Текст книги "Братья"

Автор книги: Да Чен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

ГЛАВА 56

В тот день, когда они уезжали, я прятался в тени у своего окна, которое выходило в глубокий внутренний двор, и наблюдал за тем, как Суми застегивает пальто Тай Пиню перед дальней дорогой. Сегодня комфортный домашний арест, завтра – промозглые холодные камеры Синьцзяни. Ветер гнал мертвые листья по старинному дворику, бормоча: «Мой сын, мой сын».

Я снова повторил себе, что это именно Суми предала меня. А предательство нашего прошлого заслуживает наказания: смерти для нашего прошлого и будущего, которое заставит умереть и прежнего Шенто. На его месте родится новый Шенто – одинокий волк, которого никто не любит, которого все бросили и покинули. Моя жизнь теперь была как кленовый лист, который я однажды поднял и засушил между страницами своего дневника. Это был символ моей любви к ней – сухой, одинокий, упавший. Мне вспомнилось стихотворение, написанное во времена династии Тан: «Весь лес покрывается зеленью весной, кроме одного больного дерева. Один корабль тонет, а тысячи других продолжают бороздить океан».

Мужчина, которому не хватает решимости, должен принять судьбу сухого дерева или тонущего корабля, который медленно растворяется в тишине, а круговорот времен остается, и волны океана смывают его след. Но не таков был мой характер.

Я решил перерезать горло Суми, которая разболтала всему свету наши самые важные секреты, хотел вырвать сердце у нее из груди и, держа его в руке, изучить все темные нитки кровеносных сосудов, в которых скрывалось предательство. Но на пути у меня стояли два небольших препятствия. Первое появилось в одну из бессонных ночей, когда я оттачивал лезвие меча, чтобы убить Суми. Я отбросил меч и точильный камень в сторону. Каждый звук металла разрывал мне сердце, как будто бы я готовился покончить со своей собственной жизнью. Это было невыносимо, и я бросил занятие. Я даже представил себе, как моя кровь стекает вниз и собирается в лужицу в том месте, куда обычно наливают воду, чтобы смочить камень. Тогда я понял: это вовсе не важно, что Суми совсем разлюбила меня, она была частью моей плоти и крови. В ярости я нанес удар мечом самому себе по руке и был поражен тем, что это было совершенно безболезненно, и еще тем, что ее жизнь значила для меня больше, чем моя собственная. Поэтому я разломал меч на куски, засунув лезвие в старинные дворцовые солнечные часы. Потом бросился на камни, которыми был вымощен двор. Меня душили слезы, и я пролежал так до самого рассвета, когда часовой нашел меня и помог добраться до моей берлоги.

Но любовь и ненависть продолжали терзать меня. И я снова стал упиваться мыслями о том, как покончу с жизнью Суми, независимо от того, будет ли мне при этом больно или нет. Я не мог вынести ее презрительного взгляда, когда она смотрела на меня. Я изготовил три специальные серебряные пули, которыми собирался застрелить ее, но когда полировал их, я услышал плач своего сына, Тай Пиня. Мальчика, который был моей плотью с совершенно таким же, как и у меня в детстве, голосом. Это были крики отчаяния, плач сироты. Я оглянулся вокруг, осмотрел весь двор, но никого не увидел. И все же этот плач преследовал меня, разрывал мне на части барабанные перепонки. Я не мог ничем заглушить его, как ни старался.

Два дня я прятался за своим окном, наблюдая за матерью и сыном. Я видел не мальчика Тай Пиня, а себя самого, тощего деревенского мальчишку из Балана, босого, одетого в грубую болтающуюся одежду, послушно сидящего возле матери, которой я никогда не знал. Он слушал чудесные сказки, которые она читала ему. Я плакал, растроганный мыслью о том, как могла бы любить меня тень моей родной матери, и слезы капали на мою накрахмаленную форму.

Вскоре после этого я принял единственное приемлемое для меня решение – отказаться от Суми и отправить ее в самую отдаленную тюрьму на северо-западе Китая. Я решил оставить ей на воспитание Тай Пиня, поселить их в довольно сносных условиях, чтобы мальчик мог получить хорошее образование и воспитание, согласно его месту в жизни. Подобно многим императорам древности, жившим задолго до меня, я наказал Суми, так же как неверную наложницу, отправив ее в глушь западных краев, где она будет жить, вечно сожалея о случившемся, лишенная всяких радостей.

– Мама, я не хочу уезжать, – сказал Тай Пинь, когда услышал эти новости.

Суми наклонилась и поцеловала его в лоб.

– Все будет хорошо, – пообещала она.

– А куда мы едем?

– В очень далекие края, где ты увидишь горы и пустыни Срединной империи.

Солдат подтолкнул в спину мать и сына и заставил их сесть на задние сиденья зеленого армейского автомобиля. Как будто бы чувствуя мой встревоженный взгляд, следящий за ними, Суми ни разу не повернула голову. Она была собранной и молчала, гордо подняв голову. Держа Тай Пиня в объятиях, она прижалась к нему и стала что-то шептать ребенку на ухо. Фургон тронулся, мое сердце забилось сильнее. Может быть, я совершил непоправимую ошибку? Не повторяю ли я грех своего отца?

Мальчик оглянулся, выискивая что-то или кого-то взглядом, он улыбался. И на щечках у него появились ямочки. Я закрыл глаза, потому что это зрелище было для меня невыносимым. Потом я отбросил тяжелую занавеску в сторону, прижался носом к стеклу, чтобы в последний раз увидеть двух скитальцев, отправившихся в долгий путь. От слабости я прислонился к темной стене. Только спустя довольно долгое время я смог собраться с мыслями и прийти в себя, чтобы стать тем, кем был. Я поддержал свой дух одной из любимых цитат Хэн Ту: «Чтобы совершить революцию, необходимо приносить жертвы». Я вернулся в темные коридоры власти. Хито Лин уже ждал меня.

– Может быть, я не прав, что выслал их отсюда? – спросил я его.

– Нет, полковник. Во время «культурной революции» я донес на своего отца, когда узнал, что он спит с моей одноклассницей. Его арестовали, а я получил повышение и стал первым секретарем Красной гвардии в своем институте.

– И ты гордился собой?

– Да, – довольно неуверенно ответил Хито.

Я сменил тему:

– Где сейчас наш преступник – молодой Лон?

– Два дня назад его видели в провинции Шандун в университете Нанкай, еще одной либеральной школе. Затем он произнес речь в университетском городке Тьенджина, на котором собралось три тысячи членов клуба «Ядовитое дерево».

– Почему ваши люди не схватили его?

– Он уехал до того, как мы прибыли на место.

– Что случилось с вашей сетью для отлова преступников? В вашем распоряжении вся полиция страны, и все, что вы находите, это только его тень?

– Это все равно что искать иголку в стоге сена.

– А вы разве не понимаете его намерений?

– Да. Университеты. Но у нас их тысячи по всей стране.

– Велите местной полиции наблюдать за всеми центральными университетами. И объявите, что это – первостепенная задача.

– Да, я сейчас же все исполню, полковник!

– И немедленно сделайте публичное заявление о пожизненном приговоре Суми Во и казни Фей-Фея.

– Казни?

– Да, через три месяца.

– Раньше я не слышал о таком.

– Конечно, нет. Это предложение только что было внесено мною.

– Но разве любое дело по нашему законодательству не должно сначала быть представленным на рассмотрение в Верховный суд?

– Верховный суд работает на председателя КНР.

– Я немедленно объявлю об этих приговорах, а потом займусь их юридическим обоснованием, – сказал Хито, делая пометки в блокноте. – Еще один вопрос, полковник. Зачем нам ждать три месяца? Обычно мы караем немедленно.

– Я хочу, чтобы это задержалось в головах людей, чтобы они задумались.

ГЛАВА 57

Я был с ног до головы плотно закутан, как любой крестьянин с севера перед лицом надвигающейся жестокой зимы. У меня отросла длинная жидкая бородка, волосы стали сальными от грязи, а лицо исцарапано колючим снегом и покраснело от ветра, который день и ночь обдувал мое лицо. Я вел странное существование. Моя талия сильно уменьшилась в объеме, и мне пришлось пробить гвоздиком два новых отверстия на ремне, чтобы удержать болтающиеся на мне брюки. Моя одежда была насквозь пропитана всеми запахами мест, в которых я бывал в течение дня: железнодорожные станции, углы улиц, отдаленные фермы, стойла для лошадей и свинарники.

Я передвигался так, как это делают пьяницы, с трудом переставляя опухшие ноги, говорил что-то нечленораздельное, если ко мне обращались, и зевал во весь рот, из которого исходила отвратительная вонь. Я курил тоненькие самокрутки, свернутые из газетной бумаги, и дрейфовал в толпе таких же грязных, никому не нужных душ.

Но таким я выглядел днем. Это был мой облик, специально придуманный, чтобы ввести в заблуждение полицию. Мои фотографии преследовали меня везде. Конечно, без маскировки любой узнал бы меня, поэтому я держался ближе к тем районам города, где дети старались избегать незнакомцев, а мужчины были мрачными, голодными, никому не известными чужаками, грешными и судимыми, которые сбивались в кучу, как мусор, который несет ветер.

По ночам я тайком пробирался в ванную комнату при гостинице или ресторане. Обычно меня останавливали и позволяли войти только после того, как я обещал немедленно уйти. Внутри я открывал свой чемодан, мылся, переодевался в чистую опрятную одежду и пиджак и всякий раз удивлялся, насколько иначе со мной обращались, когда я выходил, заставляя менеджера гадать, куда же подевался тот нищий.

В Тьенджине я посетил десять университетов, встретился с лидерами клуба «Ядовитое дерево», произнес речи, разоблачающие мрачные секреты Шенто и его хозяина-тирана Хэн Ту. Я постоянно говорил о своей новой политической партии и призывал к первым свободным выборам этим летом, когда в Пекине соберется пятнадцатый съезд партии, чтобы в который раз принять свои штампованные резолюции.

В каждом университетском городке все обо мне перешептывались. Эти молодые люди были похожи на сухую солому, которая только и ждала моего прихода, чтобы вспыхнуть от одной искры и запылать огнем. Они мечтали познакомиться с лидером, находящимся в бегах. Они радостно приветствовали меня, отважно произносили слово «демократия» и обвиняли правительство. Студенты охраняли меня, стоя на страже возле залов, в которых ожидалось мое выступление. В одном городке студент был арестован за то, что привел полицию в опустевшую ловушку.

В конце каждого митинга число членов демократической партии увеличивалось. Я покидал каждое учебное заведение, чувствуя себя все более и более уверенным в своей миссии и стремлении к борьбе. Но дорога, лежащая передо мной, становилась все более ненадежной с каждым моим продвижением на юг из города в город вдоль побережья Тихого океана. В Янцзяне, старинном городе, я был заранее предупрежден лидером клуба, что митинг в университете станет для меня ловушкой. Полиция и переодетые военные постоянно курсировали по городку. Чтобы расстроить их планы, члены клуба запланировали встречу на корабле в сумерках во время прогулки по живописному озеру Тай, где длинноногие крабы и жирные креветки ползали по илистому дну, а распускающиеся персиковые деревья тихо качались под дуновением теплого весеннего ветерка. В прошлом это озеро прятало множество революционеров в своих тайных гротах и тенистых заводях. «Так, теперь и я революционер», – подумал я.

В глазах этих молодых людей я стал символом чего-то гораздо большего, чем я сам. Эта вера была подтверждена двумя молодыми людьми, которые поплыли за лодкой и просили меня взять их с собой, когда я направился дальше морем на юг.

– Вы – наш герой. Все в нашей стране хотят быть такими, как вы. Мы хотим присоединиться к вам, пожалуйста, возьмите нас с собой, – упрашивали они.

– Дорога впереди очень трудна. Я не могу гарантировать вам безопасность.

– Мы хотим защищать вас. Мы умрем за вас.

– Вы пригодитесь нашей партии позднее, – уверил я их. – Ваша жизнь очень дорога. Берегите ее.

И эти двое мальчишек успокоились, хотя и были сильно разочарованы, потому что все мы услышали звук приближающегося мотора.

– Прыгайте и плывите в заводь! – велели мне мальчишки. – Здесь скоро будет полиция!

Когда я нырнул в теплую воду, двое молодых людей последовали за мной, они плыли сзади до тех пор, пока мы не добрались до заводи.

– Спасибо за компанию, – сказал я, выжимая мокрую одежду и пытаясь как-то высушить ее.

– Я запишу это в своем дневнике, – сказал один из них.

– А я когда-нибудь напишу книгу об этом приключении, – произнес другой.

Я улыбнулся и исчез в зарослях.

Я пробирался в сторону зафрахтованного для поездки на юг корабля, груженного мешками с цементом. По мере моего продвижения вдоль побережья Тихого океана я замечал перемены в климате. Море становилось синее, деревья зеленее, цветы ярче, а люди красивее. В мае, когда я добрался до Шанхая, мои волосы отросли до плеч, и я сбросил с себя последний свитер, наблюдая, как он плывет по воде канала, по которому прежде приплывали императорские корабли. Лидер самого большого клуба «Ядовитое дерево» в Шанхайском университете оказался девушкой лет двадцати, которая ждала меня в небольшом порту со смущенной улыбкой, сжимая в руках букетик диких цветов. Она спросила, нельзя ли ей стать секретарем моей демократической партии в Шанхайском отделении.

Ее имя было Ли-Пин, и она умела смешивать политику, искусство и удовольствия. Девушка выбрала для моих выступлений самые разнообразные места: кафе, где студенты потягивали колумбийский кофе и курили «Мальборо», шумные ночные клубы, где полуголые девицы на сцене сменяли певцов-мужчин. Когда я приходил вместе с Ли-Пин, меня не надо было представлять. Эти люди – цвет новой культуры Шанхая – останавливались и приветствовали меня. Много раз, почти как рок-звезда, я вынужден был бежать через запасной выход в стоящую наготове машину, пока девушки-фанатки кричали и визжали, стараясь подобраться ко мне поближе.

Вслед за моим появлением, к неудовольствию местных властей, устраивались демонстрации.

В каждом университетском городке появлялись все новые и новые отделения демократической партии. Лидеры небольших отделений по всему побережью начали общаться друг с другом. Они сочиняли стихи и песни, которые прославляли рождение новой революции. Десятки предводителей студентов покидали свои институты в середине семестра, чтобы съездить в другие кампусы, куда я не мог добраться, поскольку меня постоянно преследовали. Они объявляли себя моими последователями. Некоторых из них арестовали, а других отправили к родителям на поруки под домашний арест.

К тому времени как летнее солнце вступило в полную силу, вся страна пылала, как в огне. Это был пожар в душах и сердцах. Все говорили обо мне так, как будто я был духом, живущим только в разговорах тех, кто преклонялся передо мной. Некоторые заходили так далеко, что утверждали, будто бы меня вовсе нет, что я мираж, который выдумала полиция, и предлог для затягивания веревки на шее людей. И все же мои свежие аудиозаписи и множество людей, которые видели меня своими собственными глазами, снова и снова доказывали, что я живу среди них и что революция все же пустила свои корни.

Когда я на спине тощего мула приехал в Фуцзянь и увидел горные вершины, которые дрожали в знойном воздухе, я хлопнул в ладоши и произнес небольшую молитву в благодарность за это незабываемое путешествие в своей жизни. Стоя на коленях у ручья, я умылся ледяной горной водой и сделал несколько глотков. Это был вкус райского блаженства. От мучительной жажды не осталось и следа.

ГЛАВА 58

Каждый день, который проходил, оставляя Тана Лона на свободе, причинял мне боль, как от острой отравленной стрелы. Я, как безумный овод, бросался на любое подобие следа Тана, только для того, чтобы узнать, что этот дух опять исчез. Я добрался до Синьцзяни в поисках своей жертвы, но и там меня ждало разочарование.

Во время этой поездки я остановился, чтобы навестить Суми, которая отказалась говорить со мной и угрожала, что покончит с собой. Но самым ужасным была пощечина, которую я получил от своего сына. Когда я приехал, Тай Пинь ловил бабочку. Он жил в пределах тюремного двора.

«Сын, прости меня. Однажды ты поймешь, какой я на самом деле. Однажды я подарю тебе весь мир». Я смотрел в будущее. Когда в моих руках сосредоточится вся мощь власти, я заберу сына отсюда. Я считал себя вправе пока оставить Тай Пиня в этом заключении. И почувствовал облегчение, когда заметил, что мальчик подрос и увлеченно занимается с подарками, которые я посылал ему каждый месяц: велосипедом, коробкой со свечами, книгами, о которых я в своем детстве мог только мечтать.

Не проходило ни единого дня без тревожных сообщений о гражданских волнениях, прямо или косвенно спровоцированных Тан Лоном. Случались забастовки на фабриках, в южных провинциях сидячие демонстрации, в университетах на юго-западе. По последним подсчетам, число членов демократической партии достигло уже полумиллиона. А это само по себе вызывало большое беспокойство, не считая трех тысяч членов более мелких партий, которые неожиданно появились в последние несколько месяцев.

– Это – наша головная боль, – вздохнул как-то раз Хэн Ту. – Коммунисты свергли гоминьдановцев в тысяча девятьсот сорок девятом году, тогда события развивались точно так же, как это происходит сейчас.

– У нас есть оружие, армия и военные базы, – ответил я. – У народа нет ничего, кроме призрака Тана.

– И что же ты делаешь с оружием? Что делаешь с армией? Почему спустя шесть месяцев вы так до сих пор и не смогли поймать этого человека?

– Мы использовали все методы, товарищ председатель.

– Пошлите армию, флот, авиацию. Мне все равно, что вы будете делать, но делайте это быстрее. Шенто, сын мой, я еще никогда раньше не получал так много жалоб от старых министров. Они хотят твоей отставки. Но я верю тебе и хочу, чтобы однажды ты занял мое место. Ты должен продемонстрировать свою твердость и силу. Мне здесь нужна стабильность.

– Вы ее получите.

ГЛАВА 59

1986

18 июня, ПЕКИН

От Фей-Фея теперь осталось лишь жалкое подобие того человека, который был брошен в тюремный фургон, а потом увезен в неизвестном направлении куда-то на запад, в горы. Когда фургон остановился и его дверцы вновь открылись, его выволокли наружу и швырнули на землю. Солдат прочел приговор:

– Фей-Фей Чен, вы приговорены Верховным народным судом к смертной казни, назначенной на сегодня по обвинению в антиправительственной деятельности.

– Но я не был в суде.

– Это окончательный приговор и обжалованию не подлежит.

– Я хочу жить! Я готов признаться во всем!

– Признание ничего не изменит.

– Пожалуйста, дайте мне увидеться с семьей и друзьями в последний раз. Я имею право на несколько дней отсрочки.

На огромном дереве, выбранном для проведения казни, уже собралась стая крикливых ворон, жаждущих крови. На каменных лицах правительственных репортеров не отражалось никаких эмоций и чувств. Их было трое, и только они могли стать свидетелями этого момента, чтобы сделать страшные снимки казни и опубликовать их потом в центральных газетах.

– Пожалуйста, репортеры, сделайте что-нибудь! Я невиновен! – умолял их Фей-Фей, упав на колени.

Еще один солдат толкнул его ногой в спину, и Фей-Фей упал лицом вниз. Вокруг поднялась туча пыли. Наступив тяжелым армейским сапогом на спину Фей-Фея, солдат дважды нажал на спусковой курок. Голову Фей-Фея разорвало, и куски мозга разлетелись во все стороны. Его тело вздрогнуло в последний раз, и он умер.

Защелкали фотоаппараты, снимая последний момент его жизни.

ГЛАВА 60

1986

18 июня, ТЮРЬМА СИНЬЦЗЯНЬ

На рассвете дверь моей камеры кто-то открыл резким ударом ноги, и меня вывели; Тай Пинь заплакал. Охранники втолкнули меня в камеру пыток и привязали к металлическому столу. Офицер ходил взад и вперед, заложив руки за спину, затем показал на магнитофон, стоявший рядом.

– Признайтесь, что вы никогда не знали Шенто, что сами все это придумали, – приказал он.

– Мой язык говорит только правду и никогда не лжет, – ответила я твердо.

– В последний раз.

– Вы теряете время. – Я плюнула в него.

– Если вы не признаетесь, то никогда больше не заговорите, – предупредил он, вытирая лицо.

– Мне не в чем признаваться! – Я попыталась плюнуть снова, но во рту пересохло.

– Хирург! – Офицер позвал человека в белом халате и перчатках. – Заставьте ее замолчать. Я хочу, чтобы эта красавица лишилась своего ядовитого языка.

«Лишилась языка?» – Я оцепенела от ужаса.

– Не трогайте меня! – закричала я.

Шприц без предупреждения вонзился в мою руку.

Мой рассудок затуманился, зрение утратило остроту. Теряя сознание, я увидела, как хирург протянул руку, разжал мне челюсти и потянул за язык.

Я попыталась укусить его, но у меня не было сил. Я хотела кричать, но не слышала ни звука. Потом в его руке блеснул скальпель. Я не почувствовала боли; мне показалось только, что я оцарапала язык о стебель тростника. Внезапно в горло хлынула кровь, я поперхнулась и стала задыхаться.

Потом я уже ничего не чувствовала.