Текст книги "Братья"

Автор книги: Да Чен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

Я был ошеломлен. Они все знали обо мне? Тогда почему вели себя так, будто все прекрасно?

– Не нападайте на него. Он пришел сюда не для того, чтобы бороться с вами, – сказал Кун. – Позвольте мне поговорить с Суми, или я зарегистрирую жалобу.

– Пошел вон! – Толстуха повернулась и хлопнула дверью.

Мы оба лишились дара речи. Пока мы задавались вопросом, что нам теперь делать, дверь снова открылась. Это была Суми. На одной ее щеке виднелся синяк, а ее глаза были красны от слез. На руках она держала красивого малыша, с большими глазами и тонким носом. Он плакал, потому что плакала его молодая мама. Она поклонилась и умоляющим голосом сказала:

– Я не пойду в школу. Спасибо за то, что пригласили меня снова.

– Ты зарегистрирована на участие в государственных вступительных экзаменах для поступления в Пекинский университет. Вот подтверждение! – воскликнул я.

Она подняла глаза, вытерла слезы, чтобы лучше видеть, и уставилась на лист бумаги у меня в руке.

– В самом деле? Меня зарегистрировали для участия в экзаменах? – недоверчиво переспросила она.

– Да, посмотри сама.

С жадностью Суми пробежала глазами краткое описание экзамена и увидела свое имя.

– Я не могу поверить в это.

– Ты должна. Мы поможем тебе подготовиться, – сказал я. Кун кивнул в знак согласия.

Я увидел подростка-дауна, который выбежал из дома, держа в руках высоко поднятый деревянный стул. Он явно намеревался ударить Суми сзади. За ним опять вышла толстая женщина, настропалившая своего сынка.

– Иди и приведи ее! Они пришли, чтобы забрать твою невесту! – кричала она.

– Никто не заберет мою невесту! Никто не заберет мою невесту!

Умственно отсталый мальчик не мог четко произносить слова, но я понял его и сделал шаг вперед и отодвинул Суми в сторону как раз вовремя, чтобы не допустить удара. Но даун был очень сильным. Он снова поднял стул и решил ударить меня. Я поймал стул в воздухе и так сильно сжал правую руку мальчика, что маленький демон закричал подобно овце, зовя свою мать:

– Мама! Мама! Больно, больно!

– Вы плохие люди, вы пришли, чтобы нанести нам вред. Это – война! Подождите, пока вернется мой муж. Ты поранил его единственного сына. О, ты за это заплатишь! – Женщина сжала кулак и ударила меня в грудь.

– Пожалуйста, уходите, – умоляла нас Суми. Ребенок плакал. Но она крепко держала в руках подтверждение об участии в экзаменах.

Кун подтолкнул госпожу Чен внутрь дома и сказал ей:

– Мы уйдем, но вы должны снова отпустить ее в школу.

– Никогда! Вы не монах! Вы настолько грубы, что вмешиваетесь в наши семейные дела. Мы купили эту девочку. Это не ваше дело. Уходите отсюда! А ты, молодой Лон, не смей посягать на невесту моего сына.

Кун схватил меня, и мы ушли, как пара побитых собак. Я знал, что создал себе проблемы, выступив против самого страшного человека города, но и кое-что приобрел. Я снова увидел Суми и вручил ей свое стихотворение.

– Мы должны что-то сделать, – сказал Кун. – Мне жаль, что я вовлек тебя в это дело.

– Это справедливо, ректор Кун.

– Но ты не должен упускать из виду толстого человека. Он кусается в ответ, подобно ядовитой змее.

– Я не боюсь.

– Хорошо. Но он ударит тебя, когда ты будешь наименее подготовленным.

Я все еще слышал лай собаки и крик толстой бабы.

– Я беспокоюсь о Суми.

– Я тоже.

– Что может случиться с ней?

– Даже не представляю.

– Вы думаете, что мы сделали ей хуже?

– Нет, думаю, мы все сделали правильно.

– Ректор Кун, нам действительно повезло, что вы наш преподаватель.

– Это мне повезло, что вы поддерживаете меня.

– Мы обменялись рукопожатием. Я оглянулся. Дом под красной крышей теперь казался крепостью или тюрьмой.

На следующий день на школьной стене, на которую обычно наклеивались политические лозунги, появился большой зеленый плакат, бросавшийся в глаза, как уродливое родимое пятно на лице. В нем сообщалось, что ректор Кун официально снят с должности главы коммунистической партии деревни Лу Чин Бэй, а главой назначен Лоу До Чен, толстый человек. Далее в плакате говорилось, что господин Чен, видный бизнесмен, вступивший сегодня в коммунистическую партию, будет заботиться и представлять политические дела деревни, как того требует партийное руководство. Также он обещает выполнять работу без выплаты ему жалованья, что само по себе является самоотверженным актом, заслуживающим похвалы. В самом низу плаката было упомянуто, что ректора Кун увольняется за растрату партийных взносов. Уведомление было подписано руководителем партии округа. В правом нижнем углу плаката бросалась в глаза официальная печать.

Я знал о могуществе мистера Чена, но не ожидал, что его реакция будет столь быстрой и враждебной. Я видел своих одноклассников, толпящихся перед плакатом. Они смеялись и хлопали друг друга по плечам.

– Я говорил тебе, что калека был воришкой, – сказал один из студентов.

– Дерьмо партии – старые новости. Кого заботит, кто будет нашим политическим лидером: толстый человек или калека? – засмеялся другой парень.

Я поспешил в свою классную комнату. Там в своем обычном углу с умиротворенным взглядом сидел ректор Кун. Он курил свою самокрутку, выпуская синеватую спираль дыма, которая поднималась к утреннему солнцу, сияющему за окнами. Кун напевал местную народную мелодию, очень похожую на ту, что пел в усыпальнице. Его голова была побрита, хотя корни волос не были сожжены, как у настоящего монаха. Он выглядел как обычно.

– Господин Кун, мне жаль, что они уволили вас, – сказал я. – Правда ли то, что они говорят?

– И да и нет.

– Что вы хотите этим сказать?

– Да, – они уволили меня. Нет, – я не присваивал деньги. Партийные взносы, которые я собрал, были потрачены на покупку древесины, чтобы сделать новые столы и стулья.

– Я верю вам. Что вы собираетесь теперь делать? – озабоченно спросил я.

– Я всегда умел плавать в деревянной корзине на мелководье и отрывать моллюсков в свободное время. Что действительно плохо, так это то, что они забрали мой самый большой заработок из трех. Толстый человек знал, что, если я потеряю работу главы комитета, я, естественно, решу, что продолжать преподавать будет нерентабельно, и воспользуюсь предложением отца моей покойной жены продавать коробки с фимиамом в другом месте. Но знаешь что? Чем больше он пытается навредить, тем больше я хочу остаться и удостовериться, что Суми вернется в школу. Он смог купить работу в комитете, но никто не сможет выгнать меня из деревни.

– Я могу вам чем-нибудь помочь?

– Ты уже помог. Я не хочу, чтобы ты оказался вовлечен в это дело еще больше, чем уже есть. Толстый человек известен здесь как змея, скупец, демон. Он борется грязными методами. Как, по-твоему, он овладел флотом рыбацких лодок?

– Что он сделал?

– Ничего, что одобрил бы Будда. Неудивительно, что все его деньги не смогли купить ему здорового сына, который бы продолжил его род. Помни, достоинство – лучшее средство от зла, но только добродетельный знает это правило.

– Так вы останетесь?

– Пока ты и Суми не поступите в университет.

– Спасибо. Я буду помогать, чем только смогу.

– Твоя единственная миссия состоит в том, чтобы поступить в университет, сынок. Не трать попусту свое время. Ты должен стать тем, чем должен.

Стоя перед этим искалеченным человеком-гигантом, я чувствовал себя маленьким. Затем я начал беспокоиться о своем наказании, которое может последовать от толстого человека.

Отец собрал больше информации о прибрежном консервном заводе. Еще один ветеран армии сказал ему, что при помощи некоторых вложений он мог бы кое-что экспортировать через неофициальные каналы на лодках, которые вели дела в водах Тайваньского пролива или спускались на юг к колонии Гонконг – другими словами, контрабандой. Однажды отец высказал блестящую идею: заняться лекарственными травами. Дешевое начало, широкие массы, привлечение некоторых местных докторов. Но дедушка сказал, что современная медицина за пределами Китая сильно продвинулась и для лекарственных трав не было достаточного рынка сбыта. Почему бы не попробовать выращивать устриц и не организовать производство жемчуга? Отец мог нанять всех армейских ветеранов в регионе и открыть предприятие, основанное на разделении прибыли.

– Гонконгу и Тайваню нужно много жемчуга, – каждый вечер повторял мне отец, когда мы сидели на открытой веранде. – Только вообрази чистый блеск настоящего жемчуга.

Дедушка продолжал обдумывать идею относительно создания банка, который бы обслуживал прибрежные города Фуцзяни. Он пошел в правительство округа, чтобы поинтересоваться, как можно получить банковскую лицензию. Банк был необходим этому растущему рыбацкому поселку. Ему сказали, что единственным условием для получения лицензии является наличие суммы в двести пятьдесят тысяч юаней. Дедушка был разочарован. Ему негде было взять столько денег. Если бы он имел банк, то смог бы финансировать устричный бизнес своего сына, но без начального капитала даже не имел возможности основать его.

Когда члены семьи Лон оказались вовлеченными в различные предприятия, они все больше вздыхали и все меньше говорили. Дедушку можно было часто видеть смотрящим на далекий док, где выгружали и продавали за наличные деньги рыбу, которую грузовики перевозили ночью в город. Он считал на пальцах количество ежедневных грузов. Все эти деньги могли быть помещены в его банк и прирастить большее количество капитала. Он мог бы использовать эти деньги, чтобы финансировать другие предприятия, и вскоре капиталистический островок разросся бы подобно искрам пожара в прерии. И никто не смог бы остановить его.

Дедушка помнил великую концепцию, которую узнал в Оксфорде, об использовании кредита для финансовых сделок. Ему не потребовалось много времени, чтобы найти ответ. Однажды во время тихого ужина он подпрыгнул и объявил:

– Я хочу заложить этот старый дом для получения стартового капитала.

– Наш дом? – спросил я.

– Да. Я пойду к толстому человеку, чтобы занять у него денег, и использую наш дом в качестве имущественного залога. Что вы думаете?

– Прекрасная идея. Он пойдет на это? – Отца возбуждало все, что могло принести ему наличные деньги для устричного бизнеса.

Мать сидела молча и улыбалась. Ей было приятно видеть, что ее мужчины счастливы. Меньше всего ей хотелось, чтобы они прозябали в нищете.

– Нет-нет, – страстно возразил я. – Не думаю, что это хорошая идея. Понимаете, он не одолжит вам деньги, потому что вы будете конкурировать с его заемным бизнесом, или потребует такую цену, что это будет невыгодно. Он – змея, понимаете?

– Змея? Я никогда прежде не слышал ничего подобного. Все говорят, что он справедливый кредитор, – сказал дедушка.

– Возможно, но вы должны быть очень осторожны. – Я не сказал им о своей стычке с хитрой женой толстого Чена. Дедушка, не зная ситуации, только предложил бы запоздалую месть. Я видел лишь одно решение этой проблемы. Время было удачным. Сейчас или никогда.

ГЛАВА 23

1980

ОСТРОВ НОМЕР 9

«Обучай солдата в течение тысячи дней только для того, чтобы все проверить в одном испытании». Таков был девиз острова номер девять. Прошел один год, приливы и отливы начинались и заканчивались, листья на деревьях острова опадали и появлялись вновь.

Каждый день я оттачивал набор боевых искусств, специально подобранных для моих растущих мускулов. В этом цикле упражнения были подобраны так, чтобы усиливать разум и закалить тело, не позволяя ему реагировать на грозу, палящий зной или зимний холод. В итоге мое сознание поддалось оцепенению, а тело отделилось от земли. Я стал очистившимся монахом, не обремененным заботами и свободным от земных тягот.

Такова была сущность боевого искусства, побуждающего меня подняться выше мирской суеты. Время, будучи непредсказуемым, текло свободно, как река, на которую не смотришь, и измерялось не упущенными минутами или часами, а сформированной и укрепленной волей. За это время воля моя окрепла.

Ко второй годовщине моего пребывания на острове сержант Ла присвоил мне дан «Просветленный». Это считалось самой высокой ступенью мастерства по его дисциплине, которая присваивалась после данов «Преступивший предел» и «Сбросивший бремя».

Просветленным, возможно, я мог быть, но сбросившим бремя – нет. Мы остались разлученными с Суми. И соглашение, которое я подписал, и клятва о достойной работе «Острого кинжала»

заставляли меня, согласно кодексу чести, воздерживаться писать ей письма или наводить справки о ней.

Однажды я зашел настолько далеко, что сделал слабую попытку послать сообщение в бутылке. Это не было спонтанным решением. Я также подумал, что если положу немного денег вместе с письмом к Суми, то когда кто-нибудь найдет плывущую бутылку в море, он обогатится, отправив мое сообщение по указанному адресу. А Суми будет знать, что я выжил. Неужели это была слишком большая просьба? Я много раз переписывал письмо. Обмотал вокруг него банкноты и положил все это в прозрачную бутылку, снабженную надежной крышкой, не пропускающей воду. Но так и не бросил ее в море. Одна за другой пустые бутылки выстраивались на моем подоконнике. Кодекс чести и всезнающие глаза сержанта Ла останавливали меня.

ГЛАВА 24

Как только забрезжил рассвет, я тихо, как кошка, прокрался по скрипучей лестнице старого семейного дома. При мне был чемодан, который я все это время прятал под своей деревянной кроватью. Ректор Кун разрешил мне пропустить школу и согласился в случае чего солгать моим родителям, если они станут интересоваться, где я. Он был так добр, что позволил воспользоваться его велосипедом.

Железный скакун, по правде сказать, пришелся бы к месту в любой антикварной лавке, и две недостающие спицы в колесе в этом смысле даже набили бы ему цену. Я прикинул, что оставшиеся спицы выдержат мой вес, если только дорога не будет слишком каменистой и ухабистой. Я надел соломенную шляпу, рубашку с длинными рукавами, тщательно отутюженные белые штаны и туфли, начищенные так, что в них отражалось утреннее солнце. Люди редко появлялись в таком виде в заливе Лу Чин, и, возможно, в деревне меня могли даже поднять на смех: здесь мужчины ходили босиком, в грубых шортах. В этих краях мужчина скорее бы умер, нежели напялил бы на себя столько одежды.

Пункт моего назначения находился за двадцать миль отсюда, в областном центре Линли. К несчастью, солнце обжигало, словно рой взбесившихся пчел, а ветер дул с моря прямо мне в лицо. Да и чемодан, который я закрепил на багажнике, никак не облегчал моего путешествия. Когда я наконец добрался до Народного банка, я был весь взмокший. Мой деловой костюм теперь походил на оперение свалившейся в море чайки. Но я не мог снять его, ведь встреча с государственным служащим, как и любое другое ответственное мероприятие, требовало от меня всей вежливости и неуступчивости, какую я мог выказать. Особенно если вспомнить, что мне семнадцать лет.

В этот жаркий полдень город Линли походил на песчаный замок, выстроенный на пляже – пустой, несуразный и готовый разрушиться в любую минуту. Голодные бродячие псы с ввалившимися животами и покрытыми шрамами боками искали спасения от безжалостного солнца в тени грязных стен городского рынка.

Старик в шляпе, торгующий луком, покосился в мою сторону и принялся перекладывать товар. Его лицо было испещрено морщинами, которые, подобно оросительной системе, направляли струйки пота ото лба к подбородку и щекам. Он сообщил мне, что сейчас все служащие банка сладко спят прямо за своими столами. А когда проснутся, то еще недолго задержатся на работе, играя в покер, чтобы справиться со скукой и отвлечься от жары.

Я оставил велосипед возле парадной лестницы у входа в банк и, изнемогая от жажды, принялся ждать окончания сиесты. Природные силы, заставляющие вселенную жить, казалось, тоже отправились на обеденный перерыв. Вся эта умиротворенность стала навевать на меня дрему, и я начал зевать. Сняв рубашку и повесив ее на руль велосипеда, чтобы солнце хоть немного высушило ее, я сбросил ботинки, своим запахом красноречиво дававшие понять, какой длинный путь мне пришлось проделать. После этого я принялся в очередной раз обдумывать линию своего поведения на предстоящей встрече. Самой большой моей проблемой было убедить банкира, что я – полноправный владелец всех этих облигаций, так долго лежавших в моем чемодане. Ведь настал срок выплаты, и я собирался получить свое сполна. Вот только облигаций было слишком много. Одна или две тысячи не вызвали бы подозрения, но миллион юаней – совсем другое дело.

Тяжелые деревянные двери банка наконец распахнулись, заставив меня вскочить с места. Белая рубашка почти высохла – оставались только небольшие влажные пятна под мышками, туфли были начищены. Лицо я умыл в бегущей неподалеку речке. Навстречу мне вышел зевающий служащий. Он курил и почесывал спину, а на его щеке отпечатались неровности столешницы, на которой он, похоже, только что спал.

– Что тебе нужно? – неприветливо осведомился служащий.

– Я Тан Лон. Я пришел в ваш банк по делу. Могу я видеть управляющего?

Служащий подтянул штаны, спадающие с его тощего стана.

– Управляющий занят и занимается только важными делами. Какое у тебя дело? – осведомился он, потирая глаза.

– Я хочу увидеться с управляющим. Вы не пожалеете, что проводили меня к нему.

– Мой управляющий имеет дело только с клиентами, на чьем счету больше десяти тысяч юаней. – Он презрительно поднял брови.

– В таком случае у него есть сто причин, чтобы пообщаться со мной. – Я быстрым движением приоткрыл чемодан с облигациями, которые собрал в детстве, после чего многозначительно посмотрел на служащего.

– Сюда, пожалуйста.

К моему удивлению, управляющим этого отделения оказалась симпатичная и напористая женщина лет сорока. Я подумал, что женщина, которая смогла занять такую должность в нашем патриархальном обществе, наверное, должна была быть умнее и способнее любого мужчины раз в десять.

– Чем обязана, молодой человек? – вежливо осведомилась она, предложив мне сигарету марки «Сфинкс», которую курили только самые привилегированные и состоятельные члены китайского общества. – Вы курите?

– Да, конечно, – соврал я.

– Молодой человек, который курит, заходит в мой кабинет с чемоданом, полным тайны. – «Ей бы стихи писать», – подумал я. – Так что у вас за дело и чем я могу вам помочь? – От ее творческого порыва не осталось и следа. Она наклонилась, дала мне прикурить и только потом зажгла свою сигарету.

Я взгромоздил чемодан на стол:

– Я бы хотел получить доход по Патриотическим облигациям с истекшим сроком действия. На сумму в один миллион юаней.

Женщина поднялась на ноги, резким движением отложила сигарету и чуть было не запрыгнула на стол, словно хотела меня укусить.

– Миллион? Однако вы дальновидный инвестор. Как это вам удалось получить такое состояние?

– По наследству. От дедушки.

– Вот как? Но откуда мне знать, что вы получили их в собственность, так сказать, на правовой основе? – спросила она, пройдясь большим пальцем по стопке облигаций, словно это была колода карт.

– Ниоткуда, – спокойно ответил я. – И я не обязан доказывать этот факт. Эти ценные бумаги могут передаваться из рук в руки – так указано на обороте сертификата.

– Вот как?

– Я ознакомился с тем, что написано на обороте, что и вам советую.

– Молодой человек, я имела в виду несколько другое. – Она отодвинула стул, направилась к двери и закрыла ее. Крутые бедра женщины покачивались в такт ходьбе, как раз сообразно моему участившемуся сердцебиению. Ее слегка свисающие груди все еще сохраняли девичью крепость. Она медленно повернулась и задернула шторы, обласкав мой взгляд видом на секунду показавшегося в разрезе юбке бедра.

– Так что же тогда?

– Я имела в виду их. – Она чуть отодвинула край занавески, позволяя мне увидеть полицейский участок. – Вы же не хотите отправиться туда, чтобы доказать право собственности на эти бумаги?

Такой поворот событий застал меня врасплох. Опасная женщина. Я встал и уже хотел выбежать из кабинета, но она загородила мне дорогу, чуть склонив набок свою увенчанную пышными волосами голову.

– Ну а если волноваться не о чем, то, разумеется, банк попросит у вас извинения. Что, по-вашему, я собиралась сделать? Сдать вас властям? – Она рассмеялась.

Я понимал, к чему она клонит, но нельзя сказать, что от этого понимания мне стало легче. Зачем ей играть со мной?

– Вам меня не обмануть. Чтобы обналичить облигации, не требуется проходить через подобную процедуру.

– Закон здесь устанавливаем мы, – возразила она. – Нам же нужно защищать интересы банка. Что, если эти бумаги были украдены?

– Никто их не крал, – отозвался я.

– Я вам верю. И даже готова принять вашу сторону. Но за определенную цену. – Она снова улыбнулась.

– И какова же будет цена?

– Половина того, что лежит в вашем чемодане.

– Половина? Да никогда в жизни.

– Не забывайте о том, что вы можете уйти отсюда вообще без гроша.

– Вы снова мне угрожаете?

– Да нет же, просто веду переговоры. Потому что цена вопроса довольно высока и связана с дополнительными услугами, – сказала она, снимая пиджак. Сквозь ее шелковую блузку отчетливо виднелись острые соски, – сопутствующими и не очень.

– И это стоит денег?

– Схватываете на лету.

Я задумался.

– Вы получите десять тысяч юаней, если я сегодня выйду отсюда с банковским чеком.

– Двадцать, – сказала она.

– Пятнадцать. Мне еще предстоит долгий путь до дома.

– Договорились.

Она протянула мне руку, но я не ответил на ее жест. Несмотря на это, она стиснула мою руку:

– Лена Цай. Кстати, кто ваш дедушка?

– Сначала оформите чек.

Она позвала служащего, вручила ему увесистую кипу облигаций.

Когда тот вернулся, очевидно, пересчитав их, Лена с довольным выражением лица оформила два чека – на пятнадцать и на девятьсот восемьдесят пять тысяч юаней.

– Моя доля показалась вам слишком большой? – спросила она.

– За полчаса получить столько, сколько учитель зарабатывает за всю жизнь? Что за вопрос?

– Если бы не я, то тебе пришлось бы иметь дело с этими свиньями полицейскими, так что не торопись выказывать свой скепсис. А теперь будь хорошим мальчиком и расскажи мне, кто твой дедушка. Я просто умираю от любопытства.

– Ху Лон.

– Бывший управляющий Банка Китая?

Я выбежал из центрального входа и взобрался на свой велосипед, уже будучи миллионером. Морской ветер переменился и снова настойчиво дул мне в лицо по дороге домой. В конце концов велосипед все же не выдержал моего веса, и переднее колесо погнулось, когда я проехал по особенно неровному участку дороги. Я выбросил его в море на корм рыбам. Весело насвистывая, я быстро добрался до дома. По дороге я заскочил к деревенскому почтальону, купил плотный конверт, положил в него чек и попросил доставить его ко мне домой на следующий день, не раскрывая личности отправителя. Чтобы почтальон не забыл об этом, я вручил ему купюру в десять юаней, отчего тот заулыбался во весь рот. Еще бы – за день получить месячное жалованье.

Я застал свою семью за обеденным столом. Все сидели с угрюмыми лицами. К еде никто даже не притронулся. В тихом пренебрежении были оставлены: макрель копченая с имбирем и обложенная чесноком; суп с рыбными фрикадельками, приготовленными из свежего улова; и клейкий рис, приправленный местными специями.

Дедушка молчаливо пыхтел своей старой трубкой, которую вырезал из ствола дерева, выросшего под водой (считалось, что из-за этого дым становился более мягким). Отец читал потрепанный документ желтого цвета, исписанный красными чернилами с еще виднеющейся официальной печатью. Мать уныло ковырялась в тарелке, явно чувствуя себя неуютно в повисшей тишине.

– В чем дело? – спросил я.

– Где ты был?

– Выполнял поручение господина Куна.

– Похоже, нам скоро придется покинуть этот дом, – сказал дедушка. Голос его наполнился печалью. – Сегодня утром я ходил к толстяку разговаривать по поводу того, чтобы заложить наш дом.

– И что?

– Толстяк соблаговолил выслушать меня и даже сказал, что эта мысль ему по душе. Но днем он пришел и сообщил, что в секретариате комитета партии, в отделе недвижимости, был обнаружен некий документ. В нем ясно написано, что этот дом переходит в собственность бедного фермера. Эта бумага датирована тысяча девятьсот сорок девятым годом, когда Народная армия заняла деревню.

– Но он же всегда принадлежал нашей семье! – воскликнул я. – К тому же новая политика реформ состоит в том, чтобы возвращать собственность первоначальным владельцам, то есть нам. Коммунистический передел аннулируется.

– Только вот толстяк сказал, что он, как местный глава партии, эту политику не одобряет. Таких прецедентов еще не было, и он не собирается идти нам навстречу. Не пойму, почему он так повел себя, как будто кто-то настроил его против нас лично, – озадаченно сказал дедушка.

Наверняка это была месть, которую навлек на семью не кто иной, как я. Вот чем все обернулось.

– Нам может понадобиться хороший адвокат, – вмешалась мать.

– Нет, давайте лучше я сначала поговорю с ректором Куном, вдруг он сможет помочь, – сказал я. После обеда я направился прямиком к нему.

Кун жил в домике с видом на море. Он и его сын приветствовали меня у двери.

– Что привело тебя к нам, Тан?

– Я хотел расплатиться за велосипед. Он упал с утеса и сейчас покоится на дне морском. Вот, возьмите. – С этими словами я протянул учителю свернутую купюру в сто юаней. Кун решительным жестом дал понять, что это лишнее.

– Однажды я нашел этот велосипед на пляже, в полосе прибоя. Из моря он явился, в море же и канул. Там ему и место. Пожалуйста, убери деньги.

– Нет, я настаиваю. Я сбросил его с утеса.

– И правильно сделал. А теперь скажи, почему ты явился сюда, вместо того чтобы заниматься? Присаживайся.

Мы уселись на небольшие табуретки вокруг каменного стола.

И я поведал ему свою историю. Он сказал только:

– Я все улажу. – И затем добавил, недовольно крякнув: – Просто подожди.

На следующий день моя семья узнала две новости, и все снова заулыбались. Дедушка Лон получил конверт с чеком на девятьсот восемьдесят пять тысяч юаней. В приложенном письме сообщалось, что эти деньги переслал пожелавший остаться неизвестным банковский партнер. Дедушка бегал по дому и приплясывал от радости так, будто напился до беспамятства. Вторая новость явилась в виде официального правительственного документа, заверенного печатью, который в середине дня принес в наш дом ректор Кун. Документ гласил, что владельцы всех домов, переданных в собственность бедным фермерам, должны получить их обратно. Подписал его сам господин Кун. Никто в деревне и не подозревал, что он оформил бумагу задним числом и подложил копию в кабинет местного главы партии прошлой ночью. А потом выбросил хранившийся у него дубликат ключа в море, уничтожив единственную улику.

Несколько дней у меня не было никакой возможности увидеть Суми. Я не находил себе места от тревоги, а напуганный толстый человек вовсе не собирался раскаиваться. Прошел даже слух, что Чен сделал Суми своей младшей женой, чтобы она родила ему наследника. Деревня волновалась, но никто ничего не предпринимал. Я понимал, что вскоре вся история порастет мхом и в лучшем случае о ней будут вспоминать, как о прошлогоднем снеге. Если бы это происходило в городе, беременной Суми не поздоровилось бы: законная жена выдернула бы плод из ее утробы голыми руками. За глаза потомка прозовут сынком, хотя Чен будет говорить всем, что это его внук. С его настойчивостью родословная точно пострадает. К Суми будут относиться как к предмету домашнего обихода непонятного назначения, и всю жизнь ее будут сопровождать пристальные взгляды, перешептывания за спиной и прозвище «спаленка», чтобы отличить от законной первой жены – настоящей «спальни».

Я не выдержал и помчался к учителю Куну.

– Неужели закон это допускает?

Учитель понял, о чем я спрашиваю, и покачал бритой головой.

– Закон этого не позволяет, но есть традиция.

– Ужасная традиция. Я хочу помочь ей получить образование. Я точно знаю, что если она отлично сдаст экзамены, то согласно новой политике государства ей никто не может помешать учиться. И если Чен вздумает перечить, то власти вмешаются и вернут ее в университет. Это единственный для нее шанс – спасти себя и сынишку и покинуть дом с красной крышей.

– В этом есть смысл. Новая политика страны как раз делает ставку на молодые таланты. Но Суми столько пропустила, и у нее совсем нет времени для занятий.

– Если мы достанем ей учебники, остальное будет зависеть от нее.

– Да, ей понравится эта идея. Она одна из самых одаренных девушек, которых я когда-либо встречал в жизни. Ей не место в доме у толстого человека и его толстой жены.

– Как бы мне с ней поговорить?

– Весь день она сидит взаперти. На закате ее выпускают в сад, но только на час.

В тот вечер, прихватив стопку учебников, я притаился под пушистой сосной. В сгущающихся сумерках я увидел в саду тонкий силуэт девушки с бамбуковой корзиной в руке: склонившись над грядками, она собирала побеги черемши и других трав, отряхивая стебли от земли, прежде чем уложить в емкость.

– Суми, – тихонько окликнул я.

– Кто здесь?

– Это Тан.

Она замерла на мгновение, прежде чем обернуться и подойти ко мне.

– Что ты здесь делаешь? – Ее большие глаза от удивления стали просто огромными.

– По деревне ходят разные слухи. Это правда?

– Нет, это все дьявольские козни Чена, чтобы очернить меня. – Она вздохнула.

– Для тебя единственный путь выбраться отсюда – это уехать в Пекин и поступить в университет. Я принес тебе учебники.

– А почему ты решил, что это единственный путь?

– У тебя есть другая идея?

– Да, я пишу книгу о своей жизни в приюте. Если ты поможешь мне ее издать, мои проблемы будут решены.

– Ты пишешь книгу?

– Да, с того самого дня, когда из-за меня погиб юноша. Я обещала самой себе, что расскажу людям его историю.

– Какой юноша?

– Это долго объяснять. – Ее глаза потемнели. – Я хотела поблагодарить тебя за чудесные стихи. Твой юношеский напор и удаль тронули меня.

– Ты говоришь, как старушка.

– Я и есть старушка. Ты поймешь, о чем я говорю, когда прочитаешь мою рукопись. Когда ты принесешь учебники в следующий раз, я передам ее тебе. Видишь это окно? – Она показала на небольшое отверстие на чердаке.

Я кивнул.

– Когда ты заметишь ночью свет в нем, это будет означать, что я занимаюсь вместе с тобой.

Я улыбнулся и показал на свой дом на холме:

– А если ты увидишь свет в том окне, значит, я читаю твою книгу.

– Мы можем так переговариваться в темноте.

– Мне не терпится увидеть сегодня свет в твоем окне.

– Мне тоже.

От волнения дыхание мое участилось. Мне так хотелось дотронуться до этой девушки, сесть рядом с ней, хоть как-то ощутить ее тепло.

В тот вечер я занимался с утроенной энергией. Я подвинул стол к окну, пламя свечи подрагивало от морского ветерка. Специально я пораньше занял позицию за столом, чтобы не пропустить первого проблеска лампы Суми. Часы пробили полночь, а света в ее окошке все еще не было. Терпение мое иссякло. Я погасил свечу и снова зажег. И тут окно Суми озарилось. Значит, она была на месте. Я снова погасил свечу. Свет в ее окне исчез. Почти одновременно мы снова зажгли огонь.