Текст книги "Братья"

Автор книги: Да Чен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)

ГЛАВА 4

1960

ПЕКИН

Школа святого Иоанна, построенная на зеленых холмах возле Запретного города[2]2
  Запретный город (императорский дворец Гурун) – комплекс зданий, обнесенный крепостной стеной и окруженный глубоким рвом, наполненным водой. Раньше вход во дворец простым смертным был запрещен. Отсюда и пошло название Запретный город. – Здесь и далее прим. ред.


[Закрыть] в Пекине, первоначально была католической. Ее открыли американские монахини для переселенцев из США в двадцатых годах прошлого века. Она отличалась унылой униформой, однообразным рационом, строгим распорядком и великодушными монахинями, которые каждое утро громкими голосами возносили хвалу Богу в богато украшенной капелле. Но в коммунистическом Китае эта школа символизировала абсолютное превосходство государства над церковью. Католики в ней больше не учились; на смену им пришли дети политических и культурных деятелей. Однако здесь еще сохранились следы американского изобилия и роскоши, особенно резко выделявшиеся на фоне нищеты других школ в разраставшемся городе.

На сцене просторного актового зала стояло старинное пианино ручной сборки, сделанное фирмой «Стейнвей» в Нью-Йорке. Кроме того, в школе святого Иоанна был спортзал, баскетбольная и волейбольная площадки и хранился спортинвентарь. В холодные зимние дни школа полностью обогревалась печью. Беспощадный летний зной разгоняли вентиляторы фирмы «Дженерал электрик», которые приводил в движение собственный электрогенератор. И если ученики других школ справляли естественные надобности в выгребных ямах на краю игровой площадки, то детишки в школе святого Иоанна пользовались удобными туалетами.

В один прекрасный летний день к нам приехал ректор этой элитной академии, седовласый наставник, окончивший в свое время Колумбийский университет. Мать подала ему чай и закуски, которые принесла служанка, и мы уселись в саду под дубом среди разноцветных пионов. Отец, специально для этого случая приехавший из Балана, вышел и поприветствовал его. Мне уже было семь, и я мог посидеть с ними. Пожилой ректор улыбнулся из-под пышных усов и объяснил цель своего визита. В руках он держал большую книгу в кожаном переплете; согласно записям, которые велись в ней, я, первый сын союза династий Лон и Ксиа, зачислен в первый класс и должен готовиться пойти в школу нынешней осенью. Он взглянул на меня сверху вниз и продолжил. Я был вторым по счету из тридцати первоклассников, которых он намеревался лично посетить и оценить. Первый оказался внуком председателя Мао. Родители одновременно кивнули и понимающе улыбнулись. Декан преподнес им красный конверт с приглашением, и отец, встав и поклонившись, взял его. Затем отец предложил тост, и декан принял чашку зеленого чая обеими руками. После недолгого почтительного молчания встреча окончилась, и мы проводили его до главного входа.

В первый учебный день я достал свой новый синий матросский костюмчик с белыми полосками на плечах. Сентябрь в Пекине был теплым, по синему небу плыли белые облака, потому я не надел шляпу и разделил свои непослушные волосы на прямой пробор – так они выглядели аккуратнее. Мать, отец, две гувернантки и водитель были готовы мне помочь, но я отказался от предложения поправить рубашку и завязать шнурки, торжественно объявив, что отныне намерен делать все сам. Но, перемигнувшись с водителем, добавил, что машина мне еще пригодится.

Я посмотрел на маленькие наручные часы, которые накануне мне подарили родители. Я надеялся повидать дедушек до ухода в школу. Они задержались на утреннем собрании у председателя Мао и явились как раз в тот момент, когда меня сажали в джип. Приказав водителю подождать, я выпрыгнул и обнял их. Дедушка-банкир подарил мне маленькие серебряные счеты и сказал, что деньги – добро, когда они есть, и величайшее зло, когда их нет. А мой дедушка-генерал подарил шоколадное ружье, добавив, что главное – это власть: миром правят пушки, а не деньги. Я улыбнулся. Иногда даже семилетний ребенок видит, что взрослые свихнулись. Я забросил счеты в пустой ранец, а шоколадное ружье съел по пути в школу.

Занятия в школе показались мне легче легкого. В первый же день в ответ на вопрос о самых маленьких известных нам числах я сообщил учителю математики о существовании десятичных дробей. Никто в классе не имел об этом понятия. Учитель китайского языка был не менее удивлен, когда я рассказал наизусть, стихотворение, написанное в восемьсот сороковом году до нашей эры, в эпоху династии Тан, и вызвался написать его на доске, чтобы показать, что действительно его понимаю. Я преуспел во всех видах спорта, кроме прыжков в высоту, там мой рост мне только мешал. Я моментально стал популярным среди одноклассников; не нравился я лишь группе, которой верховодил Хито, туповатый внук министра внешней торговли. Члены этой маленькой банды редко заговаривали со мной. Они умолкали, когда я приближался, но стоило мне уйти, и они снова начинали жужжать, как рой назойливых мух. Их неприязнь раздражала меня и могла помешать мне стать старостой класса.

Однажды я поздоровался с Хито, когда мы проходили по узкому коридору кампуса. Хито не только не ответил, но вдобавок ко всему отвернулся и плюнул на землю. В тот вечер я вернулся домой злым и за ужином спросил дедушку Лона, что он думает о министре внешней торговли.

– Это коррумпированный идиот, который копает под меня! – ответил дедушка, попыхивая трубкой. – Он не только ворует, но и разваливает министерство. Он не понимает главного правила торговли: покупай дешево и продавай дорого. – Дедушка был в ярости, потому что это министерство тянуло деньги из его банка, ежегодно теряя миллионы на внешней торговле. Дедушка так бы и продолжал, если бы я не сменил тему.

Спустя некоторое время, послушав совета другого дедушки – Ксиа, я начал свою кампанию: проверил происхождение всех моих одноклассников. Результат более чем устроил меня. Отцы или деды почти всех из тридцати учеников этого исключительного класса занимали посты в министерствах, финансовое положение которых год от года ухудшалось из-за разваливающейся коммунистической экономики и бесполезной «культурной революции». Они постоянно просили ссуды в Центральном банке, которым руководил мой дед. Потом я побеседовал с каждым из них лично, чтобы дать понять, кто я такой и почему им выгодно со мной подружиться. Я объяснил, что, если банк перестанет оказывать финансовую поддержку их отцам и дедам, их семьи скоро останутся не у дел. Отпрыски высших чиновников очень хорошо понимали политический и практический смысл такой дружеской заботы. Вскоре Хито остался совсем один. Для этого оказалось достаточно просто пустить слух, что его отца скоро вышлют из Пекина в исправительный лагерь в Циньань, китайскую Сибирь. Меньше чем через неделю Хито одумался. Я успешно провел свою первую кампанию против трудностей и заработал место старосты собственным умом, а не кулаками. Мой годовой табель гордые родители могли бы вставить в рамку – по всем предметам там были пятерки.

Когда пришла весна, мама решила, что я должен брать уроки игры на фортепьяно, в то время как отец был еще в авангарде у вьетнамской границы. Моя мама, пианистка, будучи очень чувствительной от природы, волновалась, что военное дело и деньги отравят и развратят меня. И то и другое она терпеть не могла, хотя и вышла замуж за генерала, сына банкира. Она надеялась, что я стану величайшим художником своего времени или хотя бы выберу дело, ради которого не придется пятнать себя кровью или грязными деньгами. Она возлагала на меня большие надежды, хотя я и проявлял агрессивность и расчетливость, доставшиеся мне от дедушек. Однажды вечером, укладывая меня спать, она сказала, что мой характер напоминает характер моего отца. И это ее пугало.

Понимая, что из матери может получиться худший учитель на свете, она наняла лучшего преподавателя из консерватории, профессора By, которого порекомендовала ей супруга министра культуры. Стоило отцу уехать, как меня сажали за пианино.

Пришло лето, ночи были долгими и влажными. Отец вернулся домой незадолго до нашей традиционной семейной поездки на морской курорт в Бейдахе. К его удивлению, за месяцы его отсутствия я стал пианистом. Мама говорила только о моих успехах и о том, какое глубокое понимание сложных произведений западных композиторов я проявлял. Отец посмотрел мои руки и с тревогой отметил, что они стали мягкими, а огонь в глазах померк.

Потом родители пришли к компромиссу. Половину выходных я должен буду проводить, занимаясь музыкой и литературой, а другую посвящать борьбе в грязи, фехтованию и верховой езде. Когда за ужином отец сказал, что на следующий день я отправлюсь к учителю кунг-фу, мама разрыдалась. Одной рукой я утирал ее слезы, а другой с благодарностью пожимал руку отцу.

ГЛАВА 5

1972

БАЛАН

В течение следующих пяти лет я каждый год выигрывал приглашение, которым генерал Дин Лон награждал особо отличившегося школьника. Для меня получить это приглашение означало преуспеть в школе. В том году, когда мне исполнилось двенадцать, я по традиции ужинал с генералом в канун Нового года. Нам прислуживали те же слуги, что и тогда, когда моя нога впервые ступила в эту комнату. Как обычно, мы с генералом Дин Лоном весело болтали. Но на этот раз генерал удивил меня тем, что после ужина показал мне деревянную модель местности, которую использовали для планирования атак на вьетнамцев. Каждая горная вершина или дорожная застава была отмечена лампочкой. Я разглядывал ее с неподдельным интересом.

– Когда мы нападем на Вьетнам? – спросил я.

– Завтра, – ответил генерал. Он снял свой серебряный медальон и надел мне на шею. – Я дарю это тебе, – сказал он.

– Почему? – Я дотронулся большим пальцем до блестящего металла.

– Носи его. Это очень важно для меня.

Я рассматривал иероглиф, выгравированный на обороте.

– Я знаю это слово. Оно означает «дракон», так?

– Да, так. Моя фамилия – Лон – означает «дракон». Этот медальон достался мне от бабушки и принес удачу. Надеюсь, и тебе принесет.

– Я буду хранить его, – ответил я.

Генерал обнял меня, и мы вместе вышли во внутренний двор, где ждали солдаты. Дин Лон усадил меня, а сам поднялся на возвышение, чтобы произнести речь. Его глаза горели. Солдаты приветствовали генерала громкими возгласами и пели национальный гимн. Я гордился им, а втайне и собой. Это приятное чувство оставалось еще долго после того, как потускнели огни и движущиеся картинки переместились на экран.

На следующее утро, еще до зари, жители деревни услышали, как солдаты маршируют к границе. Тысячи солдат штурмом взяли вьетнамский лагерь, обстреляв его из орудий. Темный дым поднимался в небо, воздух был наполнен едким запахом пороха. Вскоре сообщили, что внезапное нападение увенчалось успехом и потерь с нашей стороны не было. Войска под командованием генерала Лона продвигались на вражескую территорию. Все, казалось, шло по плану, но к полудню деревню охватила паника. Границу снова начали обстреливать. Хитрые вьетнамцы спрятались в подземных туннелях и напали с тыла, когда китайские войска прошли вглубь территории.

С поля боя выносили десятки убитых и раненых. Повсюду слышались крики; запах смерти распространился по деревне. Армия, прежде такая мощная, теперь представляла собой удручающее зрелище. Папа помогал раненым солдатам, кричащим от боли, добраться до палатки, где врачи оказывали первую помощь. Мама была медсестрой; она промывала и перевязывала раны.

Девушка в военной форме собрала детей в здании школы.

– Если вы пустите меня, я смогу помочь солдатам, потому что я сын врача и знаю, что делать, – умолял я ее.

– Там слишком опасно. Вьетнамцы могут напасть в любой момент. Не надоедай мне. Я должна присматривать за сотней детей.

«Вьетнамцы наступают!» У меня перехватило дыхание. «Где же генерал? Цел ли он? А вдруг он ранен или мертв?» Эти мысли были невыносимы.

Девушка пела, пытаясь отвлечь нас от происходящего. Дети радовались, что не надо идти учиться. Но мне нужно было найти генерала. Пока она пела, я не колеблясь нагнулся, шмыгнул вглубь комнаты, открыл окно и бесшумно выбрался наружу. Вскоре я уже заглядывал в дырочку в стене полевого госпиталя. Я увидел, как Папа склонился над молодым солдатом, которому оторвало ступню. Парень кричал:

– Дайте мне умереть! Дайте мне умереть!

Папа сделал ему укол, и крики стихли. Вскоре солдат уснул. Потом я увидел, как Мама опустилась на колени, чтобы перевязать юношу с окровавленной головой и без руки. Мама была мужественным человеком, но я видел, что ее плечи трясутся и она старается побороть рыдания.

Вскоре запыхавшиеся селяне внесли на носилках еще троих раненых. Пока сестры отвлеклись от работы, чтобы заняться ими, я воспользовался случаем, проскользнул в палатку и стал внимательно оглядывать раненых. Генерала среди них я не обнаружил. Тогда я решил проверить, нет ли его среди двадцати тел, накрытых простынями с пятнами крови. Стиснув зубы, я приподнял первую простыню. Глаза убитого были остекленелыми, как у мертвой рыбы, а в груди зияла дыра. Я быстро опустил простыню. У второго оказалось снесено плечо. Но это был не генерал. У последнего не было головы, и из-за этого он выглядел очень маленьким. Меня затошнило, и я выбежал из палатки. Этот безголовый тоже не мог быть генералом. Генерал Лон был гораздо выше и крупнее. Это я знал.

Спустилась ночь, а жертвы все прибывали. Я проверял их одну за другой. Генерала среди них по-прежнему не было. Я пошел на окраину деревни и взобрался на самую высокую кокосовую пальму в надежде увидеть бой. Южный ветер раскачивал тонкую ветку, на которой я сидел. В десяти метрах от земли я впервые за весь день глотнул свежего воздуха, а не запах крови и гниения. Я закрыл глаза и позволил пальме качать меня взад и вперед.

Южный климат переменчив, как сердце девушки. Ветер неожиданно прекратился, и меня облепили комары. Я вытянул шею, но не увидел ничего, кроме тлеющей деревни, и не услышал ничего, кроме редких одиночных выстрелов. Битва, похоже, прекратилась, и я решил было слезть с дерева, как вдруг услышал голоса, доносившиеся из кустов, которые росли вокруг нашей деревни. Солдаты возвращались. Я спустился ненамного. Шум усилился. Теперь я отчетливо слышал вьетнамскую речь.

Вьетнамцы собирались напасть на нас! Я не знал, что делать, но понимал, что нужно предупредить Папу и Маму. Я заорал во всю глотку:

– Здесь вьетнамцы! Бегите! Враги наступают!

Я кричал и кричал. В кустах кто-то зашевелился. Раздался выстрел. Я почувствовал удар в грудь, от которого чуть не упал с дерева, и вцепился в ветку. Еще одна пуля угодила мне в бедро, но и это меня не остановило. Я все кричал: «Вьетнамцы! Бегите!» – пока мой голос не ослаб от боли. Вскоре все залил свет.

Боль победила мое сознание, руки разжались, и я свалился головой вниз прямо в руки вьетнамского солдата, который швырнул меня на землю и приставил ружье к моему виску.

– Крикун чертов, – процедил он сквозь зубы.

– Выстрел нас выдаст. Прикончим его после. Пошли, – скомандовал офицер.

Солдат пнул меня в живот, и они бросились прочь. Задыхаясь от боли, я слышал выстрелы и видел пулеметы, поблескивающие в темноте. Мне казалось, что я слышу, как родители кричат от страха. Когда-то мне рассказывали, что вьетнамцы забирают головы врагов как трофеи. Папа! Мама! Я пытался встать, но боль в бедре пронзала раскаленной иглой. Силы покинули меня. Я так хотел разрядить пулемет в моего врага. Но у меня под рукой не было даже деревянного ружья, а у горстки солдат внутри здания – ни малейшего шанса выстоять против вьетнамцев. Потом выстрелы стихли, и я услышал крики отчаяния. Вскоре огонь поглотил все здание и перекинулся на дома и деревья. Вихрь пламени набирал силу, бамбуковые крыши, высохшие за долгие месяцы засухи, ломались, воспламеняясь друг от друга. Здание школы обрушилось последним, а крики детей заглушило пламя. Потом прозвучал взрыв. Палатка, где работали мои родители, взлетела на воздух, клочки разлетелись, как остатки фейерверка в ночном небе. Несколько минут спустя все стихло. Никто не подавал голоса: ни ребенок, ни взрослый. Только отвратительная вражеская речь, сопровождаемая редкими выстрелами, эхом отдавалась в ночи.

Папа! Мама! Я закусил губы, чтобы не расплакаться. Я пополз к зданию, когда за моей спиной раздались шаги. Они пришли за мной! Пули свистели вокруг, пролетая в сантиметрах от моей головы. Я поднялся и побежал, волоча раненую ногу, но быстро двигаться не мог. Было бы неплохо найти в земле нору и исчезнуть в ней. Нора в земле! У меня появилась надежда. Я вспомнил, что неподалеку есть наполовину заросший старый колодец. Я припал к земле и стал как можно тише пробираться сквозь колючие заросли к краю колодца. Расчистив густую траву, я нашел спасительную веревку, привязанную к ручке ведра, которым набирали воду.

О старом колодце ходило много страшных историй. Говорили, что там обитает древний змей, но меня ничто уже не пугало так, как жужжание пуль, которые преследовали меня.

Я схватил ведро и рухнул в него. Веревка раскрутилась. После бесконечного спуска я ударился о дно. Ведро опрокинулось, и я оказался по горло в ледяной воде. Через мгновение кто-то осветил колодец лучом фонаря; но я сидел неподвижно. Затем шум стих, и тишина укрыла меня в ночи.

Я схватил скользкую веревку и попытался забраться в ведро, но меня опрокидывало обратно в воду, которая делалась все холоднее. Я поежился: в этой темноте компанию мне составляли только лягушки, прыгавшие с заросших мхом стенок. Одна толстая лягушка впилась своим жирным животом прямо мне в лоб; от отвращения у меня по коже побежали мурашки.

В полночь появилась полная луна, которая медленно плыла по небу и светила прямо на дно колодца. Это было величественное зрелище. От одного только прикосновения ее нежных лучей мне стало теплее. Мне хотелось, чтобы луна осталась надо мной навсегда. Страх темноты побудил меня пойти на риск и еще раз позвать на помощь. Мой голос отразился гулким эхом. Я кричал снова и снова; мои голосовые связки были натянуты до предела. Но в ответ слышал лишь пение цикад.

Погибли ли все там, наверху? Неужели я остался умирать в одиночестве? Силы покидали меня, а боль в бедре усиливалась. Я потянулся к медальону, подаренному генералом; сейчас только он подбадривал меня. Медальон оказался на месте, у меня на шее, а посередине была вмятина. Он спас мне жизнь. «Спасибо вам, генерал. Медальон принес мне удачу, как вы и обещали. Но что теперь защищает вас, мой генерал? Увижу ли я вас снова?» Я прижал холодное серебро к губам.

Вскоре луна исчезла, и вновь восторжествовала темнота. Я знал, что если закрою глаза, то потеряю сознание и засну навеки. Боль, голод и холод исчезнут. Я крепче сжал драгоценный подарок и вдруг в темноте увидел улыбающееся лицо генерала. Я гадал, что бы генерал сделал на моем месте. Но точно знал, что он бы боролся за жизнь, потому что был храбрецом. Я окунулся в холодную воду, чтобы проснуться, и покричал еще. Ответа по-прежнему не было. Я положил голову на ведро и задремал.

Когда я проснулся, был уже день и рядом с колодцем лаяла собака. Она с фырканьем дергала веревку, привязанную к ведру.

– В колодце кто-то есть! – прокричал чей-то голос. – Немедленно принесите веревочную лестницу.

Меня нашли совершенно окоченевшим, моя кожа была иссиня-серого цвета. Только слабый пульс и дыхание свидетельствовали о том, что я еще жив. Меня осторожно положили на носилки. Я прикрыл глаза: сил говорить не было, мысли ускользали. Я видел силуэты, двигавшиеся вокруг. Сестра сняла с меня мокрую одежду. Заметив гравировку на медальоне, она сообщила о находке старому седому генералу, который тут же подошел ко мне и с интересом осмотрел мой подарок.

– Это принадлежит моему зятю, – сказал он. – Почему медальон у мальчика?

– Должно быть, он его украл, – сказал кто-то.

Я хотел возразить, но не смог пошевелить губами.

– Мальчик может знать, где генерал. Сейчас же отправьте его в военный госпиталь, – приказал генерал.

За окном громко пели птицы. Холодный ветер раздувал занавески. В саду цвело множество цветов – розовые пионы, красные розы, белые лилии и желтые подсолнухи, поворачивающиеся вслед за солнцем.

Где кокосовые пальмы до неба? Где бананы, качавшиеся на горном ветру? Где я?

Я лежал на самой мягкой подушке и самой белой, шелковистой простыне из всех, что когда-либо касались моей кожи. Мое бедро было туго забинтовано, но я определенно был жив, потому что видел хорошенькую молодую женщину в зеленой форменной юбке и белой блузке. Кожа ее ног была светлой и нежной, не то что у женщин в деревне. Скорее всего, она была горожанкой. Женщина держала меня за руки, а ее глаза ласково улыбались. Мне казалось, что это сон. Должно быть, я умер и попал на небо.

– Мой маленький друг! – сказала она. – Ты в безопасности. Не бойся.

– Кто вы и где я?

– Ты в Квинминге, в офицерском госпитале.

– Квинминг? – повторил я. Название было мне знакомо. Это была столица нашей провинции. Папа однажды показывал мне ее на старой карте.

– Да, ты теперь в большом городе. Ты помнишь, что произошло в твоей деревне?

– Почему я здесь?

– В твоей деревне случилось ужасное, – произнес мужской голос. Это был голос старого генерала. – Вьетнамцы убили там всех. Мы нашли тебя в колодце.

– Что с моими Папой и Мамой? – спросил я; по моим щекам катились слезы. – Они все сожгли, да? И моих родителей тоже?

– Во время пожара почти никто не выжил. Те немногие, что спаслись, бежали в другие деревни. Мне очень жаль, – сказал старик.

«Папа… Мама…» – небеса обрушились на меня. Залитая светом комната потемнела, сердце заныло. Я плакал и не мог остановиться. Когда я проснулся снова, подушка была насквозь мокрая, а медсестра и генерал стояли рядом и казались очень взволнованными.

– Тебе лучше? – спросил старик.

Я покачал головой:

– Где похоронены мои родители?

– В пещере, у источника, с остальными селянами.

Я снова с трудом сдержал слезы. Я единственный из семьи остался в живых. И я сказал себе, что обязан быть сильным. Ради Мамы и Папы.

– Ты должен рассказать мне обо всем, что случилось той ночью, – сказал генерал.

Я произнес дрожащим голосом:

– Генерал Дин Лон повел войска в атаку на границу. Они отсутствовали весь день. В деревне осталось только несколько караульных. Вьетнамцы спрятались и напали с тыла.

– Генерал атаковал первым? Он ушел до появления врага?

– Я в этом уверен.

– Значит, он может быть жив, – сказал старик.

– Он должен быть жив. Он самый храбрый человек и лучший генерал в нашей армии. А почему вы спрашиваете? Вы не знаете, где он?

– Нет. Мы опасаемся, что он погиб.

– Нет, этого не может быть. Он сказал, что захватит Хошимин.

– Ты хорошо с ним знаком?

Я кивнул и потянулся к медальону. Но его не было на месте.

– Кто-то взял мой медальон!

– Даже, если он действительно твой, теперь это собственность больницы, – сказал старый генерал.

– Но генерал Дин Лон подарил его мне перед боем. Клянусь памятью родителей.

– С чего вдруг он это сделал? Это семейная реликвия.

– Потому что… потому… Я не могу вам сказать.

Генерал сделал медсестре знак, и она тут же вышла.

– Я – главнокомандующий китайской армии, авиации и флота. По долгу службы я храню много тайн. Ты можешь все рассказать мне.

– Он мой отец, – прошептал я.

Мой собеседник был явно ошеломлен и спросил, нахмурившись:

– Откуда ты знаешь?

– Деревенский попрошайка рассказал мне все за пару вареных яиц. Он сказал, что я похож на генерала, потому что я его сын. Он видел генерала и мою мать в бамбуковом лесу в ночь после праздника воды.

– А кто твоя мать?

– Она была красавицей. Но она прыгнула со скалы после того, как родила меня.

Когда старик заговорил снова, его густые серебристые усы подергивались.

– Молодой человек, он не ваш отец. Вас обманули. Отныне не рассказывайте никому эту лживую историю.

– Но это не ложь. Вся деревня это знала.

– Они все погибли, и это должно уйти с ними в могилу.

– Но это правда. Генерал любит меня! Поэтому он и подарил мне медальон, понимаете…

Внезапно генерал закатил мне пощечину и закричал:

– Или ты прекратишь врать, или умрешь!

Он в ярости вышел. Я был смущен и напуган, щека болела.

Медсестра вернулась с тарелкой маисовой каши, овощей и чашкой риса. Я ощутил страшный голод, который это кулинарное чудо только раздразнило. Но я не дал ей покормить себя. Она удивленно смотрела, как я моментально заглотнул половину еды, а остальное положил в пакет, которым была накрыта тарелка. Я вылизал миску дочиста и спрятал еду под подушкой. Я объяснил, что хотел сберечь еду в дорогу, на случай, если меня выгонят, и попросил принести еще. Вскоре она вернулась с другим подносом. На сей раз рис был сложен горкой. Я поцеловал ей руку в знак благодарности, снова уничтожил половину еды, а остальное убрал. Она принесла мою старую одежду и помогла мне переодеться.

– А где мой медальон? – спросил я, проверив карманы.

– Я не могу его тебе отдать, – сказала она.

– Почему? Он очень дорог мне.

– У меня есть приказ генерала сдать его старшей сестре.

– Я вас умоляю, это реликвия моего отца. Это все, что он мне оставил.

– Нет, я не могу тебе помочь. Меня из-за этого накажут, – нахмурилась она.

– Вы ведь такая добрая. Я хотел бы, чтобы вы были моей мамой. Пожалуйста, разрешите мне забрать его.

Кажется, мои мольбы смягчили ее, и она сказала:

– Я покажу тебе, где он. Остальное – твоя забота.

– Спасибо вам. – Я поклонился.

Сестра проводила меня в кабинет, показала мне ящик и отперла его.

Я прятался под столом, когда она отдавала ключ старшей сестре. Потом она ушла домой. Когда пациент из соседней палаты позвал сестру, я быстро нашел в ящике медальон и вернулся в постель.