Текст книги "Тайна Эдвина Друда"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

– Нет, нет! Ты не боишься его! – воскликнула Роза, страшно побледнев и сжимая руки.

– Сестричка Роза, сестричка Роза, что ты там видишь с башни?[11]11
  «Сестричка Роза, сестричка Роза, что ты там видишь с башни?» – по сказке о Синей Бороде, в которой его жена произносит подобную фразу, обращаясь к своей сестре: «Сестрица Анна, сестрица Анна, что ты там видишь с башни?»


[Закрыть] – шутя произнес Эдвин, стараясь ее успокоить. – Что с тобой, девочка моя?

– Ты меня испугал.

– Честное слово, без малейшего намерения, не хотел вовсе, но все же прости меня. Неужели ты всерьез могла подумать, что я действительно боюсь старину Джака – этого доброго, любящего человека, который меня боготворит? Я хотел сказать, что он подвержен обморокам или каким-то припадкам – я видел один из них, – поэтому подумал, что, если он услышит от меня (ведь он так меня любит!) эту неожиданную новость, у него опять может случиться припадок. Вот вторая причина, о которой я говорил, почему я очень рад, что с ним переговорит твой опекун. Он такой спокойный, положительный, рассудительный человек, что сразу уговорит и успокоит Джака, убедит его принять все как есть, а со мной Джак всегда горячится, нервничает и выходит из себя, прямо как женщина.

Розу, по-видимому, убедили слова Эдвина. А может быть, ее, имеющую собственное мнение о Джаспере, прямо противоположное мнению Эдвина, успокоило то, что между ней и Джаком будет третье лицо, мистер Грюджиус, в чьем посредничестве она увидела свою опору и защиту.

Теперь снова правая рука Эдвина Друда опустилась в карман на груди за маленьким футляром с кольцом, и опять его остановила мысль: «Я же обязательно должен возвратить кольцо, зачем же ей показывать его и говорить об этом?» Конечно, эти печальные бриллианты только огорчат милое, чуткое существо, которое так сожалело о крушении всех детских надежд на их обоюдное счастье и сейчас так спокойно в одиночестве вступало в новый мир, уже разрушивший ее первые мечты. К чему ее огорчать? Кому это нужно? Кому это принесет пользу? Эти бриллианты и рубины – символ разбитого счастья и неосуществившихся надежд; во всем своем блеске они, по словам мистера Грюджиуса, только злая сатира на любовь, надежды и планы людей, которые не могут ничего предвидеть, сделать, а являются лишь песчинкой в руках судьбы. Пусть они и дальше лежат себе спокойно в футляре. Он возвратит их опекуну Розы, когда тот приедет, а старый джентльмен, в свою очередь, положит их в конторку, из которой он так неохотно их извлек; и там они будут покоиться, как старые письма, и старые клятвы, и другие памятники человеческих чувств, ничем не окончившихся, до той минуты, пока из-за материальной ценности их продадут в другие руки, – и снова по кругу начнется их прежняя история.

Пусть они лежат себе спокойно. Пусть безмолвно покоятся на его груди, а он о них никому ничего не скажет. Давал ли он себе ясный отчет в том, что делал, или нет, но он пришел к этому заключению: «Пусть они себе спокойно лежат!» К великой массе колец той удивительной цепи обстоятельств, которая куется день и ночь временем и судьбой, прибавилось в эту минуту кольцо новой цепи, связанной с таинственными основами неба и земли, цепи, одаренной тайной, обладавшей могучей роковой силой сковывать и держать в своих железных объятиях.

Молодые люди продолжали ходить взад и вперед по берегу. Теперь они начали говорить каждый о своих личных планах. Эдвин постарается поскорее уехать из Англии, а Роза пока останется в Монастырском доме, по крайней мере до тех пор, пока там будет Елена. Бедным девочкам как можно осторожнее и мягче сообщат о грустной для них новости, и даже прежде, чем приедет мистер Грюджиус, Роза немедленно расскажет обо всем мисс Твинклтон. Главное – объяснить, чтобы все поняли, что они с Эдвином остаются наилучшими друзьями. Действительно, со времени их помолвки они никогда еще не были так единодушны, так спокойны и так по-дружески откровенны, как теперь. Однако с обеих сторон было что-то недосказанное: она твердо решила тотчас же через посредство своего опекуна прекратить дальнейшие уроки со своим учителем музыки; он же скрывал смутно мелькавшую в его голове мысль о том, не удастся ли ему как-нибудь ближе узнать мисс Ландлес.

Пока они таким образом гуляли и разговаривали, ясный морозный день клонился к вечеру. Солнце за их спинами медленно опускалось в реку, а впереди перед ними лежал город, освещенный красными лучами заката. Затем красный шар исчез в воде, и когда они стали возвращаться, покидая берег, река, плескавшаяся у их ног, с жалобным вздохом стала выбрасывать комья едва различимого в сумерках тростника, усеивавшего берег, а над их головами кружились вороны, оглашая воздух своим печальным хриплым карканьем – они казались черными пятнами на быстро темневшем небе.

– Я подготовлю Джака к тому, что на этот раз пробуду недолго и скоро уеду, – тихо сказал Эдвин, – а когда приедет твой опекун (я дождусь его), то сразу же отправлюсь, чтобы они переговорили без меня. Не правда ли, так будет лучше?

– Да.

– Итак, мы правильно поступили, Роза?

– Да.

– Мы оба теперь лучше себя чувствуем, чем прежде.

– Да, конечно, а со временем будет еще лучше.

И все же в их сердцах оставалось какое-то теплое чувство к прошлому, его было чуточку жалко, и они невольно оттягивали минуту расставания. Когда они подошли к липам возле собора, где вместе сидели во время последней своей прогулки, они одновременно, будто сговорившись, остановились, и Роза подняла к нему свое лицо с такой нежностью, какой никогда не бывало раньше, ибо это стало уже прошлым.

– Да благословит тебя Бог, милый. Прощай!

– Да благословит тебя Бог, милая. Прощай! – Они нежно поцеловались.

– Теперь проводи меня домой, Эдди, и иди к себе, оставь меня одну.

– Не оборачивайся, Роза, – сказал Эдвин, взяв ее под руку и идя к Монастырскому дому. – Ты видела Джака?

– Нет, где?

– Под деревьями. Он видел, как мы прощались. Бедный! Он не знает, что это наше последнее прощание. Я боюсь, что удар для него будет ужасен!

Она ускорила шаги и быстро шла, не останавливаясь до тех пор, пока они прошли мимо ворот и не оказались на улице. Тогда она спросила:

– Что, он идет за нами? Ты можешь посмотреть, только незаметно. Он здесь?

– Нет. Да, вот, он только что вошел в ворота. Добрый человек, ему нравится хоть издали нами любоваться. Как же сильно он расстроится, когда обо всем узнает!

Дойдя до Монастырского дома, она позвонила, и калитка тотчас отворилась. Прежде чем исчезнуть за решеткой, она бросила на него последний, умоляющий, тревожный взгляд, словно спрашивая: «Неужели ты не понимаешь?» И этот прощальный укоризненный взгляд сопровождал его до тех пор, пока он исчез из виду.

Глава XIV
Когда эти трое снова встретятся?

Рождественский сочельник в Клойстергаме. На улицах встречаются новые, незнакомые, а также получужие, полузнакомые лица – прежних клойстергамских детей, теперь уже взрослых мужчин и женщин, которые живут далеко от этого города, в другом мире, а приезжая время от времени в свой родной город, находят его удивительно уменьшившимся в размерах за время их отсутствия по сравнению с тем гигантским, каким он остался в их памяти, а теперь потускневшим, неопрятным, словно давно не мытым. Для них бой соборного колокола и щебетанье грачей на соборной башне теперь – голоса давно прошедшего далекого детства. Этим людям в предсмертный час, заставший их где-то в ином месте и в другой обстановке, часто казалось, что пол их комнаты усеян поблекшими осенними листьями, осыпавшимися с вязов, окружающих клойстергамский собор; звуки и образы их первых детских впечатлений воскресали таким образом в ту минуту, когда полный круг их жизни был почти завершен и конец ее быстро сближался с началом.

Повсюду все говорит о празднике. Красные ягоды блестят там и сям в зелени, вьющейся по стенам дома младшего каноника; мистер и миссис Топ с удовольствием украшают скамьи в соборе веточками остролиста, вставляют их в церковные подсвечники и в спинки сидений, словно вдевают в петлицу ректора или члена соборного капитула. Все лавки переполнены вкусными продуктами, особенно грудами миндаля, изюма, пряностей, цукатов и сахара. Везде бросается в глаза необычайное веселье и легкомыслие, расточительность и изобилие: громадный пучок омелы над порогом у зеленщика и крещенский пирог – на самом деле маленький, тщедушный кекс с изображением фигурки арлекина, продающийся у булочника и разыгрываемый в лотерею по шиллингу за билет.

В общественных развлечениях также нет недостатка. Восковые фигуры, которые произвели такое сильное впечатление на глубокомысленный ум китайского императора, демонстрируются по особому желанию публики только во время рождественских праздников всего одну неделю в бывшем помещении наемных карет, предоставленном по этому случаю их бывшим хозяином. В театре готовится великолепная рождественская пантомима для детей с изображенным на афише клоуном синьором Джаксонини, обращающегося к зрителям со словами: «Как ваше здоровье завтра?» Этот комик на портрете изображен в натуральную величину, с видом натурально несчастным. Одним словом, весь Клойстергам на ногах, жизнь в нем бьет ключом, за исключением средней школы для мальчиков и пансиона мисс Твинклтон. Из первого учреждения разъехались по домам все ученики, каждый из которых непременно горячо влюблен в одну из учениц мисс Твинклтон, ничего не ведающую об этой страсти; во втором лишь время от времени виднеются в окошках суетящиеся служанки. При этом надо заметить, что эти представительницы женского пола становятся гораздо кокетливее и живее – конечно, в пределах приличия, – чем когда это представительство они делят с юными девицами Монастырского дома.

В этот вечер в домике над воротами должны встретиться трое известных нам лиц. Как провел этот день каждый из них?

Невил Ландлес сосредоточенно читает и пишет в своей тихой уединенной комнате до двух часов пополудни, хотя его и освободил от занятий мистер Криспаркл, который отличается слишком добродушным, жизнерадостным характером, чтобы в полной мере не оценить всей прелести праздника. Затем Невил принимается за уборку стола, приведение в порядок книг, избавление от ненужных повсюду валяющихся бумажек. Он разбирает и пересматривает все свои ящики, освобождая их от накопившихся лишних вещей. Он не оставляет ни единого клочка бумаги, никакой записи, кроме тех, что непосредственно касаются его занятий. Покончив с этим делом, он подходит к шкафу, достает и укладывает в дорожный ранец несколько необходимых предметов одежды, между прочим – смену толстых носков и крепких башмаков, удобных для длительной ходьбы. Ранец совсем новый и куплен Невилом накануне на Большой улице. В то же время и в том же месте он купил тяжелую трость с объемистым набалдашником и железным наконечником. Он берет эту трость, пробует ее, взмахивая ею, взвешивает ее в руке и наконец кладет вместе с ранцем на окно. Теперь все его приготовления окончены.

Надев пальто, Невил собирается уходить и, выйдя на лестницу, встречает младшего каноника; но тут, вспомнив о своей трости, возвращается за ней. Мистер Криспаркл, вышедший из своей спальни на том же этаже, останавливается и, дождавшись вторичного появления Невила на лестнице, берет из его рук трость и спрашивает с улыбкой, как он выбирает себе трость, по каким признакам и чем руководствуется.

– Право, я не знаток, – отвечает Невил, – и выбрал эту трость, потому что она тяжелая.

– Но она слишком тяжела, Невил, чересчур тяжела.

– Я выбрал ее, чтобы опираться на нее во время длинной прогулки, ведь так удобнее, не правда ли, сэр?

– Опираться? – повторяет Криспаркл, принимая позу пешехода. – Но на ходу на трость никогда не опираются, только держат ее на весу, едва прикасаясь к земле и покачивая ею взад и вперед.

– Я не подумал об этом, сэр. Я скоро на практике смогу проверить и, надеюсь, привыкну ко всему, сэр. Вы знаете, что я жил в стране, где мало ходят пешком.

– Правда, вы поупражняйтесь, и мы с вами отправимся в длительную прогулку, миль на двадцать-сорок, а теперь я вас оставлю далеко позади. Вы зайдете еще домой до обеда?

– Не думаю, сэр, мы обедаем рано.

Мистер Криспаркл прощается с ним очень весело и добродушно, всем своим видом выражая не без умысла полное доверие к своему ученику и показывая, что его ничего не волнует.

Невил отправляется в Монастырский дом и просит сообщить мисс Ландлес, что за ней пришел ее брат, как и договаривались. Он дожидается у ворот, не переходя порог дома, так как он дал слово не пытаться увидеться с Розой и не попадаться ей на глаза. Сестра его так же, как и он, оставалась верна данному слову и, не теряя ни минуты, вышла к нему. Они очень тепло встречаются и, не задерживаясь ни на минуту, быстро направляются в сторону, противоположную от реки.

– Я не буду затрагивать запретную тему, Елена, – говорит Невил после того как они прошли довольно значительное расстояние и уже повернули обратно, – но я не могу, мне все-таки придется – и ты сейчас поймешь почему – не коснуться… скажем… моего увлечения.

– Не лучше ли тебе, Невил, отказаться от этой темы? Ты же знаешь, что я не должна и не имею права тебя слушать.

– Ты имеешь право, дорогая Елена, выслушать то, что уже выслушал мистер Криспаркл, и притом одобрил.

– Да, хорошо, это я могу.

– Ну, вот в чем дело. Я не только сам неспокоен и несчастлив, но чувствую, что беспокою и тревожу других. Вероятно, если бы не мое злополучное присутствие, ты и… остальное общество, которое мы встретили впервые в день нашего приезда у мистера Криспаркла, за исключением нашего замечательного опекуна, завтра снова собралось бы к обеду в доме моего учителя. Я же ясно вижу, что матушка мистера Криспаркла не очень хорошего обо мне мнения; понятно, что я для нее помеха при ее гостеприимстве и деликатности, особенно во время праздника: ведь меня надо постоянно держать подальше от такого-то лица, не допустить столкновения с таким-то лицом по какой-то причине, а кто-то уже достаточно прослышал обо мне и сам не желает со мной знакомиться, и так далее. Я очень деликатно намекнул на это мистеру Криспарклу, который, ты знаешь, всегда готов ради других пожертвовать своими интересами. Но все же я ему сказал. При этом я больше всего настаивал, конечно, на том, что, решившись на внутреннюю борьбу с самим собой, я полагал, что небольшая перемена обстановки и кратковременное отсутствие помогли бы мне побороть себя. Поэтому я и отправляюсь на пешеходную экскурсию завтра утром (тем более погода стоит великолепная) и таким образом освобожу всех от своего присутствия, никому не буду портить настроение, в том числе и самому себе.

– Когда ты вернешься?

– Через две недели.

– Ты идешь совсем один?

– Мне сейчас лучше быть одному, без постороннего общества, даже если бы кто-то и захотел отправиться вместе со мной – конечно, за исключением тебя, дорогая моя Елена.

– Ты говоришь, что мистер Криспаркл полностью с тобой согласен?

– Да, полностью. Сначала, кажется, такой скучный план показался ему даже вредным для человека, погруженного в столь грустные думы; он посчитал эту затею результатом слабости. Но мы с ним в прошлый понедельник долго гуляли ночью при лунном свете, обсудили все основательно, и я его уговорил. Я ему объяснил, что искренне хочу себя побороть и поэтому, конечно, после сегодняшнего обеда мне лучше здесь не оставаться, а быть где-нибудь в другом месте. Я непременно встретил бы прогуливающихся рука об руку людей, которых мне лучше бы не встречать, потому что это не может мне оказаться полезным, а главное – не поможет забыть. Через две недели подобная встреча уже исключается, а когда такая вероятность вновь возникнет – в последний раз, – то я опять смогу уехать. Потом я уверен, что свежий воздух и здоровая физическая усталость мне обязательно помогут. Ты знаешь, мистер Криспаркл считает, что именно такой образ жизни способствует сохранению здорового духа в здоровом теле. А будучи человеком справедливым, он не может, конечно, признавать одни правила для себя, а другие – для меня. Поэтому, убедившись в искренности моих намерений, он полностью согласился со мной и с его одобрения я отправляюсь в путешествие завтра ранехонько утром, чтобы быть уже далеко-далеко, когда начнут звонить в колокола и добрые люди пойдут к обедне. Я уже звона колоколов не услышу.

Елена обдумывает этот план и находит его разумным. Если мистер Криспаркл согласился, то и она согласится, но независимо ни от кого, считая эту идею здравой, а план разумным, так как он выражает искреннее желание и твердое намерение Невила исправиться. Ей, правда, жаль бедного брата, ведь должен остаться один в такой великий праздник, который все весело встречают сообща, но она чувствует, что его сейчас надо не жалеть, а поддержать в хорошем намерении. И она поддерживает его.

Он будет ей писать?

Обязательно. Он будет писать ей через день, подробно рассказывая о всех своих приключениях.

Пошлет ли он вперед свои вещи?

– Нет, милая Елена. Я отправляюсь в поход, как странник с сумой и посохом. Сума, или мой ранец, уже готов и уложен, осталось только закинуть его за спину, а вот и мой посох!

С этими словами он дает ей трость, и она так же, как мистер Криспаркл, замечает, что трость очень тяжелая.

– А из какого она дерева? – спрашивает она, отдавая трость брату.

– Из железного дерева[12]12
  Железное дерево – один из сортов очень твердой древесины, из которой изготовляются отдельные детали строения или предметы, требующие особой прочности.


[Закрыть].

До этой минуты Невил был чрезвычайно весел; быть может, он намеренно приободрился, чтобы как можно убедительнее объяснить сестре свое решение с тем, чтобы получить ее согласие и поддержку. Теперь же, когда все удалось, наступила реакция. Как в городе, когда день близится к концу, сгущаются сумерки и все больше зажигается огней, так и он становится все угрюмее и мрачнее.

– Как же мне не хочется идти на этот обед к мистеру Джасперу, Елена!

– Милый Невил, стоит ли об этом думать? Ведь совсем скоро все закончится!

– Совсем скоро закончится! – мрачно повторяет он. – Да, но он мне сильно не по душе.

Она старается его успокоить, убеждая, что, может быть, в первую минуту ему будет несколько неловко, но только в первую минуту – ведь он же уверен в себе?

– Я бы желал быть уверен во всем остальном так, как я уверен в себе, – отвечает Невил. – А вот в остальном – не знаю!..

– Как ты странно говоришь, Невил. Что ты хочешь этим сказать?

– Я сам не знаю, Елена. Я знаю только, что мне все это не по душе. В воздухе какая-то ужасная тяжесть!

Она обращает его внимание на черные тучи, набегающие из-за реки, и замечает, что это к ветру, который уже начинается. Он ничего не отвечает и почти молча доводит ее до ворот Монастырского дома. Там они расстаются, но Елена, простившись с братом, не сразу входит в ворота, а долго смотрит вслед удаляющейся по улице фигуре. Дважды проходит он мимо домика над воротами, не решаясь войти в него. Наконец, когда колокола на башне отбивают одну четверть, он, быстро повернувшись, входит в дом.

И вот он поднимается по витой каменной лестнице.

Эдвин Друд грустно, в одиночестве провел этот день. Нечто гораздо более важное, чем он думал, исчезло из его жизни, и в мрачном безмолвии своей комнаты он горько плакал целую ночь. Хотя образ мисс Ландлес все еще витает где-то на заднем плане его сознания, но прелестное, любимое существо, оказавшееся гораздо умнее и тверже, чем он предполагал, сейчас занимает главное место в его сердце. Теперь он думает о ней, сознавая, что он ее недостоин; он думает о тех отношениях, которые могли бы сложиться между ними, если бы он раньше был искреннее, серьезнее, выше ценил бы ее и, вместо того чтобы считать ее принадлежащей ему по праву наследства, задумался бы о том, как сохранить и обогатить то сокровище, тот дар судьбы, который он не сумел достойно принять. Однако, несмотря на сердечные муки, самолюбие и непостоянство юности по временам оживляют яркий образ мисс Ландлес в каком-то дальнем уголке его памяти.

Какой странный взгляд бросила на него Роза, прощаясь у ворот Монастырского дома! Означал ли он, что она проникала в сумрачную глубь его мыслей? Едва ли, потому что это был взгляд удивленный, испытующий, в нем будто таился настойчивый вопрос. Он понял, что решительно не может разгадать этот взгляд, хотя он был чрезвычайно выразительным!

Поскольку теперь он только ожидает приезда мистера Грюджиуса, после встречи с которым решил сразу же уехать, Эдвин Друд отправляется с утра проститься со своим родным древним городом, еще раз пройтись по его окрестностям. Он вспоминает то время, когда вместе с Розой они когда-то бродили по всем этим местам, гордые, с достоинством, как и подобало детям, знающим, что они жених и невеста. «Бедные дети», – думает он теперь с грустным сожалением.

Неожиданно заметив, что его часы остановились, он входит к часовщику, чтобы их проверить и завести. Часовщик, он же и ювелир, и золотых дел мастер, обращает его внимание и просит взглянуть любопытства ради на имеющийся у него в продаже браслет, который, по его мнению, чрезвычайно подошел бы юной невесте, особенно если она миниатюрная красавица. Видя, что молодой человек равнодушно смотрит на браслет, нисколько им не заинтересовавшись, торговец спешит обратить его внимание на груду мужских колец.

– Вот, – предлагает он, – кольцо из массивного золота, очень почтенное, скромное, вполне достойное украшать руку джентльмена, меняющего свое семейное положение. Очень интересный перстень. Можно еще выгравировать дату дня бракосочетания. Многие джентльмены весьма благосклонно относятся к такой памятке.

Эдвин смотрит на кольцо так же хладнокровно, как и на браслет, и отвечает, что он никогда не носит на себе никаких драгоценностей, кроме часов с цепочкой, принадлежавших некогда его отцу, и булавки для галстука.

– Я это знал и прежде, – отвечает ювелир. – Мистер Джаспер на днях заходил к нам за стеклом для часов, и я ему показывал несколько вещиц, вполне заслуживающих его внимания, если он пожелал бы подарить что-либо особенное какому-нибудь родственнику по случаю торжественного события. Но он с улыбкой возразил, что знает все драгоценности, которые носит его родственник, и тот никогда не носил ничего, кроме часов с цепочкой и булавки для галстука. Все же я полагаю, что можно сделать исключение для особенно важных обстоятельств. Сейчас – так, а дальше все может перемениться. Теперь двадцать минут третьего, мистер Друд, – прибавляет он, – я завел ваши часы, но позвольте вам посоветовать, сэр, никогда не забывать их заводить.

Эдвин берет часы, кладет их в карман и, выходя из магазина, думает: «Милый Джак, если бы я сделал лишний узел на своем галстуке, то он бы и это заметил».

Потом он ходит взад и вперед по улицам и закоулкам города, чтобы занять время до обеда. Ему кажется, что Клойстергам смотрит на него сегодня с каким-то упреком, словно он, Эдвин Друд, виноват перед ним в том, что не обращал на него раньше должного внимания, но Клойстергам смотрит на него скорее задумчиво, чем сердито. Обычное легкомыслие Эдвина теперь сменилось задумчивостью, и он долго, с любовью останавливается на каждом предмете, напоминающем прежние его годы, долго рассматривает знакомые места. Он скоро далеко уедет и, быть может, никогда больше не увидит этого города. Бедный юноша! Бедный юноша!

Когда уже начало смеркаться, он вошел в бывший монастырский виноградник и гулял там ровно полчаса по монастырским часам (колокола дважды отзвонили на башне); мало-помалу совсем стемнело, и, только уходя, он заметил, что в углу, у калитки, скорчившись сидит на земле какая-то женщина. Эта калитка выходит на уединенную тропинку, по которой вечером мало кто ходит, и, вероятно, женщина была здесь уже давно, хотя он только теперь обратил на нее внимание.

Свернув на эту тропинку, он доходит до калитки и при свете фонаря видит худую, болезненную женщину; опираясь сморщенным подбородком на свои тощие руки, она смотрит в пространство каким-то бесчувственным, немигающим слепым взглядом. Эдвин всегда был добр к старикам и детям, а в этот день он особенно ощущает какое-то теплое чувство ко всем и не пропустил ни одного ребенка, ни старика, чтобы не сказать им доброго слова. Нагнувшись к женщине, он начинает тихонько ее расспрашивать:

– Вы нездоровы?

– Нет, голубчик, – отвечает она, не глядя на него и не изменяя своего странного, пристального, неподвижного слепого взгляда.

– Вы слепы?

– Нет, голубчик.

– Что же, вы сбились с пути, вам дурно, или у вас нет крова? Отчего вы так долго неподвижно сидите на холоде?

Медленно и с тяжелыми усилиями она сосредоточивает свой взгляд на каком-то невидимом предмете, затем переводит его на Эдвина. Внезапно странное мутное облако застилает ее глаза и она начинает дрожать с головы до ног.

Эдвин резко выпрямляется, отскакивает на шаг и смотрит на нее с ужасом – ему кажется, что он ее знает.

«Господи, – подумал он, – точно Джак в ту памятную ночь!»

Юноша молча наблюдает за ней. Она поднимает к нему глаза и начинает причитать:

– Мои легкие слабы, совсем слабы! Горе-то какое! А кашель какой страшный! – произносит она, взглянув на него и ужасно кашляя в подтверждение своих слов.

– Откуда вы?

– Из Лондона, голубчик. – Мучительный кашель продолжается.

– А куда отправляетесь?

– Назад в Лондон, голубчик. Я приехала сюда искать иголку в стоге сена и не нашла ее! Вот что, голубчик, дай мне три шиллинга и шесть пенсов и не беспокойся обо мне, я доберусь до Лондона и никого больше не потревожу. У меня есть ремесло, очень оно плохо идет, очень плохо, время такое плохое! Но все же я могу жить, прокормиться можно.

– Вы принимаете опиум?

– Я курю его, – отвечает она с трудом, не переставая кашлять. – Дай мне три шиллинга и шесть пенсов; я их употреблю в дело и возвращусь в Лондон. Если же ты не дашь мне этих денег, то не давай ничего, ни медного гроша. А если дашь три шиллинга шесть пенсов, то я тебе кое-что скажу.

Он вынимает из кармана деньги, отсчитывает столько, сколько она просит, и кладет их ей в руку. Она судорожно сжимает деньги в руке и поднимается на ноги с хриплым довольным смехом.

– Да благословит тебя Господь, голубчик. Как тебя зовут, милый господин?

– Эдвин.

– Эдвин, Эдвин, Эдвин, – повторяет она задумчиво и потом вдруг неожиданно спрашивает: – А уменьшительное от этого имени будет как – Эдди?

– Да, иногда и так говорят, – отвечает он, покраснев.

– Так называют человека его девушки?

– Почем я знаю!

– Разве у тебя нет девушки?

– Нет.

– Ну, Христос с тобой. Благодарствуй, голубчик, – произносит она напоследок и хочет удалиться, но ее останавливают его слова:

– Вы же хотели мне кое-что сказать. Говорите же!

– Да, да. Ну, я тебе и скажу, хорошо, только шепотом. Будь благодарен, что тебя не зовут Нэд.

– Почему? – спрашивает он, пристально взглянув на нее.

– Потому что это дурное имя, особенно теперь.

– Как дурное имя?

– Опасное имя. Тому, кого так зовут, угрожает беда.

– Люди, которым грозит беда, говорят, живут долго, – небрежно замечает Эдвин, желая обратить слова ее в шутку.

– Если так, то Нэд будет жить вечно, такая страшная грозит ему опасность, где бы он ни был в эту минуту, когда я говорю с тобою, голубчик, – отвечает женщина.

Эти слова она произнесла почти ему на ухо, грозя пальцем перед самыми глазами. Потом она бормочет еще раз: «Христос с тобой, благодарствуй» – медленно уходит в сторону «Гостиницы для приезжих».

Разговор с этой женщиной не был приятным окончанием тоскливого дня! Один в уединенном, мрачном месте, окруженный развалинами, свидетельствующими о прошлом и о смерти, Эдвин чувствует холодок на спине и вздрагивает от ужаса. Он спешит поскорее выйти на освещенные улицы и решает ничего никому не говорить о случившемся в этот вечер, а только на другой день рассказать Джаку (который только один называл его Нэдом) об этой встрече как о странном совпадении. Конечно, это только простое совпадение, вовсе не заслуживающее внимания.

Все же слова странной женщины производят на него больше впечатления, чем многое другое, действительно достойное внимания. У него еще остается время, и он может прогуляться с часок до обеда. Он начинает ходить взад и вперед по мосту и дальше – по берегу, решив пройти милю-другую, а слова женщины, казалось, постоянно звучат в его ушах, повторяются в порывах ветра, в черных тучах, заволакивающих небо, в клокочущей у его ног воде, в мерцающих огоньках в городе. Даже в звоне колокола раздается какое-то зловещее эхо этих слов, будто ударяющих в самое сердце Эдвина, когда он продходит под аркой дома к ограде собора.

Он вторым поднимается по витой каменной лестнице.

Джон Джаспер проводит этот день приятнее и веселее, чем его приглашенные гости. Поскольку музыкальных уроков на праздники не было, то время у него было свободное, за исключением церковных служб, и он мог свободно им располагать. Рано утром он отправляется в лавки, чтоб закупить необходимые припасы для любимых кушаний своего племянника. Он объясняет всем торговцам, что его племянник недолго у него пробудет и поэтому надо его на славу угостить. По дороге он заходит к мистеру Сапси и объясняет, что сегодня милый Нэд и взбалмошный ученик мистера Криспаркла должны у него обедать и при этом уладят все свои недоразумения, помирятся друг с другом. Мистер Сапси вовсе не питает дружеских чувств к взбалмошному ученику мистера Криспаркла и говорит, что у того вид не английский. А когда мистер Сапси объявляет, что все не английское он осуждает навеки и ставит на нем крест, Джон Джаспер замечает, что он очень сожалеет, услышав такое мнение мистера Сапси, так как рекрасно знает, что мистер Сапси ничего не говорит без основания, обладая способностью (это его секрет) всегда говорить правду. Мистер Сапси, как ни удивительно, вполне согласен с его мнением.

Мистер Джаспер в этот день в голосе. В патетической мольбе к небу настроить его сердце для «исполнения сего таинственного закона» он прямо поражает всех силой и мелодичностью своего голоса. Он никогда еще не пел с таким искусством и так гармонично, как сегодня, трудную музыку – этот хорал. Из-за своей нервозности он иногда в трудных местах слишком торопится, но сегодня он поет удивительно в такт, абсолютно безупречно. По всей вероятности, этот результат достигается замечательным спокойствием его духа. Самый механизм его горла, должно быть, слишком нежен, потому что сверх своего обычного платья и певческого облачения он надел сегодня еще большой черный шарф из крепкой шелковой материи. Необычное спокойствие его духа так в нем заметно, что мистер Криспаркл говорит ему об этом, когда они выходят из собора после вечерни.

– Я должен вас поблагодарить, Джаспер, за то удовольствие, которое вы мне доставили сегодня. Прекрасно! Великолепно! Вы превзошли самого себя! Вы, вероятно, чувствуете себя удивительно хорошо, иначе вы никогда бы не смогли так выразить себя!