Текст книги "Одержимость"

Автор книги: Брэм Стокер

Соавторы: Амброз Бирс,Розмари Тимперли,Джоанна Ватцек,Рамона Стюарт,Уильям Темпл,Дэннис Этчисон,Эйдан Чамберс,Монтегю Джеймс,Уильям Нолан
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Вся следующая неделя превратилась для него в сплошной кошмар. То ли по воле случая, то ли по чьему-то злому умыслу, но ему никак не удавалось побыть в зале более или менее длительное время наедине с самим собой. При каждом очередном визите туда он замечал, что волосы вновь прорастали сквозь трещину, а потому ему приходилось соблюдать особую осторожность, чтобы никто не узнал о его страшной тайне.

Он намеревался найти место вне дома, куда можно было бы перепрятать тело убитой женщины, однако всякий раз ему кто-то мешал. Однажды, когда Джеффри решил воспользоваться своим персональным входом в дом, он неожиданно столкнулся с женой, которая, естественно, принялась задавать ему в этой связи массу вопросов. Сначала он изображал удивление по поводу того, что ей раньше не было ничего известно о существовании этой двери, однако потом все же пришлось показать миссис Брент, где та находится.

Джеффри искренне и страстно любил свою жену, а потому одна лишь мысль о том, что она может догадаться о его кошмарной тайне или у нее хотя бы зародятся какие-то подозрения на этот счет, переполняла его сердце мучительными страданиями. И тем не менее через несколько дней он вынужден был признать, что жена о чем-то все же догадывается.

Как-то вечером, вернувшись с прогулки, миссис Брент вошла в зал и застала мужа сидящим в задумчивости перед пустым камином.

– Джеффри, – проговорила она. – Я только что разговаривала с этим человеком – Деландром. Он рассказывает ужасные вещи. Утверждает, что неделю назад его сестра ввернулась домой вся израненная, изувеченная, совершенно не похожая на ту, которой была когда-то раньше. По его словам, он узнал сестру лишь по пышным золотистым волосам. Он постоянно спрашивал меня, где она сейчас… О, Джеффри, он говорит, что она умерла… умерла! Так как же она тогда могла вернуться? Я просто в ужасе, боюсь теперь здесь и шаг ступить!

Вместо ответа Джеффри разразился потоком грубой брани, заставившей женщину вздрогнуть. Он проклинал Деландра, его сестру, весь их род, а особенно неистовые ругательства неслись в адрес золотопушистых волос Маргарет.

– Замолчи! Замолчи! – воскликнула миссис Брент и также умолкла, заметив, какой зловещий эффект произвели на мужа его собственные слова. В порыве гнева Джеффри выпрямился и отошел от камина, но затем резко остановился, заметив в глазах жены выражение безумного страха. Он проследил за ее взглядом и также вздрогнул – на разбитой каминной плите поблескивала золотистая прядь пробивавшихся сквозь трещину в камне волос.

– Смотри! Смотри! – пронзительно завопила она. – Это привидение мертвеца! Уйдем отсюда, уйдем!

Она лихорадочно, словно безумец, вцепилась в запястье мужа и потащила его из комнаты.

Всю ночь мисс Брент провела, как в лихорадке. Вскоре прибыл местный доктор, который по телеграфу попросил прислать из Лондона подмогу.

Джеффри пребывал в полном отчаянии; мучимый переживаниями за жизнь жены, он почти забыл про все содеянное им самим.

Вечером доктору пришлось покинуть их дом – у него были назначены другие визиты. Миссис Брент он оставил на попечение мужа, а перед уходом сказал:

– Запомните, вам следует всячески подбадривать, даже веселить ее, поддерживать у нее хорошее настроение. И так до самого моего прихода – я вернусь завтра утром. Если удастся, постараюсь найти врача, который мог бы все изменить. В любом случае оберегайте ее от сильных негативных эмоций. Держите супругу в тепле. Вот, пожалуй, и все, что можно и нужно сейчас сделать.

В тот же вечер, но значительно позже, когда остальные обитатели дома улеглись спать, миссис Брент встала с кровати и позвала мужа.

– Иди сюда! Давай пройдем в зал! Теперь я знаю, откуда берется золото, и мне хочется посмотреть, как оно растет!

Джеффри, конечно же, мог бы силой остановить жену, но он опасался, что мучимая своим ужасным подозрением, она может не вынести напряжения и тем самым подвергнуть серьезной угрозе собственную жизнь. Поэтому, увидев, что все попытки отговорить жену от задуманного оказались тщетными, он хорошенько укутал ее в плед, и они прошли в зал. Оказавшись там, миссис Брент повернулась, притворила дверь и заперла ее на замок.

– Сегодня вечером нам троим посторонние не нужны, – со слабой улыбкой проговорила она.

– Нам троим?! Но ведь нас здесь только двое, – воскликнул Джеффри, резко дернув плечами; сказать что-либо большее он не осмелился.

– Садись вот сюда, – сказала жена, зажигая лампу. – Садись у камина и смотри, как появляется золото. Замечаешь, как ревнует его этот серебристый лунный свет! Видишь, как он подкрадывается по полу к золоту – к нашему золоту!

Джеффери поднял взгляд и увидел, что за несколько истекших часов пряди волос, пробивавшиеся сквозь трещину в камне, заметно удлинились. Он попытался было скрыть их, встав обеими ногами на разлом в плите, но миссис Брент усадила его назад в кресло. Пододвинувшись ближе к мужу, она склонила голову ему на плечо.

– Не надо закрывать, дорогой, – проговорила она. – Давай спокойно посидим и посмотрим. И тогда мы откроем тайну этой золотой поросли…

Джеффри обнял жену. Так они и сидели – в полной тишине и молчании. Глядя на полосу лунного света, медленно кравшегося по полу, женщина погрузилась в сон.

Джеффри боялся разбудить ее и продолжал сидеть, не издавая ни малейшего звука и чувствуя себя вконец несчастным.

Шли часы…

Прямо перед его расширившимся от ужасного зрелища взором золотистые пряди продолжали тянуться ввысь, и по мере их роста холод все глубже проникал ему в сердце, покуда он не лишился последних остатков сил, и объятый неведомым доселе страхом, продолжал наблюдать за своей надвигающейся погибелью.

Утром, когда из Лондона приехал доктор, слуги нигде не могли найти ни Джеффри Брента, ни его жену. Они заглядывали во все комнаты, но так и не отыскали хозяев. Последним решили проверить старый зал, для чего пришлось взломать запертые изнутри двери. Когда все в него вошли, взорам слуг предстала печальная картина.

Напротив пустого камина сидел Джеффри, а рядом с ним его жена – оба бледные, окоченевшие, мертвые. У женщины на лице сохранилось умиротворенное выражение; глаза ее были сомкнуты, словно она продолжала пребывать во сне. При взгляде же на лицо мужчины все невольно вздрогнули, поскольку оно хранило на себе отпечаток беспредельного, непередаваемого ужаса. Широко распахнутые, неподвижные глаза уставились под ноги туда, где ступни обвивали густые пряди золотистых, тронутых сединой волос, произраставших из трещины в каминной плите.

Амброз Бирс
Незнакомец

Человек этот возник из темноты, неспешно ступил в освещенный круг, образованный догоравшим костром нашего лагеря, и спокойно уселся на камень.

– Вы не первые, кто решил обследовать эту местность, мрачно проговорил он.

Никто не отреагировал на его слова; подтвердить либо опровергнуть справедливость этих слов мог лишь он сам, поскольку не был членом нашей группы и обитал, видимо, где-то неподалеку от места нашей стоянки. Более того, где-то неподалеку должны были находиться его спутники, поскольку это было явно не то место, где человек мог путешествовать, а тем более жить в одиночку. Вот уже более недели из всех живых существ, помимо нас самих и наших вьючных животных, мы могли лицезреть лишь гремучих змей и рогатых жаб. В Аризонской пустыне люди не способны сосуществовать с подобными тварями: им требуются лошади или мулы, чтобы перевозить поклажу, запасы провианта, оружие, одним словом – «снаряжение», а это, разумеется предполагало наличие товарищей. При этом у нас, возможно, оставались сомнения насчет того, что за компаньоны могли сопровождать столь бесцеремонного незнакомца: в его словах определенно прозвучал намек на вызов. Это заставило буквально каждого из полудюжины наших «джентльменов удачи» немедленно принять сидячее положение, одновременно опустив руку на оружие.

Но тот, однако, не обратил ни малейшего внимания на наши действия и снова заговорил в той же неторопливой, размеренной, монотонной манере, в которой произнес первую свою фразу.

– Тридцать лет назад Рамон Галлегос, Уильям Шоу, Джордж Кент и Бэрри Дэвис, все из Такмона, преодолели горы Санта-Каталины и продвигались на запад. Мы представляли собой разведгруппу, и в наши планы входило – конечно, если мы не обнаружим ничего, что могло бы заинтересовать нас, – пробраться к реке Джила где-то неподалеку от Биг Бэнда, где, как мы предполагали, находилось поселение колонистов. Мы были хорошо экипированы, но не имели проводника, просто – Рамон Галлегос, Уильям Шоу, Джордж Кент и Бэрри Дэвис.

Незнакомец медленно и отчетливо повторил эти имена, словно желая впечатать их в память слушающих его людей. Те же неотрывно глядели на него, но теперь испытывали все более ослабевающее опасение, поскольку даже если где-то неподалеку в темноте находились его спутники, возможно, окружавшие нас сейчас наподобие мрачной стены, в манерах этого добровольного историка не было даже намека на какие-либо недружелюбные намерения. Его поведение, скорее, напоминало действия неопасного безумца, нежели коварного врага. Мы имели некоторое представление об этой местности, а потому вполне допускали, что одинокая жизнь обитателя равнин плохо сказалась на его психике. Подобное проявление со стороны этаких отшельников некоторой эксцентричности и некоторой странности характера, которое подчас бывает довольно трудно отличить от помешательства. Человек вообще в чем-то сродни дереву: в лесу, окруженный своими друзьями и товарищами, он растет ровно и прямо, насколько позволяет природа его индивидуальных особенностей, на открытом же месте он оказывается подверженным воздействию окружающих его пагубных факторов. Эти мысли промелькнули в моем сознании, пока я разглядывал незнакомца из-под полей своей шляпы, предусмотрительно надвинутой на самые глаза, чтобы в них случайно не блеснул отраженный свет костра. Наивный парень, подумал я, в этом нет никаких сомнений, но что он может делать здесь, в самом центре пустыни?

Раз уж я взялся излагать вам эту историю, то, пожалуй, мне следовало бы описать внешность этого человека, что, на мой взгляд, было бы вполне естественным. К сожалению, и к собственному недоумению, я вынужден признать, что не способен это сделать с достаточной степенью уверенности, поскольку, как впоследствии, выяснилось, во всей нашей группе не нашлось двух людей, которые сошлись бы во мнении относительно того, что на нем было надето или как он выглядел. Вот и сейчас, когда я пытаюсь изложить собственные впечатления, они странным образом ускользают от меня. Поведать ту или иную историю может едва ли не каждый, ибо умение рассказчика присуще в той или иной степени любому человеку, однако талант описания чего-то или кого-то следует, скорее, рассматривать, как настоящий дар.

Ни один из нас не осмелился нарушить молчание, а потому незнакомец продолжал:

– В наше время эти места были не такими, как сейчас. Между Джилой и Заливом не было ни одного ранчо; в горах кое-где встречалась дичь, а вокруг изредка попадавшихся источников росла трава, позволявшая животным избежать голодной смерти.

Если бы нам повезло и мы не повстречали на своем пути индейцев, то наверняка бы смогли достичь цели. Однако за неделю нашего путешествия конечная цель экспедиции изменилась, утеряв свое прежнее разведывательное содержание и превратившись исключительно в борьбу за выживание. Мы слишком удалились от начальной точки нашего маршрута, чтобы возвращаться назад, а потому полагали, что то, что ждет нас впереди, ничуть не хуже того, что осталось за спиной. Поэтому мы продолжали пробираться вперед, передвигаясь в основном по ночам, дабы избежать встреч с индейцами, а заодно не подставлять себя под испепеляющие лучи солнца. Днем же мы, насколько нам это удавалось, где-нибудь прятались. Бывало и так, что, израсходовав все запасы вяленого мяса и осушив все фляжки, мы по нескольку дней шли, не имея крошки во рту и не сделав глотка воды; но потом неожиданный родник или просто неглубокая лужа, а если повезет, то и ручеек настолько восстанавливали наши силы, чувство здравого смысла, что мы даже оказывались способными подстрелить какое-нибудь дикое животное, также бродившее в поисках водопоя. Иногда это был медведь, иногда антилопа, койот, пума – ну, как говорится, что Бог пошлет. Для нас все было пищей.

Однажды утром, когда мы взбирались на гребень горы в поисках достаточно удобного перевала, на нас напала банда индейцев-апачей, которая стала преследовать нас по пятам вдоль ущелья. Зная, что они намного превосходят нас по численности не менее, чем десять к одному, – краснокожие не стали прибегать к своей излюбленной трусливой тактике и попросту набросились на нас, на полном скаку паля из ружей и громко крича. О том, чтобы вступать с ними в открытый бой, не могло быть речи. Мы подстегивали наших обессилевших животных до тех пор, покуда они могли ощущать под копытами твердую почву, а затем спешились и укрылись в густых зарослях, росших на склоне холма, оставив врагу все наше снаряжение. С винтовками мы, однако, не расстались, они были у каждого – Рамона Галлегоса, Уильяма Шоу, Джорджа Кента и Бэрри Дэвиса.

 – Все та же старая компашка, – проговорил один доморощенный юморист из нашей группы. Он был выходцем с Востока, незнакомым с правилами и обычаями культурной беседы. Жест неодобрения со стороны нашего капитана заставил его умолкнуть, после чего незнакомец продолжал свой рассказ.

– Дикари также спешились, и некоторые из них бросились в ущелье позади нас, чтобы отрезать нам возможный путь к отступлению, а заодно заставляя нас продолжать продвигаться дальше. К сожалению, густые заросли тянулись совсем недалеко, так что вскоре мы оказались на открытой местности, где на нас сразу же обрушился огонь дюжины винтовок. Однако апачи стреляли плохо, особенно когда спешили, и Богу было вольно сделать так, что никто из нас не пострадал.

Где-то метров через двадцать вдоль склона позади зарослей кустарника располагались отвесные скалы, в которых мы отыскали узенький проход. В него мы и протиснули наши тела, оказавшись в небольшой пещерке размером с комнату нашего дома. На некоторое время мы были спасены: любой человек, вооруженный многозарядной винтовкой, вполне мог оборонять вход в наше временное убежище, не допуская туда ни одного индейца. Но против голода и жажды мы были безоружны. Храбрости нам хватало как и прежде, однако о надеждах приходилось лишь вспоминать.

Ни одного индейца мы больше так и не увидели, но дым и сверкание их костров в ущелье красноречиво свидетельствовали о том, что они день и ночь следили за нами со взведенными курками винтовок где-то за ближайшими кустами. Мы знали, что любой из нас, мог, если ему вздумается выйти на открытое место, не успеет сделать и нескольких шагов. На протяжении трех дней мы сменяли друг друга, охраняя вход в наше временное жилище, пока наши страдания не стали невыносимыми. Затем – это было наутро четвертого дня – Рамон Галлегос сказал:

– Сеньоры, я был не очень-то дружен с Господом и своей жизнью доставил ему не так уж много радости, поскольку провел ее вне религии. Насколько мне известно, вы можете сказать о себе то же самое. Прошу простить меня, сеньоры, если я чем-то оскорблю вас, однако мне надоела эта игра с апачами.

Он опустился на колени на каменистый пол нашей пещеры и прижал к виску дуло пистолета.

– Мать пресвятая богородица, проговорил он, – прими душу Рамона Галлегоса.

Таким образом он покинул нам. Всех нас – Уильяма Шоу, Джорджа Кента и Бэрри Дэвиса.

Я был старшим в этой группе, и все ждали моих слов.

– Он был смелым человеком, – медленно сказал я, – знал, когда, и за что умереть. Глупо, конечно, сходить с ума от жажды, или пасть замертво от пуль апачей, или рисковать тем, что с тебя заживо сдерут шкуру. Это не в правилах хорошего тона. Давайте присоединимся к Рамону Галлегосу.

– Правильно, – сказал Уильям Шоу.

– Правильно, – сказал Джордж Кент.

Я поправил тело Рамона Галлегоса и укрыл его лицо платком. Затем Уильям Шоу сказал:

– Хотел бы я быть похожим на него, хотя бы ненадолго.

Джордж Кент сказал, что он чувствует тоже самое.

– Так тому и быть, – сказал я. – Краснокожие дьяволы потерпят еще неделю. Уильям Шоу и Джордж Кент, становитесь на колени.

Так они и сделали, а я встал перед ними.

– Боже всемогущий и отец наш, – произнес я.

– Боже всемогущий и отец наш, – повторил Уильям Шоу.

– Боже всемогущий и отец наш, – сказал Джордж Кент.

– Прости нам наши прегрешения, – произнес я.

– И нам тоже, – повторили они.

– И прими наши души.

– И прими наши души.

– Аминь?

– Аминь.

Я уложил их тела рядом с Рамоном Галлегосом и прикрыл им лица. По другую сторону костра в наших рядах возникло некоторое замешательство. Один из членов группы и вскочил на ноги.

– А ты? – закричал он. – Ты? Осмелился сбежать? Тебе не хотелось умирать? Ты – трусливая собака, и я сейчас же отправлю тебя к ним, даже если меня за это повесят!

Капитан одним прыжком, словно пантера, подскочил к буяну и схватил его за запястье. – Успокойтесь, Сэм-Юнси, и возьмите себя в руки!

Мы все тоже вскочили на ноги – за исключением незнакомца, который продолжал сидеть неподвижно и, казалось, совершенно не обращал на нас никакого внимания. Кто-то схватил Юнси за другую руку.

– Капитан, – проговорил я, – здесь что-то не вяжется. Этот человек либо сумасшедший, либо просто кретин, самый обычный болтун, которого Юнси никак не следует убивать. Если он был членом их группы, значит, в ней было пять человек, и одного из них, возможно, самого себя, он не назвал.

– Да, – сказал капитан, освобождая бунтаря, который тут же опустился на землю. – Что-то здесь не так… Четыре года назад, неподалеку от входа в эту пещеру, – он махнул рукой в сторону скал, – были найдены тела четырех белых мужчин – со всех были сняты скальпы, а тела их были жестоко изуродованы. Здесь они и похоронены. Я сам видел их могилы – завтра мы все их увидим.

Незнакомец поднялся и встал, возвышаясь над огнем костра, который по нашему недосмотру – слишком уж мы были увлечены его рассказом и потому забыли подбрасывать в него хворост – теперь едва горел.

– Нас было четверо, – сказал он. – Рамон Галлегос, Уильям Шоу, Джордж Кент и Бэрри Дэвис.

Повторив эти имена погибших, он ступил в темноту и больше мы его не видели.

В этот момент один из членов нашей группы, находившийся в охранении, шагнул вперед с винтовкой в руках; вид у него был явно возбужденный.

– Капитан, – сказал он, – в течение последнего получаса я видел там, на холме, фигуры трех людей. – Он сделал жест в ту сторону, куда скрылся незнакомец. – Я видел их совершенно отчетливо – луна светила прямо над головой, – но оружия у них не было, тогда как сам я держал их под прицелом своей винтовки и ждал, когда они сделают хотя бы малейшее движение. Но они так и не пошевельнулись, черт бы их побрал. Знали бы вы, как они действовали мне на нервы.

– Возвращайся на свой пост и оставайся там, пока снова их не увидишь, – приказал капитан. – А вы все ложитесь, пока я вас в костер не столкнул.

Часовой покорно удалился, бормоча под нос проклятия, но больше не возвращался.

Что же до нас, то мы разложили свои одеяла, а все еще не до конца остывший Юнси проговорил:

– Прошу простить меня, капитан, но что это были за дьяволы – там, на холме? Как вы считаете?

– Рамон Галлегос, Уильям Шоу и Джордж Кент, – ответил капитан.

– А как же Бэрри Дэвис? Нет, мне все же надо было его застрелить.

– В этом не было никакой необходимости. Дважды человек не умирает. Ложись спать.

Амброз Бирс
Летней ночью

Тот факт, что Генри Армстронга похоронили, казалось, отнюдь не убедил его самого в том, что он действительно умер: его вообще трудно в чем-то убедить. Правда, в настоящий момент все его органы чувств в один голос утверждали – он был вынужден признать их правоту, – что его и в самом деле похоронили. Сама его поза – на спине, ладони на животе, и все тело окутано чем-то легким, непрочным, что можно было, в принципе, без труда разорвать, хотя это и не принесло бы ему сколь-нибудь ощутимой пользы – вкупе с жестким ограничением передвижения его персоны, черная, непроглядная темнота, воистину, гробовая тишина практически не давали ему возможности для дальнейших споров, а потому он безропотно смирился со своим нынешним положением.

Но то, что он умер, – о, нет! Он всего лишь болен, очень тяжело болен. Кроме того, сейчас его охватили столь присущие большинству больных вялость и апатия, а потому его не особенно волновал вопрос о том, сколь необычную участь уготовила ему судьба. Философом он никогда не был – заурядным, здравомыслящим индивидуумом, наделенным в данный момент даром патологического безразличия: тот орган, который мог хоть как-то повлиять на нынешнюю ситуацию, на данный момент, изволил бездействовать.

Поэтому Генри Армстронг, не испытывая никаких опасений по поводу своего ближайшего будущего, погрузился в сон, так что можно было со всеми основаниями утверждать, что сейчас он пребывал в состоянии мира и блаженства.

Однако наверху, прямо у него над головой, что-то определенно происходило. Там была темная летняя ночь, изредка простреливаемая всполохами молний, которые безмолвно поджигали густые слои облаков, низко стлавшихся над землей где-то далеко на востоке, что явно предвещало скорую грозу. Короткие подрагивающие вспышки света придавали кладбищенским памятникам и надгробным плитам зловещую определенность, заставляя их время от времени пускаться в пляс. Это была определенно не та ночь, когда на кладбище мог повстречаться досужий гуляка, поэтому трое мужчин, которые как раз там и находились и усердно раскапывали могилу Генри Армстронга, чувствовали себя в относительной безопасности.

Двое из них были молодыми студентами медицинского колледжа, располагавшегося в нескольких милях от кладбища; что же до третьего, то это был гигантского роста негр по имени Джес. Он уже много лет работал на кладбище в качестве разнорабочего, а точнее человека, готового едва ли не на все, и, как он сам частенько любил шутить, ему была известна «каждая Божья душа в этом месте». На основании того занятия, которому он предавался в настоящее время, можно было с уверенностью утверждать, что кладбищенская территория на самом деле была заселена гораздо менее плотно, нежели о том свидетельствовали официальные реестры.

Снаружи за стеной кладбища, на некотором удалении от основной дороги, стояла запряженная в легкий фургон лошадь.

Раскопки проходили без особого труда: заполнявшая могилу земля еще даже не начала спрессовываться, ибо была засыпана в нее лишь несколько часов назад как-то довольно скоро вся она оказалась лежащей снаружи. Извлечение гроба было, правда, не столь простым делом, однако, в конце концов они справились и с этим, поскольку дело свое – свой приработок – Джес освоил чуть ли не назубок. Затем он проворно отвинтил крышку гроба и отложил ее в сторону, обнажив лежавшее в нем тело человека, облаченное в черные брюки и белую рубашку. В это самое мгновение воздух над кладбищем разорвала вспышка молнии, послышался оглушительный удар грома, и Генри Армстронг спокойно занял сидячую позу.

Охваченные ужасом, истошно вопя, мужчины кинулись бежать куда глаза глядят – как выяснилось, у каждого они глядели исключительно в своем направлении, – и, пожалуй, ничто на земле не смогло бы заставить их вернуться назад. Но Джес был сделан из другого теста.

Серым предрассветным утром двое студентов, бледные и изможденные кошмаром и сменившей его затем неослабевающей тревогой, отчего их сердца все еще никак не могли обрести нормального биения, встретились у здания медицинского колледжа.

– Ты видел?.. – спросил один.

– Боже праведный, да… Что же нам делать?

Они обошли здание, подойдя к тыльной его стороне, а там увидели знакомую им лошадь, запряженную в легкий фургон; животное было привязано к столбу рядом со входом в секционную. Они машинально вошли внутрь помещения.

В полумраке на лавке сидел негр Джес. Он поднялся и широко осклабился – теперь им были видны лишь его глаза и белые зубы.

– Я жду, когда вы мне заплатите, – проговорил он. На длинном столе лежало распростертое тело Генри Армстронга; голова его была испачкана кровью и глиной, оставшейся после нанесенного мощного удара лопатой.