Текст книги "Тайна Эдвина Друда"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

При описании каждой новой черты этого портрета Эдвин то краснел, то бледнел. Теперь он пристально смотрел на огонь, кусая губы.

– Размышления Угловатого Человека, – продолжал Грюджиус, не меняя той же деревянной позы и того же деревянного тона, – о таком предмете, вероятно, ошибочны. Но представляю себе (конечно, при условии вашей поправки, мистер Эдвин), что в истинно влюбленном человеке не может быть ни холодности, ни равнодушия, ни усталости, ни того состояния ума и сердца, которое наполовину огонь, а наполовину дым. Скажите, пожалуйста, близок ли к истине мой портрет?

На этом вопросе его отрывистая, полная неожиданности речь вдруг прервалась, когда его красноречие, казалось, только-только разыгралось.

– Я бы сказал, сэр, – запинаясь, промолвил Эдвин, – поскольку вы прямо обращаетесь ко мне…

– Да, я обращаюсь к вам как к авторитету в настоящем вопросе, – отвечал мистер Грюджиус.

– Так я сказал бы, сэр, – продолжал Эдвин в большом замешательстве, – что набросанный вами портрет в общих чертах верен, но вы, может быть, слишком строги и очень сурово судите несчастного влюбленного.

– Может быть, – согласился мистер Грюджиус, – может быть. Я человек очень суровый.

– Он, может быть, – произнес Эдвин, – не желает выражать всего, что чувствует, перед другими или не…

Тут он так надолго умолк, подыскивая слова, что мистер Грюджиус внезапно перебил его, загнав уже окончательно в тупик:

– Или не чувствует. Конечно, это может быть.

После этого наступило молчание, причем Баззард просто уснул.

– Его ответственность, однако, очень велика, – произнес мистер Грюджиус, устремляя глаза на огонь.

Эдвин наклонил голову в знак согласия и тоже не сводил глаз с огня.

– Он не должен играть ни с собой, ни с кем другим, – продолжал мистер Грюджиус.

Эдвин прикусил губу, но упорно по-прежнему смотрел на огонь.

– Он не должен делать себе игрушку из сокровища. Горе ему, если он это сделает! Пускай он это себе намотает на ус, – сказал мистер Грюджиус.

Хотя мистер Грюджиус произнес эти слова так же отрывисто и тем же тоном, которым упомянутый нами выше школьный ученик повторяет наизусть цитаты из Книги Притчей Соломоновых[9]9
  Книга Притчей Соломоновых – часть Библии, состоящая в основном из сентенций нравоучительного характера; заучивание их наизусть во времена Диккенса в Англии являлось обязательным при воспитании детей.


[Закрыть], было что-то почти мечтательное в его манере (по крайней мере для такого положительного человека), когда он погрозил пальцем правой руки огню в камине и снова замолчал.

Но молчание это продолжалось недолго. Сидя на своем стуле, прямой как палка, он вдруг ударил себя рукой по коленям, будто ожившая деревянная кукла, и произнес:

– Мы должны прикончить эту бутылку, мистер Эдвин. Позвольте, я вам налью. Я также налью Баззарду, хотя он спит. А то он, пожалуй, обидится.

Он налил стаканы им обоим, а также себе, потом, опорожнив его разом, поставил на стол дном кверху, будто прикрыл только что пойманную муху.

– А теперь, мистер Эдвин, – продолжал он, обтирая платком рот и пальцы, – нам остается завершить с вами маленькое дельце. Вы получили от меня на днях засвидетельствованную копию завещания отца мисс Розы. Вы знали и ранее его содержание, но я посчитал необходимым послать копию, то есть соблюсти деловую формальность. Я послал бы ее мистеру Джасперу, но мисс Роза пожелала, чтобы она была передана лично вам. Вы получили ее?

– Да, сэр. Все правильно.

– Вам следовало дать мне расписку, уведомив о получении, – сказал мистер Грюджиус, – дело всегда должно оставаться делом. Но вы этого не сделали.

– Я хотел сказать вам сегодня вечером, что получил этот документ. Еще когда вошел.

– Это заявление не деловое. Впрочем, не будем более об этом говорить. Вы, конечно, заметили в документе несколько слов, касающихся небольшого поручения, данного мне словесно, которое я должен исполнить, когда найду это наиболее удобным.

– Да, сэр.

– Вот видите, мистер Эдвин, глядя теперь на огонь, я подумал, что не будет минуты удобнее настоящей для исполнения этого поручения. Поэтому я прошу вашего полного внимания на полминуты.

С этими словами он вынул из кармана связку ключей, выбрал в ней нужный ему и, взяв свечу, подошел к конторке, отпер ее, открыл посредством секретной пружины потайной ящичек и вынул оттуда футляр, в каких ювелиры держат кольца; этот предназначался для одного кольца. Возвратясь к своему креслу, он подал футляр молодому человеку; при этом рука его немного дрожала.

– Мистер Эдвин, это кольцо с бриллиантами и рубинами, оправленными в золото, принадлежало матери мисс Розы. Его снял с мертвой руки в моем присутствии ее муж в припадке такого отчаяния, такого горя, какого, я надеюсь, более никогда не увижу. Я человек сухой, суровый, но не для такого зрелища. Посмотрите, как сияют эти камни! Но глаза, которые я увидел неподвижными, мертвыми, блестели еще лучезарнее и так часто весело, гордо смотрели на эти самые бриллианты! Если бы у меня была хоть капля воображения (излишнее говорить, что я его не имею), я бы сказал, что вечная, неувядаемая красота этих камней слишком жестока.

Говоря это, он закрыл футляр.

– Кольцо это, – продолжал мистер Грюджиус, – было подарено молодой женщине, так преждевременно окончившей свою жизнь, ее мужем в ту минуту, когда они поклялись друг другу в верности. А она так рано и так нелепо погибла в самом начале своей прекрасной жизни! Он снял это кольцо с ее мертвой руки и перед своей смертью передал его мне. Передано оно мне было с тем, чтобы, когда вы и мисс Роза станете взрослыми и ваше обручение приблизится к завершению, я должен буду отдать его вам для того, чтобы вы надели его ей на палец. В случае если это вожделенное событие не свершится, кольцо должно остаться у меня.

С этими словами мистер Грюджиус пристально взглянул на молодого человека и молча подал ему футляр. На лице Эдвина выразилось какое-то волнение, и он нерешительно протянул руку.

– Надев это кольцо на ее палец, – сказал мистер Грюджиус, – вы торжественно поклянетесь перед живыми и мертвыми в вечной верности той, которая стает подругой вашей жизни. Вы едете теперь к ней, чтобы сделать последние окончательные приготовления к свадьбе. Возьмите с собой это кольцо.

Молодой человек взял маленький футляр и положил в карман.

– Если же между вами что-нибудь не заладится или возникнет хотя бы самое легкое разногласие, если вы почувствуете в глубине души, что решаетесь на этот важный шаг только потому, что привыкли к мысли о таком шаге, а не из самых высоких побуждений, то заклинаю вас от имени живых и умерших возвратить мне это кольцо.

В эту минуту Баззард так громко захрапел, что проснулся, и, как всегда бывает в таких случаях, бессознательно уставился в пространство, как бы вызывая на спор любого, кто обвинит его в том, что он спал.

– Баззард! – произнес мистер Грюджиус довольно резко.

– Слушаю, сэр, – ответил Баззард. – Я слышал все, о чем вы до сих пор говорили.

– Во исполнение данного мне поручения я передал мистеру Эдвину Друду кольцо с бриллиантами и рубинами. Вы видите?

Тут Эдвин вынул из кармана маленький футляр и открыл его, и Баззард заглянул в него.

– Я вижу, сэр, – отвечал Баззард, – и могу засвидетельствовать, что кольцо передано.

Желая поскорее уйти и остаться наедине с самим собой, Эдвин Друд надел пальто, бормоча себе под нос, что уже поздно, у него дела и его ждут. Хотя туман еще не рассеялся (о чем доложил шустрый слуга, только что примчавшийся с кофе), Эдвин решительно погрузился в него, и Баззард по своей привычке вскоре последовал за ним. Оставшись один, Грюджиус медленно ходил взад и вперед по комнате в продолжение целого часа. Он пребывал в каком-то волнении и казался не в духе.

«Я надеюсь, что поступил правильно, – подумал он, – все, что я сказал ему, было необходимо. Тяжело мне было расставаться с кольцом, но оно ведь все равно должно было вскоре уйти от меня».

Он с тяжелым вздохом закрыл секретный ящичек, запер конторку и возвратился к своему уединенному креслу перед камином.

«Ее кольцо, – продолжал он размышлять. – Возвратится ли оно ко мне? Я очень беспокоюсь о нем сегодня. Это, впрочем, понятно: оно у меня так долго оставалось и я так его ценил! Я удивляюсь…»

Он находился в каком-то беспокойном, сомнительном состоянии ума, ибо, хотя он взял себя в руки и прошелся еще раз по комнате, но, усевшись снова у камина, продолжал удивляться.

«Знать бы (это уже в тысячный раз, и какой я дурак, что думаю об этом теперь, не все ли равно), отдавал ли он на мое попечение свою сиротку, потому что знал… Боже мой, как она теперь стала похожа на свою мать!»

«Подозревал ли он, что в ту минуту, когда он ухаживал за ней и завоевал ее сердце, ее безнадежно, на расстоянии, с безмолвным отчаянием обожал другой. Приходила ли когда-нибудь ему на ум мысль, кто был этот другой?»

«Интересно, засну ли я сегодня ночью… Во всяком случае, я спрячусь с головой под одеяло, укроюсь от всего мира, чтобы никого не видеть и не слышать, и постараюсь уснуть».

Мистер Грюджиус перешел через лестницу в свою сырую, холодную спальню и стал раздеваться. Уловив выражение своего лица в мутном зеркале, он приблизил к нему свечу и воскликнул вполголоса:

– Нечего сказать, может ли мысль о тебе прийти в чью-нибудь голову? Ну, ну, ступай себе, несчастный, спать и прекращай бредить!

С этими словами он загасил свечу и, тяжело вздохнув, укутался в одеяло. И, однако, в душе самого положительного и степенного человека бывают иногда такие неведомые тайники романтизма. Поэтому, возможно, и старик П. Д. Т. был в этом отношении, Пожалуй, Диковинным Также в давние дни тысяча семьсот сорок седьмого года.

Глава XII
Ночь с Дердлсом

Когда мистеру Сапси нечего делать по вечерам, а погружение в свои мысли, несмотря на определенный интерес к этому, ему надоедает, он отправляется прогуляться и подышать свежим воздухом во дворе собора и в его окрестностях. Он с удовольствием идет по кладбищу, чувствуя себя почтенным собственником, глядя на склеп миссис Сапси (так землевладелец мог бы самодовольно посматривать на дом облагодетельствованного им мелкого фермера), – ведь ему можно гордиться своим щедрым публичным призом, выданным в виде памятника достойной жене. Его самолюбию льстит, когда он видит, как прохожие иногда останавливаются, смотрят сквозь решетку и, быть может, читают сочиненную им надпись. Встретив кого-нибудь из незнакомых людей, быстро уходящих с кладбища, мистер Сапси убежден, что тот «удаляется со стыдом», выполняя то, что написано на памятнике.

Важность Сапси за последнее время еще больше возросла, так как он стал мэром в Клойстергаме. Без мэров, притом мэров многочисленных, бесспорно, весь костяк общества рассыпался бы в прах (мистер Сапси считает себя автором этой великолепной фразы). Случалось, что мэры получали титул сэра (дворянское звание) за представление адресов по торжественным случаям (адских машин, осыпающих ядрами и гранатами английскую грамматику и здравый смысл). Мистер Сапси также может поднести какой-нибудь адрес, с таким же положительным результатом. Встань, сэр Томас Сапси! Подобные тебе составляют соль земли.

Мистер Сапси продолжал свое знакомство с мистером Джаспером со времени их первой встречи, когда он угостил пожаловавшего к нему мистера Джаспера портвейном, эпитафией, партией в триктрак, трактирным холодным ростбифом и салатом. Мистер Сапси был также любезно принят в доме над воротами; по случаю его посещения Джаспер даже сел за рояль и спел ему несколько песен, приятно пощекотавших ушную перепонку. Известно, что у этой породы животных (метафора!) уши настолько длинные, что предоставляют для щекотания приличную поверхность. Мистер Сапси любит этого молодого человека в особенности за то, что он всегда готов учиться уму-разуму у старших и всегда во всем чрезвычайно основателен, у него здравые понятия. В доказательство чего мистер Джаспер спел мистеру Сапси не пустые романсы, любимые врагами нации, а подлинные национальные песни времен Георга Третьего, в которых «храбрых молодцев» призывали уничтожить все острова, кроме одного, обитаемого англичанами, а в придачу все континенты, полуострова, перешейки, мысы и другие географические формы земли, а также властвовать на всех морях. Одним словом, в этих песнях доказывалось, что Провидение сделало большую ошибку, создав только одну такую маленькую нацию с львиным сердцем и такое множество жалких и презренных других народов.

Был сырой вечер, и Сапси по обыкновению медленно проходит мимо кладбища, поджидая «со стыдом удаляющегося» незнакомца. Вдруг он поворачивает за угол и неожиданно натыкается на пастора, разговаривавшего с мистером Джаспером и мистером Топом. Мистер Сапси отвешивает ректору поклон с такой торжественностью, на которую едва ли способны архиепископ Йоркский или Кентерберийский.

– Вы, конечно, напишете о нас книгу, мистер Джаспер? – говорит ректор. – Вы обязательно напишите о нас книгу, хорошо. Мы здесь очень древние, и о нас можно написать хорошую книгу. Впрочем, мы не столько одарены богатством, как годами; может быть, вы, между прочим, укажете на это в вашей книге и обратите внимание на наше далеко не блестящее положение.

Мистер Топ, как ему и положено, очень заинтересованный словами ректора, горячо поддерживает его.

– Уверяю вас, сэр, – отвечал Джаспер. – Я не имею никакого намерения стать писателем или археологом. Это просто прихоть, и даже в этой прихоти более виновен мистер Сапси.

– Это как же, господин мэр? – спрашивает ректор, добродушно кланяясь мистеру Сапси. – Это как же, господин мэр?

– Я не знаю, – отвечает мистер Сапси, оглядывая всех и как бы ища объяснения, – на что намекает достопочтенный ректор, оказывая этим мне честь. – Затем он подробно изучает свой оригинал.

– Дердлс, – подсказывает мистер Топ.

– Да, – повторяет ректор. – Дердлс.

– Дело в том, сэр, – объясняет Джаспер, – что мистер Сапси первый пробудил мой интерес к этому человеку. Глубокое знание людей, которым обладает мистер Сапси, и его умение найти и вскрыть все, что есть необычного или странного в окружающих, способствовали тому, что я обратил внимание на Дердлса, хотя, конечно, я его прежде постоянно встречал. Вы бы этому нисколько не удивились, господин ректор, если бы были на моем месте и видели, как разговаривал с ним мистер Сапси в своей гостиной.

– О! – восклицает мистер Сапси, торжественно и с достоинством ловя брошенный ему мяч. – Да, да, достопочтенный ректор это имеет в виду? Да, да, я свел Дердлса и мистера Джаспера. Я считаю Дердлса характерной фигурой.

– Да, характерную фигуру, которую вы, мистер Сапси, искусно выворачиваете наизнанку, – заметил Джаспер.

– Нет, не совсем так, – скромно ответил аукционист. – Может быть, я имею на него некоторое влияние. Я вижу его насквозь. Достопочтенный ректор будет так добр припомнить, что я повидал свет на своем веку.

Тут мистер Сапси делает несколько шагов и заходит за ректора, словно желая рассмотреть пуговицы на его сюртуке.

– Ну, – замечает ректор, оглядываясь вокруг, отыскивая взглядом, где же его копия. – Я надеюсь, что вы употребите с пользой ваше знание характера Дердлса и ваше влияние на него; я надеюсь, вы убедите его не ломать шею нашему достойному и многоуважаемому регенту. Мы не можем этого допустить: его голова и голос слишком для нас драгоценны.

Мистер Топ, снова внимательно слушающий разговор, почтительно смеется в угоду своему начальству, затем почти шепчет, что, конечно, всякий джентльмен считал бы счастьем и честью сломать себе шею только за такой комплимент из таких уст!

– Я возьму это на себя, сэр, – с достоинством заявляет Сапси, – и отвечаю вам за безопасность шеи мистера Джаспера. Я скажу Дердлсу, чтобы он берег ее. Он послушается меня, если уж я ему скажу. Но какой опасности сейчас подвергается шея мистера Джаспера? – прибавляет он, бросая вокруг себя покровительственные взгляды.

– Я только собираюсь предпринять ночную прогулку с Дердлсом среди гробниц и развалин, сводов и башен, – отвечает Джаспер. – Помните, знакомя нас, вы сказали, что мне как любителю всего живописного стоило бы посмотреть на это зрелище при лунном свете?

– Да-да, я помню, – отвечает аукционист. И этот напыщенный болван действительно уверен, что он помнит.

– Воспользовавшись вашим замечанием, – продолжает Джаспер, – я предпринимал несколько дневных прогулок по этим местам с этим удивительным стариком, а сегодня мы отправляемся осмотреть все эти закоулки при луне.

– А вот и он сам, – говорит ректор.

Действительно, вдали показывается Дердлс со своим узелком с обедом под мышкой и, сняв шляпу перед ректором, хочет пройти дальше, когда мистер Сапси его останавливает.

– Смотрите, будьте осторожнее с моим другом, – говорит мистер Сапси твердым голосом, словно зачитывает какое-то решение.

– Какой друг у вас умер? – спрашивает Дердлс. – Я не получал никаких заказов ни для кого из ваших друзей.

– Я говорю вот об этом моем живом друге, мистере Джаспере.

– А! О нем? – говорит Дердлс. – Он может и сам позаботиться о себе.

– Но и вы поберегите его, – повторяет мистер Сапси.

Слова эти были произнесены повелительным тоном, и Дердлс со злостью окидывает мрачным взглядом мистера Сапси с ног до головы.

– С вашего позволения, достопочтенный господин ректор, если мистер Сапси будет заботиться о своем деле, то Дердлс позаботится о своем.

– Вы сегодня не в духе, – говорит мистер Сапси, подмигивая собеседникам и как бы призывая их оценить его искусное обращение с Дердлсом. – Мои друзья имеют отношение ко мне, а мистер Джаспер мой друг. И вы тоже мой друг.

– Не нужно хвастаться, – отвечает Дердлс, качая головой, – а то это войдет у вас в привычку.

– Вы не в духе, – снова повторяет Сапси, покраснев, но еще раз подмигивает присутствующим.

– Это правда, я не люблю, чтобы себе позволяли со мной вольничать.

Мистер Сапси третий раз подмигивает окружающим, словно говоря: «Конечно, вы согласитесь со мной, что я все уладил», и, прекратив дальнейшую полемику, незаметно удаляется.

Тогда Дердлс прощается с ректором и, надевая шляпу, замечает, обращаясь к Джасперу:

– Вы найдете меня дома, когда я вам буду нужен, как мы условились. Я пойду домой, мне еще надо почиститься.

С этими словами он быстро исчезает из виду. Этот непостижимый человек всегда говорит, что он идет домой почиститься, а в сущности на нем, на его шляпе, сапогах и одежде никогда не было видно никаких следов чистки – они всегда одинаково пыльны, грязны, измазаны известкой. Просто такое заявление было странной привычкой Дердлса, показывающей не только противоречие, а и прямое отрицание им явных фактов.

Между тем фонарщик стал зажигать фонари, то быстро взбегая вверх, то спускаясь вниз по своей маленькой лестнице, которая так приросла к Клойстергаму, что мысль об ее уничтожении повергла бы в ужас весь город. Нельзя сказать, что это удобный способ освещения, но многие поколения местных жителей выросли при таком неудобстве, и весь город возмутился бы, если бы кому-нибудь пришло в голову что-то изменить. При первом появлении мерцающих огоньков на площадке перед собором ректор отправляется обедать, мистер Топ – пить чай, а мистер Джаспер – играть на рояле. При свете одного огня в камине мистер Джаспер (лампы он не зажигал) в продолжение двух или трех часов продолжает играть и напевать тихим, прекрасным голосом хоралы и кантаты.

Наконец совсем стемнело и взошла луна. Тогда он встает, тихонько закрывает рояль, снимает сюртук и, надев грубую куртку с большой фляжкой, оплетенной ивовыми прутьями, и шляпу с широкими мягкими полями, тихонько выходит из комнаты. Почему он так тихо, бесшумно движется сегодня ночью? Внешней причины будто бы нет никакой. Неужели существует какая-то внутренняя причина, мрачно скрывающаяся в его сознании?

Достигнув недостроенного дома Дердлса (или дыры в городской стене, в которой тот обитает), и видя свет в жилище, он тихо пробирается между памятниками, плитами и всевозможным мусором на дворе, которые уже кое-где освещены восходящей луной. Два работника Дердлса, которые вечно тесали здесь камни, давно ушли, оставив свои орудия в камнях, – и кажется, что призраки этих работников, как два скелета из Пляски Смерти[10]10
  Пляска Смерти – цикл гравюр немецкого художника Ганса Гольбейна (1497–1543), на которых смерть в виде скелета присутствует на всех этапах человеческой жизни (идет вместе с пахарем за плугом, играет на скрипке во время праздника) как напоминание о неизбежном конце.


[Закрыть], быть может, во мраке ночи начнут тесать камни для памятников следующим двум мертвецам в Клойстергаме. Конечно, эти два будущих мертвеца теперь еще живы и, возможно, вовсе не помышляют о смерти. Любопытно было бы отгадать, кто же эти двое, на кого падет следующей жребий.

– Эй, Дердлс!

Свет перемещается в окнах, и Дердлс показывается в дверях. Он, по-видимому, «чистился» при помощи бутылки, кружки и графина, ибо никакого другого очистительного инструмента не заметно в пустой комнате с неоштукатуренными стенами и необшитым потолком, в которую Дердлс вводит своего гостя.

– Вы готовы?

– Я готов, мистер Джаспер. Пускай старики вылазят из гробов, если посмеют, я готов их встретить. У меня храбрости хватит!

– Вы не из бутылки ее выловили? Или она у вас врожденная?

– У меня обе есть – и из бутылки, и своя.

С этими словами он снимает с крючка фонарь, кладет в карман несколько спичек на случай надобности, и они уходят, захватив с собой постоянный узелок с обедом.

Конечно, эта экспедиция непостижима! В том, что сам Дердлс, вечно бродящий, как приведение, между старыми памятниками и гробницами, решил попрыгать по лестницам и посетить подземелья и отправлялся под мрачные своды собора без всякой цели, – в этом нет ничего удивительного. Но чтобы регент или кто другой проявил интерес к изучению эффектов лунного освещения в таком обществе – дело совершенно иное. Действительно, это непонятная, непостижимая экспедиция.

– Заметили вы вон ту груду у ворот слева, мистер Джаспер?

– Да, я вижу. Так что же это?

– Это известь.

Мистер Джаспер останавливается, поджидая Дердлса, который несколько отстал от него.

– Это негашеная известь?

– Да, – отвечает Дердлс, – берегитесь этой груды, она может съесть ваши сапоги, а если бросить в нее вас самого, то, пожалуй, она съест и ваши косточки все без остатка.

Они продолжают свой путь: проходят мимо красных окон «Двухпенсовой гостиницы», мимо монастырского виноградника, освещенного луной, и наконец достигают дома младшего каноника, большая часть которого находится в тени до тех пор, пока луна не поднимется выше на небосклоне.

Внезапно до их ушей долетает скрип затворяющейся двери и на улицу выходят два человека. Это мистер Криспаркл и Невил. Джаспер со странной улыбкой кладет руку на грудь Дердлса и останавливает его.

У конца дома младшего каноника тень абсолютно черная при настоящем свете луны; в этом месте находится кусок старой каменной стены, почти в высоту человеческого роста, – единственная ограда перед тем, что некогда было садом, а теперь стало улицей. Джаспер и Дердлс должны были обогнуть эту стену, но теперь, остановившись, они прячутся за нее.

– Они гуляют, – шепотом произносит Джаспер, – и скоро выйдут на лунный свет. Постоим здесь тихонько, а то они нас задержат или, пожалуй, даже захотят идти вместе с нами.

Дердлс качает головой в знак согласия и принимается что-то жевать из своего узелка. Джаспер облокачивается на стену и, прислонясь к ней подбородком, пристально наблюдает за происходящим. Он не обращает никакого внимания на младшего каноника, но следит за всеми движениями Невила, словно перед ним был зверь, который прицелился и сейчас прыгнет на него. На лице его появляется такое мстительно-жестокое выражение, что даже Дердлс останавливается и удивленно смотрит на него с недожеванным куском чего-то во рту.

Между тем мистер Криспаркл и Невил ходят взад и вперед, тихо разговаривая друг с другом. Всех их слов нельзя расслышать, они долетают урывками, но Джаспер ясно слышит несколько раз свое имя.

– Сегодня первый день недели, – говорит мистер Криспаркл, приближаясь к стене, за которой стоял Джаспер со своим спутником, – а последний день на этой неделе будет рождественский сочельник.

– Вы можете быть уверены во мне, сэр, – отвечает Невил.

Тут снова разговор делается глухим, непонятным, и только из уст Криспаркла слышится слово «доверие». Когда они еще ближе подходят к стене, то можно различить ответ Невила: «Я еще не заслужил его, сэр, но заслужу». Потом опять Джаспер слышит собственное имя, упомянутое Криспарклом, который произносит: «Помните, что я поручился за вас». Затем их голоса почти замирают и они останавливаются; видно только, что Невил о чем-то горячо говорит. Когда они снова подходят к стене, мистер Криспаркл смотрит на небо и указывает на него своему ученику. Потом они медленно исчезают из вида, выйдя на освещенную луной полосу улицы.

Все это время Джаспер не шевелился. Только когда они удалились, он двигается с места и, повернувшись к Дердлсу, заливается громким смехом. Дердлс, все еще чего-то не дожевав, не видит ничего, над чем можно было бы смеяться, и удивленно смотрит на Джаспера, который наконец закрывает лицо руками, чтобы покончить со своим приступом хохота. Тогда Дердлс поспешно глотает кусок чего-то, оставшегося у него за щекой, как бы решившись с отчаяния перенести даже расстройство желудка.

В этих уединенных уголках вокруг собора после сумерек очень мало движения и жизни. Прохожих здесь немного и в самый разгар дня, а ночью их почти вовсе нет. Это объясняется не только тем, что шумная и веселая Большая улица пролегает почти параллельно по ту сторону собора и составляет естественный фарватер клойстергамской жизни и торговли, но и тем, что во мраке ночи вокруг древнего здания монастыря, его развалин и кладбища витает что-то таинственное, и это нечто таинственное не многих привлекает. Спросите первую сотню жителей Клойстергама, встреченных вами на улице в полдень, верят ли они в привидения, и все вам ответят, что не верят; но предоставьте им ночью выбор: идти по этим таинственным пустынным уголкам или по большой освещенной улице, и вы увидите, что девяносто девять человек предпочтут более длинную многолюдную улицу, хотя идти через нее придется гораздо дольше. И причина здесь заключается не в каком-то местном суеверном предрассудке, связанном с монастырем, хотя таинственную женщину с ребенком на руках и веревкой на шее в полночь встречали многие очевидцы, правда, столь же неуловимые, как и она; на самом деле причина этого явления – в том врожденном отвращении, которое питает прах земной с искрой жизни к праху земному, потерявшему эту искру. И кроме того, каждый не вслух, а про себя, вероятно, рассуждает таким образом: «Если мертвые при каких бы то ни было обстоятельствах могут являться живым, то эта обстановка для них самая подходящая и удобная, и потому я, живой человек, поспешу отсюда поскорее убраться».

Поэтому, когда мистер Джаспер и Дердлс бросают взгляд вокруг себя, прежде чем опуститься в склеп через маленькую боковую дверь, вся местность перед ними, освещенная луной, оказывается совершенно пустынной. Домик Джаспера над воротами как бы служит плотиной, сдерживающей прилив жизни. Шум жизненных волн слышится за этой преградой, но ни одна волна не проникает под арку сквозь своды ворот, над которыми за красной занавеской в окне мерцает лампа Джаспера, как будто это пограничное здание – какой-то маяк, возведенный над бурным морем.

Дердлс отпирает ключом дверь и, войдя, снова ее запирает; затем по неровным ступеням старинной лестницы они спускаются в склеп. Фонарь им не нужен, ибо лунный свет проникает через полуразрушенные готические окна без стекол, поломанные рамы которых бросают мрачную причудливую тень на землю. Тяжелые каменные столбы, поддерживающие свод, бросают вокруг себя и в глубь подземелья сплошные черные тени, но между этими мрачными закоулками простираются полосы света. Мистер Джаспер и Дердлс гуляют взад и вперед по этим светлым дорожкам, и Дердлс рассказывает «о стариканах», которых он намерен в ближайшее время еще откопать; по временам он останавливается и дружески похлопывает по стене, объясняя, что здесь, как он полагает, устроилось «целое семейство», с таким видом, словно он был их старым закадычным другом. Обычная молчаливость Дердлса исчезла после фляжки мистера Джаспера, которая быстро переходит из рук в руки. Собственно, правильнее понимать так, что ее содержимое переходит во внутренность Дердлса, так как мистер Джаспер отхлебнул только один глоток и то, отвернувшись, выплюнул его, прополоскав рот. Таким образом, мистер Дердлс прикасался к фляжке и руками, и губами – в отличие от мистера Джаспера.

Наконец они отправляются наверх, в большую башню. На ступенях, по которым они поднимаются в собор, Дердлс останавливается, чтобы перевести дух. Лестница очень темна, но из этой темноты они ясно видят под собою те светлые пространства в склепе, световые дорожки, по которым они только что ходили. Дердлс садится на ступеньку, мистер Джаспер садится на другую. Запах от фляжки, которая каким-то образом окончательно перешла в руки Дердлса, вскоре доказывает, что пробка из нее вынута. Но в этом нельзя убедиться глазами, так как они не видят друг друга в окружающем мраке. Однако, разговаривая, они поворачиваются лицом друг к другу, будто это может помочь им общаться.

– Хороший напиток, мистер Джаспер!

– Надеюсь, что хороший. Я его специально купил для нашей прогулки.

– Вы видите, мистер Джаспер, стариканы-то не показываются.

– И правильно делают. Если бы они могли показываться и вечно крутились среди живых, то мир был бы еще большим хаосом, чем теперь, и порядка в мире было бы еще меньше.

– Да, это привело бы к путанице, – замечает Дердлс, останавливаясь, точно впервые, на мысли о появлении призраков с точки зрения неудобства хронологического и общественного. – А как вы полагаете, мистер Джаспер, бывают призраки предметов, вещей, животных, а не только людей – мужчин, женщин?

– Каких предметов? Каких вещей? Садовых грядок и леек, лошадей и хомутов?

– Нет. Звуков.

– Каких звуков?

– Криков например.

– Каких криков, уличных? Старое платье! Старое платье!

– Нет, я имею в виду вопли. Я вам расскажу, мистер Джаспер, но погодите, я поправлю бутылку. – Тут, очевидно, пробка вынимается и снова вставляется на место. – Ну, вот теперь все в порядке. Так вот, в прошлом году, почти в это же время, только на неделю позже, я гулял в городе, приветствуя наступающий сезон, и, как положено, тоже с бутылочкой, праздник ведь, все по-хорошему; но мальчишки здешние – хулиганы, от них не спасешься, они стали меня так преследовать, что я бежал и скрылся сюда, где мы сейчас. Здесь я крепко заснул, и как вы думаете, что меня разбудило? Призрак крика, вопля. Это был призрак страшного вопля, не дай Бог кому услышать, за которым последовал призрак собачьего воя, такого раздирающего душу воя, унылого, жалобного, какой издает собака при смерти своего хозяина. Вот как я провел прошлый рождественский сочельник.