Текст книги "Куда ведут все карты (СИ)"

Автор книги: Дарья Кей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Лиз ойкнула.

– Нам точно нужно?.. – повернулась она к Максу. – Может, бросим его и уйдём?

– А потом он всплывёт и осудит нас на пожизненное? Пойдём.

Макс прыгнул сразу на пару ступеней вниз – и многоэтажно выругался. Лиз вытаращилась на него, подавившись всем, чем только могла. Макс же, будто онемев или истратив весь словарный запас на смачное ругательство, жестами приглашал её войти и попробовать самой то, что ему, судя по невыразимым гримасам, нравилось до глубины души.

– Т-только т-ты… л-лучше быст-тро… – выдавил Макс, улыбаясь во весь рот. Губы и руки у него дрожали.

Лиз замерла у края. Быстро заходить в воду она не умела. А после лиц Макса и Уильяма попросту боялась. И не зря. Стоило спуститься на одну ступень (вода достала до щиколотки, залилась в ботинки), как Лиз взвизгнула, но Макс схватил её за руку, не позволяя выпрыгнуть на берег. Вода в руднике была нетёплой, да и морские волны не были горячим душем, но ничто не пронзало кожу тысячами ледяных иголок так, как этот пещерный бассейн. Ей казалось, что она замёрзнет на месте. Хотелось повернуть и зарыдать, но Макс вцепился в её руку и тянул к себе.

– Лучше прыгни, – тихо сказал он. – Так легче.

– Я… не… могу…

У неё зуб на зуб не попадал, и глаза наполнялись горячими слезами. Её не пристрелили бандиты, не утопило наводнение, не свалило в океан, так убьёт переохлаждением! Чудесно-то как! Вот папа обрадуется. Он всегда говорил, что эти её «археологические штучки» до добра не доведут.

– Макс, пожалуйста. Я не могу! – вскрикнула Лиз, когда вода коснулась коленей, и дёрнулась назад. – Отпусти меня. Я подожду тут. Уилл справится. Может, он уже умер. Макс!..

Он дёрнул её на себя, и Лиз, не удержавшись на подгибающихся ногах, рухнула в воду. Лёд забрался в нос, в рот, хлынул в горло, расцарапывая холодом. Она вынырнула, пытаясь вдохнуть в слипшиеся от холода лёгкие воздух, но получалось так обрывочно, так недостаточно. И она лишь бессильно и бесслёзно расплакалась, дрожа в этом ледяном плену.

Макс прижал её к себе, и она думала, что почувствует столь необходимое тепло, но нет – только сильные руки, не дающие сбежать, и дрожь его мышц.

– Я уверен, – тихо сказал он, когда она более или менее выровняла дыхание, – что на той стороне лучше. Ты уже сделала много. Осталось нырнуть и проплыть буквально пару метров.

Лиз подняла на него глаза и замотала головой.

– Я не нырну.

– Нырнёшь. – Он достал из воды холодную побледневшую ладонь и коснулся щеки Лиз. – Всё будет в порядке. Я тебя защищу если что. И вытяну. Давай, Лиззи. Глубокий вдох…

Она обрывисто вдохнула, зажмурилась – и Макс оттолкнулся, утягивая их обоих вглубь озера.

Макс распахнул глаза и первые мгновения не понимал, где находится и что происходит. Его никуда не несло, и лёгкие не сдавливало нехваткой кислорода. Его вообще не окружала эта невозможно светящаяся, пронизывающая холодом зеленоватая вода. Но хуже всего – рядом не было Лиз. Последнее, что он помнил, как прижал её к себе и они ушли глубоко под воду. Всё заняло секунды: вот он чувствует давление её тела на его – и вот уже её нет. Она исчезла – или исчез он сам?

Теперь его окружала земля. Она поднималась грязной чёрной стеной с одной стороны, а с другой – нависала брезентом, чем-то придавленным сверху. Макс сидел, привалившись к этой «другой» стене, прямо под навесом. Вокруг не было ни души. И звука тоже не было. Всё казалось смутно знакомым, но ненастоящим. Он не был здесь раньше, в этом мрачном месте, напоминающем… окопы?

Он пошевелил рукой и понял, что двигаться может. Уже хорошо. Обычно такие сцены кончаются нехорошо. Наверно, ему повезло.

Встав на ноги, он почти задел головой навес и пошёл куда-то вперёд по окопу. Где-то там должны были быть люди. Не важно какие.

Но пока не было никого.

Тишина начинала давить на нервы. В таких местах обычно тихо не бывает. Должны звучать выстрелы, пушечная канонада. Макс никогда не был на войне, его это обошло. Он был слишком юн и зелен, когда ребят из их подразделения начали вербовать в «горячие точки», и он отказался. Никто не настаивал. Не было нужды. Война никогда не приходила к ним, к счастью, но контрактная служба всегда считалась чем-то почётным, чего достигали далеко не все. И его друг пошёл.

Колин был рыжим, патлатым, веснушчатым увальнем. Очень длинным и тощим, совсем не таким, какими представляют хороших вояк. Но он всегда это любил. Сам признавался Максу, что в армии хотел бы задержаться. Как дед, дослужить до генерала. И Макс сначала не верил, что это возможно. Самого его служба не тяготила. Там он раскрыл свой дар: он умел стрелять. Вообще из всего. Без подготовки и почти без прицела.

В тощем Колине же, оказывается, скрывалась не дюжая физическая сила. И, что ещё более важно, невероятная сила воли. Он рос над ними всеми, крепкими от природы молодыми мужчинами, прямо на глазах. Притягивал внимание к себе умом, сообразительностью, смекалкой – и тем эффектом неожиданности, когда безобидный на вид парень подходит и сгибает пополам трубу тренировочного турника.

Пойти по контракту было для него естественным шагом.

Он улетел в свою первую «горячую точку» сразу после прохождения обязательной службы. Макс тогда остался на полигоне: работал водителем, тренировал молодняк, следил за порядком. Говорили, у него неплохо получалось.

А Колин вернулся с лейтенантскими погонами. Рассказывал про окопы в жарком песке, про разрушенные города из белого камня, и небо, такое высокое и такое синее, что и не поверишь, что творится на земле.

Он спасал там людей. Он проявлял себя как лидер, а потому короной, буквально за два дня до их с Максом встречи, ему пожаловали звание. «Да, вот так официально. Я сам не ожидал. Но мне сказали, что старый король знал моего деда, он служил при нём. А теперь при его сыне служу я!» Гордый собой, Колин улыбался и смотрел вперёд голубыми, как небо, глазами.

Он собирался ехать дальше. Дальше воевать, спасать, проявлять себя…

Говорили, что у него всё получалось. И Макс не удивлялся. Макс был рад! Месяцы и месяцы они переписывались, иногда созванивались там, где была связь, даже встретились как-то… Встреча эта закончилась печально.

Место, куда Колин собирался ехать, было опаснее всех прочих. Враг хорошо снаряжён, у них слаженные действия. «Наших парней отправляют туда, как пушечное мясо», – сказал Макс. Он постоянно об этом слышал от старшего офицерского состава. Они не могли сказать и слова против, но каждый раз с сожалением смотрели на новых отбывающих за границу бойцов, которым не суждено было вернуться домой живыми.

Колин не поверил, завязался спор, не приведший ни к чему, и прощание их вышло натянутым.

А потом Максу сказали, что Колин погиб. Погиб в месте, совсем не похожем на те белые замки в пылающих песках. А в похожем окопе, среди таких же людей, глубоко увлечённых – и обречённых.

Макс коснулся холодной влажной земли, окружившей его, и вздохнул. Он ездил к матери Колина, чтобы привезти её на похороны сына. Он же увозил её, растерянную и безучастную ко всему, назад. Она поблагодарила его пустым голосом, и больше они никогда не виделись, никогда не переписывались. Но в тот день Макс решил со службы уйти.

Теперь он шёл по этому окопу, вспоминал и думал: зачем он здесь? Как здесь оказался? Как отсюда вернуться? Может, это лишь фантазия. Может, они захлебнулись, потому что он не смог выплыть из того ледяного бассейна, и это – его лимб? В конце концов, он должен был куда-то прийти…

Впереди что-то мелькнуло. Будто кто-то бесшумно проскочил. А затем вдруг свист. Грохот. И Макс едва не упал – так тряхнуло землю.

Он оттолкнулся от грязной скользкой земли и побежал вперёд. Он близко. Что бы ни было там впереди – он близко.

Люди вырастали ниоткуда. Давящая тишина сменилась нервной суетой. Военные что-то кричали, но слов было не разобрать. Женщины и дети, кутаясь в грязное тряпьё, жались по стенам окопов. Все бегали, толкались, и Макс отталкивался от них, как игровой мячик. Людской поток нёс его куда-то. Он это просто знал и поддавался.

Снова свист. Грохот. Макс пригнулся, глянул вверх – и увидел, что навес немного приподнимается, образовывая козырёк. А в этот козырёк, забравшись на лестницу, выглянул молодой мужчина. Он припал к пулемёту и стреляет, будто в этом есть смысл против пушечных залпов.

– Эй! – позвал Макс. – Слезай оттуда. Давай помогу.

Молодой человек высунулся из-под козырька, глянул на Макса, моргнул и вдруг расплылся в улыбке.

– Макс, дружище! Как ты здесь?

Он протянул ему руку для пожатия, как старому другу, но Макс был уверен: с этим человеком он не знаком.

Незнакомец тряхнул его ладонь и сказал фразу ещё более странную и пугающую:

– Не помнишь? Да ла-адно. Когда-то служили ведь с тобой. Не помнишь? Ну ладно, ладно. Колин будет рад тебя видеть. Он там, впереди.

Он махнул рукой и снова залез под свой козырёк. Послышались выстрелы. Макс, то и дело оборачиваясь на стрелка через плечо, пошёл туда, куда ему сказали. Сквозь безучастных к нему людей, от которых он снова будто отталкивался.

А затем уже привычные свист и грохот. Макс даже не дёрнулся. Он услышал треск, крики и, даже не оборачиваясь, понял, что произошло.

Он глубоко вдохнул и, сжав кулаки, зашагал дальше. Видимо, он прав. Это какое-то место, куда попадают после смерти. Не свет в конце тоннеля, а бесконечный серый тоннель из тех, кому уже суждено умереть. Макс с этой мыслью будто смирился. Даже подумал, что хорошо, наверно, что Лиз с ним не было, когда он очнулся. Это давало надежду, что с ней всё хорошо.

Бесконечный окоп под серым задымлённым небом будто озарило огнём. Колина спутать было нельзя ни с кем. Даже здесь он горел жизнью. И выглядел он ровно так, как Макс его помнил: такой же рыжий, такой же веснушчатый, но с уже более серьёзным лицом и взглядом. Он научился командовать, и в движениях его появилась невообразимая выправка, какая бывает у лучших генералов. Колин бы дослужился до этого звания, если бы у него был шанс.

Сейчас на погонах его формы сверкали значки старшего лейтенанта. Те же, что забрала его мать с похорон. Но тут Колин был жив. Или он не знал, что мёртв. Может, это его форма вечности: навсегда остаться на поле боя, там, где он расцветал.

Колин заметил Макса буквально краем глаза.

– Макс! – Он сбежал с поста, с которого, прикрывшись всё тем же маскировочным брезентом, наблюдал за происходящим на линии огня. – Вот это новость! Что ты тут делаешь?

– Я не знаю, – признался Макс. – А ты?

– А я? – Он рассмеялся. – Ты серьёзно? Мы помогаем здесь выиграть войну!

– Получается?

Колин склонил голову на бок и посмотрел на Макса с недоумением.

– О чём ты?

И Макс понял: Колин не знает. Не знает, что ему суждено погибнуть здесь. А может… Может, даже не суждено. Может, это не лимб, а другая реальность. Учёные то и дело говорят о такой возможности…

Макс вскинул голову, пытаясь рассмотреть что-то через дозорные прорехи в брезенте, и спросил:

– Они всегда стреляют из пушек?

Колин снова поднялся на свою обзорную точку и, подняв бинокль, ответил:

– Иногда кто-то из них решается вылезти и начать наступление. Но это редко работает. Мы стараемся не вылезать, а сразу отстреливать. Жаль только, что потеряли стрелка. Он, как ты, одарённый. Был одарённый.

Макс нахмурился. Может, это он виноват. Отвлёк стрелка – и тот не успел укрыться. Хотя можно ли сбежать от пушечного заряда?..

– Колин? Дай мне пострелять.

Тот удивлённо поднял тонкие рыжие брови.

– А ты справишься?

– Не глупи, Колин. Я стреляю из всего, что может стрелять. Даже из трубки из-под ручки.

Колин рассудительно покачал головой и кивнул. Пулемёт вырос как из-под земли. Несколько таких же призрачных военных установили его, сделали козырёк, и Макс пристроился сзади. Он оглядывал выжженую изрытую землю, с каждой секундой испытывая всё больше ненависти и отвращения к том, что видит. Ко всему этому грязному брезенту, к навесам, к той стороне, которая выглядела точно так же – тёмная, безликая, иногда разражающаяся пулемётной очередью в пустоту и вспыхивающая от грома пушек.

Макс не стрелял. Смотрел и прицеливался. Тишина вокруг становилась зловещей, будто весь мир замер в преддверии страшной бури. И земля под грудью начинала леденеть.

– Колин? – позвал Макс. – Слушай… Когда ты уехал последний раз… Больше трёх лет прошло, а как будто вчера.

– Трёх лет? – удивился Колин. – Ты ничего не путаешь?

– Я бы хотел путать, – невесело усмехнулся Макс. – Но в общем… Когда мы в последний раз виделись… Мы расстались не очень красиво, знаешь.

– Не важно, Макс. Не вспоминай. Глупости все говорят. Я понимаю.

Макс повернулся к Колину. Тот всё так же стоял на своей вышке, смотрел в бинокль. Макс был рад успехам друга, но не был рад его выбору. Он будто всегда подозревал, что Колин, такой простой и яркий, непременно станет мишенью. Он не умел прятаться, не умел скрываться. Он был слишком заметным для этого и слишком свою заметность любил.

– Я переживал тогда, – сказал Макс. – Потому что ты мой лучший друг. И я не хотел, чтобы что-то случилось. Я не лучшим образом это выразил, кажется.

Они оба засмеялись.

– Да, орать матом – не лучший способ кого-то переубедить, знаешь. Я сначала даже решил, что ты можешь мне завидовать. Но потом подумал: как это? Макс Хэмильтон – и завидует мне? Макс всегда смирен, как сторожевой пёс, и точно знает, что делает. Это не зависть… Я хотел списаться как-нибудь, но всё не получалось. Дела, дела… А потом…

Колин тяжело вздохнул и опустил бинокль. Он всё же знал. Он, как призрак, застрял между мирами и остался таким же, как в свой последний день.

– Я рад с тобой увидеться, Макс, – улыбнулся он. – Жаль, что таким образом.

– То есть я прав? – Макс спустился с лестницы, оставляя пулемёт. Колин тоже спустился со своего обзорного пункта. – Я умер, и это загробная жизнь?

– Не знаю. Ты не выглядишь мёртвым.

– Ты тоже.

Колин развёл руками.

– Здесь я всегда такой. Мы все такие. Живём и умираем здесь каждый день. И каждый день воскрешаемся. Как и все не упокоенные души войны. Но ты, друг, не мёртв. Не сейчас.

– Значит, мне нужно вернуться туда, где я ещё жив, – твёрдо сказал Макс. – Там меня, возможно, ждут.

– Молоденькая блондинка? Неплохо, Макс. Очень неплохо. Мне кажется, ей нужна твой помощь. – Макс вытаращился на него, но не успел сказать ни слова, Колин понял всё сам: – По ту сторону, – он махнул на неогороженную навесом стену окопа, – что-то есть. Мы туда не ходим, но оттуда доносится что-то, похожее на жизнь. Может, она там. Или там выход.

– Отлично! Спасибо, друг!

Они сцепили ладони, обнялись, и Колин в этот момент совсем не казался призраком. Всего лишь таким же костлявым мальчишкой, каким его помнил Макс.

– Не за что, – сказал Колин. – Только… Макс, скажи моей маме там, что я её люблю и очень скучаю.

Макс, поражённый, смотрел на Колина ещё несколько секунд. На усмешку в уголках его губ, в его серьёзные голубые глаза. А потом кивнул – и бросился к стене. Вскарабкался на неё в один миг и побежал. По изрытым воронками взрывов холмам. По вязкой, скользкой, пропитанной влагой земле. Поскальзывался. Падал. Плевался землёй – но снова и снова вставал, чтобы бежать дальше, потому что там, где билась жизнь, там всё ещё была надежда. Он обещал Лиз, что защитит её, и нарушить слово сейчас было бы худшим исходом.

* * *

Лиз показалось, что она задохнётся. Ледяная вода хлынула в нос. Грудь сдавило, в ушах загудело. Она едва не вдохнула, но вдруг закашлялась, разрывая горло.

– Вот, а я ведь говорила, – раздался голос. – Всё твои побеги и ночные гулянки.

Лиз боялась открывать глаза, потому что она знала этот голос. Это мать отчитывала её, как делала множество раз в прошлом, каждое лето, когда Лиз возвращалась домой из гимназии.

Она замерла, надеясь, что сейчас всё пройдёт. Это наваждение. Минутка – и они с Максом вынырнут, она вдохнёт, а материнский голос исчезнет.

Но Лиз снова закашлялась, сгибаясь и сотрясаясь всем телом, а на лоб ей легла холодная ладонь. Лиз распахнула глаза. Макса рядом не было. Не было воды, а её обвивало что-то другое. Мягкое и тяжёлое. Рядом сидела…

– Мама?

– А кто же ещё? – спросила та, разгибаясь и с неудовольствием убирая ладонь со лба Лиз.

– Я… не… не знаю…

Неужели все поездки, Уильям и Макс были сном? Нет, это не могло быть правдой. Такое не снится.

– Мама, а что со мной? – спросила Лиз, приподнимаясь и оглядываясь.

Гостиная в родительском поместье была в точности из её воспоминаний, будто с картинки рисовали. Те же бурые обои, тяжёлые золоченые рамы вокруг портретов дальних и умерших родственников. Вазы без цветов. Кожаная мебель. Шкафы и столики из красного дерева.

– У тебя жар, – сухо ответила мама, садясь в кресло около кушетки, на которой полулежала Лиз. – Ты заболела.

– Но я не чувствую жара.

– А я потрогала твой лоб и чувствую.

Лиз сдвинула одеяло и спустила ноги на пол. Она была одета в то же, в чём вошла в пещеры: светлую рубашку с коротким рукавом, широкие шорты с карманами по бокам, у кушетки даже стояли её ботинки, и носы у них ещё были мокрыми, хотя вся остальная одежда высохла.

– У тебя руки холодные.

– Хватит препираться, Элизабет! Кто только что кашлял на весь дом? Ляг и лежи. Я прикажу принести чай и лекарства.

– Я не хочу. – Лиз потянулась к ботинкам. – Ни лежать, ни лекарства.

Она хотела встать, но мать сильной рукой оттолкнула её обратно на кушетку.

– Как мне надоели твои капризы! – заявила она.

– Так дай мне встать и уйти. Не будешь слушать их.

Лиз откинула руку, которая держала её на месте, и вскочила. Одеяло скатилось с её колен на пол, Лиз переступила через него и уверенно направилась к выходу из зала.

– Нет! – Голос матери наполнился железом и зазвучал из каждого уголка гостиной. – Нет! Ты никуда не пойдёшь.

Лиз как пригвоздило. Ноги стали каменными. Не оторвать от пола, не сдвинуть, даже колено не согнуть.

– Что ты сделала⁈ – крикнула Лиз, оборачиваясь к матери. – Убери это! Я взрослый человек и имею право уходить из дома когда и куда хочу.

– Чушь! Если отец узнает об этом!.. Мы больше не позволим тебе так просто сбежать, Элизабет.

«Больше»? Лиз недоумённо нахмурилась. То есть они вернули её домой после двух лет побега? «Это не по-настоящему, – тряхнула она головой, оглядываясь снова. – Какая-то дурацкая фантазия. Кошмарный сон». В реальности её даже никто не искал! Отец пытался присылать гневные письма в университет, Лиз даже вызывали к ректору из-за этого, но она была совершеннолетней, а потому никто ничего предпринимать не стал. И письма, летевшие сразу в шредер, прекратились.

Два года с выпуска из гимназии Лиз жила у Агаты и даже не думала о том, чтобы пытаться связываться с родителями или какими-то другими родственниками. Она сама себя нарекла изгоем, паршивой овцой и, поверив, что все считают её такой же, оборвала контакты, ни разу об этом не пожалев. Она была уверен: никто бы и не подумал возвращать её домой! Ни до этих миссий, ни после.

Значит, она права: это не по-настоящему. А раз так, она сможет этим управлять!

И будто в подтверждение её мыслей казавшиеся неподъёмными ноги полегчали, обрели прежнюю подвижность. И, не раздумывая, Лиз бросилась бежать. Высокие двустворчатые двери гостиной распахнулись без труда, пропуская в пустой коридор. Она ринулась ко входной двери, не представляя, куда побежит дальше. Даже не знала, есть ли что-то за этими дверьми. Насколько широк мир этого морока. Ей было всё равно. Она дёрнула ручку и… Заперто.

– Я ведь сказала, – снова раздался голос матери. – Ты не уйдёшь.

Она стояла у дверей гостиной, прямая, как палка, и смотрела льдистыми серыми глазами. Без злорадства, но и без какого-либо выражения вообще. Будто маска въелась в её лицо и мешала проявлять эмоции.

– Да щас! – крикнула Лиз. – Столько раз от вас сбегала и сейчас смогу.

Она подбежала к другим дверям, что должны были вести в праздничную столовую с выходом на террасу. Ею пользовались редко, но никогда не запирали, и Лиз часто пряталась там под столом за скатертью или на подоконниках за шторами. Но и эти двери были закрыты.

С недоумением Лиз попятилась. Тревожно огляделась – и побежала к лестнице. Под ней – дверь, ведущая на кухню, а там точно есть выход на улицу. Слуги так всегда…

– Чёрт…

Лиз отступила от очередной запертой двери.

Витражное окно в конце коридора с другой стороны баррикадировали деревянные балки, по которым вился плющ. Через него не выйти, но, если подняться на второй этаж!.. Ох, сколько раз она сбегала так! Вылезала из собственной спальни через окно и спускалась в сад по этим самым балкам.

Торжествующе посмотрев на всё такую же безучастную, холодную статую, которой была её мать, Лиз бросилась к лестнице… и упала на первой же ступени. Она поднялась и упрямо сделала шаг – но тщетно. Её не держали ноги, ковёр, покрывающий дерево, сжимался, уходил, увиливал. Она спотыкалась о его складки, съезжала вниз, перила становились невозможно скользкими, и держаться за них – всё равно что за обмазанные маслом.

Лиз предприняла ещё одну отчаянную попытку, но лишь снова оказалась на полу, скатившись к подножью лестницы.

– Так не может быть, – прошептала она, и паника начала пускать в душе корни. Как плющ, она обвивала всё, сжимала, душила. – Так не…

В дверь постучали.

– О, вот и отец.

Лиз медленно поднялась и сделала пару шагов вперёд, глядя на то, как мать сама подходит к дверям, чтобы их открыть. Она в жизни бы такого не сделала. Бесси всегда открывала двери. Это Бесси должна была шустро выбежать из коморки для слуг и открыть хозяину дверь, и тогда бы Лиз юркнула под лестницу и через кухню… Но, кажется, кроме неё и матери в доме не было вообще никого.

Фигура отца тёмным силуэтом виднелась сквозь толстые стёкла двери. У Лиз сердце замирало от необъяснимого ужаса. Она не хотела его видеть. Особенно сейчас, в этом наглухо закрытом доме. Но дверь отворилась, и грузный, темноволосый, короткостриженый, с большим животом и слившимся с шей подбородком мужчина в строгом костюме вошёл в прихожую. Он казался Лиз эталонным воплощением всех банковских работников; тем, кем суждено стать любому молодому привлекательному человеку, который решит связать свою судьбу с деньгами и ценными бумагами. Бесстрастный, беспринципный и жестокий. Желающий, чтобы всё было так, как нужно ему, – и ни шагу в сторону.

– О, Элизабет, – сказал он, едва бросив на неё взгляд, пока снимал пиджак и бросал его на стоящий у стены стул. – Давненько мы с тобой не виделись.

– Ещё б столько не видеться, – пробурчала Лиз.

– Ну вот не надо. Всю жизнь жила на мои деньги. Ни в чём не нуждалась. И какую я вижу неблагодарность!

Он пошёл на неё. Лиз попятилась. За спиной – только глухое неоткрывающееся окно да лестница, по которой не подняться. Отец хотел загнать её в угол. Но у него это никогда не получалось. И сейчас не должно было.

– Твои деньги мне не нужны! И не были никогда нужны! Если ты их тратил, только чтобы потом меня этим упрекать, мог бы вообще ни за что не платить!

– Ты училась на эти деньги. Прекрасное образование. Особенно для женщины.

– И без него бы обошлась.

– И не поступила бы в свой дурацкий институт. Придумала тоже! Девчонка-учёный! По руинам лазать она хочет! Долазалась⁈ Не попала б ты туда, если б я не вложил в тебя деньги. В эту твою гимназию.

– Да эта гимназия нужна была, лишь чтобы ты мог своим инвесторам говорить, что у тебя дочь не дура. Чтобы повыгоднее меня продать какому-то идиоту, будто я акционная бумажка.

– И ты бы жила отличной жизнью! Не знала бы бедности и горя. А где ты теперь? Перебиваешься у универских голодранцев? Живёшь в их грязном общежитии? Или у каких-нибудь мужиков за услуги?

Лиз вспыхнула от возмущения. Ярость заслонила глаза, и она бросилась к отцу, вскинула руку, но он перехватил её – и оттолкнул в сторону. Лиз влетела спиной в створку двери в гостиную.

– Ещё раз посмеешь поднять на меня руку, – прорычал отец, – тебе мало не покажется, тупая шмакодявка.

Лиз прикусила губу, чтобы та не дрожала. Она чувствовала себя такой же маленькой и напуганной, как раньше. Когда на неё срывались по любому поводу. Когда каждое пятно на светлых платьях или кривые банты на косах приносили желание либо провалиться под землю, либо сорвать эти банты к чёртовой матери, изваляться в траве, чтобы запачкаться, как последней чушке – сделать всё, чтобы её проступок хоть на толику соответствовал тем словам, которые обрушивались на неё.

Она всегда так делала. Специально выливала на себя чай, супы и варенье. Специально качалась на стуле так, что падала с него. Каталась на перилах даже после того, как сломала руку, упав с них. И лазала по деревьям. И сбегала из дома. И делала всё наперекосяк, чтобы показать, как она ненавидит все эти правила. Невыполнимые, чрезмерные.

– Боишься меня, – гадко посмеялся отец, проходя в гостиную мимо Лиз. Мать окинула её осуждающим взглядом, будто перед ней была не дочь, а что-то жалкое, совсем не соответствующее её высоким стандартам.

– Всегда боялась. – Он сел в кресло и закинул ногу на ногу. – И ведь всегда продолжала творить глупости, Элизабет. А папа мог бы быть хорошим, если бы не приходилось поучать такую неблагодарную дочь.

– Я тебя не боюсь, – прошептала Лиз, всё ещё вжимаясь в дверь.

– Ой не надо, не надо врать, милая. Я тебя насквозь вижу. Ты ведь знаешь, ха.

Лиз вздрогнула и потянулась к шее. Не было… кулона на ней не было… Она его носила всегда, когда оказывалась вблизи Уильяма, и в пещеру заходила в нём. Но теперь…

– Я тебя не боюсь, – повторила она. – Я тебя ненавижу. Это ведь ты тоже можешь считать, правда?

Она снова посмотрела на входную дверь. Он зашёл. Значит, открыть её было можно. Сломать, если уж на то пошло!

Вытащив из кармана шпильку, Лиз подошла к двери. На всякий случай дёрнула её ещё раз ручку. Покрутила. Поискала взглядом ключи.

– Ты отсюда больше не выйдешь, милая, – раздался насмешливый голос отца.

Лиз едва слышно зарычала и воткнула в замок шпильку. Это работало раньше. Она специально научилась вскрывать замки шпильками, когда её начали запирать в комнате. Но шпилька просто сломалась…

– Я так просто не сдамся! – крикнула Лиз, чтобы родители слышали, и, полная ярости, побежала в гостиную. К окну. Под внимательными взглядами она повернула ручку и чуть не вскрикнула от радости, когда та поддалась. Но окно лишь натужно скрипнуло и не открылось.

– Не выйдешь.

Лиз отшатнулась, но не сдалась. Бросилась к соседнему. То же самое.

– Нет. Не может быть.

Она крутила замки. Дергала ручки. Бесполезно. Всё стояло неподвижно, будто было запаяно.

Горло сжимало подступающими рыданиями. Это ведь всё не по-настоящему. Она должна хоть что-то открыть. Хоть как-то сбежать. Выбраться. Она не могла застрять в этой ловушке навечно. В конце концов!..

В полном отчаянии Лиз схватила статуэтку с полки и бросила в стекло. Тяжёлая кованая фигура тигра отскочила от стекла, как попрыгунчик, и с грохотом рухнула на пол.

– Нет…

– Я ведь сказала.

Мать говорила издевательски спокойно. А отец ей поддакнул:

– Именно. Ты не уйдёшь. Не сбежишь.

Лиз загнанно обернулась к ним и затрясла головой. Она не верила, что всё могло закончиться так. Она не могла застрять здесь, с ними, сейчас. Должен же быть способ выбраться. Почему она его не видела?

Всхлипнув, Лиз осела на пол.

– Смирись, девочка, – раздался голос отца, и его тень накрыла Лиз полностью. – Ты не сбежишь больше.

– Сбегу, – процедила Лиз, зло глядя на него снизу вверх. – Я пойму как – и сбегу. Всегда сбегала.

– Тебе не нужно от нас бегать, – елейно сказала мать, становясь с другой стороны. – Останься здесь, дорогая. Это твой дом. Это твоя судьба.

Лиз зажала уши и уткнулась лбом в колени. Голова шла кругом. Хором тысяч голосов звучали одни и те же слова: «Ты не сбежишь. Ты останешься здесь. Даже не пытайся». Она отмахивалась. Старалась. Изо всех сил трясла головой. Это была неправда. Она не может остаться здесь. Не может. Так не должно быть. Почему это происходит? Почему она всё это видит и слышит?

Она пыталась отползти, но родительские тени наступали и наступали, пока не сделали то, что хотели: загнали в угол. Лиз сжалась там между стеной и книжным шкафом, притянув колени к груди и закрывая голову руками. Её трясло от ужаса и рыданий, и она чувствовала, как с каждой секундой становилось меньше и меньше воздуха. Руки холодели, мёрзли пальцы на ногах. Сухая рубашка пропитывалась водой и давила, утягивая куда-то вниз.

И тут хлопнула двери.

– Лиззи, ты здесь⁈

Макс!

Лиз закричала его имя так, будто он был единственным человеком в мире, который мог ей помочь.

И быстрые шаги привели его к дверям гостиной. Лиз едва его видела из-за кушетки и кресла. Лишь услышала удивлённое «вот чёрт», и тени родителей отвернулись.

– Кто это⁈ – воскликнула мать. – Что за чернь в нашем доме?

– Как невежливо, дамочка, – опешил Макс. – Я так-то военнослужащий.

– Уходите из нашего дома, молодой человек! – Отец вскинул руку, пальцем показывая назад. – Вы не имеете права!..

Он запнулся, будто его ударили под дых. Но Макс к нему не прикоснулся. Он вошёл, оглядываясь, держа руку по привычке на боку, сжимая рукоять пистолета.

– Макс, – слабо выдохнула Лиз, всё ещё плохо веря в то, что он здесь.

А он услышал. Дёрнулся, замотал головой – и наконец увидел.

Руки родителей попытались его удержать, но проходили насквозь.

– Что это⁈ – возмущался отец. – Как это возможно! Стойте!..

Но Макс не слушал. Он опустился на корточки рядом с Лиз.

– Эй, ты чего?

Он попытался улыбнуться, а Лиз вдруг всхлипнула – и снова разрыдалась, кидаясь к нему и цепляясь за испачканную грязью холодную футболку.

– Макс!.. Макс, забери меня отсюда! Я не хочу тут… Я не знаю…

– Лиззи, всё в порядке. Лиззи, посмотри на меня.

И она посмотрела. Оторвалась от его груди, в ужасе посмотрела через плечо на два застывших силуэта и размазанную гостиную – и резко обернулась к Максу. У него были приятные, почти гипнотизирующе голубые глаза с начавшими проявляться неглубокими морщинками вокруг. На носу и щеках полупрозрачными пятнышками рассыпались веснушки. Он был серьёзен и спокоен, а Лиз, давясь слезами и соплями, только и сумела тихо спросить:

– Мы умерли?

Макс покачал головой.

– Конечно нет.

Его ладонь – тёплая, настоящая – легла ей на щёку, вытирая слёзы, и те снова начали течь, заливая ему пальцы, размазывая его лицо. Лиз мелко задрожала и снова жалобно попросила:

– Забери меня отсюда, пожалуйста…

– Конечно, – прошептал Макс. – Конечно…

И поцеловал её.

Он вряд ли знал, что делал, Лиз тем более не знала. Но прильнула к нему, позволяя и отвечая, пока звенящая тишина вдруг не обратилась толщей ледяной воды.