Текст книги "Песнь о наместнике Лита. Тревожное время (СИ)"

Автор книги: Дана Канра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Но лучше оставить страхи до Излома, а потом обратить их в неистовую силу разумной осторожности. Таким образом он спасет кого-нибудь, а может, и спасется сам. Юноша открыл глаза, потянулся, ударил руку о деревянное изголовье кровати и выпалил нечто непотребное. Зашуршало в углу: вылезла крыса и посмотрела на унара очень строго – так смотрела в Надоре кухонная кошка, когда Эдит и Дейдри гладили ее подросших котят.

Унар Эстебан продолжал хромать и скорбно вздыхать, если приходилось ускорять шаг, и это его состояние грозило затянуться очень надолго. Стук в дверь, тем не менее, неоднозначно дал понять о бодрствующем состоянии южного унара, потому что даже братья Катершванц знали правила приличия. Но они и не являлись близкими приятелями Ричарда, как это грозило произойти с Эстебаном. Угроза исходила непосредственно от герцогини Мирабеллы и герцога Жоана, которые, узнав о том, что отпрыски древнего и не очень родов подружились, схватятся за головы и в порыве родительской заботы натворят восхитительное количество глупостей. А Дикон давно уже уяснил, что взрослые творят их ничуть не меньше молодежи, просто лучше скрывают.

Итак, четвертый день Ричарда в Лаик начался с неожиданности, но вряд ли стоило придавать ей большое значение – пока что. И надо было открывать дверь.

– Заходите, господин страдалец.

– Зря вы так. А если бы слуга?

– Слуги не топают, подобно вашим гербовым животным.

– Уж кто бы говорил.

– Да, они передвигаются бесшумно, как местная хвостатая живность.

Ричард обернулся, чтобы указать на крысу, но та успела куда-то улизнуть.

– Не люблю крыс, – поежился Эстебан.

– Так с чем пришли? Ходить по ночам тут, говорят, нельзя.

– Уже не ночь, – неуверенно объяснил Эстебан, покосившись в маленькое окно, за которым синело холодное осеннее утро. – Около пяти часов. Я понял, что должен обсудить с вами одну вещь.

– За исключением сватовства сестер – все, что угодно.

Оба унара поежились от обволакивающего холода, потому как находиться в одних рубашках в нетопленной комнате несладко, хотя Ричарду было все-таки привычнее, чем Эстебану. Если спросить о дровах у надорской герцогини, она тут же отправит молиться Создателю, но если задать схожий вопрос местным слугам, они отправят осведомляться у Арамоны. И ведь неизвестно, что хуже.

– Я хотел вас поблагодарить, – быстро сказал Эстебан, – и попросить прощения, – тут он уже тараторил, глядя куда-то мимо головы Ричарда, явно из-за своей привитой избалованностью острой неприязни к извинениям, – за то, что смеялся над вами во время первой тренировки.

Ричард Окделл молча усмехнулся. Он вспомнил.

Первая тренировка была проведена не в учебных целях, а исключительно для услады глаз господина Арамоны, который вряд ли хорошо владел этим навыком. Рассматривая хорошо дерущихся южан, как наглядное пособие, он иногда отвешивал обидные замечания остальным. Манрика южанином не назвать, фехтовал он слабовато, но ему, как отметил Ричард, точно не влетело. Хоть Дик и сражался в паре с Эстебаном, а до этого с Арно, но имени Константина не услышал. Должно быть, Арамона решил не обращать на него внимания.

Тогда Ричард воспринял это как хороший знак, а потом началось...

– Унар Ричард! Кто вас учил? Что это за выпады? Зачем вы машете шпагой, как палкой?

– Унар Ричард, – радостно ответил Эстебан, – вероятно научен на выпадах тетушкиной трости, которой она колотила загулявшего дядюшку.

– Унар Эстебан, – напрямую Дик не обращался, чтобы не нарушать внаглую правила, – делает такие выводы, поскольку между его тетушкой и дядюшкой именно подобные отношения.

Эдвард и Оливер, носившие за стенами Лаик фамилии Феншо и Рокслей, притихли, прислушались, а потом рассмеялись хором, не обращая внимания на красную рожу начальства.

– Однако у меня нет тетушки, – озадаченно произнес Эстебан.

Однокорытники покатились со смеху.

Учтя, что в компанию северных бунтовщиков невольно ввязался сын самого вице-прокурора, которого, судя по всему, тот лично наказал Арамоне оберегать и не обижать, капитан просто наорал на всех, предельно ясно объяснив, чем отличается школа оруженосцев от рыночного балагана, но взысканий накладывать не стал. И на том спасибо.

– Я думал, – наконец-то Ричард удостоился любопытного темного взгляда, – что вы очень гордый, кичитесь своим древним происхождением и считаете, что почти никто здесь вам не ровня. А знаете, как приятно над такими смеяться?

– Не знаю, – ровно ответил Дикон.

– По крайней мере, с некоторых сбивает спесь.

– А вы, господин Страдающий Похититель Полотенец, не гордитесь своим родством с храбрым человеком, когда-то осаждавшим Кабитэлу плечом к плечу с Франциском Первым?

– Горжусь, но это другое.

– Ничуть. Вы воспитаны на презрении к старой знати, уж не знаю, почему. Но мой вам совет: забудьте это. Сдается мне, Ричард Горик и ваш предок, имени которого я не знаю, не так уж и плохо ладили между собой.

– Я о том не думал, – буркнул Эстебан, насупившись.

– А зря.

– К тому же за Круг много чего поменялось...

– Заканчивайте оправдываться, сударь, – махнул рукой Ричард. – Если вы считаете, что за Круг наследники всех дворянских семейств обязательно должны стать злыми, мелочными, гордыми, Разрубленный Змей знает какими еще... Тогда между мной и вами может начаться тяжелая война.

– Это понятно, – торопливо промолвил Эстебан, чье выражение лица оставалось таким же дерзким, однако утратило насмешливый вызов. – Не думайте, что я вас боюсь, только я согласен на перемирие с вами из соображений безопасности.

– Можно подумать, эти соображения исключают страх...

– Это значит... Вы отказываетесь? – на смуглом лице единственного наследника и гордости Жоана Колиньяра проступили недоумение, растерянность и гнев – из-за того, что опальный Ричард не пожелал принять его расположения.

С минуту Дикон боролся с собой, но наконец смог поднять голову и задумчиво посмотреть в темные злые глаза: в них отплясывали закатные твари. В них горел огонь негодования и слабо теплилась надежда, обижать напрасно этого человека не хотелось. В конце концов, юноша, проделавший долгий и небезопасный путь по Лаик в пять утра лишь для того, чтобы принести извинения, просто не мог быть плохим.

– Я соглашаюсь, – наконец сказал он, собравшись с мыслями, – при условии, что мы с вами для всех окружающих останемся недругами. Так и вы избежите неприятных разговоров при встрече с отцом, и я сумею избежать некоторых проблем.

Карие глаза потеплели, а на смуглых скулах заиграл румянец.

– Я понял вас, унар Ричард.

– Я рад этому. А теперь вам пора. Удачи.

Оставшись в одиночестве, Ричард постоял еще немного, вслушиваясь в удаляющиеся шаги, а потом опрометью кинулся к письменному набору. На листе сероватой бумаги появилась первая запись:

«Четвертый день номер один. Первое событие. Лучшие Люди приносят Людям Чести свои извинения и желают не враждовать с ними. Останки Алана Окделла в гробу (если они вообще там остались) крутятся не переставая.»

Позднее, после утренних занятий, в начатых записях унара Ричарда появилась еще одна прелюбопытная чужому глазу заметка:

«Четвертый день номер один. Второе событие. Представители старой знати не чураются Лучших Людей, но косят на них лиловым... то есть серым глазом во время случайных встреч и на занятиях, а потом ненароком опрокидывают на ногу одного из них стул. У унара Валентина действительно лиловые глаза».

Страшно.

Невыносимо.

Мучительно.

Как он мог не заметить этого в первый день?

Когда Ричард перечитывал перед сном старательно выведенные окделльским размашистым почерком заметки, его трясло. Дрожали руки, стучали зубы от ужаса, и, заговори с ним кто-нибудь сейчас, непременно заплетался бы язык. Почему, ну каких закатных тварей, ни один из менторов, ни отец Герман не заметил этих проклятых лиловых искр, которые видно при свете дня?! А тихая и медленная речь? А беспричинные слезы на длинных ресницах?!

Странно, что он еще никого не сожрал.

Они едят души, оставляя пустыми тела, и останки медленно гниют в земле. Все слова старой Нэн, грозные и жуткие, медленно, но верно становились частью его, Ричарда, реальности. Проникая в самую незащищенную глубь юношеской души, детский страх, возросший до огромного размера, поглощал ее, заполнял собой...

Неважно. В Валентина вселилась Изначальная Тварь.

Или Тварь он сам. Думай, Повелитель Скал, надежда Надора и герцогини Мирабеллы в особенности, думай! Потомок Ричарда Горика ты или глупый порось, не замечающий очевидных вещей?!

Откуда-то пришло понимание того, что со взрослыми в «загоне» делиться не следует – они не поверят и выставят унара Ричарда смутьяном. Так нельзя, обязательно есть другой выход. Однако, чтобы его найти, требуется развернуться и посмотреть детскому страху в лицо.

Задув свечу, Ричард коротко и грустно рассмеялся, а потом бросился в холодную постель, не раздеваясь.

Глава 6. Вселяющий ужас

Школа оруженосцев Лаик – поистине странное и завораживающее место, временами пугающее своей излишней мрачностью и сырым холодом, веявшим из каждого угла. Ричард успел осмотреться здесь за шестнадцать дней, и даже изучить каждый извилистый коридор первого этажа. Если подниматься на второй и выше, без чьего-либо сопровождения, пронырливые и вездесущие слуги решат, что неблагонадежный унар слишком много себе позволяет, и доложат капитану Арамоне. А тот и рад будет принять меры – страшно представить, какие.

Шагая по этим тихим пустынным коридорам после вечерней молитвы, Ричард почти ничего не боялся – он даже нарочно припозднился, ускользнув из поля зрения однокорытников и отца Германа, и шмыгнул в соседнюю с молельной незапертую комнату. Как только стихли множественные шаги, юноша осторожно прошел немного левее, покинув ее, и оказался в узеньком тесном коридоре, ведущем куда-то вглубь бывшего аббатства. Чем думал Франциск Оллар, делая в этом пугающем месте школу для дворянских отпрысков, сейчас понять невозможно, но унар Ричард, что дышал через раз и замирал от любого, даже показавшегося шороха, понимал, что определенно не мозгами.

А жаль. Унарам нужна безопасность, жаль, что Арамона строит из себя напыщенного индюка и не делает ничего полезного, кроме... Хотя именно так – ничего полезного. Однажды человеколюбие погубит Ричарда с большим и оглушительным треском.

Стоять. Замереть на месте и вслушиваться в звуки. Если Тварь отошла по своим твариным делам, отстав от других унаров, она должна пойти именно тут, ибо этот коридор – самый узкий и незаметный, слуги привыкли к большим и широким. Ричард прикусил губу до боли и солоноватого привкуса, когда услышал приглушенные шаги. Они приближались. Сердце колотилось, словно безумное, срывалось дыхание, будто после быстрого бега, а по правому виску медленно сползали струйки холодного пота, который обычно заливает лицо во время резкого пробуждения после дневных снов.

Топ. Топ. Топ. Шаги размеренные и неспешные, а их гулкое страшное эхо отдается от стен.

Надо молчать и слушать, и, что самое главное, не шевелиться. А если придется, то и не дышать.

Топ. Топ.

Захлестнувший юношу страх принадлежал всего-навсего зареванному семилетнему мальчику, не более, но Разрубленный Змей, почему он не проходит? Откуда это невыносимо-жгучее, ядовитое предчувствие, распустившее в груди острые лепестки отчаяния, того, что Тварь сейчас подойдет и съест его заживо. Ведь это Валентин?

Нет, только бы не Валентин. Кто угодно: любой другой унар, слуга, да хоть сам Арамона с его воплями и басом! Ричард был готов снести от него сейчас любое оскорбление и не ответить, даже больше того – бросился бы на шею проходившему мимо человеку, окажись он капитаном «загона». Только, увы, ошибки бывают досадными и дают несведущим людям драгоценный жизненный опыт – это не капитан. Во всяком случае, у здоровых крепких толстяков не бывает столь тихой походки.

Топ.

Нет, Ричард совершенно не хотел бесславно стать поздним ужином для Изначальной твари, и поэтому, стоило проявить еще большую осторожность. Со всех сторон давили тьма, холодная сырость и абсолютная неизвестность того, что ждать дальше, ведь если Валентин внезапно схватит его за плечо, подойдя сзади, выкрутиться будет сложно.

– Доброго вечера, – голос прозвучал мелодично и холодно, притом действительно говоривший незаметно подкрался сзади. – Этот дом не любит гуляющих ночью.

Спокойно. Спокойно... Тихо! Не кричать и не бежать – чудовище погоня за беззащитной и безоружной жертвой только повеселит.

– Я припозднился, – твердо сказал Ричард. По крайней мере, ему очень хотелось верить в эту твердость.

– Да? – голос растянул слово вопроса, и юноша с ужасом понял, что это действительно Валентин. – Может быть, составить вам компанию?

Еще минуту назад отвратительный своей липкостью животный страх не давал ему сделать и шага, но теперь очень быстро явилось понимание близости настоящей смерти, равнодушной и насмешливой. Она находилась здесь, рядом, дышала тем же затхлым воздухом, что и Дикон, смотрела на него... Решение следовало принять, и быстро, а не дрожать, словно одинокий осиновый листик на суровом надорском ветре осенью.

– Не стоит.

– Почему же?

– Дом не любит гуляющих по ночам, а наше с вами начальство не любит гуляющих по двое, – сам не зная, зачем, Ричард сделал ударение на последнем слове.

– Он напился и спит.

– Откуда вам известно, унар Валентин?

– Мне известно многое, можете не сомневаться.

– Не угрожайте мне.

Изначальная тварь наступала, а Ричард Окделл медленно пятился, больше всего опасаясь, что, в конце концов, упрется спиной в серую глухую стену, и тогда его ждет далеко не самая быстрая и безболезненная смерть. Но, может быть, еще Тварь хотела поиграть со своей жертвой, и из этих немногочисленных минут следовало выжать еще более редкие секунды, чтобы продумать идеальный план спасения. Можно кричать, зовя на помощь, сорвать голос и захлебнуться собственным воплем, но когда есть идеи поумнее и получше, зачем же попусту растрачивать силы?

Драться? Можно и так, но тогда у Твари возрастет хищное желание убить его, чтобы съесть душу. Ведь они делают именно так? Пятясь, Ричард кусал губы и не отводил пристального взгляда от бледного спокойного лица. Валентин Придд держал в руке подсвечник с единственной свечой, и скупой свет, опускающийся на его лицо снизу вверх, делал его кожу непривычного зеленоватого оттенка. А еще он улыбался.

Когда молчаливый, спокойный и серьезный, с безразличный ко всем окружающим взглядом и тонкими сжатыми губами Валентин Придд улыбался, это выглядело жутко. И дело даже не в этом факте, а в самой улыбке. Не видно зубов, губы так же сжаты, однако усмешка расплывается едва ли не от уха до уха. И именно сейчас, когда по спине пробежала очередная волна мурашек, Ричард неожиданно пришел к одному простому выводу, после чего с удовольствием подскочил бы от радости за собственную сообразительность – если бы не находился в смертельной опасности.

Проще принять собственный страх, чем бежать от него, спотыкаясь и хватаясь за гладкие стены, чем прятаться под одеялом и бояться. Проще развернуться лицом к лицу, мило улыбнуться и поговорить о погоде, чтобы сбить врага с толку.

Ты, ведь, давно уже не визжащий поросенок, Ричард Окделл, тебе уже неполных семнадцать лет. В прежние древние времена люди твоего возраста уже становились анаксами Надора, мужьями, отцами, знаменитыми героями, в конце концов, а не пятились от непонятного чудовища, щурясь, как слепые котята.

– Я вам не угрожаю, – почему-то Валентин заговорил только сейчас, стоило Ричарду замереть на месте. – У меня нет никаких видов на вас. Пока нет.

– Отлично, – быстро откликнулся Дик, облизав пересохшие губы. – Что дальше?

– Вы никого не ставите в известность обо мне. Знаете, Надорэа, я не хочу вредить вам, потому что Она запрещает Тварям и раттонам приближаться к Повелителям. Есть их, вселяться, управлять телами... – усмехнувшись, Валентин смахнул с ресниц очередную слезу. – Только про членов их семей ничего сказано не было, а потому я счел за лучшее...

– Что вы хотите?

Повелитель Волн – Вальтер Придд. Значит, этому Валентину нельзя возвращаться домой и просто нельзя покидать «загон». Изначальная тварь в Олларии это ужасно, поскольку будут ужасающие последствия, и, исходя из этих ужасающих выводов, Ричард без особого труда понял: лучше сыну Вальтера не покидать этих стен вовсе. Неважно, что с ним случится... Но только сын Эгмонта не может убить носителя Твари – иначе она вселится в любого другого человека и станет лишь хуже. Другой способ вполне возможен, только как его найти?

– Анонимности, – едва слышно прошелестел Валентин. – Я проведу в этом поместье крупную игру, под чужим именем, чтобы провести собственный пир. И нуждаюсь в вашем молчании. Если капитан Арамона спросит вас, ничего не отвечайте.

– Вы сказали, – надорец прямо посмотрел в лиловые глаза, – мы услышали.

Где он это вычитал? Подвела вспугнутая память.

– Хотите пойти со мной? – теперь тон Валентина звучал почти дружелюбно.

Если он пойдет, то станет свидетелем охоты Твари – наверняка тот знает способы выхода из «загона», а может и жертвой. Хоть лже-унар и сказал, что они не трогают Повелителей до Излома, неизвестно, чего можно ждать и какие лазейки в запрете они могут найти.

– Нет. Не в этот раз.

– Как вам будет угодно. Мы встретимся еще. Мне нравятся Придды.

– Благодарю.

В свою комнату Ричард вернулся, едва дыша, с пересохшим от волнения горлом – или это так проявлялись остатки давно минувшей детской грудной болезни? Вода из кувшина, который юноша позавчера выпросил у слуги, прекрасно помогла, значит, все-таки он здоров. И это прекрасно, хорошее самочувствие ему понадобится.

На сероватых листах унара появилась запись за четвертый день номер два.

«Изначальные твари разгуливают по Лаик. Сколько их, неизвестно, главное – перестать бояться. Эти создания уважают храбрых, однако любят есть отчаянных. Следует найти тонкую грань между этими двумя понятиями и вести себя соответствующе».

В углу зашуршало, и послышался слабый писк.

– Прости, – Ричард не обернулся, – я не таскаю в комнату остатки ужина. Самому мало.

В ближайшие дни, да и недели тоже Изначальная Тварь не давала о себе знать ни словом, ни жестом, ни случайным взглядом, ни какой-либо выходкой, но и потерять бдительность было бы глупо и недальновидно. Поэтому Ричард, по возможности наблюдая за Валентином, сделал вывод, что тот ел очень мало и редко, часто моргал в те редкие дни, когда за окнами светило холодное яркое солнце, но агрессией к другим унарам и попытками их убить не отличался. Ричард же сумел с головой погрузиться в учебу, не желая отстать от однокорытников, а также забыть про экзамен, и вот наконец результат был достигнут: мэтр Шабли усердно хвалит любителя и знатока сонетов Веннена. Любить их юноша не любил, но как не знать, когда сестрица в Надоре все уши прожужжала этими сонетами? А Арамона и ментор на тренировках по фехтованию перестали обращать на него внимание и придираться чуть что – это равносильно удовлетворительной оценке.

Гром грянул одним невеселым хмурым днем в начале зимы, когда все порядком измотались от учебы, а до праздника Зимнего Излома еще ждать и ждать. Подняв первым крышку супницы, как самый голодный, капитан Арамона выудил оттуда ярко-малиновую перчатку с шестью пальцами. С левой руки. По кодексу поединков это означало вызов, посылаемый отсутствующему, но Ричард почему-то подумал про Леворукого. Позже, когда трапеза была окончена и капитан покинул зал, перед этим с лихой силушкой забросив перчатку аж к самому камину, унары столпились вокруг нее.

Перчатка блестела от не успевшего высохнуть жирного бульона, и когда ее поднял Норберт, Ричард присмотрелся. Блюдо с лежащей на нем, зарезанной обеденным ножом свиньей мало заинтересовало юношу, но вот подпись...

«Владельцем сего герба является благородный и голодный Суза-Муза-Лаперуза».

Голодный до чужих душ.

Обведя осторожным взглядом трапезную, Ричард Окделл почувствовал, что его трясет от ледяного ужаса.

Валентин Придд стоял у противоположной стены, рассматривая потолок, и, поймав на себе чужой взгляд, улыбнулся столь же хищно и страшно, как в первый раз, но теперь обнажил острые зубы. И только сейчас Ричард с тоской понял, что готов признать собственное дурацкое поражение.

Или бороться со страхом дальше.

Глава 7. Немного о союзниках

Познания унаров относительно своих прав в стенах Лаик оказались совсем небольшими, как за последние несколько дней удалось выяснить Ричарду. И выходило так нелепо, что самые смелые и отчаянные люди, вроде того же Эстебана с его дерзкими глазами или веселого Арно, не говоря уже о нетерпеливых южанах, дрожали перед Арамоной и менторами. Лишь Шабли разрешал унарам говорить им с собой на равных, а не как зависимые люди с человеком, от которого зависят, но его занятия проходили, к печали Ричарда и Эстебана, не так часто, как бы хотелось. Обучение несло унарам познание, которое, согласно эсператизму, есть свет, в отличие от неведения, но какая радость в узнанных сведениях, если унарские головы набиты оными до отказа?

Глядя на измученные лица однокорытников, Ричард все чаще размышлял о том, что имеет смысл принять участие в задумке какого-нибудь веселого праздника, но не только Зимнего Излома, и без того грядущий, добрую половину угощения на который капитан Арамона непременно заграбастает себе, а что-нибудь более подвижное. Разумеется, не без участия ментора, согласного прикрывать унарские забавы, и не без участия унара Эстебана, ведь после давнего странного утреннего разговора об обидах и примирении, он не мог относиться к южанину, как к врагу.

Но пока эти мысли оставались лишь мыслями. Если Тварь не будет изгнана в посмертные гальтарские лабиринты до Зимнего Излома, времени до которого, кстати, почти не осталось, разговаривать с мэтром придется в другой день, и тогда, скорее всего, тот настоит на проведении игр в более подходящий срок. По истечении четырех месяцев – не ранее.

К тому же, Тварь, переименовавшаяся в Сузу-Музу, словно разгадав замыслы Ричарда Окделла, опередила его и продолжила собственную игру – безумную, опасную, но абсолютно без оставления всяких улик. О последнем юноша мог только догадываться, однако как знать, что на уме у существа не то что многолетнего, а многокругового возраста?

Все-таки хорошо, что старая мудрая Нэн предупредила его в детстве о наличии Изначальных Тварей. Хорошо, что она абвениатка. И плохо, что здесь он абсолютно не знает, как поступать.

Второй выпад в адрес капитана Арнольда Арамоны случился через четыре дня после первого, потому что именно тогда унары явились на фехтование с утра, а не после обеда. Суза-Муза хотел показать им свои умения. Похвастаться. Портрет капитана, одиноко украшавший стену, изуродовали до смешного, выведя углем круглое свиное рыло и треугольные уши, поэтому многим непосредственным личностям, вроде унара Эстебана и унара Йоганна, а так же подпрыгивающего от нетерпения низенького Луиджи.

Эти трое громко и воодушевленно захохотали при одном его виде, но унар Ричард не мог себе позволить смеяться над этой выходкой, насколько бы забавной она не казалась. К горлу подступило удушливое волнение, и юноша внезапно очень ясно осознал, что с каждым разом эти случай будут все более неприятными.

Хохочущие парни имели совершенно другое мнение и веселились от души – в другой ситуации Дикон бы порадовался за их оптимизм. И смысла сохранять анонимность Твари у него больше не имелось.

– Да что вы заливаетесь, как жеребцы из Эпинэ?! – гневно вопросил он. – Это не шутки.

– Вы не знаете жеребцов из Эпинэ, – булькая от хохота, изрек Эстебан, но вроде успокоился.

– Хватит, после ваших россказней про тетушек с дядюшками я уверен, что знаю все, – отмахнулся Ричард. – Так вот. Один из нас – преступник. Если он осмелился бунтовать против Арамоны, то может убить любого, вставшего на его пути.

– Все так серьезно? – захлопал непропорционально огромными глазами подбежавший Луиджи. – Но ведь он нас защищает...

– Нет, – шикнул Ричард, заслышав приближающиеся шаги очередных слуг, – он просто воюет с капитаном и тратить время на нашу защиту ему не выгодно.

Ответа не последовало – под пристальными взорами молчаливых слуг унары покорно расступились, открывая обзор на красующийся ужас. Те восприняли его достойно и без лишних чувств, а потом переглянулись, дружно вздохнули и пошли звать Арамону.

– Что-то будет, – озадаченно пробормотал притихший Луиджи, который перед этим, несмотря на свои малый рост и худобу, смеялся громче Йоганна.

Валентин остался равнодушен – Ричард специально бросил в его сторону мимолетный взгляд, но того больше занимало рассматривание сводчатого потолка, чем обращение внимания на собственные проблемы. Зачем Тварь пялится на потолок, высматривает летучих мышей на нем, что ли, для пропитания? Пришлось подавить смешок, ибо, громко топая тяжелыми сапожищами, вошел Арамона и посмотрел пристально на унаров. Унары посмотрели на него. Играть в гляделки – явно не его конек, и вряд ли этот недалекий человек вообще преуспел в чем-то, кроме тяжелого крика и угроз, но на всякий случай Ричард с честью постарался выдержать испытание разглядывания в упор. За окном монотонно стучал дождь об мокрые ледяные стекла, и на душе царила безысходная тоска.

А Анатоль не выдержал и опустил глаза, сильно при этом, раскрасневшись, и у Ричарда сразу возник очередной вопрос: как быть с друзьями Эстебана, которыми он не забинтовывал израненные ноги? Разумеется, есть прекрасная вероятность, что он не станет натравливать Северина с Анатолем на своего приятеля, но оставался в наличии возможных нападающих рыжий Константин, который от мнения южанина уже не зависел.

– Унар Валентин, почему вы на меня так смотрите? – голос Арамоны дрогнул и показался Ричарду тихим, почти не басовитым и в нем даже послышался слабый, едва уловимый испуг.

– О, прошу прощения, господин Арамона.

– Все в порядке, просто мне показалось... Неважно! – робкое и жалкое лепетание сменилось привычным грохочущим басом. – Итак, унары. Вступая в фабианское братство, вы знали, что за проступок одного унара отвечает или сам виновный или все. Поэтому сегодня не будет обеда, как и ужина. Но, если я узнаю, кто дерзнул испортить изображение доверенного лица нашего короля, то сменю гнев на милость.

Унары переглянулись. Валентин оказался в числе недоумевающих, отчего наивно похлопал ресницами, а Ричарду Окделлу ничего не оставалось, кроме как сделать вывод о подозрительно частой активности унарских ресниц. Сначала Луиджи, потом Валентин... Впрочем, первый, скорее всего, точно не при чем, если только не попал случайно под обаяние Изначальной Твари.

– Хрю! – сообщил некто дерзкий, едва Ричард отвлекся от рассматривания однокорытников.

Значит, он видел, что за ним следят, и все понимал. Какая прелесть.

Почему-то капитан решил искать шутника в другой части зала, но не нашел там никого, кроме невозмутимого слуги, стирающего пыль с пока еще целой и невредимой картины, и, воспользовавшись мгновением свободы от начальства, юноши вновь переглянулись. На сей раз Ричард поймал на себе взволнованный взгляд Арно, а сам на Валентина смотреть не стал. С Изначальными Тварями борются не гляделками, а... а...

Внезапная мысль пронзила острой стрелой мозг юноши, и он чуть не подскочил от радости. Это же потрясающе! Это спасет его, Валентина, если тот еще жив, их всех! Наверное.

Отец Герман служил олларианским клириком, но разве это значит, что он не наслышан об Ушедших? В Надоре о них посвящены были многие, не боявшиеся выражать свое мнение в отсутствии вдовствующей герцогини и Лараков, а Нэн и вовсе рискнула в присутствии, когда Дикон уезжал. Хотелось верить, что бедная старуха не услышала в свой адрес множество недобрых слов от стареющей эсператистки, перед которой преклонял голову даже отец Маттео.

Если отец Герман знает, в чем суть, если он поверит, то все будет прекрасно, однако юноша не спешил верить в чудеса раньше времени.

– Снимите это безобразие, – печально-громовым голосом велел Арамона вошедшим слугам. – Унесите. Унары, – печаль загадочным образом улетучилась, – если вы что-нибудь узнаете и захотите мне сообщить, то я буду у себя.

– ...а иначе голодным останется не только граф Суза-Муза, – завершил Эстебан, грустно вздохнув.

– Тебя никогда не оставляли без еды в наказание? – уточнил Ричард, когда все остальные разошлись.

– Ни разу! – оскорбленно шикнул Эстебан.

Задумчиво глядя на поникшую радость, гордость и надежду обер-прокурора, Ричард понимал, что ему, как Повелителю Скал, придется сделать выбор: либо защищать человека, с которым они теперь просто не могут не стать друзьями, либо защищать всех остальных, и его в том числе. В первом случае уязвимыми станут все, во втором только Эстебан, но имелся и третий вариант.

Где же он? Ричард готов был поклясться, что быстрая умная мысль скользнула в голову и где-то там потерялась. Нужно ее найти, но сперва обратиться к отцу Герману, с просьбой помочь. Торопиться было нельзя, сегодня капитан Арамона зол, не дай Лит попасться под горячую руку, и Ричард решил исполнить задуманное завтра. Ночью ему спалось на редкость хорошо, несмотря на то, что живот громко требовал принятия пищи, но юноша подумал наутро, что, наверное, время от времени отсутствие обеда и ужина скорее полезно, чем вредно. Можно будет утешать себя этим при следующем вынужденном голодании.

Утром Изначальная Тварь с загадочным именем написала на парадной лестнице с помощью угля и крупными буквами:

«Свинья должна быть свиньей, а не капитаном».

Столпившиеся и уже насытившиеся завтраком унары восторженно смотрели на это безобразие, и лишь Ричард всеобщей радости не разделял. Тревожное предчувствие никак не позволяло успокоиться, и вообще гнало в библиотеку искать книги с древней гальтарщиной, но прежде всего – отец Герман. Развернувшись, он медленным спокойным шагом отправился искать клирика, стараясь не замечать, как ему в спину зло и холодно смотрят чьи-то немигающие глаза. Это было страшно.

Война между ним и Тварью началась с того момента, как Ричард призвал однокорытников к совести, очевидность сего факта не подвергалась сомнению, и все-таки юноша не переставал на что-то надеяться.

Он постучался в келью, отделенную от всех общих комнат, затаил дыхание и какое-то время терпеливо слушал приближающиеся шаги.

– Унар Ричард?

– Отец Герман, нам нужно поговорить.

– Проходите.

Обставлена комнатушка была не лучше, чем комната унара, разве только побольше книг и бумаги на столе. Ричард шагнул внутрь, плотно прикрыл за собой дверь и обеспокоенно взглянул на священника. Тот ответил прохладным вопросительным взглядом.