Текст книги "Песнь Серебряной Плети (СИ)"

Автор книги: Бранвена Ллирска

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

– Ладно… Спа-сибо… Я, пожа-луй… пойду, – нервно промямлила она.

– Ну, гулякай себе на здоровьице! – на удивление дружелюбно ответил агишки.

И тут Фэй решилась:

– Слушай, а ты не мог бы… провести меня… обратно? Туда, откуда ута-щил. Или даже лучше – пока-зать, где тут… Кэр Анноэт?

Оборотень вытаращил на нее круглые от изумления лошадиные глаза:

– Куды-сь? Кого-сь? А чё тогда не прямо-ровно в Аннвн? Не, я те не психопомп какой.

В устах этого, судя по всему, довольно простоватого фейри, энциклопедический термин «психопомп» прозвучал до забавного неожиданно.

– Понимаешь, – неуверенно начала Фэй, торопливо подыскивая нужные слова, – я смотрела… то есть, ждала там одного… парня. Он должен был… прийти.

Агишки снова глянул на нее как на умалишенную:

– В костянку? Или к зелёновым бабам? И так, и по-другому он – дохляк.

– Нет, ты не понимаешь… – снова попробовала Фэй.

– Неа, это ты не кумекаешь. Зелёновым бабам еще баба сопротивиться могёт, но не мужик. Сгрызли его, забудь. Али догрызакают.

– А ты? – разозлилась Фэй. – Тебя ж не «сгрызли»!

Лошадка расплылась в новой белозубой ухмылке:

– А у меня им-мунитет! Особливо, когда я подвыпимши. А подвыпимши я, считай, всегда-сь.

– Ну а вдруг у него тоже? – не сдавалась Фэй.

– То навряд ли. Только, ежели он тож агишки. А, был бы он агишки, ты б не спрашивакала, кто я, – резонно рассудил оборотень. – Сказанёшь же ж: кэльпи! Я чё, бычара какой?

Фэй бессильно вздохнула:

– Ладно, ладно, просто покажи мне куда идти.

– Я почем знаю? – искренне недоумевая, тряхнул мохнатой челкой агишки. – То ж зелёновые бабы! И они видывали, как я тебя поволок. Так что все давно попутали!

– В смысле? – уже близким к отчаянию голосом, переспросила Фэй.

– Блудят они, разумеешь? Заблуждакают, то бишь, ну.

– С дороги сбивают, – обреченно перевела Фэй.

– Агась, с нее.

В общем, выходило, что отыскать Киэнна у нее нет ни одной реальной возможности. По крайней мере, если то, что говорит агишки – правда. А чтобы врать, он как-то слишком нелеп и примитивен. На душе у Фэй сделалось горько, гадко и тоскливо, и казалось – весь сладостный нектар Маг Мэлла не в силах заглушить эту горечь. Разбитая и измученная, Фэй все же упрямо поднялась на ноги, собирая в кулак остатки воли и мужества. Потому что, когда болтаешься на страховочном тросе над бездной, самое скверное, хотя и столь желанное – просто сдаться и начать падать.

– Спасибо… агишки. Но я все-таки… попробую.

– Ну, бывай.

И грозный водяной монстр равнодушно потрусил прочь. «Кажется, этот мир еще более непредсказуем, чем легендарный агишки», – мелькнуло в голове у Фэй.

Следов от ног-копыт с виду довольно грузного водяного фейри на мягком грунте и впрямь почти не осталось. Было это делом рук глейстиг или какой-то колдовской особенностью этого мира? Фэй присмотрелась: по мере того, как агишки удалялся, примятая трава пружинисто распрямляла зеленые спины, а отпечатки, оставленные в земле, разглаживались, точно лошадка-оборотень топала по зыбкой поверхности воды, а вовсе не по плотному дерну да глине. Ненароком обломанные тонкие ветви также живо вырастали вновь, те же, что остались лежать под ногами – таяли, рассыпаясь золотистой пылью. На всякий случай Фэй попробовала тяжело вдавить в грунт собственную босую ногу, поелозила ступней по дернине, пнула мелкий, принарядившийся в ярко-зеленую шубейку мха камешек. Почва была мягкой, как шелковый персидский ковер. След остался. Но через несколько мгновений растворился, как и не бывало, а обиженный камешек улиткой переполз на прежнее место, встряхнулся и, как ей показалось, даже чуть слышно фыркнул. Фэй вздохнула. Кажется, у Гензеля и Гретель не было бы здесь ни малейшего шанса

Из кружевного ольшаника справа выпрыгнул взъерошенный ветер, хохотнул в лицо, дернул за волосы, как влюбленный мальчишка-третьеклассник, помчался вдогонку за прытким мотыльком… Ткнулся невидимым носом в высокие сосны, сорвал с коры смолистый аромат, развернулся на каблуках, принести гостинцев… Но вместо них приволок откуда-то отголосок протяжного воя. Похоже на одинокого волка. «Интересно, насколько дружественна здешняя фауна?» – озадачилась девушка-подменыш. Впрочем, насчет «одинокого» она точно промахнулась: выдержав почтительную паузу, призывному кличу вожака ответило эхо еще нескольких голосов. И в их хриплом, срывающемся на самых высоких нотах вопле слышалась отнюдь не волчья тоска, а почти человеческая ярость, ненависть, ликование и ненасытная жажда крови.

В то же мгновение Фэй почуяла за спиной оглушительный топот. Агишки мчался на всех четырех, и руки его внезапно перестали быть руками, а вместо ладоней красовались мощные плоские копыта. Тело оборотня стремительно росло, бока округлялись, шея и лицо, все больше напоминавшее лошадиную морду, вытягивались и темнели.

– Ежели хошь жить – скакай на меня! – проорал человекообразный конь, и едва не сбив девушку с ног, боднул ее широким лбом. – То вервульфы. Волкачи. И они чуют дичину!

Оборотни. Чудовищные волки с разумом человека и силой зверя. Кровожадные демоны, собратья орков и гоблинов… В голове всё снова смешалось. Но ведь сесть верхом на агишки – верная смерть. Если не сожрут вервольфы, сожрет он…

В сизой от призрачного света луны темноте леса промелькнули горбатые, взлохмаченные спины двуногих волков…

Фэй и опомниться не успела, как оказалась сидящей на гладком лошадином крупе, вцепившись в длинную волнистую гриву, в то время как обезумевший от страха ирландский водяной, диким галопом ломился куда-то через заросли, прочь от воющей смерти.

Глава 10. Лакомство

После того, как Киэнн прошел проклятущий лабиринт в третий раз, колени у него дрожали от напряжения, кровь в висках лупила так, будто сам великий Бонзо выдавал там свое коронное соло на ударных, а перед глазами плыли ярко-малиновые круги. Наверняка, это не было никак связано с тем, что якобы происходит в Кэр Анноэт каждую седьмую ночь. Во всяком случае, Киэнн старательно убеждал себя в этом. В конце концов, у него предостаточно причин, чтобы чувствовать себя хреново. Но все, что не убивает тебя, просто выжидает более удобного случая. Ну, или, может быть, в конечном счете, и впрямь делает тебя сильнее.

Войдя в зал с костяным канделябром (который он мысленно окрестил «сучьим выменем»), Киэнн почувствовал, как земля медленно уходит у него из-под ног. «Вот дерьмо! Я буду долго смеяться, если сдохну в двух шагах от выхода». Но дело было определено не только в физическом и эмоциональном истощении – в Кэр Анноэт действительно что-то происходило. Дробленый лед, ранее лишь едва заметно покалывавший босые ступни, таял, превращаясь в жидкую, обжигающе-холодную кашу. С противным хлюпаньем она жадно заглатывала стопу при каждом шаге, и все неохотнее выплевывала обратно. Ледяная жижа вовсе не походила на обычную болотную грязь, но была скорей схожа с липкой густой слюной рептилии, дрожавшей на полу огромными ртутными каплями. Кожу она не пачкала вовсе (ну, или разглядеть пятен Киэнну не удавалось), только кровь, неведомо по какой причине, все больше отливала от пальцев ног, вызывая холодное онемение.

Киэнн умудрился проковылять больше половины пути, когда споткнулся и упал в первый раз. Вот тут ему сделалось по-настоящему жутко. Потому что вблизи эта прозрачно-серебристая слизь вовсе не казалась губительным ядом. Напротив: она влекла и манила всей сладостью бытия, как, должно быть, медвяная роса на листьях растения-хищника непреодолимо влечет беспечную муху.

– Ну уж дудки, госпожа Росянка, я сегодня не обслуживаю! – проворчал под нос Киэнн, с усилием высвобождая увязшую в ароматном клею ладонь.

Правая рука, которая едва начала обретать чувствительность, вновь отнялась. Уши Киэнна различали, как по стенам темницы сбегает, сочась из невидимых щелей, та же смертоносная жидкость. Под ногами она поднялась с прежнего уровня, едва покрывавшего щиколотки, почти до самых колен. И какого хрена тебя дернуло выпихнуть вперед эту дуреху? К утру ее все равно сожрут тролли. А не сожрут, так до смерти затрахают.

Киэнн потерял равновесие во второй раз, к счастью, упав на колени, а не лицом вниз. Теперь вырваться из «сладкого плена» было уже куда труднее. Серебристый мед затягивал тело и разум. Каким-то немыслимым образом Киэнну все же удалось вновь принять вертикальное положение. Жадная хлябь плескалась уже едва ли не на уровне паха. Левая рука, на которую вся надежда, также начинала цепенеть. Хотя, кажется, до заветной дальней стены оставалось всего каких-то три-четыре шага…

Ноги Киэнна превратились в два деревянных костыля, переставлять которые ему удавалось лишь задействовав все мышцы тела до единой. «Если твое гребаное величество угораздит навернуться еще один раз – эта сучка тобой точно отобедает». Три шага, отделявших его от цели, показались тремя тысячами. Наконец вытянутые вперед пальцы нащупали слизкую ледяную грань. Киэнн несколько раз сипло втянул ускользавший воздух и вычертил необходимый символ.

Дверь распахнулась.

На ту сторону он вывалился в состоянии, близком к бесчувственному…

Очнулся Киэнн, услыхав, как над самым ухом щелкнула чья-то стальная пасть.

– Ты смотр-р-р-р-ри, что за добр-р-р-ро пр-р-р-р-ривалило! – прорычал рядом знакомый голос.

Киэнн открыл глаза. Чародейка-луна танцевала за дальними холмами, белым языком лизала верхушки сосен, резала ночь ломтями и сшивала вновь перламутровыми нитками. А еще ее ледяное пламя ослепительным ореолом обрамляло густую серую гриву склонившегося над беглецом вервольфа, в злых желтых глазах которого Киэнн читал свой смертный приговор. Однако не мог не признаться самому себе, что в этот момент рад видеть даже его.

– И тебе доброй ночи, Гварн, – насилу вынырнув из эйфории, проговорил он.

– Ты смотр-р-р-ри, – повторил вервольф, плотоядно ухмыляясь, – мясо р-р-р-р-разговар-р-ривает!

– Надо испр-р-р-равить, – отозвался из-за спины вожака еще один голос.

У Киэнна пересохло во рту. Эти сукины дети любят лакомиться еще живой жертвой, а уж для него наверняка выберут пытку пострашнее. Мозг лихорадочно заработал. Нужно попробовать хоть как-нибудь выкрутиться. Хоть что-нибудь выторговать.

– Гварн Льдопламенный Тенегонитель, – предусмотрительно помянув так называемое высокое прозвание, произносимое немногословными вервольфами лишь в особых случаях, начал он, – я, конечно, все понимаю, и, в общем-то даже не против, если вы, ребята, пустите мне кровь, но… Ты же знаешь, чья я добыча.

Киэнн постарался как можно многозначительней выделить это «чья». И, похоже, волк сообразил.

– От кор-р-р-р-ролевы ушло – к нам пр-р-р-р-ришло! – с едва уловимой ноткой неуверенности огрызнулся он.

– А если она узнает? – поднял бровь Киэнн. – Как думаешь, быстро ли выветрится запах гари, когда всю твою стаю сожгут заживо? Стоит ли мараться ради сомнительного удовольствия побаловать себя моим тухлым мяском?

К чести Гварна, надо сказать, что он обладал изрядной долей хладнокровия и здравого смысла. Что для вервольфов было, в общем-то, редкостью. Быть может, это и сделало его вожаком стаи, а заодно и наградило прозвищем Льдопламенного. Конечно, шанс растерзать в клочья Дэ Данаана выпадает раз в тысячелетие, но даже ради такой уникальной возможности ворг, скорей всего, не станет лезть на рожон и переходить дорогу самой королеве. Киэнн был почти что готов торжествовать победу. Еще немного – и эти пожиратели отбросов подожмут свои сучьи хвосты и зададут деру.

И тут все снова пошло не так, потому что в опасную игру включился третий волк, голос которого Киэнн также превосходно знал:

– Мне похр-р-рен, Гвар-р-р-рн. Пусть эта гладкошкур-р-рая мр-р-р-разь меня выпотр-р-р-р-рошит – я все р-р-р-р-равно поотр-р-р-р-рываю пр-р-р-ричандалы ее тр-р-р-рофею!

Еще несколько менее храбрых вервольфов негромко, но одобрительно заворчали. Этот поотрывает, можно не сомневаться.

– Смотрю, многое поменялось за время моего отсутствия, – прищурился Киэнн, старательно скрывая дрожь. – Стало принято перечить вожаку стаи.

Гварн уязвленно сверкнул глазами и шерсть на его загривке поднялась. Задние ряды притихли. Однако перенаправить удар Киэнну все же явно не удалось. А жаль. Было бы весело, если бы этот драный альфа-самец принялся вправлять мозги своим шавкам, оставив меня в покое. Но, кажется, не светит. Ты им… крепко насолил, Дэ Данаан. Не рассчитывал встретиться при других условиях, да?

– Не выкр-р-р-ручивайся, Киэнн, – вожак по-прежнему угрюмо скалился, не отрывая голодного взгляда.

– Да как же не выкручиваться, я жить хочу! Может, все-таки, ограничитесь аккуратным мордобитием? – в надежде понизить ставки, проникновенно предложил Киэнн. – Я же, со своей стороны, пообещаю не вонять и не жаловаться, если чего.

Киэнн задержал дыхание. Поверь мне, Гварн, пожалуйста, поверь! Я вру и заложу вас всех при малейшей необходимости, но что тебе стоит? Ты же – примитивная тварь.

Сработало.

– Договор-р-р-р-рились, – совсем немного поразмыслив, промурлыкал вервольф и кивнул своему особо ретивому сотоварищу: – Снар-р-р-рг, можешь пр-р-р-р-риступать.

Можно выдохнуть. И будь благословенна эта хренова анестезия из Кэр Анноэт! Если будут бить по яйцам, я, возможно, даже ничего не почувствую.

Снарг сгреб свою жертву в охапку и впечатал затылком в ствол ближайшего дерева:

– Помнишь мою Вальдр-р-р-р-р-рис, мр-р-р-разь?

Самый глупый вопрос, который можно задать Дэ Данаану.

– Помню, Снарг. Я все помню. И это не всегда так здорово, как может показаться.

Помню – не значит непременно сожалею, добавил он про себя. Славные были деньки. И сучка твоя, в общем-то, ничего. Хотя тогда мне не понравилось.

Однако еще через секунду уже сожалел. Сожалел горько и искренне, потому что будь у него хоть немного больше ума и совести тогда – возможно, было бы хоть немного поменьше синяков сейчас. Приложил ему ворг щедро и от души, так, что аж слезы из глаз.

– Не переусердствуй, Снарг. – Киэнн сплюнул длинную кровавую нить. – Оставь хоть что-то для своей королевы.

Вервольф молча двинул еще раз, теперь уже и впрямь метя куда-то в область паха. И Киэнн с мрачным удовлетворением отметил про себя, что, хотя чувствительность и начинает понемногу возвращаться, не искупайся он чуть ранее в «чудотворной ванне» из желудочных соков каменного чудовища – все было бы куда хуже. Не получив должного уровня реакции, ворг, похоже, впал в слепую, неконтролируемую ярость. Перед носом Киэнна сверкнули когти…

И тут ночь прорезал обжигающий, нестерпимо-пронзительный вопль. Полоснул раскаленным клинком, полыхнул белой вспышкой в мгновенно слепнущих глазах, прокатился все сминающей на своем пути лавиной. Мир провалился во тьму с тем самым демоническим визгом, с каким мифические бесы, должно быть, затягивают грешников в ад, и Киэнн почувствовал, что падает. Но все же не низвергается в геенну огненную, а всего лишь медленно соскальзывает вниз по стволу того дерева, к которому только что был припечатан. Сползает, оставляя на шершавой коре клочья сорванной со спины кожи. Потому что державшие его до этого мохнатые волчьи лапы исчезли в мгновение ока. Лишенный слуха и зрения, Киэнн не знал, что происходит вокруг, но был готов поручиться, что вся стая вервольфов благоразумно улепетывала прочь без оглядки, ломая кусты и собственные шеи. Страшный сон закончился. Чтобы стать кошмаром.

Если бы у Киэнна была хоть малейшая возможность, он бы, вне сомнения, последовал примеру волков. Голос баньши взывал к самому глубинному и первобытному страху, невыразимому словами и непостижимому разумом. Он хватал тебя ледяными пальцами за загривок, трупным червем заползал под кожу и пожирал изнутри, до самых костей, травил ядовитой слюной, заполняя вены болотной гнилью вместо крови. До нынешней ночи Киэнн знал об этом только понаслышке.

– …о-о-ояа-а… о-о-о-очь… Мэ-э-э-элле-е-е… рия-а-а-атно-о-о-о… – как сквозь стофутовую толщу воды, ревущей и клокочущей где-то на поверхности, доплыло до него.

Киэнн открыл рот, чтобы ответить, и едва расслышал собственный голос:

– Тья…а-ар… ты-ы-ы… вою мать!

– И это… благодарность? – уже отчетливее разобрал он.

Тудыть же тебя растудыть! Конечно, волчья братия порвала бы его к хренам собачьим, но спасительный вопль баньши – это, знаете ли, тоже не для слабонервных. Зрение самую малость прояснилось и двоящийся серый силуэт Тьярлы медленно выплыл из густого ватного тумана. Картинка дрожала и ползла по швам, на периферии полыхал безумный электрический шквал. А потом висков вновь коснулась живительная прохлада целебной магии…

– Ты так мил, когда молчишь, – прощебетала плакальщица. – Может, мне следовало бы прибегнуть к древнему испробованному методу цвергов и зашить тебе рот? Потому что, когда ты его открываешь, оттуда не выливается ничего, кроме помоев.

Давай, детка, в свое удовольствие. Переход от физической порки к словесной меня устраивает, все как-никак дело идет по нисходящей.

Пятитонная каменная плита, давившая на грудь, наконец раскололась надвое и Киэнн блаженно втянул воздух. Он был таким же, как девять лет тому назад. Нет, не таким – слаще, куда слаще! Пьяный ветер плутал меж кронами, звезды сыпались с небосвода, как лепестки роз на свадьбе богатенькой дурочки…

– Тьяр, – хмелея, выдохнул Киэнн, – как далеко до утра?

– Достаточно, Киэнн, – понимающе кивнула баньши. – Ночь только началась. И она вся – твоя.

И, выдержав минутную паузу, поинтересовалась:

– Не жалеешь о сделке?

– Нет. – Киэнн мотнул головой. – Называй свою цену, Тьяр. Услуга за услугу. Тем паче, что я уже задолжал тебе две вместо одной.

Тьярла удовлетворенно улыбнулась.

– Только, будь добра, не заламывай свыше меры. Я, видишь ли, нынче не слишком платежеспособен. А натурой ты, кажется, не берешь.

– А говорил, что не умеешь торговаться.

– Я соврал.

Лицо баньши сделалось неумолимым, в глазах сверкнула застарелая боль и ненависть:

– Королевская Охота, – отчетливо проговорила она.

– Прости, что? – не понял Киэнн.

– Королевская Охота, – настойчиво повторила Тьярла. – Я хочу, чтобы ты ее отменил. Раз и навсегда. Дабы никто и никогда более не марал честное имя баньши!

На этот раз Киэнн попросту потерял дар речи.

Королевская Охота была довольно грязным и жестоким развлечением рода Дэ Данаан. Гончими псами в этой травле служило несколько боггартов, этих жутких обитателей болот, отчаянных любителей напугать кого-либо до полусмерти, и, в придачу ко всему, великолепных имитаторов. В последнем эти засранцы так хороши, что могут даже достаточно убедительно воспроизвести крик баньши. Что и делают по королевскому приказу, загоняя «дичь», которой может стать любой, оказавшийся на пути «Охоты» фейри. И когда, выбившись из сил и цепенея от ужаса, он упадет под копыта королевского скакуна – король поступает с ним по собственному усмотрению. Но, чаще всего, все заканчивается кровью, насилием и еще раз кровью.

Ничего глубоко сакрального и незыблемого в королевской охоте, конечно, не было. И, в сущности, просьбу баньши можно было бы легко удовлетворить. Если бы не одна загвоздка.

– Тьяр, – осторожно начал Киэнн, поглядывая на собеседницу как на умалишенную, – как ты себе это представляешь? Я хочу сказать, каким таким хреном я могу «отменить» то, к чему нынче не имею ни малейшего отношения? Потому что, если ты вдруг, ненароком, еще не заметила, я больше не король!

Баньши и не дрогнула:

– Так стань им, – как нечто само собой разумеющееся, заявила она. – Ты – Дэ Данаан, а значит – у тебя есть такая возможность.

– Да нет у меня никакой гребаной возможности! – сорвался Киэнн. – Единственная возможность, которая у меня есть – это сдохнуть не прямо сейчас, а завтра утром!

– Я так не думаю.

– Ну тогда объясни мне! – гаркнул разъяренный Дэ Данаан. – Растолкуй, будь добра! Потому что, знаешь ли, я – туп, недалек и изобретателен только в том, что касается позиций в сексе!

– То есть, ты отказываешься платить? – холодно осведомилась плакальщица.

– Ты требуешь невозможного. И уж точно это никоим хреном невозможно для того, у кого в запасе только одна сраная ночь.

«Торгуешься как баба базарная, самому противно».

Баньши хитро прищурилась, по-видимому, придя к тому же выводу:

– Ну, если дело только за этим…

Глава 11. Одна пьяная ночь

Агишки замедлил шаг и, пьяно спотыкаясь, побрел по голой прибрежной гальке, шуршавшей под широкими лошадиными копытами как коробка недоеденных морем леденцов. Полуночный ветер настырно тормошил круглые тюленьи головы волн, соль оседала на мокрых щеках Фэй, перебивая вкус слез. Лошадка-оборотень, устало, но довольно фыркая, подошла к кромке прибоя и неспешно вошла в воду. Прохладный язык прибрежной волны принялся усердно лизать босые пятки и голые колени Фэй. Девушка вздрогнула. «Матерь богов, что я делаю?» В легендах все водяные лошади считались относительно безопасными только до тех пор, пока не приблизятся к родной для них стихии. После чего большинство из них превращалось в кровожадных монстров, жадно пожиравших плоть незадачливого ездока. Интересно, а правда ли то, что шкура агишки – клейкий капкан, освободиться из которого нельзя? Фэй осторожно поерзала. Да, так и есть: задница точно вросла в лошадиную спину. Ну, значит, вода тебе пухом, Мелани Риан Флетчер! Жалкая и постыдная смерть.

Между тем грозный морской жеребец продолжал спокойно и уверенно плыть вперед, пересекая широкий залив, и лишь иногда хитро оглядываясь на свою наездницу. Частокола клыков в его пасти по-прежнему не наблюдалось, да и вел он себя на удивление благопристойно. Так что же это: похищение или вовсе нет? Если да, то чего ради? Если нет, то почему именно таким образом?

– Слушай, – наконец не удержалась Фэй, – ты, когда лошадь, можешь говорить или нет?

Агишки мотнул головой и что-то невнятно проржал. Ну, не удивительно. Но понимать-то он понимает.

– Куда ты меня везешь?

Жеребец задорно фыркнул и молча кивнул на противоположный берег.

– А что там?

Ликующее ржание. Ну, собственно, на какой ответ она рассчитывала? Как хочешь, так и понимай. Что ж, оставалось только смириться и ввериться судьбе. А заодно доброй воле вечно пьяной человеколошади. Впрочем, до сих пор агишки не давал ей поводов для излишней настороженности. Да и, по правде говоря, досадная необходимость печься о собственной сохранности была ей сейчас скорее в тягость, а чувство опасности как-то притупилось и лишь отдаленно гудело где-то в дальнем уголке сознания. А еще Фэй неумолимо клонило в сон. Хотелось вырубиться и проспать сотню лет где-нибудь в непролазных зарослях шиповника. Пока боль не уйдет, память не сотрется, слезы не высохнут. А из сердца не выдернут проклятое веретено…

В конце концов, она не спит уже почти двое суток. Вполне может статься, что вся эта неправдоподобная история с костяной темницей, жуткой баньши, хороводом глейстиг и ночной скачкой на спине агишки ей только мерещится. Или снится…

Луна…

Две луны…

Десять сиреневых лун на полосатом небосводе…

Фэй проснулась, почувствовав, как чьи-то руки стягивают ее с лошадиной спины. Первым, на что упал ее взгляд, был аккуратный тростниковый коврик под приоткрытой дверью. Не какой-то грубый сноп соломы, а причудливо сплетенный кельтский узел, которому, как полагается, не было ни конца, ни начала. На несколько долгих секунд сознание Фэй буквально заблудилось в его изгибах, с наслаждением следуя за линиями узора. Тростник был не сухим, как того следовало бы ожидать, а нежно-зеленым, будто только что срезанным, или даже не срезанным вовсе – словно какое-то волшебство заставило его свиться столь диковинным образом и при этом продолжать жить. А еще он казался влажным и мягким. Вот, так и есть! – На мгновение ее поставили на ноги и ступни словно погрузились в теплую ванночку из косметического салона. Потом мир снова пошатнулся, кто-то (не агишки – агишки, фыркая и всхрапывая, стряхивал с себя лошадиный облик в полушаге справа) подхватил Фэй на руки, и она наконец встретилась взглядом с миловидным зеленоглазым юношей.

– На каком языке ты говоришь, малышка? – приветливо улыбнулся он Фэй.

– На английском, – с облегчением, выдохнула она. Разбирать и выговаривать фразы на шилайди ей было все еще тяжеловато.

– Вот и славно, мисс! Ты спи, я отнесу тебя в кровать. – Его английский был четким и внятным, можно сказать, даже излишне, стерильно правильным, какой можно услышать от жителей Скандинавии. А небрежно падавшие ему на лоб и шею песочно-белые волосы – как и его глаза, и загадочный живой коврик под ногами, и небольшой шейный обруч, украшенный прозрачной глазурью, две драконьих головы которого дремали у него на ключицах, и даже зыбкий свет лампы, выбивавшийся из щели между дверью и косяком – все отливало приятной травянистой зеленью. – Звать-то тебя как?

Вопрос, на который Фэй меньше всего хотелось отвечать.

– Как-то, – мотнула тяжелой от бессонницы головой она.

Зеленоглазый понимающе кивнул и, толкнув плечом невысокую резную дверь, похожую на те миниатюрные, ярко раскрашенные дверцы для садовых гномов, какие можно порой увидеть в цветниках, перенес ее через порог. В лицо Фэй дохнуло смолистым теплом очага и невыносимо дразнящими, сказочно прекрасными запахами свежего ржаного хлеба, жареной форели (сама не зная почему, она готова была поклясться, что это – именно форель!), горячей ухи и имбирного печенья. Сон слетел с ресниц в мгновение ока! А вот желудок свело так, словно на нем захлопнулся медвежий капкан.

– Риан, – спешно выпалила Фэй. – Меня зовут Риан. И я чудовищно голодна!

Юноша вновь улыбнулся и поставил ее на пол:

– Ну, этому горю тоже не трудно помочь. Мяса я, правда, не ем, но у меня есть жаренная на углях форель, копченый лосось, свежие устрицы, вяленый кальмар, запеченная щука, сливочный суп с камбалой, ржаной пирог с окунем…

– Я готова съесть даже тухлую акулу с овсянкой! – перебила его Фэй, у которой от этого перечисления уже не то, что весь рот слюной наполнился, но и голова кругом пошла.

– Да ты гурманка! – повел бровью хозяин дома и радостно заверил: – Акула тоже есть.

После чего деловито вытянул из печи пузатый глиняный горшок, в котором, по счастью, оказалась вовсе не тухлая акула, а обещанный сливочно-рыбный суп, густой и божественно ароматный.

– Я, к слову, Нёлди, – представился фейри, разливая еду по глубоким мискам-пиалам, любовно украшенным переплетенными драконами. – Никс. По-вашему вроде как Аквамен.

Фэй загипнотизировано следила за деревянной ложкой, продолжая глотать слюнки.

– Я знаю, кто такие никсы.

– Она меня за кэ-э-эльпи заприняла, – не преминул пожаловаться уже изрядно очеловечившийся агишки.

– Не мо-о-ожет быть! – ухмыльнулся, прицокнув языком Нёлди. – Вы же та-а-ак непохожи!

Но его приятель иронии, по-видимому, не уловил:

– Вот-вот!

– А этого болвана можно звать Шинви, – кивнул на агишки никс, пододвигая Фэй ее порцию супа и жестом приглашая за стол.

– Шиннамах Эград… Эхрад-д-д-д…тигерн Рейдахад Маккул… Маккуилидан Фаилви, – запинаясь, но все же гордо и пафосно поправил его полуконь.

– Да ты сам этого выговорить не можешь! – отмахнулся от него ломтем только что разрезанного пирога никс. И подмигнул Фэй: – Зови его просто Шинви, никто эту его десятимильную околесицу не повторяет.

– Ну что ж, Аквамен и Мудрейший Повелитель Лошадок Широких Равнин и Убийца Волков, Прячущихся в Зарослях Остролиста, – усмехнулась Фэй, удобно устраиваясь на дубовом бочонке, служившим табуретом, – рада знакомству!

Нёлди отложил нож в сторону и изумленно уставился на нее:

– Ничего себе!

– Я правильно перевела? – Фэй отправила в рот первую ложку ухи и едва не замурлыкала от удовольствия.

– Почти, – кивнул никс, вытаскивая на стол форель, великолепную огромную щуку, запеченную с луком и сметаной, и изумительной красоты графин, в хрустальном брюхе которого плескалась золотисто-янтарная жидкость. Агишки, до сих пор равнодушно хлебавший хозяйский суп, при виде последней заметно оживился и повеселел. – Ты из Ирландии?

– Не. – Рот Фэй был набит пирогом так, что говорила она с трудом. – Я америханха. Но мой ошеш был пошомштвенным ирланшем.

Нёлди вновь понимающе кивнул и принялся разливать по ажурным бокалам, схожим с едва распустившимися бутонами роз, душистый фруктовый бренди. Воздух наполнился головокружительным ароматом сладкой вишни.

– Ну, а в наши края тебя каким ветром занесло? – продолжал любопытствовать хозяин.

Фэй отмахнулась, за обе щеки уплетая форель со щукой вприкуску. Оторваться было и впрямь почти невозможно, однако, вместе с тем, еда была еще и превосходным предлогом, чтобы спешно обдумать свое положение. Упоминать имя королевы, а тем паче – опального короля, казалось ей далеко не самой лучшей идеей. Со слов Киэнна она помнила, что вроде бы иногда (хотя и очень редко) людям доводилось проваливаться сквозь миры и забредать в Маг Мэлл без посторонней помощи. Но как именно это происходит – король-подменыш не упоминал, а она не удосужилась спросить. Столько всего сразу нужно было узнать… Да и кто мог подумать, что эти сведения ей когда-нибудь понадобятся! Можно, конечно, предположить, что фейри и сами не знают каким образом происходят подобные аномалии. А значит, теоретически, можно наплести что-то, позаимствованное из стандартного фэнтези про «попаданчество»: круг камней, дверь в шкафу, удар молнии… А можно с этим лихо попасть, но уже отнюдь не в Нарнию. Да и особого таланта к вранью за ней не водилось.

В конце концов Фэй решила просто откровенно уйти от расспросов:

– Я не хочу об этом говорить, – искренне созналась она. – Скажем так, я влипла в крупные неприятности и… одна пренеприятная личность затянула меня сюда.

На удивление, никс не стал вытряхивать из нее подробности и лишь сочувственно улыбнулся:

– Надеюсь, эта «пренеприятная личность» – не мой дружок Шинви?

Фэй торопливо помотала головой:

– Нет, что ты! Он как раз был, в общем-то, очень даже мил. Конечно, поначалу я подозревала его в злых умыслах: знаешь ли, у нас… то есть, я хочу сказать, людей, – поправилась она, вспомнив, что сама-то вроде как к людям и не принадлежит, – о водяных лошадках рассказывают множество страшных историй. Что они, там, к примеру, воруют детей… Да и взрослых тоже… Топят их, едят, все такое…

Шинви чуть не подавился:

– Сырьём?

– Ну да, – смущенно покосилась на него Фэй. – Только печень выплевывают.

Никс лукаво усмехнулся, пододвигая агишки и Фэй наполненные бокалы:

– А что рассказывают обо мне? Что я похищаю смертных женщин и принуждаю их к сожительству на дне морском? Где ни света солнца, ни праведной веры христианской?

Фэй пригубила напиток, вдыхая чудный аромат:

– Да, примерно так.

Агишки вылакал свой бренди едва ли не залпом и требовательно уставился на никса. Тот, видимо, зная нрав и привычки приятеля, без промедления налил ему по новой.