Текст книги "Тайны Космера (сборник) (ЛП)"

Автор книги: Брендон Сандерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 35 страниц)

День сорок второй

Каждый человек – головоломка.

Так учил Тао, ее первый наставник. Поддельщик не просто мошенник или шарлатан. Поддельщик – художник, рисующий человеческим восприятием.

Надуть может любой чумазый оборванец с улицы. Поддельщик метит выше. Обычные мошенники сначала пудрят мозги, а потом сбегают, пока жертва не опомнилась. Поддельщик же должен создать нечто столь совершенное, столь прекрасное, столь реальное, что жертва никогда не заподозрит обман.

Человек – как дремучая чаща, заросшая лианами, бурьяном, кустами, молодняком и цветами. В любом человеке переплетается множество эмоций и желаний, и обычно они борются друг с другом подобно тому, как розовые кусты сражаются за один клочок земли.

«Уважай людей, которых обманываешь, – учил ее Тао. – Если воровать у них достаточно долго, начинаешь их понимать».

По мере работы Шай создавала книгу – подлинную историю жизни императора Ашравана. В ее книге будет больше правды, чем в тех, что писали хронисты во славу императора, и больше правды, чем даже в дневнике, написанном его собственной рукой. Шай медленно собирала кусочки головоломки, пробираясь через дебри разума Ашравана.

Как и сказал Гаотона, император был идеалистом. Шай видела это по ранним записям, исполненным сдержанного беспокойства, по его отношению к слугам. Империя не такая уж ужасная. Но и не чудесная. Просто империя. Народ терпел ее, поскольку при умеренном произволе существовать удобно. Коррупция неизбежна, но жить с ней можно. Или так, или смириться с хаосом и неизвестностью.

Великие во всем пользовались покровительством. На государственную службу, которая считалась самым прибыльным и престижным занятием, чаще всего поступали благодаря связям и взяткам, а не умениям и способностям. Вдобавок тех, кто лучше всех служил империи, – торговцев и ремесленников – регулярно обирали до нитки сотни жадных рук.

Это ни для кого не было секретом. Ашраван хотел все изменить. Поначалу.

А вот потом… Никакого конкретного «потом» не было. Поэты объяснили бы провал Ашравана одним-единственным недостатком в его характере, но у человека всегда больше одного недостатка, равно как и страстей больше одной. Если бы Шай принимала за основу подделки одно качество, получился бы не человек, а жалкое подобие.

Но… можно ли рассчитывать на что-то лучшее? Не стоит ли удовольствоваться правдоподобием в чем-то одном? Например, создать императора, который будет правильно вести себя при дворе, но не одурачит ближайшее окружение. Возможно, это сработает подобно театральным декорациям, которые служат своей цели во время спектакля, но серьезной проверки не выдерживают.

Такая задача вполне осуществима. Наверное, стоит объяснить арбитрам, что именно возможно, и сотворить им подобие императора – марионетку, которая исполняет свои официальные обязанности, а потом удаляется под предлогом недомогания.

Такое Шай может сделать.

Но она поняла, что не хочет.

В этом нет вызова. Это методы уличного воришки, живущего сегодняшним днем. Поддельщику пристало создавать нечто долговременное.

В глубине души Шай радовалась вызову. Она поняла, что хочет вернуть Ашравана к жизни. По крайней мере, хочет попытаться.

Шай прилегла на кровать, уже переделанную в более удобную, с балдахином и пуховым одеялом. Шторы она всегда задергивала. Вечерние стражники играли за ее столом в карты.

«Почему ты так стремишься вернуть Ашравана к жизни? – спросила себя Шай. – Арбитры убьют тебя прежде, чем ты увидишь результат своей работы. Тебя должно заботить только бегство».

И все же… сам император. Она решила украсть Лунный скипетр, потому что это самая знаменитая реликвия империи. Она хотела, чтобы ее работа была выставлена в великой императорской галерее.

Однако ее нынешняя задача… гораздо сложнее. Кто из поддельщиков мог похвастаться чем-то подобным? Подделка на Троне Роз?

«Хватит, – сказала она себе, на этот раз решительнее. – Не увлекайся. Гордыня, Шай. Не поддавайся гордыне».

Шай открыла свою книгу на последних страницах, где под видом глоссария зашифровала план побега.

На днях кровопечатник прибежал, словно перепугался, что не успеет обновить печать. От него разило крепкой выпивкой. Он наслаждался дворцовым гостеприимством. Если устроить так, чтобы он пришел с утра пораньше и тем же вечером напился…

Горы, где обитают бойцы, граничат с болотами Джамара, где живут кровопечатники. Их взаимная ненависть уходит корнями глубоко в прошлое и, скорее всего, превосходит верность империи. Когда появился кровопечатник, несколько бойцов испытали явное отвращение. Шай начала завоевывать их расположение: мимоходом пошутить, вскользь упомянуть о сходстве их народов. Бойцам не полагалось с ней разговаривать, но проходили недели, а она только и делала, что рылась в книгах да беседовала со старыми арбитрами. Стражники заскучали, а скучающими людьми легко манипулировать.

В распоряжении Шай было много духокамня, и она бы им воспользовалась, но часто простейшие методы намного действеннее. От поддельщиков всегда ждут, что они по любому поводу применят печати. Великие распространяли байки о темном колдовстве, о том, как поддельщики ставят печати на ступни спящим, изменяя личности, вторгаясь в них и насилуя разум.

На самом деле духопечать – едва ли не последняя надежда поддельщика. Слишком уж легко ее обнаружить. «Но я бы прямо сейчас отдала правую руку за свои знаки сущности…»

Она едва не поддалась искушению вырезать новый знак для побега. Разумеется, от нее этого ожидают, и будет очень трудно выполнить сотни необходимых проверок. Если она будет испытывать его на своей руке, стражники сразу об этом доложат, а на Гаотоне он и вовсе не сработает.

Использовать же непроверенный знак сущности… это может очень плохо кончиться. Нет, она включит в план побега духопечати, но в его основу лягут более традиционные уловки.

День пятьдесят восьмой

Шай была готова к очередному визиту Фравы.

Женщина задержалась в дверях. Стражники без возражений покинули комнату, а их место занял капитан Зу.

– Ты хорошо потрудилась, – заметила Фрава.

Шай оторвалась от исследования. Арбитр имела в виду не успехи с печатью Ашравана, а изменения в комнате. На днях Шай переделала пол. Это было нетрудно. Все сведения нашлись в хрониках: какой камень использовали при постройке дворца, из каких каменоломен, сроки, имена каменщиков.

– Вам нравится? – спросила Шай. – По-моему, мрамор хорошо сочетается с камином.

Фрава повернулась и удивленно моргнула.

– Камин? Откуда… Мне кажется или комната стала больше?

– Смежной кладовкой никто не пользовался, – пробормотала Шай, уткнувшись обратно в книгу. – И комнаты разделили недавно, всего пару лет назад. Я переписала прошлое так, чтобы эта комната оказалась побольше и чтобы в ней установили камин.

Фрава казалась ошарашенной.

– Это немыслимо… – Повернувшись к Шай, она нацепила на лицо обычную строгую маску. – Не похоже, что ты серьезно относишься к своей задаче, поддельщица. Ты здесь, чтобы помочь императору, а не перестраивать дворец.

– Резьба по духокамню меня успокаивает. Как и рабочее пространство, которое не напоминает чулан. Душу вашего императора вы получите в назначенный срок, Фрава.

Арбитр подошла к столу и внимательно его осмотрела.

– Так ты уже приступила к духопечати императора?

– Да, и не к одной. Это сложный процесс. Я проверила на Гаотоне уже больше сотни печатей…

– Арбитре Гаотоне.

– …на старике. Каждая печать – лишь малая часть общей картины. Когда они заработают все по отдельности, я вырежу их в миниатюре и объединю с дюжину проверочных печатей в одну итоговую.

– Но ты же сказала, что испробовала больше сотни, – нахмурилась Фрава. – А в итоговую печать попадут только двенадцать?

Шай рассмеялась.

– Двенадцать? Чтобы подделать целую душу? Едва ли. Итоговая печать, которую придется ставить императору каждое утро, будет… ключевым элементом, краеугольным камнем в арке. Прикладывать к коже императора придется только ее, но она будет связывать в сеть сотни других печатей.

Шай потянулась за своей книгой с заметками и черновыми набросками итоговых печатей.

– Я поставлю их на металлическую пластину, а потом свяжу с той печатью, что вы будете ежедневно ставить Ашравану. Эту пластину ему придется все время держать при себе.

– Ему придется носить металлическую пластину и ежедневно ставить печать? – сухо произнесла Фрава. – Ты не думаешь, что так весьма затруднительно вести нормальную жизнь?

– Я полагаю, если ты император, вести нормальную жизнь и так весьма затруднительно. У вас все получится. Пластину обычно оформляют как украшение, например, большой медальон или квадратный наплечный браслет. Посмотрите на мои знаки сущности, они сделаны точно так же, в шкатулке для каждого есть пластина.

Шай замялась.

– Тем не менее ничего подобного мне делать не приходилось, да и никому другому. Есть шанс… и пожалуй, довольно большой… что со временем мозг императора впитает эту информацию. Если целый год день за днем вычерчивать один и тот же рисунок на стопке бумаги, то в конце рисунок проявится и на нижних листках. Возможно, через несколько лет ставить печать и вовсе не понадобится.

– Я все равно считаю это вопиющим.

– Хуже, чем быть мертвым?

Фрава положила руку на книгу Шай с заметками и неоконченными набросками. Потом забрала ее.

– Я прикажу писцам это скопировать.

Шай встала.

– Она мне нужна.

– Не сомневаюсь, – согласилась Фрава. – Именно поэтому ее нужно скопировать, на всякий случай.

– Это займет слишком много времени.

– Я верну ее через день.

Фрава направилась к выходу. Шай кинулась следом, но ей преградил путь капитан Зу, наполовину вытащив меч из ножен.

Фрава обернулась.

– Тихо, тихо, капитан. Не нужно. Поддельщица лишь защищает свою работу. Это хорошо. Значит, она старалась.

Взгляды Шай и Зу скрестились.

«Он хочет моей смерти, – подумала Шай. – И сильно».

Она уже поняла, что представляет из себя Зу. Своей кражей Шай посягнула на самое важное для него – долг, который заключался в охране дворца. Ее сдал императорский шут, а не поймал Зу. После такого провала капитан чувствовал себя неуверенно и хотел отыграться на Шай.

Наконец она отвела глаза. Неприятно, но нужно уступить.

– Аккуратнее, – предупредила она Фраву. – Не потеряйте ни единой страницы.

– Я буду защищать книгу… как если бы от этого зависела жизнь императора. – Фраве пришлась по душе ее собственная шутка, и она удостоила Шай редкой улыбки. – Ты подумала над другим вопросом, который мы обсуждали?

– Да.

– И?

– Да.

Улыбка Фравы стала шире.

– Скоро мы к этому вернемся.

Фрава ушла с книгой, в которой были результаты двух месяцев работы. Шай точно знала, что у нее на уме. Фрава не собирается копировать записи. Она покажет их другому поддельщику, чтобы узнать, достаточно ли ему этого для завершения работы.

Если он решит, что достаточно, Шай без лишнего шума казнят, прежде чем другие арбитры успеют возразить. Вероятно, Зу убьет ее сам, прямо здесь.

День пятьдесят девятый

Ночью Шай не спалось.

Она не сомневалась, что тщательно подготовилась. И все равно приходилось ждать, будто с петлей на шее. Тревога не стихала. Что, если она неправильно истолковала ситуацию?

Она умышленно напустила туману в свои записи. Неразборчивый почерк, многочисленные перекрестные ссылки, бесконечные списки с напоминаниями для себя о том, что нужно сделать… Получилась толстая книга, и все должно указывать на то, что работа умопомрачительно сложная.

Это была подделка, причем одной из сложнейших разновидностей – из тех, что имитируют не конкретного человека или предмет, а общее впечатление.

«Держись подальше, – намекала книга. – Даже не пытайся закончить эту душу. Пусть Шай доделает самое трудное, ибо от тебя потребуются неимоверные усилия. А в случае провала… заплатишь головой».

Эта книга – одна из ее самых искусных подделок. Каждое слово в ней одновременно и истина, и ложь. Только настоящий мастер способен прочитать между строк и заметить, как сильно она старалась показать всю трудность и опасность задания.

Насколько хорош поддельщик Фравы?

Доживет ли Шай до утра?

Она не спала, хотя спать хотелось и нужно было отдохнуть. Часы, минуты, секунды ожидания тянулись мучительно долго. Но мысль о том, что за ней придут во сне, была еще ужаснее.

В конце концов она встала с постели и занялась докладами о жизни Ашравана. Игравшие в карты за столом стражники воззрились на нее. Один даже сочувственно кивнул, заметив ее усталый вид и покрасневшие глаза.

– Свет слишком яркий? – спросил он, указывая на лампу.

– Нет, – ответила Шай. – Просто одна мысль не дает покоя.

Она провела ночь в постели, мысленно погрузившись в жизнь Ашравана. Досадуя, что нельзя заглянуть в свои записи, Шай взяла чистый лист и начала делать пометки. Она добавит их в книгу, когда ту вернут. Если вернут…

Похоже, она наконец поняла, почему Ашраван утратил юношеский оптимизм. По крайней мере, ясно, какие обстоятельства подтолкнули его к этому: отчасти продажность чиновников, отчасти неуверенность в себе, но все это было не главное.

Нет, провалом Ашравана стала сама его жизнь. Жизнь во дворце, жизнь на благо империи, тикающей подобно часам. Все работало. Конечно, не так хорошо, как хотелось бы. Но ведь работало.

Чтобы бросить вызов существующему порядку, нужна воля, а собрать волю в кулак не так просто. Ашраван вел праздную жизнь. Он не был ленив, но не обязательно быть ленивым, чтобы тебя перемолола имперская бюрократия, и можно сколько угодно говорить себе, что в следующем месяце потребуешь все изменить. Со временем плыть по течению великой реки под названием Империя Роз становилось все легче.

В итоге император делался все более мягким: большую часть внимания уделял красоте дворца, а не жизни подданных и позволял арбитрам брать на себя все больше государственных обязанностей.

Шай вздохнула. Даже это описание императора слишком упрощенное, в нем не учитывается, каким человеком он был и каким стал. Последовательность событий ничего не говорит о его характере, любви к спорам, чувстве прекрасного или привычке писать отвратительные стихи, а потом ждать, что придворные будут их превозносить.

Еще оно не говорит о его высокомерии и тайном желании стать кем-то другим. Вот почему он снова и снова перечитывал дневник. Видимо, выискивал ту развилку в жизни, когда ступил на неверный путь.

Он так и не понял. В жизни редко бывают явные развилки. Люди меняются медленно, со временем. Нельзя сделать один шаг и очутиться в совершенно другом месте. Сначала делаешь шажок в сторону, обходя камни, некоторое время идешь вдоль дороги. Потом еще немного отклоняешься, чтобы идти по мягкому. А потом перестаешь обращать внимание на то, что отходишь от дороги все дальше, и в итоге оказываешься в другом городе, гадая, почему дорожные указатели не привели тебя, куда нужно.

Дверь в комнату открылась.

Шай подскочила на кровати, едва не выронив записи. За ней пришли.

Но… нет, уже утро. Сквозь витражное окно пробивался свет, вставали и потягивались стражники. Дверь открыл кровопечатник, снова с похмелья и, как это часто бывало, со стопкой бумаг в руке.

«Сегодня он рано, – подумала Шай, сверившись с карманными часами. – С чего бы, он ведь вечно опаздывает?»

Не говоря ни слова, кровопечатник надрезал ей руку и обновил печать на двери. Шай обожгла боль. Кровопечатник выскочил из комнаты, будто опаздывал на важную встречу. Шай проводила его взглядом и покачала головой.

Миг спустя дверь снова открылась, и вошла Фрава.

– О, не спишь, – произнесла она.

Бойцы поприветствовали ее. Фрава с раздраженным видом хлопнула книгой Шай о стол.

– Писцы закончили. Возвращайся к работе.

Фрава поспешно удалилась. Шай с облегченным вздохом откинулась в постели. Хитрость сработала. У нее в запасе еще несколько недель.

День семидесятый

– То есть этот символ, – Гаотона указал на один из набросков будущих итоговых печатей, – обозначает время, а именно конкретный момент семь лет назад?

– Да. – Шай стерла пыль с только что вырезанной духопечати. – Вы быстро учитесь.

– Скажем так, меня ежедневно оперируют. Спокойнее, когда знаешь, какими именно скальпелями.

– Изменения не…

– Не постоянные. Да, ты все время это говоришь. – Гаотона протянул руку, чтобы она поставила печать. – Тем не менее у меня возникают сомнения. Если нанести человеку порез, он затянется и исчезнет, но если проделывать это снова и снова в том же месте, останется шрам. Наверняка примерно так же и с душой.

– Разумеется, за исключением того, что с душой все иначе. – Шай прижала печать к его руке.

Он так до конца и не простил ей то, что она сожгла шедевр Шу-Ксена. Это было видно. Она его не просто огорчила, а разозлила.

Со временем злость истаяла, и у них снова наладились рабочие отношения.

Гаотона склонил голову.

– Я… Сейчас как-то странно.

– В каком смысле странно? – Шай отсчитывала секунды по карманным часам.

– Я помню, как сам себя уговаривал стать императором. И… и я презирал себя. Матерь света… неужели он так ко мне относился?

Печать продержалась пятьдесят семь секунд. Неплохо.

– Да, – ответила Шай, когда печать исчезла. – Думаю, он относился к вам именно так.

Ее охватило волнение. Наконец эта печать заработала!

Она все ближе подбиралась к пониманию императора, все ближе к решению головоломки. Каждый раз незадолго до конца проекта, будь то картина, скульптура или масштабная подделка души, наступал момент, когда Шай отчетливо видела результат: он представал перед ее мысленным взором, оставалось лишь формально закончить работу.

Этот момент не за горами. Душа императора раскрылась перед ней, лишь некоторые уголки все еще скрывались в тени. Шай жаждала довести дело до конца, узнать, получится ли вернуть императора к жизни. После того как она столько о нем прочла, столько узнала, ей необходимо закончить работу.

А до тех пор можно обождать с побегом.

– Это та самая? – спросил Гаотона. – Та самая печать, которую ты столько раз переделывала? Печать о том, почему он решил стать императором?

– Да, – ответила Шай.

– Наши с ним отношения. Ты испробовала вариант, когда его решение зависело от наших с ним отношений и… и от стыда после наших разговоров.

– Да.

– И печать взялась.

– Да.

Гаотона откинулся на спинку стула.

– Матерь света… – прошептал он снова.

Шай отложила печать к признанным годными.

За последние пару недель все остальные арбитры нанесли Шай такие же визиты, что и Фрава, обещая золотые горы за полный контроль над императором. Только Гаотона ни разу не пытался ее подкупить. Честнейший человек, к тому же стоящий на самой верхней ступени власти в империи. Поразительно. Использовать его гораздо сложнее, чем она рассчитывала.

– Повторю, вы меня впечатлили. – Шай повернулась к Гаотоне. – Мало кто из великих стал бы тратить время на изучение духопечатей. Великие сторонятся всего, что считают злом, даже не пытаясь понять. Вы изменили свое мнение?

– Нет. Я по-прежнему считаю то, чем ты занимаешься, если не злом, то, безусловно, богохульством. Но кто я такой, чтобы судить? Чтобы сохранить власть, мы положились на твое искусство, которое так запросто называем кощунством. Жажда власти заглушает нашу совесть.

– Для остальных это так, но у вас другие личные мотивы.

Гаотона вскинул бровь.

– Вы просто хотите вернуть Ашравана, – пояснила Шай. – Вы отказываетесь признать, что потеряли его. Вы любили его как сына: юношу, которого наставляли, императора, в которого всегда верили, даже когда он сам в себя не верил.

Гаотона отвел взгляд, ему явно стало неудобно.

– Но это будет не Ашраван. Даже если все получится, это будет не совсем он. Вы же понимаете.

Гаотона кивнул.

– Но… иногда хорошая подделка не хуже оригинала. Вы из фракции «Наследие». Вы окружаете себя поддельными древностями и копиями давно утраченных картин. Думаю, и с поддельным императором примерно так же. А вы… вы просто хотите убедиться, что сделали все, что могли. Ради него.

– Как у тебя это получается? – тихо спросил Гаотона. – Я видел, как ты разговариваешь со стражниками. Ты выучила по именам всех слуг. И похоже, знаешь все об их семьях, пристрастиях, чем они занимаются по вечерам… При том, что целыми днями сидишь взаперти в этой комнате. Ты не покидала ее несколько месяцев. Откуда ты все это знаешь?

– Люди по своей натуре всегда пытаются распространить власть на все, что их окружает. – Шай поднялась, чтобы принести следующую печать. – Мы строим стены, чтобы защититься от ветра, крыши – чтобы укрыться от дождя. Мы приручаем стихии, подчиняем природу нашей воле. И нам кажется, будто все у нас под контролем.

Вот только мы просто заменяем одно воздействие на другое. Вместо ветра на нас влияют стены. Возведенные нами стены. Человек всюду запустил свои пальцы. Вытканные ковры, выращенная пища. Все без исключения, что мы видим, к чему прикасаемся, что ощущаем в городе, результат воздействия человека.

Может казаться, что все у нас под контролем, но это не так, если мы не понимаем людей. Контроль над окружающим миром сводится не к защите от ветра, а к пониманию, почему служанка проплакала прошлую ночь или почему стражник все время проигрывает в карты. Или почему наниматель остановил свой выбор на вас.

Гаотона смотрел, как Шай садится обратно и подносит печать. Он нерешительно протянул руку.

– Такое ощущение, что как мы ни старались, но все равно недооценили тебя, девушка.

– Хорошо. Вы уловили суть.

Шай поставила печать.

– А теперь скажите, откуда у вас взялось отвращение к рыбе?