Текст книги "Дракула"

Автор книги: Брэм Стокер

Соавторы: Нэнси Холдер,Брайан Ламли,Майкл Маршалл,Дж. Рэмсей Кэмпбелл,Стивен Джонс,Ким Ньюман,Нэнси Килпатрик,Брайан Майкл Стэблфорд,Грэхем (Грэм) Мастертон,Бэзил Коппер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Насколько помнила Кейт, реальный Джонатан был порядочным, но чертовски скучным малым, типичным провинциалом, который неизменно тушевался на фоне более ярких человеческих особей. Мина, невеста Джонатана и ближайшая подруга Кейт, постоянно твердила, что ее избранник, по крайней мере, настоящий трудяга, а не бесполезная бабочка вроде Люси или Арта. Теперь, сто лет спустя, Кейт никак не могла вспомнить лицо Джонатана. В последнее время, когда кто-нибудь упоминал о нем, она представляла себе Шина. Копия затмила собой оригинал. Или даже полностью его уничтожила.

Брэм Стокер собирался сделать Кейт героиней своего романа, но потом выбросил ее прочь. В большинстве историй все ее маленькие подвиги приписывались Мине. Возможно, для самой Кейт это было благом.

– Явсе время думаю о том, какой сокрушительный удар перенес Джонатан, – изрек Шин. – Он ведь прежде и знать не знал ни о каких вампирах. И вдруг, представьте себе, ему пришлось столкнуться с самим Дракулой. Весь его мир распался, разлетелся на куски. Все, что у него осталось, – он сам. Но этого было мало.

– У него были друзья и родные, – напомнила Кейт.

– Только не здесь, не в Трансильвании, – сверкнул глазами Шин. – В этой проклятой Трансильвании ни у кого нет ни родных, ни друзей.

Кейт вздрогнула и огляделась по сторонам. Фрэнсис с помощью посоха, подаренного Ионом, демонстрировал владение боевыми искусствами. Фред Форрест скручивал себе здоровенную сигару с марихуаной. Витторио Сторагго, оператор, накладывал всем желающим спагетти, которые были провезены в Румынию контрабандой, в коробках с пленкой. Представитель местной власти, курирующий государственные киностудии, тип в плохо сшитом лоснящемся костюме, решительно отказывался от всех предложений выпить. Возможно, он опасался, что в выпивку подсыпаны ЛСД, возможно, не хотел подавать дурной пример другим румынам. Кейт попыталась определить, кто здесь из местных является шпионом Секуритате. Очень может быть, шпионы все без исключения и никто из них не догадывается, что другие за ним следят, решила она. Мысль эта заставила ее сдавленно хихикнуть.

Пунш, который Кейт прихлебывала из вежливости, при этом прыснул у нее из ноздрей. Дюваль похлопал ее по спине, и она отдышалась. Она еще не успела привыкнуть к тому, что выпивка может быть способом общения.

Ион, в бейсболке, которую подарил ему один из сыновей Фрэнсиса, вертелся вокруг девушки в бикини – танцовщицы, игравшей цыганку. Глаза его полыхали огнем жажды. Кейт решила ни во что не вмешиваться. Не исключено, девице будет даже приятно, если такой красивый парень слегка ее покусает.

Она отерла лицо носовым платком. Очки съехали на самый кончик носа, и Кейт водрузила их на место.

– Я представлял себе леди-вампиршу совсем иначе, – заявил Дюваль.

Кейт сунула в рот пластмассовые клыки и зарычала, как испуганный котенок.

Дюваль и Шин расхохотались.

В течение двух недель Фрэнсис снимал эпизоды с участием «невест Дракулы». В горах было многолюдно, как на Оксфорд-стрит, солдаты Румынской армий толкались бок о бок с английскими студентами, набранными для съемок в массовке в молодежных отелях и студенческих лагерях. Сторатто, взгромоздившись на свою камеру-кран, напоминающую динозавра, наезжал на них, снимая растерянные лица.

Три девушки, две теплокровные и одна вампирша, появившись на площадке, усиленно демонстрировали фальшивую похоть, которая тем не менее зарядила толпу юнцов искренним возбуждением.

Предполагалось, что Кейт будет консультировать невест, но девицы не нуждались в советах. Кейт и самой казалось абсурдным, что она должна учить профессиональных актрис очаровывать и соблазнять. Вампирша по имени Марлей, игравшая белокурую невесту, снималась еще в немых фильмах и расхаживала почти голая, подставив тело холодным ветрам. Ее теплокровные сестры, едва выйдя из кадра, зябко кутались в меха.

Невесты преображались в тесной импровизированной гримерке. Гримировала их Банти, спокойная и разумная англичанка. Теплокровным девушкам, сестрам-близнецам, уроженкам Мальты, один раз уже украсившим своими фото разворот «Плейбоя», приходилось мириться с тем, что тела их полностью покрывают слоем крем-пудры, придающей коже сияние. Для того чтобы вставить клыки – в сотню раз более дорогие, но ничуть не более убедительные, чем та пластмассовая штуковина, которую после вечеринки хранила у себя Кейт, – девицы разевали рот, как на приеме у дантиста.

Фрэнсис, по пятам за которым следовал Ион со сценарием в руках, заглянул в гримерку, чтобы бросить взгляд на невест. Он попросил Марлен раскрыть рот и принялся рассматривать ее изысканно заостренные зубы.

– Мы решили, что с ее клычками ничего делать не надо, – сообщила Банти.

Фрэнсис покачал головой:

– Нет-нет, они должны быть более острыми и крупными.

Банти достала из сумки набор зубов и подошла к Марлен, которая досадливо отмахнулась.

– Не упрямься, детка, – призывала ее к порядку гримерша.

Мелодичный смех, которым ответила ей Марлен, внезапно перешел в змеиное шипение. Фрэнсис испуганно отскочил. Рот у Марлен стал хищным, как пасть кобры, клыки выросли не меньше чем на два дюйма.

Фрэнк довольно кивнул:

– Превосходно.

Марлен присела в реверансе.

Кейт смешалась с толпой, слонявшейся без всякого видимого дела. Она успела привыкнуть к тягучей медлительности съемочного процесса. По сути, процесс этот состоял почти исключительно из одних простоев. Только Фрэнсис, ставший почти худым, постоянно пребывал в движении, на ходу решая проблемы или же признавая их неразрешимыми. Ион, которого киношники называли «сын Дракулы», таскался за ним по пятам как привязанный.

Помосты для массовки, сколоченные местными рабочими задолго до начала съемок, каждую минуту угрожали обрушиться. Судя по всему, плотники, которые, как была уверена Кейт, поставляли также двери в бухарестский отель, вместо хорошего дерева использовали гнилое, и в результате румынские леи потоком хлынули в их карманы, а проку от декораций не было никакого. После того как румыны, возводившие декорации по контракту, разъехались по домам, членам съемочной группы по настоянию Фрэнсиса пришлось работать по ночам, устанавливая подпорки для шатких конструкций. Все это было ужасающе дорого и поразительно неэффективно.

Разрешение на съемки в ущелье Борго до сих пор не было получено. Второй продюсер безвылазно сидела в Бухаресте, в конторе, служившей точной копией диккенсовского «Многоречивого офиса», и всеми правдами и неправдами пыталась получить вожделенный документ. От Фрэнсиса требовали, чтобы он нанял новую группу, целиком состоявшую из местных. То обстоятельство, что группа эта будет сидеть без дела, глядя, как голливудские киношники выполняют свою работу, румынские власти ничуть не смущало.

Чиновник в лоснящемся костюме, который для всей группы воплощал некие темные силы, препятствующие процессу съемок, не сводил с актрис жадного взгляда. Такой вольности, как улыбка, он себе не позволял.

Кейт не сомневалась, что этому человеку глубоко ненавистна сама идея снять фильм про Дракулу. Он делал все возможное, вставляя киношникам палки в колеса. Когда ему выпадал счастливый случай объявить о новом неодолимом препятствии, он начинал прекрасно говорить по-английски, но совершенно забывал этот язык, когда его вежливо просили удалиться со съемочной площадки и не мелькать перед камерами.

– Сделай клыки еще длиннее! – рявкнул Фрэнсис в мегафон.

Актриса-вампир повиновалась.

– Эй, парни, все вы должны быть похотливыми, как коты! – проорал режиссер, обращаясь к массовке.

Ион повторил его пожелание на трех языках. На каждом из них фраза Фрэнсиса разрослась в целую речь. По мере того как смысл сказанного доходил до представителей той или иной национальности, оживлялись различные части толпы.

Электрические дуги, горевшие ярче солнца, пронзали нишу лучами беспощадного слепящего света, превращающею лица в подобие черепов. Кейт без конца моргала, глаза ее слезились. Ей то и дело приходилось снимать очки и протирать их.

Как и все прочие, она мечтала об отдыхе и горячем душе. И о приличной – по ее вампирским понятиям – пище.

Ходили слухи, что, помимо бюрократической волокиты, существуют иные причины, по которым им никак не удается получить разрешение на съемки в ущелье Борго. Актрисы-близняшки, прилетевшие два дня назад, привезли с собой номера «Guardian» и «Time Magazine». Газеты передавались из рук в руки как великая ценность, каждому хотелось узнать свежие новости. Что касается Кейт, она была удивлена тем, что за время ее отъезда дома не произошло ничего достойного внимания.

Самым интересным в «Guardian» оказалась небольшая статейка, посвященная Трансильванскому движению. Из статьи следовало, что барон Мейнстер, один из безвестных последователей Дракулы, обвинен румынскими властями в бандитизме и находится в розыске. Газета сообщала, что барон собрал шайку вампиров, которая рыщет по лесам, затевая кровавые стычки с солдатами армии Чаушеску. Барон чрезвычайно заботился о пополнении; если ему встречался заблудившийся в лесу ребенок, он считал своим долгом превратить его в вампира. Средний возраст бойцов его армии составлял четырнадцать лет. Кейт случалось видеть подобных молодых идиотов: красноглазые, зубастые отморозки, не ведающие, что такое честь и совесть. По слухам, Малютки Мейнстера захватывали целые деревни, истребляли все их население, не щадя даже грудных детей и упивались кровью.

Теперь стало понятно, почему солдаты Румынской армии, занятые в массовке, так нервничают. Над ними постоянно висела угроза того, что командование положит конец их кинокарьере и пошлет их на бой с кровожадными дьяволами. Впрочем, слишком доверять слухам было нельзя; от Кейт и других вампиров румыны старались держаться подальше, поэтому все новости попадали к ним из третьих рук, минуя несколько языковых барьеров.

Какие-то люди в штатском постоянно толкались вокруг съемочной площадки, следили за всем происходящим, размахивая непонятными, но официальными документами перед носом у каждого, у кого их присутствие вызывало вопросы. Лоснящийся Костюм знал все об этих наблюдателях и о тех, кто послал их сюда. Ион старался не попадаться им на глаза. Кейт решила, что ей стоит расспросить парнишку о бароне. Похоже на то, что прежде Ион был одним из Малюток Мейнстера. По какой-то причине он решил от них сбежать. Решил, наверное, что пришло время ему подрасти.

Толпа по сигналу принялась шуметь, изображая возбуждение, но камера-кран внезапно накренилась, и оператор слетел со своего насеста. Фрэнсис заорал во всю глотку, призывая спасать камеру, но, когда Ион перевел его вопль, действовать было уже поздно.

Камера сорвалась с крана и рухнула с тридцатифутовой высоты, разбилась о камень и разлетелась на множество осколков.

Фрэнсис смотрел на ее бренные останки, словно не понимая, что случилось. В это мгновение он напоминал ребенка, который так потрясен утратой любимой игрушки, что даже не может заплакать. Несколько секунд спустя оцепенение сменилось вспышкой ярости.

Кейт догадывалась, что смельчаку, который сообщит Фрэнсису о том, что в ущелье Борго, возможно, разворачивается вооруженный конфликт, придется несладко.

Харкер в карете на исходе дня просматривает документы, которые ему дали перед отъездом. Он вертит в руках письма, запечатанные красным восковым «Д», старинные пергаментные свитки и карты, предписание об отлучении от Церкви. Тут же портреты Влада, гравюры, изображающие князя среди пронзенных колами неверных, портреты похожего на мертвеца старика с белыми усами, а также мутная фотография, на которой с трудом можно разглядеть какого-то угрюмого юнца в нелепой соломенной шляпе.

Голос Харкера: Влад был одним из избранных, наделенных особой милостью Господа. Но, скитаясь в далеких странах, сражаясь с врагами христианства, он нашел нечто, изменившее его разум, изменившее его душу. Он написал папе римскому письмо, посоветовав ему передать Ватикан под патронаж дьявола. Два кардинала были присланы из Рима для того, чтобы урезонить еретика. Они нашли, что сделать это возможно, только лишив его жизни. Он был убит, предан земле, но вернулся в этот мир вновь…

Харкер смотрит в окно, на зловещий багровый закат. Над верхушками деревьев выгнулась радуга.

Вестенра ежится, но Мюррей смотрит на радугу как зачарованный.

Мюррей: О, как красиво, как красиво!

Впереди виднеется поляна. Там собираются кареты. Природный каменный амфитеатр залит светом, который искрится и сверкает.

Толпы англичан занимают места.

Харкер смущен, все остальные возбуждены.

Мюррей: Музыкальный вечер. Здесь, вдали от Пикадилли…

Дилижанс замедляет ход и останавливается. Вестенра и Мюррей выпрыгивают и присоединяются к толпе.

Харкер неохотно следует за ними. Садится рядом с Вестенрой и Мюрреем. Они передают друг другу флягу с какой-то жидкостью.

Харкер опасливо делает глоток. Алкоголь обжигает ему горло.

В амфитеатр въезжает удивительная карета, запряженная одним вороным жеребцом. В холке он не выше двенадцати ладоней. Карета черна как ночь, дверь ее украшена пурпурно золотым крестом и изображением красноглазого дракона, обвившегося вокруг буквы «Д».

Возница высок ростом, закутан в черный плащ, из-под полой черной шляпы сверкают красные глаза.

По амфитеатру проносится легкая волна аплодисментов.

Возница спрыгивает с козел, прогибается, подобно огромному коту, и становится еще выше. Плащ его развевается на ночном ветру.

Маленький оркестр вовсю наяривает какую-то мелодию.

Это «Возьми пару красных глаз» Гилберта и Салливана.

Возница открывает дверцу кареты.

В дверном проеме появляется некое эфемерное создание, закутанное в прозрачную вуаль. На его тонких лодыжках позвякивают крошечные колокольчики. Пунцовые ногти на пальцах загибаются, как когти хищника.

Аудитория разражается одобрительными возгласами. Мюррей, охваченный детским восторгом, что-то бессвязно бормочет. Харкер по-прежнему настороженно молчит.

Изящная ножка касается ковра из сосновых иголок, женщина выпархивает из кареты, свободное, как саван, платье струится вдоль стройного тела. На голове у нее облако черных волос, глаза сверкают, подобно раскаленным углям.

Она шипит, словно пробуя ночной воздух на вкус, и обнажает клыки, острые как иглы. Ее по-змеиному гибкое тело извивается в воздухе, всасывая запахи всех присутствующих мужчин.

Мюррей: Дама-вампирша…

Вторая дверца кареты распахивается настежь, и оттуда появляется сестра-близнец первой женщины. Она менее эфемерна, в ней ощущается дикое животное начало. Она царапает землю когтями, затем ловко, как ящерица, карабкается по колесу кареты, высунув при этом длинный красный язык. На голове у нее настоящая грива смоляных кудрей, в волосах запутались сучки и листья.

Зрители, вскочив на ноги, разражаются бешеными овациями и свистом. Некоторые мужчины срывают с себя галстуки и воротнички, обнажая шею.

Первая женщина: Целуй, сестра, целуй за нас всех…

Верх кареты открывается, сложившись, словно раковина устрицы, и взорам предстает третья женщина, полная противоположность двум первым. Если они – изящные брюнетки, то она – пышнотелая блондинка. Она вальяжно раскинулась на горе красных бархатных подушек. Извиваясь, она ползет по подушкам, и ее аромат ударяет в ноздри восхищенным зрителям.

Возница стоит в стороне, а три женщины танцуют. Некоторые мужчины уже сбросили рубашки и до крови царапают ногтями собственную шею.

Женщины сладострастно извиваются, облизывая свои алые губы. Клыки их влажно поблескивают, платья-саваны развеваются, обнажая стройные ножки, белоснежные, точно лебединые перья.

Мужчины вскакивают со своих мест, отталкивая друг друга, протягивают руки, пытаясь коснуться точеных лодыжек, узнать, какова на ощупь кожа этих восхитительных чудовищ.

Мюррей тоже вскочил. Словно загипнотизированный, он не сводит с вампирш безумных глаз. Харкер пытается заставить его сесть, но Мюррей устремляется вперед, волоча за собой Харкера, как сорвавшийся с якоря крейсер.

Мюррей спотыкается о тела упавших мужчин, но сохраняет равновесие и продолжает свой путь.

Харкер поднимается на ноги и обнаруживает себя в окружении женщин. Три пары рук извиваются вокруг его лица. Алые губы касаются его шеи и щек, острые зубы оставляют на коже кровавые полосы.

Харкер пытается сопротивляться, но это выше его сил.

Глаза женщин, их зубы, их покрытые лаком ногти, ожерелья, браслеты, серьги в ушах, носах и пупках – все это испускает ослепительно-яркий свет. Миллионы светящихся точек танцуют вокруг Харкера.

Зубы впиваются в его горло.

Сильная рука, густо поросшая черными волосами, отбрасывает прочь одну из женщин.

Возница грубо швыряет в карету вторую вампиршу. Она падает лицом вниз, обнаженные ноги колотят по бархатным подушкам.

Блондинка остается одна. Она ласкает Харкера, облизывая его шею своим невероятно длинным языком. В глазах ее полыхает огонь. Возница и ее отшвыривает прочь.

Блондинка: Вы никогда никого не любили и никогда никого не полюбите…

Возница дает вампирше увесистую пощечину, так что голова ее бессильно мотается. Она отползает прочь от Харкера, распростертого на земле.

Все три женщины снова оказываются в карете. Экипаж делает круг и устремляется в лес. Вслед ему летит разочарованный гул. Зрители, одержимые отчаянием, падают друг на друга.

Харкер медленно приходит в себя и садится. Свейлс стоит рядом. Он берет Харкера за руку и тащит его к своей карете. Харкер неуверенно переступает трясущимися ногами.

Вестенра и Мюррей, угрюмые и подавленные, уже сидят в карете. Харкер еще не до конца очнулся.

Голос Харкера: Для вампиров нет большего удовольствия, чем распить на троих кровь сочного деревенского младенца. Они не имеют других потребностей, других желаний, других устремлений. Всеми действиями вампира руководит его аппетит, который не сдерживают ни мораль, ни религия, ни философия, ни приличия, ни чувства. Именно поэтому вампиры так сильны и опасны. Именно поэтому мы не можем сражаться с ними на равных.

Предполагалось, что съемки в студии пройдут без особых проблем, но румыны и тут не оправдали ожиданий Фрэнсиса. Декорации постоялого двора, наверное самые простые в фильме, до сих пор не были готовы, хотя в распоряжении плотников и оформителей был почти целый год. Поначалу они попытались один из офисов студии превратить в спальню Харкера. Но комната была так мала, что разместить в ней актера, камеру и декорации не представлялось возможным. После этого оформители разместили злополучную спальню посреди студии звукозаписи, но при этом так надежно укрепили стены, что их невозможно было передвинуть. Сторатто мог снимать здесь в одном-единственном ракурсе – с потолка. Наконец стены смонтировали так, что они позволяли камере передвигаться. Но теперь Фрэнсису категорически не нравились декорации.

Над кроватью, на том самом месте, где по замыслу Фрэнсиса должно было висеть распятие, красовался сильно отретушированный портрет Чаушеску. Через Иона Фрэнсис попытался объяснять Лоснящемуся Костюму, что действие фильма происходит в ту эпоху, когда Бессменный Президент еще не пришел к власти, и потому его портрет на стене будет воспринят как нонсенс.

Лоснящийся Костюм, похоже, никак не желал верить, что в истории Румынии были эпохи, когда страну возглавлял не Чаушеску. Он нервно озирался по сторонам, словно ожидая, что его вот-вот обвинят в государственной измене.

– Принесите распятие! – настаивал Фрэнсис.

Спор грозил затянуться до бесконечности, и Кейт позволила себе сесть в кресло режиссера. Кресла и стулья были на съемочной площадке большой редкостью. Мартин Шин, исполнитель роли Харкера, уселся на кровать, скрестив ноги, и потягивал из фляги бренди. Запах алкоголя разносился по студии. Лицо актера багровело, движения его становились замедленными. В последние несколько дней он все больше и больше становился Харкером, забывая о том, что он – Марти. Фрэнсис жестко направлял его по этому пути, препарируя душу актера эмоциональным скальпелем, точно луковицу ножом.

Фрэнсис приказал Иону принести неуместную деталь интерьера, надеясь, что с портретом в руках ему легче будет объясняться с Лоснящимся Костюмом. Ион, жизнерадостно ухмыляясь, проскользнул мимо сидевшего на кровати Марти и потянулся за портретом. Снимая портрет со стены, он изловчился ударить его о спинку кровати. Стекло разбилось, один из острых кусков проделал в лице президента здоровенную дыру.

Ион потупил голову в фальшивом раскаянии.

Фрэнсис довольно просиял. Лоснящийся Костюм, пораженный до глубины души, счел за благо признать поражение и отступить. Он явно опасался, что его сочтут соучастником надругательства над святыней.

Распятие наконец-то заняло место на стене.

– Марти, ты должен полностью раскрыться, – заявил Фрэнсис. – Распахни перед нами свое бешено бьющееся сердце, вырви его из груди, сожми в кулаке и швырни на пол.

Кейт казалось, Фрэнсис рассчитывает, что актер выполнит его распоряжение буквально.

Мартин Шин попытался сфокусировать взгляд и медленно отдал салют.

– Тишина на площадке! – рявкнул Фрэнсис.

Кейт беззвучно плакала и никак не могла остановиться. Все, кто присутствовал на площадке, за исключением Фрэнсиса и, возможно, Иона, тоже заливались слезами. Кейт казалось, она присутствует на пытке политзаключенного. У нее было одно желание – прекратить эту пытку.

Эпизод снимали без всякого сценария.

Пытаясь вытащить из Марти Джонатана Харкера, Фрэнсис загнал актера в угол и сломил его волю.

Эпизод должен был находиться в начале картины. Замысел режиссера состоял в том, чтобы показать истинного Джонатана, который должен втянуть зрителей в свой внутренний мир. Без этой сцены главный герой мог бы показаться посторонним наблюдателем, который бродит меж других людей как неприкаянный.

– Вот ты, Рид, насколько я помню, писательница, – обратился к Кейт Фрэнсис. – Накарябай-ка мне подходящий текст. Внутренний монолог. Так называемый поток сознания. Дай мне настоящего Харкера.

Сквозь запотевшие от слез очки Кейт взглянула в блокнот, в котором успела нацарапать несколько неровных строк. В первом варианте монолога она попыталась оживить реального Джонатана, которого хорошо помнила, Джонатана, который был бы чрезвычайно смущен, узнай он только, что способен производить поток сознания. Фрэнсис прочел ее писанину, порвал ее на мелкие клочки и посыпал ими голову Марти. Актер, пьяный в дым, только закрыл глаза и повалился на постель.

Обнимая подушку, Марти рыдал и громко призывал Мину.

«Все о Гекубе», – подумала Кейт. Мина в фильме присутствовала лишь в качестве портрета, помещенного в медальон. Одному Богу известно, что подумает миссис Харкер, когда посмотрит «Дракулу». Если только она сочтет нужным его посмотреть.

Фрэнсис приказал группе не обращать внимания на жалобы Марти. «Актеры обожают скулить», – сказал он.

Ион перевел.

Кейт вспомнила, как после грозы Фрэнсис вопрошал: «Кто-нибудь из вас знает, сколько стоит этот гребаный фильм?» Да есть ли на свете хоть что-нибудь, за что стоит платить такую цену?

– Я не хочу просто снять «Дракулу», – заявил Фрэнсис в одном из интервью. – Я хочу стать Дракулой.

Кейт пыталась сочинить внутренний монолог, который подходил бы Харкеру, соединяющему в себе Марти и Фрэнсиса. Она оживляла самые мрачные свои воспоминания, которые по-прежнему горели в ее памяти, подобно тлеющим углям.

Блокнот покрылся красными пятнами. Она плакала кровавыми слезами. Такое случалось не часто.

Камера была совсем близко от лица Марти. Беспощадный режиссер наклонился над кроватью. Зубы его были оскалены, пальцы скрючены, как когти. Марти пробормотал что-то невнятное, пытаясь отмахнуться от назойливого объектива.

– Не смотри в камеру, Джонатан, – приказал Фрэнсис.

Марти зарылся лицом в подушки. Его начало рвать, он корчился в судорогах тошноты. Кейт хотелось заявить, что подобные издевательства переходят все границы, но у нее не хватало смелости. К тому же она опасалась, что Мартин Шин никогда не простит ей, если она помешает снять сцену, за которую ему светит награда американской киноакадемии. В конце концов, он актер. Сыграв эту роль, он о ней забудет. Сбросит с себя бедного Джонатана, как поношенный пиджак.

Справившись с приступом рвоты, Марти перевернулся па спину и уставился вверх, туда, где должен быть потолок, который почему-то отсутствовал.

Камера без конца снимала его крупным планом.

Марти лежал неподвижно.

Наконец оператор сказал:

– По-моему, он не дышит.

В течение бесконечно долгой секунды Фрэнсис не давал сигнала прекращать съемку.

Наконец он оттолкнул камеру локтем, метнулся к Марти и приложил ухо к его впалой голой груди.

Кейт выронила блокнот и бросилась на площадку. Стены раскачивались, угрожая рухнуть.

– Сердце у него еще бьется, – сообщил Фрэнсис.

Кейт тоже слышала, как оно бьется, слабо и с перебоями.

Марти зашипел, на губах его выступила пена. Лицо его было почти багровым.

Биение сердца становилось все тише.

– По-моему, у него сердечный приступ, – сказала Кейт.

– Ему всего тридцать пять лет, – заметил Фрэнсис. – Нет, уже тридцать шесть. День рождения у него как раз сегодня.

Послали за врачом. Кейт массировала грудь Марти, сожалея о том, что не умеет оказывать первую помощь.

Забытая камера откатилась к стене.

– Если он умрет, никакого фильма не будет, – процедил Фрэнсис. – И мне тогда тоже крышка. – Он схватил руку Марти и изо всех сил сжал ее. – Не умирай, парень.

Кейт больше не слышала, как бьется сердце Мартина Шина. Похоже, оно остановилось. Прошло несколько секунд. Еще один слабый толчок, и снова ничего.

Ион стоял рядом с Фрэнсисом. Клыки его высунулись изо рта, глаза налились кровью. Близость смерти обострила его инстинкты.

Кейт ощущала, что с ней тоже происходит нечто подобное, и ненавидела себя за это.

Кровь мертвецов мгновенно протухает и становится непригодной для питья. Но кровь умирающих обладает особым, сладким вкусом, в ней словно растворяются остатки жизни.

Острые клыки все сильнее впивались в ее верхнюю губу.

Кровь капала из ее глаз и рта на лицо Марти.

Она вновь приложила руку к его груди. Слабый толчок сердца. И тишина.

Ион, не сводя глаз с Марти, вцепился в край кровати.

– Я могу его оживить, – прошептал он, обнажив клыки.

Губы его сами тянулись к шее, где уже не билась ниточка пульса.

– Господи боже! – обратил к нему безумный взор Фрэнсис. – Если можешь вернуть его, верни. Пусть он умрет, но закончит картину.

– С-сейчас с-сделаю, – возбужденно прошипел старый мальчуган.

Глаза Марти внезапно распахнулись. В умирающем теле еще не угасло сознание. Во взгляде его металась паника. Кейт чувствовала, как ее собственное сердце сжимает железная хватка.

Зубы Иона коснулись шеи умирающего.

Кейт приняла решение. Этому бессмертному сопляку с непонятной родословной нельзя позволить совершить Темный Поцелуй. Он еще не дорос до того, чтобы стать темным отцом.

Она схватила Иона за кончик шарфа и отбросила прочь. Он сопротивлялся, но она была старше и сильнее.

С величайшей нежностью она прокусила кожу на шее Марти, и смертный экстаз немедленно наполнил все ее существо. Кровь, щедро приправленная бренди, хлынула ей в рот. Голова у Кейт шла кругом, и она прилагала отчаянные усилия, чтобы сохранить контроль над собой. Жившая в ней ящерица была готова высосать всю его кровь до последней капли.

Но Кэтрин Рид вовсе не была чудовищем.

Она оторвала от раны губы, перемазав кровью свой подбородок и волосы на груди Марти. Разорвала свою блузку, так что мелкие пуговицы брызнули во все стороны, острым ногтем большого пальца сделала на коже глубокий разрез напротив ребер.

Подняла голову Марти и прижала его губы к ране.

Пока умирающий сосал, Кейт сквозь запотевшие очки смотрела на Фрэнсиса, на Иона, на оператора, на всю группу. Прибыл врач, в котором уже не было никакой необходимости.

Потом Кейт уставилась в круглый слепой глаз камеры.

– Кто-нибудь, выключите эту чертову штуковину, – сказала она.

Совещание проходило в одном из офисов студии. Кейт, высосанная и опустошенная, должна была на нем присутствовать. Марти увезли в больницу, где он лежал под капельницей, ожидая нового переливания. Для того чтобы добиться эффекта, процедуру требовалось повторить несколько раз. Если повезет, он избежит превращения. Просто в него войдет частичка ее жизни, а какая-то часть его существа всегда будет жить в ней. Такое уже случалось раньше, и нельзя сказать, чтобы Кейт пребывала по этому поводу в особом восторге. Но у нее не было выбора. Ион или убил бы актера, или сделал бы из него нового вампира.

– Газетные писаки только и ждут, как бы раздуть скандал, – заявил Фрэнсис, помахивая свежим номером «Daily Vanity», единственной газеты, которую они получали регулярно. – Слава богу, пока они не знают, что с Марти неладно. Мы не должны допустить никакой утечки информации. Если пойдут слухи о том, что у нас снова возникли проблемы, фильму конец. Надеюсь, все вы понимаете, что мы в полной заднице. График съемок и бюджет мы поимели так, что теперь никакие оправдания уже не пройдут. До тех пор, пока Марти не поправится, придется обойтись без крупных планов Харкера. Со спины будем снимать его брата, который вот-вот прилетит из Штатов. И помните, журналюги ничего не должны пронюхать. Эти хищные твари только и ждут, как бы угробить наш фильм. Они ненавидят меня лютой ненавистью еще со времен «Радуги Файниана». Я талантливый парень, а талантливых парней никто не любит, это общеизвестный факт. Так что условимся: даже если кто-то умрет, до моего особого распоряжения мы будем считать его живым. Держать языки за зубами – вот наше единственное спасение. Повторяю, мы в полной заднице, и от нас самих зависит, сумеем мы оттуда выбраться или нет. Я знаю, все вы считаете, что Чаушеску установил в этой стране фашистскую диктатуру. Но по сравнению с диктатурой Копполы здешний режим – предел либерализма. Итак, с этого дня вы шагу не делаете без моего разрешения. Ни с кем не вступать в контакт. Это война, дети мои, а на войне неизбежны потери.

Семья Марти постоянно находилась рядом с ним в больнице. Его жена никак не могла решить, какое чувство она должна питать к Кейт – ненависть или благодарность.

Так или иначе, Марти был жив. По-настоящему жив.

В сознании Кейт оживали фрагменты его прошлой жизни, по большей части сцены из фильмов, в которых он снимался. Наверное, с ним происходило то же самое, сумбурные видения из ее прошлого не давали ему покоя. Кейт понимала, что для него это мучительно.

Ее провели в палату, залитую солнцем и заставленную цветами.

Марти, умытый и причесанный, сидел на постели. Глаза его оживленно поблескивали.