Текст книги "Тайна Эдвина Друда"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

Глава XVI
Преданный друг

Когда Джон Джаспер очнулся после своего обморока или припадка, он увидел рядом с собой мистера и миссис Топ, которые суетились вокруг него. Вызвавший их мистер Грюджиус сидел неподвижно в кресле с деревянным лицом, опершись руками на колени, и хладнокровно следил за всеми переменами в лице мистера Джаспера, который приходил в себя.

– Ну вот, вам уже лучше, сэр, – воскликнула миссис Топ со слезами на глазах. – Вы так замучились за эти дни, что потеряли все силы, вот и обморок приключился!

– Человек, – сказал мистер Грюджиус, своим обычным тоном, словно он отвечал урок, – не может долгое время быть без сна, и когда ум его постоянно терзается мучительными мыслями, а тело испытывает усталость, то нельзя не дойти до полной потери сил, до бесчувственного состояния.

– Извините, я, кажется, вас испугал, – слабым голосом произнес мистер Джаспер, когда ему помогли сесть в его мягкое кресло.

– Нисколько, благодарствуйте, – ответил мистер Грюджиус.

– Вы слишком любезны.

– Нисколько, благодарствуйте, – снова ответил тем же тоном мистер Грюджиус.

– Вы бы выпили немного вина, сэр, – посоветовала миссис Топ, – и покушали бы студень, который я для вас приготовила, да заодно и крылышко жареной курицы, которую я с утра подогреваю уже, кажется, в двадцатый раз. Только вы ни к чему не притронулись, а так нельзя. Я вам говорила, что вам будет нехорошо, если вы не позавтракаете. Через пять минут все будет готово, и этот добрый господин, вероятно, не откажется поприсутствовать при вашем завтраке и присмотреть, чтобы вы все съели.

Этот добрый господин промолвил что-то себе под нос, что могло одинаково означать и «да», и «нет», не то и не другое и вообще все, что угодно, так что миссис Топ была бы очень смущена таким ответом, если б она обратила на него внимание, но она была так занята приготовлениями к обеду, что ничего не слышала.

– Вы закусите со мной? – спросил Джаспер, садясь за стол, уже накрытый скатертью.

– Нет, благодарствуйте, мне кусок не пойдет в горло, – ответил мистер Грюджиус.

Джаспер ел и пил почти со зверской жадностью. Вместе с его странной торопливостью и явным равнодушием ко вкусу поглощаемого это доказывало, что он не обращал внимания на еду, а пил и ел только для поддержания физических сил и предупреждения упадка сил духовных. Тем временем мистер Грюджиус сидел неподвижно, с деревянным, ничего не выражавшим лицом. Всем своим видом он будто бы решительно отвечал на невысказанное приглашение к разговору: «Нет, благодарю вас, я не в состоянии сделать ни малейшего замечания».

– Знаете что, – сказал Джаспер, оттолкнув от себя тарелку и стакан, – знаете что, я нахожу тень утешения и надежды в том известии, которым вы меня так поразили.

– Вы находите? – спросил мистер Грюджиус, очевидно, не договаривая: – А я не нахожу, благодарю вас!

– Да, я нахожу теперь, когда пришел в себя после первого потрясения от столь неожиданного известия, разрушившего все мои воздушные замки, которые я возводил для моего дорогого мальчика. Именно теперь, поразмыслив, я нахожу какие-то крупицы надежды.

– Я с удовольствием выслушаю ваши соображения, – сухо произнес мистер Грюджиус.

– Скажите, не мучьте меня: возможно такое или нет, чтобы он, оказавшись в этой новой роли отвергнутого, когда о его помолвке знал весь город, и чувствуя всю неловкость своего положения перед необходимостью объяснять всем это, решил спастись бегством? Если я ошибаюсь, скажите мне прямо об этом, не смущайтесь.

– Это может быть, – ответил мистер Грюджиус с некоторым раздумьем в голосе.

– Такое случалось. Я читал не раз, что люди, попавшие в какую-то сомнительную ситуацию, предпочитали исчезнуть и долго не показываться в обществе, чем оказаться предметом любопытства разных сплетников и отвечать на нескончаемые назойливые вопросы.

– Я полагаю, что такие случаи бывали, – все с тем же раздумьем в голосе произнес мистер Грюджиус.

– Еще не имея ни малейших подозрений, – продолжал Джаспер, с жаром подхватывая новую версию, – что мой дорогой пропавший мальчик что-то скрывал от меня, причем столь важное, мог ли я видеть хоть луч света в мрачном, черном небе? Полагая, что его будущая жена здесь и свадьба их вот-вот состоится, мог ли я подумать, что он добровольно так неожиданно уедет отсюда, что окажется способным на такой непонятный и жестокий поступок? Но теперь, после всего что вы мне сказали, что стало мне известно, будто стал пробиваться слабый луч света сквозь окружающий нас мрак. Если предположить, что он исчез добровольно, то его неожиданный отъезд становится понятным и не столь жестоким. Факт его разрыва с вашей подопечной вполне может быть достаточной причиной для его быстрого отъезда. Конечно, его таинственное исчезновение – это чудовищная жестокость по отношению ко мне, но оно не столь жестоко по отношению к ней.

Мистер Грюджиус не мог с этим не согласиться.

– И даже в том, что касается меня, – продолжал Джаспер с прежним жаром, следуя по новому пути и все больше укрепляясь в своей надежде, – он знал, что вы придете ко мне и скажете то, что вам поручено, и он мог очень четко предвидеть то впечатление, которое произведут на меня ваши слова. И если я, несмотря на такое мое состояние, после вашего рассказа смог в какой-то мере успокоиться, так он мог догадаться, что так со мной все и случится. А если он это предвидел, то нет и жестокости по отношению ко мне… К тому же, что я такое? Джон Джаспер, учитель музыки!

Мистер Грюджиус опять же не мог с этим не согласиться.

– У меня были серьезные сомнения и подозрения, – продолжал Джаспер, – но ваше сообщение, сначала так меня поразившее (так как только теперь я понял, что мой дорогой мальчик, несмотря на искреннюю любовь к нему с моей стороны, не был со мной до конца откровенен), воскрешает во мне надежды и подтверждает, что эти надежды имеют под собой основание. Поэтому я начинаю верить, – и он прижал руки к груди, – что он исчез по собственной воле и, может быть, в настоящее время жив и здоров.

В эту минуту в комнату вошел мистер Криспаркл, и Джаспер повторил, уже обращаясь к нему:

– Я начинаю верить, что он мог исчезнуть по своей собственной воле и что он в настоящее время, может быть, жив и здоров.

Мистер Криспаркл сел и спросил: «Почему вы так полагаете?» Тогда Джаспер и ему еще раз перечислил свои доводы, которые только что излагал мистеру Грюджиусу. Если бы даже они не были столь убедительны, то добрый младший каноник по доброте своей всегда готов был признать их уважительными, так как они служили оправданием поступка его злополучного воспитанника. Но и ему показался чрезвычайно важным и убедительным тот факт, что пропавший молодой человек перед самым своим исчезновением был поставлен обстоятельствами в новое и затруднительное для себя положение перед всеми, кто знал о его личной жизни, делах и планах. Теперь уже все случившиеся события, как казалось мистеру Криспарклу, выглядели в новом свете.

– Я сказал мистеру Сапси, помните, когда мы были у него, что при последнем свидании между молодыми людьми не было никакой ссоры, никаких разногласий, – продолжал мистер Джаспер (он ничего не придумывал, так как на самом деле говорил это мэру). – Мы все знаем, что их первое свидание было, к сожалению, далеко не дружественным, но последняя их встреча в моем доме прошла тихо и благополучно. Мой бедный мальчик, как я заметил, был не в духе, он был грустен, – теперь, зная причину этой грусти, я должен это подчеркнуть, так как именно по этой причине, возможно, он так неожиданно для нас добровольно уехал.

– Молю Бога, чтобы так и было! – воскликнул мистер Криспаркл.

– Молю Бога, чтобы это было так! – повторил мистер Джаспер. – Вы знаете – и мистер Грюджиус также должен теперь узнать, – что я был очень предубежден против мистера Невила Ландлеса из-за его буйного поведения при первой их встрече. Вы знаете, что я приходил к вам, страшно испуганный за моего дорогого мальчика, и выразил сильное опасение, чтобы подобное бешенство не принесло ему вреда. Вы знаете, я записал в своем дневнике, что у меня возникли мрачные подозрения относительно него и нехорошие предчувствия, и я вам прочел эту страницу. Мистер Грюджиус должен знать все абсолютно, я не хочу, чтобы по моей вине ему было известно одно обстоятельство и неизвестно другое. Я желаю, чтобы он полностью осознал, какое облегчающее душу впечатление произвело на меня переданное им известие, несмотря на то что до этого таинственного происшествия я был очень предубежден против молодого Ландлеса.

Это открытое, честное поведение мистера Джаспера смутило младшего каноника. Он чувствовал, что сам действовал не так открыто и чистосердечно; он упрекал себя в том, что скрыл вторую вспышку злости Невила против Эдвина Друда и чувство ревности к удачливому сопернику, вспыхнувшее, как ему достоверно было известно, в сердце Невила. Сам он был убежден в невиновности Невила, в том, что никакого отношения к темному делу исчезновения Эдвина Друда его питомец не имеет, но столько мелких подозрительных обстоятельств накопилось против него, что он боялся прибавить еще два новых звена к цепи улик. Он был человеком исключительно честным, прямым, но все же долго колебался, борясь с собой, не послужат ли оглашенные им в настоящее время два факта утверждению нагромоздившейся вокруг юного Ландлеса лжи.

Однако теперь он имел перед собой образец чистосердечия и уже больше не колебался. Обращаясь к мистеру Грюджиусу, который приобрел в настоящем деле авторитет, осветив новым светом страшную тайну (мистер Грюджиус, узнав, какую ответственную роль ему отвели, стал еще более Угловатым), мистер Криспаркл неожиданно признал всю прямоту Джаспера и высокое чувство справедливости, которым тот обладал, а также, выражая свою полную уверенность в том, что его воспитанник очистил бы себя рано или поздно от всякой тени подозрения, сознался, что эту уверенность он питал, несмотря на вспыльчивый и дикий характер молодого человека: он (Криспаркл) имел случай убедиться, насколько сильно был зол Невил на племянника Джаспера, что усугублялось воображаемой влюбленностью в молодую девушку, которая должна была выйти замуж за Эдвина Друда.

Реакция мистера Джаспера на такую неожиданную новость была весьма благоприятной. Он побледнел, правда, но твердо повторил, что будет до последнего питать надежду, данную ему словами мистера Грюджиуса. Он прямо заявил, что до тех пор, пока не найдутся следы, которые навели бы снова на мысль о насильственной смерти его бедного мальчика, он, Джаспер, будет упорно верить, что тот покинул их добровольно, по собственному желанию.

Домой после этого разговора Криспаркл уходил с неспокойной душой, все еще полный тревоги за молодого человека, которого держал в своем доме как пленника. И тогда он совершил свою памятную, важную по последствиям прогулку.

Он пошел к клойстергамской заводи.

Он часто ходил туда, гуляя возле запруды, и поэтому не было ничего удивительного, что ноги сами понесли его к этому знакомому месту. Но голова его была так занята тревожными мыслями, что он не замечал, куда шел, и догадался о том, что находится близ заводи, только когда услышал совсем рядом плеск падающей воды.

«Как я здесь очутился?» – было его первой мыслью. «Зачем я сюда пришел?» – было его второй мыслью.

Потом он остановился и стал пристально смотреть на воду и слушать ее шум. Неожиданно у него в ушах стали раздаваться хорошо знакомые слова Священного Писания о воздушных голосах, называвших человеческие имена («в час ночной по имени людей зовут и манят»), и он махнул рукой, словно отстраняя их от себя как что-то видимое и материальное.

Ночь была светлая, звездная. Заводь отстояла мили на две вверх по реке от того места на берегу, куда ходили в бурю молодые люди. Тут не производили никаких поисков, ибо в рождественскую ночь был очень сильный отлив, поэтому (если действительно случилось роковое несчастье при таких обстоятельствах) тело следовало искать – как во время отлива, так и во время прилива – ниже по течению к морю. В эту холодную светлую ночь вода, как всегда, текла с монотонным звонким плеском и в полутьме ее не было видно; но Криспарклу казалось, будто что-то необычное ощущалось теперь в этой местности.

Он спрашивал себя: «Что это? Где оно? В чем оно заключается? Каким органом чувств я это воспринимаю?»

Однако ни один из органов чувств не ощущал ничего необыкновенного и не откликнулся. Он снова прислушался, и до его слуха долетал только обычный, мирный плеск воды, какой всегда бывает в холодную зимнюю ночь.

Хорошо зная, что тайна, занимавшая его ум, могла придавать этой местности кажущийся ему странный вид, он стал пристально всматриваться в окружающие его предметы. Он подошел как можно ближе к заводи и устремил глаза на знакомые шесты, сваи и перемычки. Ничего необыкновенного не было видно и здесь. Он решил возвратиться сюда рано утром.

В продолжение всей ночи ему снилась заводь, и рано утром, на рассвете, он снова отправился на то же место на берегу реки. Утро было светлое, морозное. Вся местность до малейших подробностей была ясно видна с той точки, на которой он стоял накануне. Несколько минут он пристально смотрел на все вокруг и хотел уже отвернуться, когда вдруг глаза его сосредоточились на одном предмете.

Он повернулся спиной к заводи, взглянул на небо, потом на землю и снова устремил свой взгляд на поразивший его предмет. Это была лишь точка в окружающем его пейзаже, но она приковывала его взгляд словно каким-то колдовством. Ему показалось, будто в углу заводи блестело что-то неподвижное, – оно не трепетало, не вздрагивало, не переливалось, как вода. Убедившись, что это не игра расстроенного воображения, он быстро сбросил с себя одежду, кинулся в холодную, ледяную воду и поплыл по направлению к блестевшему предмету. Достигнув того места, он влез на сваю и снял с нее запутавшиеся цепочкой в трещине золотые часы с выгравированными на задней крышке буквами «Э. Д.».

С часами в руках он вернулся на берег, оставил их там, а потом снова бросился в воду. Ему хорошо были известны все извилины, углы и пробоины заводи, он знал здесь каждую подводную яму, потому нырял неутомимо до тех пор, пока не окоченел от холода. Он был убежден, что найдет тело несчастного юноши, но нашел в иле только булавку от галстука.

С этими находками он возвратился в Клойстергам и вместе с Невилом Ландлесом пошел прямо к мэру. Тотчас послали за мистером Джаспером, и он признал найденную булавку и часы. Невил был арестован, и самые дикие, невероятные слухи поползли по городу. Говорили о том, как он жесток и мстителен, что если бы не его сестра, которая одна имела на него влияние, никогда не спускала с него глаз и без которой с ним просто опасно общаться, то он ежедневно совершал бы убийства. До его приезда в Англию он засек до смерти нескольких «туземцев», которые, по мнению клойстергамских жителей, кочевали то в Азии, то в Африке, то в Вест-Индии, то на Северном полюсе, и это непременно были черные – добродетельные безобидные негры, называющие себя «мой», обращающиеся ко всем со словами «масса» или «мисси» (в зависимости от пола), занимающиеся в основном тем, что читали на ломаном английском языке самые непонятные филантропические брошюры, а затем очень точно передавали их содержание на своем родном наречии. Он едва не довел до «гробовой доски» (подлинное выражение мистера Сапси) седые волосы миссис Криспаркл. Не раз слыхали, что он грозил лишить жизни мистера Криспаркла. Не раз слыхали, что он хотел убить всех и остаться единственным человеком на земле. Его привез в Клойстергам из Лондона знаменитый филантроп, но для чего? Знаменитый филантроп прямо объяснил: «Я обязан ради моих ближних поместить его там, где он, по словам Бенгама, будет представлять наибольшую опасность для наименьшего числа людей».

Эти бесцельные выстрелы из нелепых старинных мушкетов, конечно, не поражали Невила в сердце, но ему приходилось выдерживать огонь метких, хорошо направленных опытными стрелками выстрелов новейшего, усовершенствованного оружия. Он, оказывается, открыто угрожал исчезнувшему молодому человеку и, по словам его преданного друга и воспитателя, стоявшего до этого за него горой, имел причину (им самим созданную и осознанную) для необузданной ненависти к несчастному юноше. Он вооружился в тот роковой вечер тяжелой тростью – смертоносным оружием – и отправился из дому на другое утро, заблаговременно сделав все необходимые приготовления к своему путешествию. Когда его нашли, на нем обнаружили пятна крови, которые, конечно, могли быть объяснены так, как он это изложил, но вполне возможна и другая причина их происхождения. Произведенный судебной властью согласно предписанию обыск его комнаты и вещей доказал, что в тот самый роковой день – день исчезновения Эдвина Друда – он уничтожил все свои бумаги и прибрал все свои вещи. Часы, найденные в заводи, были признаны часовщиком теми самыми, которые он проверил, завел и поставил для Эдвина Друда в тот самый роковой день в два часа двадцать минут; они остановились прежде, чем попали в воду, и, по твердому убеждению часовщика, их не заводили после него. Это показание подтверждало гипотезу, что часы взяты у несчастного молодого человека вскоре после того, как он с Невилом Ландлесом около полуночи вышел из дома Джаспера, и что часы эти некоторое время где-то хранили, а в воду бросили гораздо позже. Зачем бросили? Если Эдвин Друд был убит и как-то необыкновенно настолько изуродован или спрятан (или и то и другое вместе), что убийца считал его опознание невозможным иначе, как по предметам, находившимся на нем, то, конечно, убийце следовало устранить самые наиболее прочные и легко узнаваемые предметы, а именно часы и булавку. Что касается возможности бросить эти вещи в реку (которую Невил имел, если его подозревать), то ему было очень легко это сделать. Многие видели, как он ходил взад и вперед в той стороне города и, по правде говоря, убитый отчаянием, находился в состоянии, близком к умопомешательству. Что касается избранного им места, то, конечно, ему лучше было не рисковать тем, чтобы эти улики нашли где бы то ни было, но, возможно, он место специально не выбирал, а просто отделался как пришлось от опасных улик. Что касается примирительного характера последнего свидания молодых людей, то едва ли оно говорило в пользу Ландлеса, так как мысль о нем зародилась не у него, а у мистера Криспаркла, который настоял на ее осуществлении и мог засвидетельствовать, как неохотно отправился на эту встречу его почти принужденный к тому воспитанник – может быть, даже задумав преступление. Чем глубже вникали в дело Невила, тщательно разбирая все доводы за и против его виновности, тем оно казалось безнадежнее. Сомнительное соображение, будто молодой человек добровольно скрылся, теперь стало еще маловероятнее после показаний молодой девушки, с которой он так недавно расстался. Убитая горем, она откровенно поведала, что он твердо высказал ей решимость, к которой они, посоветовавшись, пришли вместе: не уезжать до прибытия ее попечителя, мистера Грюджиуса. Однако он исчез раньше, чем приехал этот господин.

На основании всех этих подозрений Невила арестовали, затем отпустили, потом снова задержали. Тем временем поиски продолжались везде, где только было возможно. Мистер Джаспер работал день и ночь, но ничего больше не нашли. Наконец, в связи с недостатком доказательств о смерти исчезнувшего юноши пришлось, не имея оснований для задержания, освободить того, кого подозревали в убийстве. Невила выпустили из-под ареста. Но тогда произошло то, что мистер Криспаркл слишком хорошо предвидел. Невилу было необходимо покинуть Клойстергам, так как все отворачивались от него и избегали его. Даже если бы этого не было, то милая фарфоровая пастушка вскоре умерла бы от страха за своего сына и вообще от беспокойного сознания, что в ее доме находится такой жилец. Наконец, если бы не было и этого, то начальство, к которому младший каноник всегда относился с официальным уважением, все равно решило бы этот вопрос по-своему.

– Мистер Криспаркл, – сказал ему ректор, – человеческое правосудие может ошибаться, но оно должно действовать согласно доступным для него законам. Те дни прошли, когда преступники искали спасения в священных зданиях. Этот молодой человек не должен создать себе святилище из вашего дома. Мы не имеем права давать ему убежище.

– Вы хотите сказать, что ему нужно оставить мой дом?

– Мистер Криспаркл, – ответил осторожный ректор, – я не имею никакой власти в вашем доме, я только рассуждаю с вами о грустной необходимости, заставляющей вас лишить этого молодого человека ваших полезных советов и уроков.

– Это очень грустно, сэр, – заметил Криспаркл.

– Очень, – согласился ректор.

Мистер Криспаркл молча поклонился.

– Тяжело судить его, сэр, но я вполне сознаю… – начал он, но ректор его перебил:

– Так, так, вы совершенно правы во всем, о чем говорите, мистер Криспаркл, но ничего другого не остается. Без сомнения, другого выхода нет, как подсказывает нам здравый смысл.

– Однако, сэр, я вполне убежден в его абсолютной невиновности.

– Ну-у, – протянул ректор конфиденциальным тоном, украдкой осматриваясь вокруг, – вообще говоря, я бы этого не сказал, не стал бы утверждать. Слишком много подозрений против него, чтобы… нет, вообще говоря, я бы этого не стал… не сказал…

Мистер Криспаркл снова молча поклонился.

– Нам, я полагаю, не пристало быть субъективными, решительно принимать чью-либо сторону, – продолжал ректор. – Мы, духовенство, должны иметь сердце горячее, но голову ясную и, следовательно, должны придерживаться всегда справедливой золотой середины.

– Я надеюсь, что вы ничего не имеете против того, сэр, что я публично и самым категорическим образом заявлю, что он явится сюда в любое время, если обнаружится новая улика или откроются новые обстоятельства по этому таинственному делу, свидетельствующие о его невиновности?

– Нисколько, – ответил ректор. – Однако, – прибавил он, специально подчеркивая свои слова, – я не думаю, знаете ли… я бы не стал заявлять об этом категорически. Заявлять это? Да-а, но категорически? Не-ет. Видите ли, мистер Криспаркл, мы, духовенство, имея горячее сердце и ясную голову, ничего не должны заявлять категорически.

Таким образом, Невил Ландлес исчез из дома младшего каноника и направился неизвестно куда – куда хотел или мог – с черным пятном на своем честном имени.

Только после его ухода из Клойстергама Джон Джаспер молча занял свое место в соборном хоре. Бледный, с красными от слез глазами, он, очевидно, потерял всякую надежду на благополучный исход, и снова самые мрачные мысли овладели им и вернулись наихудшие опасения. Дня через два или три, снимая в ризнице официальную одежду, он вынул из кармана свой дневник и молча, но с выразительным взглядом протянув его мистеру Криспарклу, указал на следующие строки:

«Мой бедный мальчик убит. Найденные часы и булавка убеждают меня, что он убит в ту ночь, а эти предметы были взяты и выброшены для сокрытия всякого следа. Все напрасные надежды, основанные мною на факте, что он навсегда расстался со своей будущей женой, теперь рассеяны этой роковой находкой. Я даю клятву и записываю ее на этих страницах, что никогда не буду говорить ни с кем об этой тайне, тайне его гибели, до тех пор, пока не найду ключ к ней; что никогда не остановлюсь в своих поисках и отыщу убийцу моего дорогого погибшего мальчика. Я даю клятву и записываю ее здесь, что отныне посвящаю себя мщению и погибели его убийцы».