Текст книги "Гламорама"

Автор книги: Брет Истон Эллис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

4

Я стою в кабинке таксофона на Хоустон-стрит, в трех кварталах от квартиры Лорен. Статисты проходят мимо – они все выглядят ужасно зажатыми, и создается ощущение, что режиссер плохо объяснил им задачу. Какой-то лимузин проезжает в сторону Бродвея. Я жую Mentos.

– Привет, кошечка, это я, мне нужно срочно тебя увидеть.

– Это невозможно, – говорит она, а затем добавляет неуверенно: – А кто это?

– Я сейчас заскочу.

– Меня уже не будет.

– Почему?

– Я уезжаю в Майами с Дамьеном, – добавляет Лорен, – Где-то через час. Сейчас я как раз собираю чемодан.

– Куда подевалась Элисон? – спрашиваю я. – Куда подевалась его невеста!

– Дамьен бросил Элисон, и тогда она вытащила на свет божий брачный контракт, – сообщает она безразлично. – Если, конечно, верить тому, что он говорит, а я верю.

Пока я перевариваю эту информацию, оператор кружит по соседству с будкой, отвлекая меня, так что я постоянно забываю свои реплики и решаю импровизировать, и режиссер неожиданно мне это позволяет.

– А когда же… а когда же ты вернешься? – нерешительно спрашиваю я.

– Я переезжаю навсегда, – роняет она небрежно. – В Бербанк.

– Зачем? – спрашиваю я, закрывая глаза рукой.

– Мне дали роль сварливого джинна в новой игровой картине Disney под названием «Аладдин против кролика Роджера», ее будет снимать – как же его звать-то? – ах да! Кекс Пиццаро. – Она выдерживает паузу. – В САА считают, что это очень большой шаг вперед для меня.

У меня перехватывает дыхание.

– Ну, передай Кексу от меня… эээ, огромный привет. – И затем, отдышавшись: – Может, я все-таки к тебе заскочу?

– Нельзя, милый, – ласково сообщает она.

– Ты просто невыносима, – говорю я, стискивая зубы. – Тогда, может быть, ты выйдешь ко мне?

– Где ты?

– В большом номере люкс в «SoHo Grand».

– Я согласна считать это нейтральной территорией, но все равно ничего не выйдет.

– Лорен, а как же то, что было у нас вчера?

– Ты хочешь знать мое мнение?

Очень долгая пауза, во время которой я уже почти вспомнил, какая должна быть сейчас у меня реплика по сценарию, но она опережает меня:

– Вот мое мнение: ты слишком многого ждешь от окружающих. И второе: ты провалился, и в этом не виноват никто, кроме тебя.

– На меня… на меня оказывали давление, детка, – говорю я, пытаясь не разреветься. – Я… оступился.

– Нет, Виктор, – отвечает она. – Ты упал.

– Видно, что тебя это не очень волнует – верно, детка?

– Людей не очень волнуют те, кто им до лампочки, Виктор, – говорит она. – Странно, мне казалось, что тебе к этому не привыкать.

Пауза.

– Твой ответ не кажется мне… эээ, многообещающим, детка.

– Ты говоришь так, словно тебе только что вставили в язык кольцо, – устало отзывается она.

– Ну а ты как всегда излучаешь веселье и, эээ, жизнерадостность… даже по телефону, – бормочу я, опуская в прорезь очередные двадцать пять центов.

– Видишь ли, Виктор, проблема в том, что ты все понимаешь, – говорит она, – но не хочешь самому себе в этом признаться.

– Но это же не мы на снимке, – говорю я, внезапно приободрившись. – Я не знаю, в чем тут дело, но это не…

– Ты уверен? – обрывает меня Лорен.

– Кончай, – чуть не взвизгиваю я. – Что за дела, Лорен? Боже мой, это кошмар какой-то – ты ведешь себя так, словно…

– Не знаю, Виктор, но, по-моему, тебе пора очнуться и смотреть на вещи трезво, – говорит она. – Я бы не стала биться об заклад, но мне кажется, что ты начнешь смотреть на вещи трезво. Рано или поздно.

– Боже, ты говоришь это так, словно у тебя для меня припасен какой-то сюрприз.

– Виктор, – вздыхает она, – мне пора идти.

– Там не я, Лорен, – снова начинаю я. – Может быть, там и есть ты, но меня там точно нет.

– Скажем так, это человек, очень похожий на Виктора Варда. Газеты считают, что это он.

– Лорен! – кричу я в панике. – Какого черта здесь творится? Откуда вообще появилось это фото?

– Виктор, – продолжает она спокойно. – Мы больше не можем встречаться друг с другом. Мы больше не можем общаться друг с другом. Наши отношения закончены.

– Ты говоришь это так, словно подписала какое-то гребаное обязательство! – ору я.

– Ты фантазируешь, – говорит она твердо.

– Я умоляю тебя, детка, подумай еще последний раз, – говорю я, уже сквозь слезы. – Я так хочу быть с тобой.

– Виктор, поверь мне, – говорит она. – Ты этого совсем не хочешь.

– Детка, он шьет свои рубашки у…

– Знаешь, мне наплевать, у кого он их шьет, – говорит она. – Это только тебе на это не наплевать. Это только ты судишь людей по тому, у кого они шьют рубашки.

После долгой паузы я выдавливаю:

– Наверное, ты уже слышала, что случилось с Микой?

– А что случилось с Микой? – переспрашивает она равнодушно.

– Ее, эээ, убили, детка, – сообщаю я, шмыгая носом.

– Не думаю, что это было убийство, – говорит Лорея, тщательно подбирая слова.

После еще одной долгой паузы я спрашиваю:

– А что же это было?

И тогда она мрачно сообщает:

– Это была декларация.

Она явно вкладывает в эти слова гораздо больше, чем я в состоянии понять.

– Я тебя умоляю, Лорен, – шепчу я в отчаянии.

Но она вешает трубку.

Камеру останавливают, и гримерши накладывают пару глицериновых слез на мое лицо, и камера вновь начинает снимать, и заранее отрепетированным жестом я бросаю трубку на рычаг так, что она выскальзывает у меня из руки и повисает на шнуре, а затем я медленным движением поднимаю трубку и тупо гляжу на нее. Сцена снята, и мы переходим к следующему эпизоду.

3

Хлое позволяет консьержу впустить меня только после того, как режиссеру удается уговорить Эштона пройти со мной сцену еще один раз, поэтому я уже в курсе, что, когда сегодня Хлое не вышла на подиум, это вызвало грандиозный шум. «Hard Copy», «Inside Edition», «A Current Affair», «Entertainment Tonight» и «Nightline» звонят весь день напролет, поэтому Хлое уезжает в Кэньон-Ранч на две недели с Бакстером Пристли, а в лифте режиссер, который уже сыт мной по горло, шипит мне на ухо: «Изображай страдание», и я изо всех сил стараюсь, но мне удается изобразить только легкую грусть, и когда я неуверенно смотрю прямо в камеру, она уплывает вверх и следует за мной, пока я иду по коридору, ведущему к лофту Хлое.

В лофте так холодно, что зуб на зуб не попадает, несмотря на то, что включены все осветительные приборы. Оконные стекла покрыты толстым слоем льда, на шкафчиках в кухне и гигантском стеклянном кофейном столике лежит слой изморози, пол местами скользкий. Телефон постоянно звонит, стараясь перекричать включенный телевизор в спальне Хлое, и когда я захожу туда, чтобы выключить его, показывают как раз рекламу сегодняшнего выпуска «Шоу Патти Уинтерс» – ведущая держит на руках четырехлетнего ребенка-калеку, в то время как на заднем плане играет песня Бетти Мидпер «From a Distance», а затем возобновляется показ какого-то сериала на том месте, где один персонаж говорит другому: «Как ты мог так поступить?!», и тогда я медленно направляюсь в ванную комнату, но Хлое нет и там. Ванна наполнена пеной, а на краю раковины стоят две пустые упаковки из-под мороженого Ben & Jerry's Chubby Hubby, рядом с устройством для отбеливания зубов, а неподалеку лежит еще большое ручное зеркало, в которое я, слегка запаниковав, начинаю глядеться, но тут Хлое входит в ванную, я резко оборачиваюсь, а телефон все звонит и звонит.

Хлое разговаривает с кем-то по мобильнику; она выглядит очень собранной, она видит меня и тут же направляется к кровати, на которой разложен набор чемоданов Gucci, подаренный ей на день рождения Томом Фордом, и она говорит в телефон что-то такое, чего я не слышу, затем выключает его, и я намереваюсь распахнуть объятия ей навстречу и пропеть торжественный туш, но вместо этого спрашиваю: «Кто это был?», а затем, когда она ничего не отвечает: «Это не твой телефон. Чей он?»

– Мне его дал Бакстер, – говорит Хлое. И после паузы: – Потому что на свой я не отвечаю.

– Детка, – начинаю я, – с тобой все в порядке?

Думаю я при этом о ручном зеркальце, найденном мной в ванной, – я так и не успел рассмотреть, были ли на нем следы порошка или нет.

– Ты, случайно, не начала снова?.. – я намеренно не заканчиваю мой вопрос.

Мой намек доходит до нее гораздо дольше, чем я ожидал, и наконец она говорит: «Нет, Виктор», но при этом вздрагивает, так что я не вполне ей верю.

Телефон все звонит и звонит, а Хлое все достает и достает свитеры из своего стенного шкафа и укладывает их в чемоданы, при этом все ее движения подчеркнуто неторопливы, даже демонстративны, словно мое присутствие для нее ничего не значит, но затем она вздыхает и замирает. Она смотрит на меня, а я сижу в огромном белом кресле, и меня колотит от холода. В зеркале на противоположной стене спальни я вижу свое отражение и замечаю, что мое лицо разбито далеко не так сильно, как я опасался. Хлое спрашивает меня: «Почему?», а телефон все звонит и звонит.

– Почему… что?

– Просто почему, Виктор.

– Детка, – говорю я, разводя руками так, словно собираюсь что-то объяснить. – Ты для меня, эээ… непрестанный источник, эээ… вдохновения.

– Я хочу, чтобы ты дал мне понятный ответ, – спокойно говорит она. – Без этих твоих хождений вокруг да около. Просто ответь почему.

Мне ничего не остается, как сказать:

– А, теперь я врубился.

– Если, конечно, ты еще меня хоть капельку любишь, Виктор, – вздыхает она, снова направляясь к шкафу.

– Зайка, прошу тебя, не надо…

– Почему, Виктор? – спрашивает она снова.

– Детка, я…

– Не бойся, я не буду плакать. Я уже проплакала всю ночь, – сообщает она. – И уж точно я не буду плакать, пока ты здесь, так что говори и ничего не бойся.

– Зайка, мне нужно… мне нужно… – я вздыхаю, а затем начинаю сначала. – Зайка, понимаешь, подобные вещи…

– Ты ведь никогда не отвечаешь прямо на вопрос, если можно избежать этого, верно?

– Гмм… – Я гляжу на нее в растерянности. – А ты что-то спрашивала?

Она осторожно укладывает футболки и колготки в угол самого большого чемодана, затем обматывает провод фена вокруг его ручки и укладывает фен в чемодан поменьше.

– Мне понадобилось очень много времени, Виктор, для того, чтобы начать верить в себя, – говорит она, проскальзывая мимо. – Я не позволю тебе все испортить.

– Но ты не веришь в себя, – бормочу я, устало мотая головой. – Вернее, веришь, но не до конца. Слушай, перестань все время ходить по комнате.

Кто-то звонит Бакстеру на мобильник. Хлое поднимает его с кровати и слушает, не сводя с меня взгляда, а затем отворачивается в сторону и говорит:

– Да, конечно… У меня просто еще одна встреча… Разумеется, спасибо… Хью Грант и Элизабет Херли?.. Отлично… Нет, все хорошо… Да, он сейчас здесь у меня… Нет, нет – все в порядке, не надо. Я чувствую себя нормально… До встречи.

Она выключает телефон, направляется прямиком в ванную и закрывает за собой дверь. Затем слышно, как она дважды смывает унитаз, после чего возвращается в спальню. Я хочу спросить ее, кто звонил, чтобы она назвала имя, хотя я и так знаю, кто это, и в конце концов мне не так уж и хочется услышать это имя от нее.

– Итак, ответь мне все же почему, Виктор? – спрашивает она вновь. – Почему это все случилось?

– Потому что, зайка, – глотаю я слюну. – Это так сложно… Кончай, зайка… Это все… что я понимаю? Это все… что я могу?

Я говорю, надеясь, что правильные слова сами придут мне на ум.

– Ты все понимаешь превратно, – говорит она. – Абсолютно все.

– О Боже, – вздыхаю я.

– Посмотри на свою жизнь, Виктор. Ты губишь себя. У тебя есть знакомые девушки, которых зовут Влагалище…

– Эй, детка, ее зовут Янни. Это только переводится как влагалище.

– Сколько еще осталось кабинок в ночных клубах, в которых ты не потусовался? – спрашивает она. – Ты ничего не делаешь, кроме как сидишь в «Bowery Bar», «Pravda» или «Indochine» и ноешь, какое кругом все говно. И ты делаешь это как минимум четыре раза в неделю.

– Зайка, ты просто не представляешь себе, как ужасно я устал.

– Нет, ты не устал, Виктор, – отзывается она, внимательно вглядываясь в содержимое чемодана и положив руки на бедра. – Ты не устал – ты болен. Больна твоя душа.

– Зайка, мне просто, – я поднимаю на нее растерянный взгляд, – мне просто подсунули паленый кокс. – И добавляю, окончательно капитулировав: – Да, впрочем, какая разница?

– Для тебя – никакой.

– Я просто… озадачен. Почему все… презирают меня?

– Потому что ты положил целую жизнь на то, чтобы производить впечатление на тех людей, которые впечатляют тебя.

– Зайка, но с чего бы мне пытаться производить впечатление на людей, которые меня не впечатляют?

– Может быть, потому, что люди, на которых ты пытаешься производить впечатление, просто того не стоят?

Проглотив это заявление, я прочищаю горло и хнычущим тоном сообщаю:

– Я просто даже не знаю сейчас, как ко всему этому относиться, зайка…

– Ты подлизываешься к людям, которым на это совершенно наплевать.

– Зайка, кончай! – восклицаю я. – Они просто делают вид, что им на это наплевать!

Она награждает меня таким взглядом, что я моментально затыкаюсь:

– Ты вообще-то сам слышишь, что говоришь?

Я с жалким видом пожимаю плечами.

– Я знаю, смириться с реальностью не всегда просто, но, может, все же пора? – говорит она, застегнув один чемодан и принимаясь за другой.

– Зайка, неужели ты не понимаешь – это была самая тяжелая неделя в моей жизни? – шепчу я. – Я прошел через настоящий кошмар, и…

– Ах, этот твой любимый крошечный мирок! – говорит она, отмахиваясь рукой от моих слов.

– Нет, нет, ты не поняла! Я действительно устал от всего этого, я тоже устал от всего этого, – говорю я, так и не вставая с огромного белого кресла. – Я устал дружить с людьми, которые или ненавидят меня, или пытаются убить, или…

– Неужели ты и вправду считаешь, что все это кончилось? – перебивает она меня.

Я вздыхаю, затем выдерживаю приличествующую моменту паузу, перед тем как спросить:

– А почему бы и нет?

Она смотрит на меня безо всякого выражения.

– Люди и большее прощают, – бормочу я.

– Просто потому, что они все умнее тебя, – говорит она. – Потому что ты все воспринимаешь превратно и потому что все умнее тебя.

– Зайка, эта фотография… Я не знаю, откуда она взялась, но этого на самом деле не было, никогда не было…

– Чего не было? – спрашивает она, внезапно оживляясь.

– Того, что на фотографии, – говорю я.

– Иными словами, ты не занимался и никогда не пытался заняться сексом или хотя бы целоваться с Лорен Хайнд? – говорит она. – Ты это хочешь сказать?

Я обдумываю заданный мне вопрос, пытаюсь изменить его формулировку, а затем выдавливаю:

– Я хотел сказать, что…

Она отодвигается от меня:

– Возможно, ты очнешься скорее, если меня не будет рядом, – кто знает?

Я отчаянно жестикулирую, стараясь придумать что-нибудь или хотя бы просто произнести какую-нибудь фразу.

– А ты не пыталась, эээ, ну, может быть, поговорить с Лорен? Разве она тебе не объяснила, что случилось? – спрашиваю я с надеждой.

– Нет, – говорит она. – Лорен мне очень нравится. Но я больше не хочу никогда ни слышать, ни видеть ее.

Хлое смотрит на часы и вполголоса чертыхается.

Я встаю с кресла и иду по направлению к ванной комнате, где Хлое уже складывает все свои баночки с кремами, маслами и порошками еще в одну сумку Gucci. Я замечаю, что ручного зеркальца, которое я рассматривал, уже нигде не видно. Зато я вижу лезвие и маленькую прозрачную трубочку, лежащие рядом с флаконом духов, и они явно мне не грезятся.

– Ну? – восклицает она, внезапно обернувшись. – Почему ты все еще здесь?

– Потому что… – улыбаюсь я печально. – Потому что… ты – мой лучший друг?

– Зеркало – твой лучший друг.

– Может быть… – начинаю я сбивчиво. – Может быть, если бы ты не ждала от меня слишком многого, ты бы не разочаровалась во мне… так сильно. – А затем (поскольку я вижу ее отражение в зеркале) я добавляю: – Ты только не плачь.

– Я не плачу… – удивляется она, – Я зеваю…

И вот я снова в вестибюле, я плетусь к выходу, шаркая по каменному полу, и напарываюсь на Тристана – бывшую модель, приторговывающую наркотиками. Я болтаю с Эштоном, Тристан же – он обладает каким-то особым магнетическим шиком, и хотя я не совсем в себе в настоящий момент, мне удается непринужденно пожать ему руку, обменяться обязательными репликами, обойти молчанием очевидное (колонку Бадди Сигала, пятна на моей рубашке, распухшую бровь), обменяться комплиментами по поводу его и моих волос, порекомендовать друг другу парочку прикольных иностранных фильмов, новую группу из Невады («В этом штате что-то реально происходит», – заверяет меня Тристан), и затем мы расходимся как в море корабли.

Уже снаружи, на лестнице, ведущей из подъезда на тротуар, я оборачиваюсь и вижу через прозрачные двери, как Тристан садится в лифт, и мне приходит в голову спросить его, к кому он приехал и не собирается ли этот кто-то прикупить у него пару грамм, но вместо этого я впадаю в какую-то панику, потому что, пока я все это обдумываю, Тристан ловит на себе мой взгляд и машет мне рукой, в то время как двери лифта закрываются, и глазам моим предстает ужасное видение Хлое, которую везут на машине «скорой помощи» в очередную наркологическую лечебницу посреди пустыни, еще одна серия неудачных попыток самоубийства, завершающаяся удачной, и я вскрикиваю и кидаюсь обратно к двери подъезда, но работники съемочной группы удерживают меня, а я кричу: «Как вы посмели? Как вы посмели? В сценарии же этого не было!», и тут я падаю в обморок, и технические ассистенты укладывают меня на ступеньки, а я продолжаю биться и кричать: «Но вы же ничего не понимаете, ничего не понимаете!», и внезапно режиссер склоняется надо мной и тихо приказывает помощникам отпустить меня, и что все именно так и надо – тсс!

Меня колотит так сильно, что режиссеру приходится гладить меня по лицу, успокаивая меня для того, чтобы поговорить со мной по душам.

Беря сразу быка за рога, он говорит мне:

– Ты уверен, что ты на самом деле хочешь вернуться туда?

Меня колотит так сильно, что я просто не могу ничего ему ответить.

– Ты уверен, что ты на самом деле хочешь вернуться туда? – спрашивает он снова. – Ты уверен, что твой герой так бы поступил?

Я задыхаюсь, я не могу промолвить ни слова, и постепенно люди оставляют меня в покое.

После того, что кажется мне долгими часами, я наконец встаю, почувствовав, что желание вернуться в квартиру Хлое заметно ослабело (впрочем, этого следовало ожидать), и откуда-то издалека сквозь шум машин и стройки до меня доносится звон бубенцов, и тут кто-то из реквизиторов отряхивает с моего пиджака грязь, и тогда я вновь спускаюсь по ступенькам, ведущим к тротуару, где меня уже поджидает черный седан, который отвезет меня домой, где мне помогут уточнить (если не полностью переменить) мою точку зрения на постановку, в которой я в настоящий момент принимаю участие.

2

Перед домом, в котором я живу, репортерша из «Details» играет в классики, на ней – лимонно-желтый комбинезончик, белая кожаная куртка, кроссовки с толстой подошвой, косички на голове забраны с помощью пластмассовых заколок, и она набирает номер на мобильном телефоне, а ее ногти покрыты облупившимся коричневым лаком. Я молча прохожу мимо нее, осторожно переступаю через останки моей изуродованной «веспы», лежащие вместе с остальным мусором, сигарета прилипла к моим губам, темные очки скрывают глаза.

– Привет, мы вроде бы собирались встретиться сегодня утром, – говорит она, захлопывая крышку телефона.

Я ничего не отвечаю, только шарю по карманам в поисках ключей.

– Они выкинули из номера материал о тебе, – говорит она.

– Ты пришла, чтобы сказать мне это? – Я наконец нахожу ключи. – Я просто в ужасе.

– Тебе это важно?

Я вздыхаю, снимаю темные очки и спрашиваю:

– За кого ты меня принимаешь?

Она «многозначительно» склоняет голову набок и делает вид, что разглядывает асфальт, а затем снова смотрит в мою сторону.

– Я нахожу тебя практически непостижимым, – тянет она, подражая британскому выговору.

– Ну а я пришел к выводу, что давненько не встречал такой ходячей банальности, как ты, – парирую я в той же манере.

Затем я открываю дверь и захожу внутрь. Репортерша пожимает плечами и скачет прочь от меня.

К моей двери пришпилено уведомление о выселении, поэтому, когда я открываю ее, я смотрю в сторону режиссера, закатываю глаза и протягиваю: «Да ради бога!» В то же самое мгновение начинает звонить телефон, а я шлепаюсь без сил на мое кресло-набивнушку и, сняв трубку, зеваю в нее:

– Виктор слушает. Что стряслось?

– Это Палакон, – отвечает мне решительный голос.

– А, Палакон, у меня сейчас совсем нет времени разговаривать, так что…

– На столе в вашей кухне лежит коричневый конверт, – говорит Палакон, не слушая меня. – Откройте его.

Я смотрю в двери кухни не меняя позы и действительно замечаю лежащий на столе конверт.

– Ладно, – говорю я. – Положим, чувак, я открыл твой коричневый конверт.

– Нет, мистер Джонсон, – раздраженно говорит Палакон. – Пожалуйста, встаньте и пройдите на кухню.

– Ни фига себе! – восклицаю я, впечатленный его напором.

– Я хочу, чтобы вы взяли этот конверт с собой, когда отправитесь в Лондон искать Джейми Филдс, – продолжает Палакон. – Мы зарезервировали вам каюту первого класса на теплоходе «Королева Елизавета II». Он отплывает из Нью-Йорка сегодня в четыре часа дня. Ваши билеты – в том самом коричневом конверте, который лежит на столе в кухне, кроме того, там…

– Подожди-ка минутку, – говорю я. – Притормози.

– Да? – вежливо переспрашивает Палакон.

Я долго молчу, придумывая, что бы мне сказать, и наконец брякаю:

– Ты мог бы по крайней мере отправить меня гребаным «конкордом».

– Мы зарезервировали вам каюту первого класса на «Королеве Елизавете II», – нимало не смутившись, повторяет Палакон. – Судно отплывает из Нью-Йорка сегодня в четыре часа дня. Машина заедет за вами в полвторого. Ваши билеты в коричневом конверте вместе с десятью тысячами долларов наличными на, эээ, дорожные расходы…

– Квитанции сохранять?

– Совершенно необязательно, мистер Джонсон.

– Зашибись.

– Я свяжусь с вами на борту судна. И не забудьте взять коричневый конверт. Это крайне важно.

– Почему? – спрашиваю я.

– Потому что он содержит все, что может вам понадобиться.

– Мне нравятся такие конверты, – констатирую я.

– Спасибо.

– Палакон, как ты узнал, что я смогу поехать сегодня?

– Я прочел заметку в «News», – отвечает он. – И сделал выводы.

– Палакон…

– Ах да, – говорит Палакон перед тем, как повесить трубку, – шляпку тоже возьмите с собой.

После некоторой паузы я спрашиваю:

– Какую шляпку?

– Вам известно какую. И он вешает трубку.