Текст книги "Тайна Эдвина Друда"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

Между тем мистер Грюджиус подошел поближе к амвону, где он встретил уже живые, людские волны.

– Случилось что-нибудь? – тревожно спросил мистер Джаспер, увидев его. – За вами не посылали?

– Нет, нет. Я сам приехал, по собственной инициативе. Я посетил мою очаровательную подопечную Розу и теперь возвращаюсь домой.

– Как вы нашли ее, здоровой, цветущей?

– Да, вполне цветущей. Я приезжал, собственно, для того, чтобы серьезно объяснить ей, какое значение имеет обручение молодых людей, состоявшееся в данном случае по воле покойных родителей.

– Какое же значение оно имеет, по вашему мнению? – Мистер Грюджиус заметил, что губы Джаспера были очень бледны, но он приписал это холоду и сырости в соборе.

– Я только приехал сказать ей, что такое обручение не может считаться обязательным, если будет уважительная причина к его расторжению, а именно если один из обрученных будет иметь возражения – из-за отсутствия (недостатка) любви или желания вступить в брак.

– Могу я спросить, была ли у вас какая-либо особая причина для подобных разъяснений?

– Особая причина заключалась лишь в желании честно исполнить мой долг, сэр, – резко ответил мистер Грюджиус и добавил: – Мистер Джаспер, я знаю, как сильно вы любите вашего племянника и близко к сердцу принимаете все, что его касается. Однако уверяю вас, что все сказанное мной не выражает ни малейшего сомнения или неуважения к вашему племяннику.

– Вы не могли выразиться деликатнее, – ответил мистер Джаспер, дружески пожав ему руку и идя рядом с ним.

Мистер Грюджиус снял шляпу, чтоб провести рукой по голове и, погладив свои волосы, удовлетворенно наклонил голову и снова надел шляпу.

– Бьюсь об заклад, что она не выразила желания освободиться от Эдвина, – улыбаясь, произнес Джаспер; его губы были еще так бледны, что он, сознавая это, нетерпеливо покусывал их и проводил по ним языком.

– И вы выиграете заклад, – ответил мистер Грюджиус. – Конечно, мы должны учитывать при подобных обстоятельствах девичью стыдливость и сдержанность сироты, потерявшей мать, ее нежелание посвящать посторонних в свои сердечные тайны; как вы думаете? Это все не по моей части, и потому я только могу полагать.

– Конечно, без всякого сомнения.

– Я очень рад, что мы с вами одного мнения. Потому что, – продолжал мистер Грюджиус, говоря очень осторожно, ибо помнил слова Розы о посредничестве мистера Джаспера, – потому что она по деликатному инстинкту считает необходимым все предварительные переговоры провести только с мистером Эдвином Друдом, как и необходимые приготовления. Она не хочет, чтобы мы вмешивались в их дела. Мы для нее лишние. Понимаете?

– Вы хотите сказать, чтобы я не вмешивался? – спросил Джаспер несколько невнятно, прикоснувшись к своей груди.

– Я хочу сказать «мы», – повторил мистер Грюджиус, прикоснувшись к своей груди. – Поэтому пускай они посоветуются и все обсудят, когда мистер Эдвин Друд вернется к Рождеству. А потом уж и мы с вами появимся и закончим остальное.

– Так вы договорились с ней, что тоже приедете к Рождеству? – спросил Джаспер. – Я понимаю. Вы совершенно справедливо сказали, мистер Грюджиус, я действительно так горячо люблю моего племянника, что его счастье, моего дорогого мальчика, до сих пор знавшего в жизни только радость, для меня дороже, чем мое собственное. Но как вы совершенно справедливо заметили, следует считаться и с молодой девушкой, и потому я согласен следовать во всем вашим советам. Итак, на Рождество они покончат со всеми приготовлениями к свадьбе, которая должна состояться в мае, а нам останется только выполнить то, что они решат, и подготовить все для формальной сдачи дел по опекунству в день рождения Эдвина.

– Именно так, – подтвердил мистер Грюджиус, пожимая ему на прощание руку. – Да благословит Бог их обоих!

– Да спасет Он их обоих! – воскликнул Джаспер.

– Я сказал, да благословит их Бог, – заметил Грюджиус, взглянув через плечо на Джаспера.

– А я сказал: да спасет их Бог, – возразил Джаспер. – Разве это не одно и то же?

Глава X
Очистка пути

Часто замечали, что женщины одарены какой-то врожденной, инстинктивной способностью угадывать характеры людей. Эту любопытную способность они приобретают не путем терпеливого мышления либо последовательного рассуждения и не могут дать себе полного отчета, как это у них получилось. Но благодаря ей они безапелляционно выносят с поразительной уверенностью приговоры, даже когда те противоречат мнениям мужчин, основанным на многолетнем опыте и многочисленных наблюдениях. Значительно реже отмечалось, что одаренная этой способностью (спорной, подверженной ошибкам, как все человеческое) женщина ни за что не согласится пересмотреть раз высказанное мнение, она не способна отказаться от него, каким бы ложным оно потом ни оказалось и как бы оно ни было опровергнуто впоследствии действительностью. Нет, женщина оставит при себе свои суждения, что в этом случае роднит их с предрассудками. Даже малейшая тень противоречия или опровержения еще больше способствует укреплению женского мнения, заставляя в девяти случаях из десяти упорную женщину настаивать на своем, словно заинтересованного в деле свидетеля на суде – так сильно прекрасная угадчица связывает себя со своей догадкой.

– Не полагаете ли вы, милая матушка, – произносит младший каноник, обращаясь к своей матери однажды, когда она сидела с вязанием в его маленькой библиотеке, – не думаете ли вы, что слишком уж вы строги к мистеру Невилу?

– Нет, не полагаю, Септ, – отвечала старушка.

– Давайте обсудим это, матушка.

– Пожалуйста, Септ. Я не имею ничего против обсуждения. Я всегда готова обсуждать все, что тебе угодно.

Последние слова она произнесла так многозначительно, что лента на ее чепчике затряслась так, будто она про себя прибавляла: «Желала бы я видеть, какие обсуждения изменят мое мнение!»

– Хорошо, матушка, – отвечал ее сын, всегда склонный к мирному разрешению вопросов. – Ничего не может быть лучше, чем подробно, со всех сторон, объективно обсудить любой вопрос.

– Конечно, мой милый, – отвечала старая дама, но весь ее вид свидетельствовал о том, что она не разделяет мнение сына.

– Ну вот. Поведение мистера Невила в тот несчастный день было ужасным, но оно объясняется тем, что он находился в величайшем гневе.

– Да, и также объясняется выпитым вином, – добавила старая дама.

– Я могу признать влияние вина, хотя в этом отношении молодые люди оба были в совершенно одинаковом состоянии.

– А я так не полагаю, – возразила старая дама.

– Но почему же, матушка?

– Потому что не полагаю, вот и все. Впрочем, я всегда согласна это обсудить, – заявила дама.

– Но, милая матушка, я не понимаю, как мы с вами будем что-либо обсуждать, если вы заняли такую твердую противоположную позицию.

– В этом виноват мистер Невил, а не я, Септ, вот его и вини, – сказала старая дама убежденно и с решительной строгостью.

– Отчего же мистер Невил, милая матушка?

– Оттого, – отвечала миссис Криспаркл, опять вернувшись к начальной своей позиции, – что он возвратился домой пьяный, показав тем самым неуважение к нашей семье и опозорив наш дом.

– Это не подлежит сомнению, матушка. Однако он, как тогда, так и теперь, очень сожалеет об этом.

– Если бы мистер Джаспер, со своей деликатностью и вниманием, – сказала старая дама, – не подошел ко мне на другой день после службы в соборе, даже не успев переодеться, и не поинтересовался, не была ли я очень обеспокоена и перепугана ночью, не нарушило ли мой сон все случившееся, я, вероятно, никогда не услыхала бы об этом постыдном происшествии!

– По правде сказать, матушка, я, вероятно, вам ничего и не сказал бы, хотя, собственно, тогда еще не решил, как мне поступить. Я только что хотел подойти к мистеру Джасперу и переговорить с ним о том, не лучше ли со всех точек зрения нам замять это дело, когда увидел, что он разговаривает с вами. Так что уж было поздно.

– Конечно, поздно, Септ. Мистер Джаспер был все еще бледен как полотно после всего, что произошло накануне в его доме.

– Если я и хотел это скрыть от вас, матушка, то будьте уверены, что сделал бы это только ради вашего спокойствия, чтобы не тревожить и волновать вас, а также и для пользы молодых людей, чтобы уберечь их от неприятностей. В этом я видел свой долг и хотел наилучшим образом его выполнить, так я его понимал.

Старая дама быстро пересекла комнату и поцеловала сына, говоря:

– Конечно, дорогой мой Септ, я в этом уверена.

– Но это событие, что там ни говори, стало предметом обсуждения всего города, – сказал, потирая себе ухо, Криспаркл после того, как мать снова села и продолжала вязать. – И я уже ничего не мог сделать.

– Я тогда же сказала, Септ, – отвечала старая дама, – что я была дурного мнения о мистере Невиле и теперь повторяю то же. Я тогда же сказала и теперь повторяю, что надеюсь, Невил исправится, хотя не верю в его исправление. – Тут чепец ее вместе с лентами снова заходил.

– Мне очень жаль, что вы так говорите, матушка.

– Мне самой жаль, что это так, мой милый, – заметила старушка, продолжая вязать, – но я ничего не могу сделать!

– Мне очень жаль, что вы так говорите, матушка, – повторил младший каноник, – потому что, бесспорно, – и этого нельзя отрицать – мистер Невил чрезвычайно трудолюбив и внимателен, он быстро исправляется, делает большие успехи и, смею сказать, очень привязан ко мне.

– В последнем нет никакой его заслуги, мой милый, – поспешно вставила старая дама, – и если он говорит, что это его заслуга, то я еще хуже буду думать о нем, значит, он хвастун.

– Но, матушка, он же этого никогда не говорил!

– Может быть, и не говорил, – отвечала старая дама, – но не думаю, чтобы это что-то изменило и имело бы большое значение.

В ласковом взгляде, устремленном Криспарклом на милую фарфоровую пастушку, ловко перебирающую спицы, не было ни малейшей тени нетерпения или раздражения. Этот взгляд выражал не лишенное юмора сознание того, что спорить с такими чудными фарфоровыми куклами абсолютно бесполезно.

– К тому же, Септ, подумай, кем бы он был без своей сестры? Ты знаешь, какое влияние она оказывает на него, какими способностями она обладает? Чем бы он ни занимался с тобой, что бы ни учил, они учат с ней. Выдели часть из своих похвал на ее долю и посмотри, что же тогда останется ему.

При этих словах мистер Криспаркл глубоко задумался. На него нахлынули воспоминания. Он думал о том, сколько раз он видел брата и сестру в серьезном разговоре над одной из его старых учебных книг, сколько раз он встречал их холодным утром, отправляясь по обледеневшей тропе к Клойстергамской речке для обычных своих ежедневных бодрящих погружений, или по вечерам, когда любовался закатом солнца со своего любимого наблюдательного пункта – местечка на развалинах старого монастыря, под которыми мелькали фигурки молодых людей на берегу речки, отражавшей огоньки, мерцавшие в городе, отчего еще темнее и печальнее казался сумрачный берег. Он думал, как мало-помалу убедился в том, что, обучая одного, он обучал обоих, как почти бессознательно он стал приспосабливаться в своих разъяснениях к обоим ищущим умам – к тому, с которым он ежедневно общался и к тому, на который действовал только издали, через посредство другого. Он думал о слухах, доходивших до него из Монастырского дома, что Елена, которую он считал столь гордой и властной, из-за чего относился к ней с некоторым недоверием, совершенно подчинилась волшебной невесте, как он называл Розу, и училась у нее всему, что та знала. Он думал о необыкновенном соединении этих двух контрастов, об удивительной и трогательной дружбе между этими девочками. Однако более всего он думал, быть может, о том, как странно получилось, что все это всего за несколько недель, с тех пор когда началось, стало неотъемлемой частью его жизни.

Каждый раз, когда достопочтенный Септимус надолго задумывался, его добрая мать принимала это за верный признак того, что он нуждается в подкреплении, и поспешно отправлялась в кладовую, чтобы обеспечить его требуемым подкреплением, заключавшимся в стакане констанции[5]5
  Констанция – южноафриканское вино высшего качества (белое и красное), получившее свое название от винодельческого района, где оно изготовляется.


[Закрыть] и домашнем бисквите. Удивительное зрелище представляла собой эта кладовая или, лучше сказать, шкаф в стене столовой мистера Криспаркла; шкаф этот был вполне достоин Клойстергама и дома младшего каноника. Над ним висел портрет Генделя[6]6
  Гендель Георг Фридрих (1685–1759) – один из крупнейших композиторов XVIII века, автор многих опер, оркестровых произведений и ораторий, немец по национальности, впоследствии переселившийся в Англию, где и создал свои наиболее значительные вещи.


[Закрыть] в громадном парике и с таким многозначительным выражением лица, с таким вдохновенным взглядом, что, казалось, он прекрасно знает содержимое этого шкафа и намеревается соединить все его гармонии в одну замечательную фугу. Это не был простой шкаф с грубой дверью на петлях, отворяющейся сразу во всю длину и не оставляющей ничего скрытного. Нет, этот необыкновенный шкаф имел замок посередине и отворялся на две раздвижные дверцы, одна из которых поднималась вверх, а другая опускалась вниз. Верхняя половинка, опускаясь, оставляла нижнюю в двойной тайне, таким образом обнаруживая ряд глубоких полок, уставленных горшочками с пикулями и банками с вареньем, жестяными коробочками и ящичками с пряностями и прелестными экзотическими сине-белыми сосудами с ароматным имбирем и маринованными тамариндами. У каждого из почтенных обитателей этого шкафа на круглом животе было выставлено его имя. Пикули, все в застегнутых доверху темно-коричневых мундирах, а в нижней части одетые в более скромные желтоватые или темно-серые тона, открыто заявляли о своем положении в свете с помощью печатных букв: «Огурцы», «Корнишоны», «Цветная капуста», «Орехи», «Лук», «Смесь» и другие члены этого благородного семейства. Варенье, отличаясь папильотками и не столь мужественным характером, заявляло о себе свету надписями, сделанными, очевидно, каллиграфическим женским почерком, и будто нежным голоском называло свои имена: «Малина», «Крыжовник», «Абрикосы», «Яблоки», «Персики», «Сливы», «Терен» и проч. Когда сцена менялась и нижняя половинка поднималась вместе с верхней, то появлялись апельсины и огромный лакированный японский сахарный ящик, призванный смягчить их кислоту, если бы они оказались незрелыми. Дальше располагалась придворная свита этих важных персон – бисквиты домашнего приготовления лежали рядом с большим куском кекса и маленькими тоненькими сухариками наподобие «дамских пальчиков» (так они и назывались), которые, погруженные в сладкое вино, так и просят поцелуя. В самом низу, под большим железным сводом, хранились сладкие вина и различные настойки, от которых издали пахло апельсинами, лимонами, миндалем и тмином. Этот диковинный шкаф из шкафов, король среди шкафов, казалось, говорил, что в нем веками отзывались соборные колокола и орган и что эти музыкальные пчелы превратили в блаженный духовный мед все, что в нем хранилось; точно так же было замечено, что каждый, погружавшийся в громадные пространства между полками (уже говорилось, что полки были так глубоки, что на них можно было поместиться с головой, руками и ногами), выходил оттуда с каким-то блаженным, сладким выражением на лице, и казалось, что он подвергся сахарному преображению.

Достопочтенный Септимус столь же добровольно приносил себя в жертву не только этому замечательному, славному, вкусному шкафу, но и пропитанному острыми запахами шкафу с медикаментами, также состоявшему в ведении фарфоровой пастушки. Каким только поразительным смесям – из мяты, горчавки, левкоя, шалфея, петрушки, тимьяна, руты, розмарина и одуванчика – отважно подвергал он свой мужественный желудок! Какими чудо-компрессами из сухих листьев, какими удивительными ароматическими подушечками из сушеных трав обкладывал он свое розовое, всегда довольное, улыбчивое лицо при малейшем подозрении его матери в том, что у него болят зубы! Какие только ботанические пластыри весело не налепливал он на свою щеку или лоб, когда почтенная старая дама убеждала его, что там вскочил невидимый и почти не ощущаемый прыщик! В этот траво-лекарственный медицинский шкаф, находившийся наверху, на лестнице, и состоявший из узкого низенького помещения, где с потолка, с ржавых гвоздей, свисали пучки сушеных трав, а на полках лежали различные растения и стояли огромные бутылки, достопочтенный Септимус позволял себя отводить, как пресловутый агнец, которого так давно и систематически водят на заклание; но там (не так, как этот упомянутый агнец) он никому не мешал и не доставлял неприятностей, кроме самого себя. Впрочем, для себя он и не считал это неприятностью и охотно, даже с радостью, глотал все, что ему давали, только бы его заботливая матушка была занята и довольна. Лишь выходя из этого пенитенциарного[7]7
  Пенитенциарный – исправительный (покаянный).


[Закрыть] приюта, чтобы изгнать неприятный вкус, мыл руки и отмывал лицо в большой вазе с розовой водой, а затем в другой вазе с сухой лавандой. После этого он уходил, не беспокоясь о плохих последствиях от поглощенных снадобий, так как твердо верил в очистительную силу клойстергамской реки и собственного здоровья, в отличие от леди Макбет, не верившей в такие же свойства всех земных вод.

Сейчас же добродушный младший каноник охотно выпил поданный ему стаканчик констанции и, подкрепившись таким образом к полному удовольствию матери, приступил к выполнению остальных своих ежедневных обязанностей. Этот неуклонный, правильный и точно определенный ряд обязанностей оканчивался в положенное время в сумерках вечерней службой, а затем обычной прогулкой. В соборе было очень холодно, и потому после службы он отправился походить, а то и пробежаться, и эта прогулка кончалась, конечно, быстрой атакой его любимой монастырской развалины, которую он брал приступом, не переводя дыхания.

Совершив это восхождение самым решительным образом, очутившись на вершине, он, даже не переведя дыхания, стал смотреть на реку. Река в Клойстергаме достаточно близка к морю и время от времени приносит и выбрасывает большой запас морских водорослей. Последним приливом этих водорослей нагнало особенно много, что вместе с набегавшими волнами, беспокойным полетом шумных чаек и роковым проблеском на горизонте, на фоне которого казались черными коричневые паруса видневшихся уходящих к морю барок, предвещало бурную штормовую ночь. Мистер Криспаркл размышлял, сравнивая дикое, шумное море с тихой безмятежной гаванью дома младшего каноника, как вдруг внизу, у его ног, прошли Елена и Невил Ландлес. Целый день они не выходили у него из головы, он думал о них и потому теперь, увидев их, тотчас отправился вниз, чтобы побеседовать с ними. Сойти с возвышения, на котором он находился, было довольно трудно, спуск был крутой, даже опасный для всех, кроме опытных альпинистов, особенно в сумерках, но младший каноник ловко лазил по горам и очутился перед молодыми людьми так быстро, что другой за это время еще не достиг бы и половины горы.

– Какой неприятный вечер, мисс Ландлес! Не находите ли вы, что для ваших обычных прогулок с братом тут слишком открыто и холодно в такое время года, по крайней мере сейчас, когда солнце село и ветер дует с моря?

Елена ответила, что вовсе этого не находит, а место это весьма уединенное и приятное для прогулки. Они с братом любят здесь гулять.

– Оно, правда, очень уединенно, – подтвердил Криспаркл, продолжая идти рядом с ними и пользуясь удобным случаем прямо заговорить о том, о чем он хотел. – Это именно такое место, где можно поговорить, не боясь, что вам помешают, а я именно этого теперь и желаю. Я полагаю, мистер Невил, вы передаете вашей сестре все, что происходит между нами?

– Все, сэр.

– Следовательно, – продолжал мистер Криспаркл, – ваша сестра знает, что я неоднократно советовал вам загладить каким бы то ни было образом вину, принеся извинения за то несчастное происшествие, которое случилось в первый вечер вашего пребывания здесь после переезда?

Говоря это, он смотрел на нее, а не на него, и потому ответила она, а не он:

– Да.

– Я называю это происшествие несчастным, мисс Елена, – продолжал Криспаркл, – прежде всего потому, что оно восстановило многих против Невила. Сложилось почти общее мнение, что он человек опасный, горячий, вспыльчивый, не управляющий своими страстями; его, право, все избегают как человека с диким, жестоким, необузданным характером.

– Да, вероятно, это так. Его избегают, бедного мальчика, – сказала Елена, бросая сочувствующий, но гордый взгляд на брата, взгляд, в котором читалось глубокое убеждение, что с ним обошлись несправедливо. – Такое мнение о нем существует. Я бы поверила одним только вашим словам, но я и сама каждый день замечаю это по различным намекам и замечаниям, которые я время от времени слышу.

– Ну вот, – продолжал мистер Криспаркл тоном кроткого, но твердого увещевания, – не досадно ли это и не следует ли исправить это положение? Мистер Невил совсем недавно живет в Клойстергаме, и я уверен, что со временем он опровергнет такое ошибочное мнение и докажет, что его не поняли. Однако гораздо благоразумнее тотчас самому принять нужные меры, чем надеяться на неопределенное время в каком-то будущем. К тому же решимость загладить свой проступок не только хорошее дело, но и справедливое. Ведь нет сомнения в том, что Невил виновен.

– Но его спровоцировали, – заметила Елена.

– Он первый напал на своего противника, – в свою очередь уточнил Криспаркл.

В продолжение нескольких минут они шли молча. Затем Елена посмотрела на младшего каноника и сказала почти с упреком:

– О, мистер Криспаркл, неужели вы хотите, чтобы Невил бросился к ногам молодого Друда или мистера Джаспера, который постоянно его так ужасно бранит и клевещет на него? В глубине души вы не можете этого желать. Вы бы так не поступили, если бы сами находились на месте Невила.

– Я уже объяснял, Елена, мистеру Криспарклу, – сказал Невил, почтительно взглянув на своего воспитателя, – что если бы я мог это сделать искренне, от всего сердца, то давно бы это сделал. Но я не могу, а притворяться мне противно. Однако, Елена, ты забываешь, что, ставя мистера Криспаркла на мое место, ты должна предположить, что он мог бы сделать то же, что я.

– Я прошу у него прощения, – отвечала Елена.

– Вы видите, – продолжал Криспаркл, снова пользуясь случаем, но осторожно и деликатно, – вы оба невольно признаете, что Невил был виноват. Так зачем же останавливаться на полдороге и не признать этого перед всеми, перед тем, кого он оскорбил?

– А разве все равно, – спросила Елена взволнованным голосом, – подчиниться благородному и великодушному человеку или низкому, грубому и мелочному?

Прежде чем достойный младший каноник успел ответить и выразить свое мнение об этом тонком различии, Невил воскликнул:

– Елена, помоги мне оправдаться перед мистером Криспарклом! Помоги мне убедить его, что я не могу первый идти на уступки, не кривя душой и не лицемеря. Вся моя натура должна измениться прежде, чем я на это решусь, а она еще не изменилась. Я вспоминаю, что мне нанесли непростительное оскорбление, да еще и преднамеренно добавили, вот я и злюсь. И если уж честно говорить, то при мысли о том вечере я испытываю и сейчас такую же злость, как и тогда.

– Невил, – серьезно заметил младший каноник, – вы опять повторяете тот же самый жест, который мне так неприятен.

– Мне очень жаль, сэр, но это движение невольное. Я ведь признаюсь, что и сейчас так же разгневан, как в тот вечер.

– А я, признаюсь, – сказал мистер Криспаркл, – ожидал от вас иного.

– Мне очень жаль, что вынужден разочаровать вас, сэр, но было бы намного хуже вас обмануть, а я непременно вас обманул бы, уверяя, что вы меня переубедили и успокоили. Быть может, через какое-то время ваше благотворное влияние и произведет желаемую вами перемену в вашем диком ученике, тяжелое прошлое которого вам известно; но это время еще не настало, несмотря на все мои старания и борьбу с самим собой. Ведь это так, Елена, подтверди!

Елена, черные глаза которой зорко следили за впечатлением, которое произвели слова Невила на мистера Криспаркла, ответила Криспарклу, а не брату:

– Да, это так.

Во время наступившего короткого молчания Елена, уловив вопрос во взгляде брата, ответила ему утвердительным кивком головы.

– У меня не хватало смелости еще сказать вам, сэр, – продолжил Невил после обмена взглядами с сестрой, – то, что я не должен был скрывать от вас при первом нашем разговоре о примирении. Нелегко это выговорить, и меня до сих пор удерживал страх показаться смешным; этот страх еще до сих пор очень силен во мне, и без помощи моей сестры я, вероятно, и сейчас не решился бы на полную откровенность. Мистер Криспаркл, мне нравится мисс Буттон, и я не могу слышать, чтобы о ней говорили небрежно и свысока. И если бы я даже не чувствовал неприязни к молодому Друду за то, что он оскорбил меня, то чувствовал бы эту неприязнь из-за того, что он оскорбляет ее.

Мистер Криспаркл с изумлением взглянул на Елену, как бы ища у нее подтверждения слов брата; но ее выразительное лицо не только подтверждало их, но и умоляло о совете и помощи.

– Вы же знаете, что молодая девушка, о которой вы говорите, должна скоро выйти замуж, мистер Невил, – серьезно произнес Криспаркл, – и если ваши чувства к ней носят тот характер, на который вы намекаете, то они абсолютно неуместны. Кроме того, совсем уж несуразно с вашей стороны выступать в роли рыцаря молодой леди против избранного ею мужа, да это просто дерзость! Наконец, вы видели их только один раз в жизни. Эта молодая девушка стала теперь подругой вашей сестры, и я удивляюсь, что ваша сестра, пусть не ради себя, а в интересах своей подруги не постаралась избавить вас от этой бессмысленной и предосудительной фантазии.

– Она старалась, сэр, но безуспешно. Муж ли он или нет, но этот мальчишка не в состоянии питать чувство, испытываемое мною к этому прелестному юному созданию, с которым он обходится как с куклой. Я говорю, что он не способен на такие чувства, что он недостоин ее. Ее нельзя отдать такому человеку, это погубит ее! Я говорю, что ее приносят в жертву, отдавая ему. А я безмерно люблю ее и презираю, ненавижу его!

Эти последние слова он выкрикнул с таким пылающим лицом и с такими угрожающими жестами, что Елена бросилась к нему и, схватив его за руку, пытаясь успокоить, воскликнула:

– Невил, Невил!

Приведенный таким образом в себя, молодой человек тотчас осознал, что он снова потерял над собой всяческий контроль и поддался своим страстям, и молча закрыл лицо руками, полный стыда и раскаяния.

В продолжение нескольких минут мистер Криспаркл шел молча, пристально следя за Невилом и одновременно размышляя, как ему лучше и правильнее построить свою речь. Наконец он произнес:

– Мистер Невил, мистер Невил, я с грустью замечаю в вас новые черты недоброго характера, столь же дикого, мрачного и бурного, как наступающая ночь. Это все слишком серьезно, настолько, что я не могу оставить без внимания только что сказанное вами и закрыть глаза на ваше увлечение. Напротив, я обязан обратить на это самое серьезное внимание и говорю с вами самым серьезным образом. Распри между вами и молодым Друдом не должны продолжаться. Я не могу этого больше позволить, особенно зная то, что вы мне открыли, и учитывая, что вы живете в моем доме. Как бы вы ни обливали грязью Эдвина Друда из-за своей зависти и слепой, ревнивой злости, я должен сказать, что это ошибочное, несправедливое суждение: он добрый, чистосердечный юноша, за это я ручаюсь. На него можно положиться. Теперь слушайте меня внимательно, пожалуйста, и запомните, что я скажу. Основательно все обдумав и учитывая мнение вашей сестры, я согласен, что при вашем примирении с Друдом вы имеете право требовать, чтобы с его стороны тоже был сделан шаг навстречу. Я вам ручаюсь, что это будет выполнено и что молодой Друд первый вам протянет руку. Но только вы мне дадите честное слово джентльмена и христианина, что после такого примирения с вашей стороны ссора между вами никогда не возобновится. Конечно, то, что будет у вас на сердце в ту минуту, когда вы протянете ему руку, известно только одному Богу, ведающему всеми сердцами. Но горе вам, если вы затаите в себе злость и измените своему слову! Это все, что я хотел бы вам сказать. Теперь обратимся к тому, что я должен назвать вашей безумной страстью. То, в чем вы мне признались, неизвестно никому, кроме вас и сестры, не так ли?

– Да, это знаем только мы трое, – ответила Елена вполголоса.

– Вашей подруге, мисс Буттон, ничего не известно?

– Ничего, заверяю вас честью!

– В таком случае я требую, мистер Невил, чтобы вы дали мне такое же торжественное обещание, что ваше увлечение навсегда останется тайной и вы никогда не позволите ему влиять на ваши поступки, приложите все старания, самые искренние, чтобы избавиться от него. Я не стану говорить вам, что это чувство скоро пройдет, что это минутная фантазия, мимолетный порыв, что подобные капризы ежедневно рождаются и гаснут в сердцах пылких юношей. Нет, я оставлю вас в полной уверенности, что этому чувству никогда не было ничего равного, что оно долго будет жить в вас и что его ужасно трудно побороть. Тем больше цены будет иметь в моих глазах то обещание, которое я от вас требую, если вы мне дадите его от чистого сердца.

Молодой человек раза два или три начинал отвечать, но не мог.

– Я оставлю вас с вашей сестрой, которую вам уже пора проводить домой, – сказал Криспаркл. – Вернувшись, загляните ко мне – я буду один в моей комнате.

– Умоляю вас, не уходите, – воскликнула Елена, – останьтесь с нами еще минуту!

– Мне и минуты не нужно для ответа, – сказал Невил, закрывая лицо руками, – потому что вы, мистер Криспаркл, были так искренне добры, терпеливы и снисходительны ко мне. О, если бы в детстве я имел такого руководителя!

– Следуй же за ним теперь, Невил, – шепотом произнесла Елена, – следуй за ним к небу!

В ее голосе было что-то, не давшее младшему канонику произнести ни слова; он хотел упрекнуть ее в излишней восторженности, но голос его замер и, приложив палец к губам, он молча взглянул на ее брата.

– Сказать, что я от всей души даю вам оба обещания, мистер Криспаркл, – произнес с большим чувством Невил, – и что в этих обещаниях нет ни тени обмана и предательства, было бы слишком мало. Простите мне эту позорную слабость, эту несчастную вспышку моего гнева – проявления моего необузданного характера!

– Не у меня надо просить прощения, Невил, не у меня. Вы знаете, Кто может прощать и отпускать грехи, Кому принадлежит высшая власть, Кто имеет на это верховное право. Мисс Елена, вы с братом близнецы, вы явились на свет с одинаковыми чувствами и наклонностями, вы провели ваше детство вместе в одних и тех же неблагоприятных условиях. То, что вы побороли в себе, неужели вы не можете побороть в нем? Вы видите подводный камень, заграждающий ему путь. Кто, кроме вас, поможет ему переступить через эту преграду, сможет удержать его от крушения?