспективную тему.

– А ещё тебе не помешало бы стать умнее и хитрее, – будто бы не слыша меня, добавил Караев и я завис.

– Что?

– Просто подумай над этим. Ладно? Ты ещё молод, импульсивен и горяч. Остынь, парень, а потом уже решай, хочешь ли ты брать реванш или нет. Да и Тимофей Романович, по сути, одной ногой в могиле, до кучи ещё и на сильнейших обезболивающих. Ему больно точно не будет, – я отчётливо услышал усмешку на последних словах наставника.

– Ну ты и демон, – конкретно так выпал я в перезагрузку.

– Бери пример. Иначе тебя сожрут также, как сожрали и твоего отца.

Я замолчал и почти на минуту ушёл в свои мысли, да только и Олег не торопился вешать трубку. Я слышал, как он курил, варил себе кофе и что-то активно жевал. Но вскоре не выдержал и бортанул меня.

– Ну, когда в Москву возвращаемся?

– Пока рано, – в моменте выпал я в псих и скинул звонок. А затем вдарил по рулю ладонями и настроил в навигаторе адрес посёлка, где жила мать Истоминой.

Да, я понимал, что она та ещё тварь ползучая, но был намерен хотя бы что-то для себя прояснить. Понять. И сделать соответствующие выводы.

Вжал педаль газа в пол и наконец-то вырулил со двора, сразу же припуская в сторону выезда из города. И в пункте назначения был уже спустя меньше часа. По посёлку проехал, откровенно хмурясь – захолустье. Да с асфальтированной дорогой, но дыра дырой.

С теми бабками, что отстегнул дед Храмовой и Истоминой, можно было бы себе позволить более приличное место на карте. И пока я думал об этом, передо мной наконец-то появился двухэтажный дом. С виду – добротный. Но, пока я стоял на паре красных светофоров по пути сюда, быстро загуглил стоимость жилья в этой жопе мира.

Копейки.

Причина была банальна – старые нефтяные скважины оставили после себя пустоты, которые приводят к многочисленным оползневым процессам. Оказывается, в этом посёлке от такой беды страдали целые улицы. Сегодня у тебя есть дом, а завтра только глубокая кроличья нора.

Я крутил эту информацию и увиденный перед собой дом и так, и эдак. Но никак не мог состыковать в голове итоговую картинку. А потому уже спустя пару секунд заглушил мотор и вышел под палящие лучи сентябрьского солнца.

Оглянулся по сторонам. Через два дома от меня на лавочке сидели дамы бальзаковского возраста и с интересом на меня поглядывали, щёлкая семечки. В платках и в странных балахонистых платьях.

Скривился и решительно двинул к железным, кованым воротам. Постучал. Заметил звонок и со всей силы утопил его, слыша, как где-то внутри ограды разрывается подобие птичьей трели. И почти тут же барабанные перепонки резанул до боли знакомый голос:

– Чего припёрлись? Нет никого дома!

– Заказное письмо, – произнёс я, зажав нос двумя пальцами.

– От кого?

– От Деда Мороза.

Дверь передо мной со скрежетом открылась, и я почувствовал разрыв шаблонов, ибо та, кого я видел перед собой, практически не имела ничего общего с высокомерной, холеной рожей Храмовой Алевтины Петровны. Сейчас передо мной стояла её обезображенная копия: одутловатое, обвисшее и покрасневшее лицо, мешки под глазами, нос картошкой.

И вишенка на торте – особый «аромат», который невозможно было спутать ни с чем другим.

Всё это было мне до боли знакомо, потому что моя собственная мать некогда скатилась в это же зыбучее болото, из которого уже не выбраться. И не отмыться.

– Здравствуйте, Алевтина Петровна, – улыбнулся я максимально миролюбиво и на всякий пожарный сунул ногу в створ калитки, чтобы от меня невозможно уже было отделаться.

Быстро просканировал двор: посреди разрухи в инвалидном кресле сидела безучастная старуха и смотрела в никуда. У самого дома у бака выстроилась шеренга бутылок из-под горячительного. На крыльце из железной миски, рыча, жрал какой-то корм облезлый кошак без хвоста.

Да уж, прямо утопия восьмидесятого уровня, ни дать ни взять.

– Басов? – на один глаз прищурилась Храмова.

– Узнали?

Смеётся. Закашливается. Осматривает с ног до головы насмешливым взглядом и выдаёт:

– И чего припёрся?

А я смотрю на это чудо в перьях и решаюсь играть ва-банк.

– От деда приехал привет передать.

Прищуривается, делает шаг за ограду и оглядывает улицу, потом снова смотрит на меня с зашкаливающим подозрением. Сплёвывает на землю и цедит, пытаясь закрыть калитку перед моим носом.

– Пошёл на хрен отсюда!

– Успокойтесь, – цепляю я её за край выцветшего и просаленного халата, немного встряхиваю и подаюсь вперёд, пытаясь подавить взглядом, но эта грымза тоже не теряется.

– Передай своему деду, что поезд давно ушёл! – затем со всей дури наступила мне на ногу, и воспользовавшись моим замешательством, всё-таки сумела закрыть передо мной дверь.

Я же только чертыхнулся и кивнул. А затем снова прыгнул в тачку и полетел до первого попавшегося алкомаркета, где основательно закупился целой батареей забористого пойла.

И обратно.

А там уж жал на звонок до тех пор, пока мне вновь не открыли.

– Я же сказала – иди в задницу, Басов!

– Я сходил, – поднял пакет с известной символикой чуть выше, дабы привлечь её внимание, и сознательно громыхнул бутылками, – и вернулся с извинениями.

Глаза в глаза и Храмова всё-таки пасует, а затем делает шаг назад и даёт мне возможность пройти внутрь.

Ну вот и всё. Теперь дело за малым. А там уж всем известно, что пьяна баба... языку не хозяйка.

Ярослав

Прохожу в загаженный двор и сразу спотыкаюсь об скособоченную плитку. Чертыхаюсь, но тут же поднимаю на Храмову беспечный взгляд, улыбаясь от уха до уха. Та фыркает и бьёт себя по шее, метко убивая комара.

– Тварь божья, – с ненавистью выплёвывает она и кивает мне на беседку у двух засохших яблонь. – Ставь пакеты туда и давай до свидания.

– Так хотите побыстрее от меня избавиться, Алевтина Петровна? – хохотнул я, а сам бурлил изнутри, брезгливо оглядывая непрезентабельные окрестности. Реально же клоака! И здесь жила моя Вероника? Мрак…

– Сплю и вижу, – буркнула женщина и, кряхтя, словно древняя старуха, уселась за стол, хватая с него чайную кружку и выплёскивая в кусты крыжовника остатки какой-то бурой жидкости. – Что там у тебя? Наливай скорее.

Испанский стыд...

Не могу удержаться и снова окидываю Храмову оценивающим взглядом и ещё раз ухожу на перезагрузку. Как можно было себя так запустить? Ну не вязалось у меня это ходячее постаревшее минимум лет на пятнадцать чучело с той опрятной, ухоженной учительницей литературы, коей я её видел три с половиной года назад. Убитые руки – под ногтями грязь. Седая, засаленная голова. И совершенно пустые глаза.

– До сих пор ненавидите меня? – присаживаюсь я напротив неё и достаю из пакета бутылку наугад, попутно свинчивая с неё крышку и наливая её содержимое в кружку.

– Ещё, – кивает мне Храмова, и я подчиняюсь, наполняя её «фужер» почти до половины.

– Так что?

– Да не всрался ты мне, Басов, – неожиданно громко заржала женщина и опрокинула в себя сразу половину кружки. Крякнула, занюхала выпитое сгибом своего локтя, и сама полезла в пакет, выуживая из него прошутто и сыр.

– Я этому несказанно рад, – подпёр я рукой подбородок, а сам стрельнул глазами в сторону той самой старухи, что до сих пор с безучастным взглядом сидела в инвалидном кресле. На вид такая же неухоженная, как и хозяйка этого гадюшника.

Дальнейшие полчаса я молча сидел и следил, чтобы кружка Храмовой не пустовала. А она и рада была вкидывать в себя сорокаградусное пойло. На третьей рюмке, выпив за любовь, достала из кармана халата пачку с сигаретами и, под мой в крайней степени ошарашенный взгляд, смачно затянулась.

– Что ты так смотришь на меня? Не нравится, что курю, да?

Будь моя воля, то я бы выдал, что-то по типу: «Мне плевать даже если ты прямо сейчас застрелишься». Но я смолчал, ибо мне нужна была информация и я был настроен вполне себе решительно вытрясти её из этой запитой алкоголички даже под пытками.

– Да нет, всё нормально, Алевтина Петровна. Просто удивился.

– Удивился он. Рассказывай давай, чего высиживаешь?

Да уж, не все ещё мозги вымочила в спирту. Шарит.

– Да просто хотел узнать, какая кошка между вами с дедом пробежала.

– А чего у него не спросишь?

– Он соврёт, а вот вы нет. Я почему-то в этом уверен на все сто.

– Ну надо же, какая честь, – в очередной раз глотнула из чашки женщина и между тем подняла на меня практически трезвые глаза. Половину бутылки приговорила и хоть бы хны. – Но ты прав, за враньё мне больше никто не платит. Хотя обещали.

– Вы имеете в виду ваш поспешный переезд сюда?

– А ты думаешь, что я по доброй воле в эту глушь попёрлась? – рявкнула она.

– Всякое бывает, кому-то ведь действительно в радость жить в таком тихом месте.

– Но не мне! И всё это дерьмо из-за тебя одного, Басов! – с откровенной ненавистью упёрлась в меня взглядом Храмова и опустошила кружку.

– Я не хотел, правда. Молодой был, глупый. Сейчас бы сам себе по рогам за все те выходки надавал. Простите меня, Алевтина Петровна, – максимально правдоподобно отыграл я и состряпал выражение лица, как у кота из знаменитого мультфильма.

– Пф-ф-ф, – закатила женщина глаза, но я увидел, что на её одутловатом лице промелькнуло удовлетворение. Очевидно, она все эти годы мечтала услышать нечто подобное из моих уст и вот свершилось.

– От чистого сердца говорю, поверьте.

– Очень сомневаюсь, что в вашей семейке хоть у кого бы то было это пресловутое сердце, да ещё и чистое. Ты посмотри, до чего вы меня довели!

– Значит, тут не только я расстарался, но и мой дед. Так?

– Так! Дедуля твой очень сильно дорожил твоим будущим. А я очень сильно дорожила своей дочерью. Но мне за доставленные неудобства, ко всему прочему, обещали ежемесячно платить за молчание в течение ещё целого года. И я, дура, поверила. Вот только Тимофея Романовича хватило лишь на шесть жалких месяцев.

– Обидно.

– Встречу его – в рожу плюну!

– Ну я думал, что он вам нормально заплатил, разве нет?

– Не бывает мало денег, – отмахнулась Храмова и снова накатила, уже сама себе подливая из стремительно пустеющей бутылки.

– Ну он же не только вас купить попытался, Алевтина Петровна. Дед мне сказал, что Веронике тоже нормально так приплатил за «потеряться». В сумме там должно было хватить на квартиру в Краснодаре и дачу на берегу моря, а не вот это во всё. Да и давайте честно, не всем так с неба падает за простой переезд.

‍Я не в силах был скрыть весь яд из своих интонаций. Говорил и чувствовал, как внутри меня всё бурлит и полыхает. И до сих пор не мог представить себе картинку, где бы радостная Истомина брала у деда конверт, прикидывая на что она потратит такую крупную сумму.

Верил, да. Но смешать свою чистую и светлую Веронику с этой грязью у меня так и не вышло. Ненавидел её, презирал, хотел отомстить, но детализировать всё это дерьмо не решался – было слишком больно.

Это как прыгнуть с отвесной скалы – знаешь, что себя уже не соберёшь, что мучительно сдохнешь. А потом просто стоишь в шаге от пропасти и наивно надеешься, что однажды умирать будет уже не больно.

Раз и всё.

– Басов, ты меня просто поражаешь, – чуть потерялась в звуках Храмова и пьяно икнула. Ну наконец-то пробрало. Можно пытать.

– В смысле? – нахмурился я.

– А с чего ты взял, что каждому слову твоего деда можно верить?

– А зачем ему врать?

– Может быть, и не за чем, да только никаких денег я при Вере так и не нашла. Хотя твой дед меня тоже в этом уверял.

По телу медленно поползли мурашки, поднимая волоски на затылке и заставляя меня вздрогнуть. Я нахмурился и чуть подался вперёд, пытаясь немного успокоить сердце, которое слишком сильно ударилось о рёбра и почти сошло с ума.

– Так, может, Вероника просто делиться с вами не захотела? – осторожно уточнил я, но Храмова уже ушла в какие-то другие дебри, пьяно сетуя на всё и всех.

– Знала бы, что дело так встанет, то и квартиру бы Веркину продавать не стала. Да и деньги бы в этот святой гадюшник за её грехи не понесла. Идиотка воцерковленная. В бога всей душой верила, славила его, а он вон чего со мной сотворил на пару с вашей чёртовой семейкой. Где я теперь, Басов? Оглядись по сторонам. Я в жопе!

– Дед сказал, что ваша дочь взяла у него деньги, Алевтина Петровна. Я лично на фото видел, как она держала в руках конверт.

– Ты глухой? – скривилась она. – Я тебе русским языком говорю, что не было у неё никаких денег при себе, когда она домой явилась, рыдая по тебе почём зря. И к чему вообще эти вопросы? Верка же с тобой жить собиралась, всё требовала её отпустить, мол взрослая уже, так решила и я не имею права её удерживать. Да и я её лично всю обыскала, а потом ещё раз и ещё, когда мы переезжали. Потом тоже по её тряпкам рыскала – ничего. Так что, читай по губам, Басов: даже если Вера и взяла тот конверт, как ты говоришь, то выбросила его или ещё что с ним сделала. Эта гордая идиотка до такого бы легко додумалась.

И тут же в моих мозгах вместе с термоядерным взрывом воскресли слова, сказанные Истоминой ещё вчера:

«Думай что хочешь. Взяла? Да, взяла! Но жаль, что выбросила их в горящий мусорный контейнер. Дура!»

Твою мать...

Лёгкие застопорились – не вдохнуть, не выдохнуть. И по венам заструился чистый, концентрированный страх. Он шарашил по мозгам и в моменте скручивал всё тело в бараний рог, ломая кости и разрывая сухожилия.

Медленно. Со вкусом. Наслаждаясь тем, как расширяются мои зрачки от шока и паники.

– Вы уверены? – ломающимся голосом выдавил я из себя.

– Уверена ли я? – расхохоталась Храмова. – Басов, неужели ты думаешь, я не нашла бы эти бабки, если бы они у Верки действительно тогда были. Да и ей было совсем не до них, уж поверь мне. Эта дурочка всё убивалась, что ты посмел скинуть мне её фотографии в деликатном виде. Нет, я, конечно, уже потом поняла, что это Тимофей Романович выкрутил тебе руки и заставил всю эту гадость провернуть, но тогда... тогда я была готова откусить тебе голову.

– Заставил..., – прошептал я, ощущая горечь на языке, и прикрыл веки, чувствуя, как немеют и отнимаются конечности.