Текст книги "Без всяких полномочий"
Автор книги: Борис Мегрели
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)
ГЛАВА 11
Было начало первого, и я, минуя редакцию, зашел в кафе. Как ни странно, Гарри с товарищами отсутствовал. Зато в углу за столом сидели Лаша и Боб. Я подсел к ним.
Боб вонзил острый подбородочек в сложенные на столе руки. Он походил на обиженного ребенка.
– Что загрустил, Боб? – спросил я.
– Есть причина, – ответил он.
Подошла Маринэ, Бабушка грузинского футбола. Она была чем-то опечалена. Помада сползла к сморщенным углам ее рта, и неровные линии краски делали губы Маринэ недовольно искривленными. Веки она тоже намазала небрежно.
– Что случилось? – спросил я.
– Сам знаешь! Опять наше «Динамо» проиграло. И где? На своем поле. И кому? Ленинградскому «Зениту»! Этот кривоногий Гайоз пять голевых моментов не смог реализовать!
– Четыре, – сказал Боб, не поднимая головы.
– Пять! – сказала Маринэ. – Пять! Пятый был на шестьдесят второй минуте. Ты, наверно, уже спал в это время. Борис Пачайдзе не упустил бы таких возможностей.
– Маринэ, умираю от голода, – взмолился я. – Яичницу и кофе.
– И бутылку коньяка, – сказал Лаша.
От коньяка я отказался, придумав, что мне предстоит встреча с главным редактором.
– Ладно, в другой раз не отвертишься, – пригрозил он. Буфетчица Зоя и молодая официантка Валентина шептались и посмеивались, поглядывая на Маринэ.
– Неисповедимы страсти человеческие, – сказал я, когда Марина отошла.
– Это точно, – согласился Лаша и вытащил из кармана куртки пакет. – Обещанный галстук. Должно быть, помялся. Прогладь его не очень горячим утюгом.
– Я не ношу галстуков.
– Ничего. У приличного человека должен быть хотя бы один приличный галстук.
Я развернул пакет. Галстук был очень красивый, с черными и красными широкими полосками.
– Спасибо, Лаша. Галстук превосходный.
– Плохих не держим, – буркнул Боб, все еще полулежа на столе.
Маринэ принесла яичницу и кофе. Я был настолько голоден, что недожаренная яичница показалась мне божественной. Я с наслаждением закурил первую за день сигарету и сделал глоток крепкого кофе.
– Ну, как дела, Лаша?
– Решил ехать, – ответил он.
– Куда? – не понял я и, когда смысл сказанного дошел до меня, оторопело уставился на него. – Ты с ума сошел!
– Похоже, – произнес он.
– Родину на бабу меняет! – сказал Боб.
Правая рука Лаши взметнулась к Бобу. Боб откинул голову и рухнул со стула.
Я вскочил, чтобы оказать Бобу помощь, но Лаша опередил меня. Маринэ принесла графин с водой.
– Ты что-то стал на руку скор, – сказала она Лаше, брызгая водой на бесчувственное лицо Боба.
– Нервы, – сказал Лаша. – Ну-ну, Боб, хватит притворяться.
– Дурака ты свалял, Лаша, отпустив Симу. – Маринэ вылила воду на голову Боба.
Боб открыл глаза, поморгал, а потом тряхнул головой, как собачка, которая вылезла из воды, и встал.
– Этого я тебе никогда не прощу, – сказал он Лаше и неуверенной походкой направился к лестнице.
– Извини, – бросил Лаша мне и побежал за Бобом.
Я расплатился за завтрак и собрался уходить.
По лестнице поднимались Гарри и Мераб.
– Мои красавцы! – воскликнула Маринэ. – Зоя, кофе! Двойные! Мальчики, опять мы вчера проиграли!
– Не береди раны, Маринэ, – сказал Мераб. Он пожал мне руку. – Поздравляю, фельетон что надо.
Гарри обнял меня и больно похлопал по спине.
– Тебе грузчиком бы работать! – поморщился я.
– Работал, юноша. Был и такой эпизод в моей жизни. Ты у меня молодчага! Рад за тебя. Очень рад!
– Не надо слез, Гарри, – сказал Мераб. – Отпусти его. Нана сбилась с ног. Хочет прижать его к своей шикарной груди.
– Иди, юноша, и поскорее возвращайся к нам, – сказал Гарри.
– Что это он такое сделал? – спросила Маринэ, протирая чистый стол.
– Так я и признался, пока ты кофе не принесла, – сказал Мераб.
Ашот подстригал ножницами собственные усы и, как художник перед незаконченной картиной, то склонялся к зеркалу, то отходил от него. Я рассмеялся.
– Сам себе платить будешь?
– Привет, фельетонист! Ну и насмешил ты меня! Неужели все так и было?
– Было еще хуже. В конце просмотра манекенщицы выступали голыми.
– Совсем голыми?
– В чем мать родила.
Я вошел в кабину лифта и закрыл двери.
– Не успел человеком стать, уже издевается! Стричь больше не буду! – услышал я.
Я заглянул в отдел пропаганды. Мне сказали, что Нана у главного. Я прикрыл дверь и столкнулся с Леваном.
– Извините. Здравствуйте.
– Здравствуйте, гражданин изменник. Вы полностью продались отделу пропаганды или частично?
– Я никому не продавался.
– Ну-ну! – Леван двинулся дальше. – Ваш фельетон уже имеет отклик. Загляните к главному. Он как раз интересовался вами.
Элисо испуганно взглянула на меня, потом на дверь кабинета главного редактора и прошептала:
– Уходи, уходи быстрее!
Я не успел уйти. Дверь кабинета распахнулась, и появилась Венера. Меня бросило в жар. Жалобы на корреспондентов, тем более на внештатных, в редакциях не любят.
Во взгляде Венеры я уловил презрение и торжество. Она не сводила с меня глаз. Я посторонился, но ей все равно не хватало места, и, задев меня, она победоносно вынесла себя из приемной.
– А, терять все равно нечего, – сказал я и вошел в кабинет.
Главный поднял на меня удивленные глаза.
– Это и есть Серго Бакурадзе, Георгий Галактионович, – сказала Нана. Она сидела за столом заседаний и курила.
Я видел главного впервые. Немного полноватый, но холеный. Тщательно выбритый и аккуратно причесанный. Ашот постарался, мелькнуло в голове. Темный, хорошо сшитый костюм. Белая рубашка. Галстук с какими-то фигурами, кажется, драконами.
Я смущенно поправил расстегнутый ворот своей рубахи. На мне, как обычно, был потертый вельветовый пиджак и полосатая рубашка без галстука. Мой вид, должно быть, не внушал доверия. Человек, пишущий о модах, пусть даже фельетоны, наверно, должен выглядеть лучше.
Главный отвел от меня глаза и встал. Он подошел к окну и зашторил его. В кабинете как будто погасли стосвечовые лампы. Потом главный придвинул к столу напротив Наны стул, на котором, очевидно, восседала Венера.
– Что скажете в свое оправдание? – наконец произнес он тихим голосом.
Нана курила, вперив взгляд в потолок.
– В чем моя вина? – спросил я главного.
– Вы высмеяли большую работу коллектива Дома моделей, – ответил он.
– Никому не противопоказано выражать свое мнение, – сказал я и торопливо добавил: – О модах.
Главный с любопытством уставился на меня.
– Но ваше мнение, попав на полосу, становится мнением газеты.
– Разве наша газета имеет другое мнение о просмотре? – сказал я.
– Нет! – заявила Нана. – Не имеет. Георгий Галактионович, я свое отношение к делу высказала.
– Я хочу узнать и отношение этого молодого человека, – сказал главный.
– Этот молодой человек выполнял мое задание. Ответственность целиком несет мой отдел, конкретно я.
– Вот и объявим тебе выговор, – сказал главный.
Нана вскочила и, ткнув сигарету в пепельницу, сказала:
– Ах, так! Выговор!
– А ты как думала? Я буду терпеть жалобы?
– Не терпите! Я сейчас же подам заявление об уходе! Идем, Серго!
– Ты можешь идти, молодого человека оставь.
Нана вышла, хлопнув дверью.
Внезапно я вспомнил Шота, увидел его торжествующую улыбку и осознал, что ни при каких обстоятельствах мне нельзя уходить из газеты. Всеми правдами и неправдами я должен был удержаться в редакции.
– Георгий Галактионович, хотите, я извинюсь перед мадам Венерой?
– Нет необходимости. Я уже сделал это за вас. Однако быстро вы меняете свои взгляды.
– Не могу допустить, чтобы из-за меня Нана ушла из газеты.
– Никуда она не уйдет. Садитесь!
Я отодвинул стул и сел. Главный прислонился к письменному столу. На его галстуке были не драконы, а кривые огурцы.
– Вы знаете, что такое журналистика? – спросил он.
– Вторая древнейшая профессия, – сказал я.
Он опешил.
– С такими убеждениями вы далеко не пойдете.
Да, действительно, с таким взглядом на журналистику далеко не пойдешь, но можно далеко зайти, подумал я. Следовало что-то сказать, но я молчал, и это было понято главным по-своему.
– Острословие не всегда уместно, если даже вы пишете неплохие фельетоны, – сказал он.
– Значит, фельетон вам все-таки понравился?
Он не понимал меня, явно терялся в догадках и не мог разобраться, кто перед ним сидит – наглец, самоуверенный дурак или уверенный в своих возможностях журналист.
– У вас неплохое перо, – сказал он. – О долгожителях вы тоже неплохо написали. Но журналистика – это прежде всего факты, неопровержимые факты.
– Долгожители тоже жаловались?
– Молодой человек, ведите себя поскромнее. Месяц в газете работаете, а разговариваете будто первый корреспондент редакции.
– Я работаю у вас около года.
– Разве? Все равно вам еще учиться и учиться! Теперь я понимаю, почему Леван не благоволит к вам.
Мои чувства вновь стали неуправляемы. Желание остаться в газете отошло на задний план. В конце концов внештатным корреспондентом я мог устроиться, не выходя из здания, в любой другой редакции, а еще лучше в ГрузТАГ, где проходимость материалов настолько высока, что его называют ненасытным пожирателем информаций. Я встал и сказал:
– Я и не хочу, чтобы Леван благоволил ко мне. Его благоволение слишком дорого обходится даже штатным сотрудникам.
– Садитесь! У Наны Церетели учиться надо другому. Журналистскому мастерству.
– Смею напомнить, я внештатник и от меня требовать многого нельзя.
– Ошибаетесь, молодой человек. Требования ко всем одинаковы. И не говорите мне, что в таком случае внештатникам надо платить так же, как и штатным сотрудникам. Внештатный институт – хорошая школа для журналиста. Многие начинали свой путь с него. Я два года бегал внештатным корреспондентом по заводам, прежде чем добился зачисления в редакцию рядовым литсотрудником. Но за два года я завоевал себе право быть зачисленным в штат. Не фыркал и не хлопал дверью, когда старшие делали мне замечания.
– Я не хлопал дверью.
– Не успели. Вас бы выгнать, да непедагогично это. Идите работайте.
– С педагогикой я хорошо знаком, но не припомню подобных методов воспитания.
– Естественно. Это педагогика не для средней школы, в которой вы изволили работать.
Зазвонил телефон. На тумбе стояли пять одинаковых аппаратов. Но главный взял трубку безошибочно.
– Я уже смотрел на прошлой неделе, – сказал он. – Режиссерски сделано блестяще. Эльдар талантливый человек. Не понимаю, почему ваши так долго не дают «добро». Есть, согласен. Но это детали. В конце концов можно сделать купюры. Нет, нет, фильм не вредный. Он будет иметь общественный резонанс. Я очень рад, что ты наконец посмотришь его. Жалко Эльдара. Он переживает. Надо выпускать фильм на экраны. Позвони вечером после просмотра. Пока. – Повесив трубку, главный обратился ко мне: – Так на чем мы остановились? Впрочем, хватит. Идите работайте.
Я вышел из кабинета.
– Ну, что? Тебе попало? – спросила Элисо.
– Немного. Но все в порядке, – ответил я.
– Ой, слава богу! Я ужасно волновалась.
– Тебе нельзя волноваться. Думай о малыше. Привет супругу. Он еще не стал лауреатом?
– Еще нет, но ведет себя как лауреат. Вчера выступал по телевидению. Минут десять внушал всем, что в мире два гения архитектуры – Корбюзье и он. Притащил домой свои макеты, и теперь квартира окончательно захламлена. Зашел бы. Заодно сбил бы с него спесь.
– Зайду как-нибудь. Привет!
В конце коридора стояли Нана и Леван. Судя по жестам, они ругались.
Нана увидела меня.
– Я не хочу больше обсуждать этот вопрос! – сказала она Левану и обратилась ко мне: – Что? Чем все закончилось?
– Все в порядке, – ответил я.
Леван вошел в отдел информации.
– Кретин! Неудачник проклятый! Ни писателем не стал, ни журналистом, а теперь накопившуюся желчь изливает на людей. Ты, говорит, переманиваешь к себе моих работников. Как будто у меня других забот нет. Мы, говорит, воспитали его, учили, а ты, говорит, взяла готовенького. Чему у него можно научиться? Коньяк хлестать? И то не умеет! Что тебе сказал Георгий Галактионович?
– Идите, говорит, работайте.
– И все?
– У него особые методы обламывания строптивых молодых кадров.
– Ты, конечно, не удержался и наговорил черт знает чего!
Я виновато развел руками.
– На меня что-то нашло.
– Дурак! – бросила Нана и помчалась к главному.
Я заглянул в отдел информации. Амиран поднял голову. Я подмигнул ему. Он положил ручку на кипу материалов и вышел ко мне.
– Далеко не уходите, – сказал ему Леван.
– Я на секунду, – сказал Амиран и осторожно прикрыл за собой дверь. – Поздравляю. Я получил удовольствие от фельетона.
– Спасибо. Пойдем в кафе. Гарри и Мераб ждут.
– Ты же слышал, – Амиран указал на дверь. – Да и неважно я себя чувствую. Эх, Серго! Раньше я двухпудовые гири поднимал. Теперь ручку еле держу в руке.
Дверь отворилась, и появился Леван.
– Я в секретариат. В отделе никого нет.
Амиран потянул меня в отдел.
– Посиди немного со мной.
Мы вошли в душное помещение.
– Не закрывай дверь, – сказал Амиран и распахнул пошире окно. – Дышать нечем. Иди сюда. Здесь прохладнее.
Мы стояли у окна спиной к двери, и Амиран говорил о своей болезни. Ему хотелось говорить об этом, и он говорил, все больше проникаясь к себе жалостью. Я утешал его, как мог, но Амиран сказал:
– Не утешай меня. Я знаю, что моя болезнь неизлечима.
– Ты внушаешь себе это. Так нельзя!
– Ты ничего не знаешь! Мне стыдно, но тебе я могу сказать. Никому другому. Тебе. Это трагедия, Серго. Трагедия. У меня молодая жена, а я не могу с ней.
Я потрясенно молчал.
Не знаю, почему Амиран выбрал меня для своих откровений. Быть может, потому что я был моложе всех и, следовательно, меньшим циником, чем остальные, хотя, впрочем, ни Гарри, ни Мераб, уверен, не могли реагировать на признания Амирана иначе.
– А ты воспользуйся его услугами.
Меня словно ударили по затылку. Я обернулся и увидел Левана.
Амиран влепил ему пощечину. Удар был слабый. Он даже не сдвинул с места Левана. Но это ничего не меняло – Леван получил пощечину. Я думал, он бросится на Амирана с кулаками, и шагнул поближе к нему. Леван опустил голову и секунду-другую стоял вот так, с опущенной головой и опущенными руками, а потом выскочил из отдела.
– Что я наделал! Господи, что я наделал! – застонал вдруг Амиран.
– Ударил подлеца, – сказал я.
– Что теперь будет? Что теперь будет?
– Ничего не будет.
Амиран продолжал стонать.
Вошла Нана.
– Что у вас здесь происходит?
– Амиран ударил Левана.
– Слава богу, нашелся мужчина в редакции.
– Слышишь, Амиран, и Нана считает, что ты правильно поступил.
Амиран совсем расклеился. Он не находил себе места.
– Дай ему воды, – сказала Нана.
Я налил в стакан теплой воды из графина. Стуча зубами, Амиран выпил воду и попросил еще. Вернулись Гарри и Мераб.
– Что с Амираном, юноша? – спросил Гарри.
– Ударил Левана, – сказал я.
– За что и почему? – спросил Мераб.
– За дело, – ответил я.
– Нельзя было обойтись без драки? – спросил Гарри.
– Нет, – сказал я. – Нельзя было. Рано или поздно один из нас все равно набил бы морду Левану. Лучше, что это сделал Амиран. Следов не оставил.
– Что теперь будет? – спросил Амиран.
– Перестань хныкать! Тоже мне мужчина! Сначала делает, а потом ноет. Успокойте его ради бога! Дайте ему валерьянки. Противно смотреть! – сказала Нана. – Идем, Серго. Ты здесь больше не нужен.
– Как это прикажешь понять, Нана? – спросил Гарри.
– Все. Он у вас больше не работает. Он работает у меня. С перспективой зачисления в штат. Не таращьте глаза. Он будет зачислен! Как только Гоголадзе уйдет на пенсию. Так и передайте вашему кретину!
– Я лично за. – сказал Мераб.
– Тебя не спросили! Что за мерзкими духами от тебя несет? – сказала Нана. – Идем, Серго.
Я растерянно смотрел на нее. Полчаса назад я был на грани изгнания из редакции, а Нана собиралась подавать заявление об уходе. Слишком быстро все меняется, подумал я. Слишком быстро.
– Иди, юноша. Я благословляю тебя. Под крылышком этой прекрасной женщины тебе будет хорошо, – сказал Гарри.
– Идем, Серго, – Нана потянула меня за рукав.
– Я побуду с Амираном.
Нана ушла, и Амиран заметался по отделу. Мы усадили его на стул и заставили пососать валидол. Потом он вскочил и сказал:
– Я извинюсь. Что тогда он мне сделает?
Никому это не понравилось, и мы промолчали.
Вошел Леван. Ни на кого не глядя, он сел за стол и уперся взором в гранки. Я полагаю, ему было тяжело под нашими взглядами, но он не поднял головы. Он делал вид, что читает.
Неожиданно Амиран сказал:
– Леван Георгиевич, извините меня.
Леван еще ниже опустил голову.
– Вы меня извините. Мне стыдно, что я позволил себе такое, – наконец произнес он.
Я прав, все быстро меняется, подумал я и вышел из отдела.
ГЛАВА 12
К вечеру полил дождь.
Я сидел за столом Наны и составлял план работы. Это была идея Наны. Она подсказала четыре темы, велела придумать столько же и куда-то ушла. Темы придумывать трудно. Хорошая тема – половина дела и успеха в газете. Духота не располагала к работе.
Я поглядывал на дождь. Сначала он лил тонкими струями, точно из душа, потом развеселился, зашумел и резво ударил в подоконник.
В отдел заглянул Гарри.
– Юноша, к телефону.
Звонила Нина. Я обрадовался, но никак этого не выразил, потому что в отделе информации все сидели на местах.
– Мы не пойдем сегодня в кино, – сказала Нина.
Меня это устраивало. День сложился не так, как я полагал. Я совершенно не занимался фабрикой и решил вечером нанести визит ее директору, Луарсабу Давидовичу Ахвледиани, а позже засесть за пьесу.
– Хорошо, – сказал я.
– Вместо кино будет ужин. Прошу вас пожаловать к восьми по известному вам адресу. Или ты не можешь?
– Конечно, могу.
Фабрика, директор, пьеса – все отодвинулось, ушло, забылось, как будто не было всего этого в моей жизни, а была одна Нина.
– Значит, в восемь? – сказала Нина.
– Да, – сказал я и повесил трубку. Тут же раздался звонок. – Алло!
– До министра легче дозвониться, чем до тебя, – услышал я голос Гурама. – Вечером идем к маме. Через час чтобы ты был у меня. Все.
– Обожди!
– Некогда мне с тобой разговаривать. Через час! Все! Привет.
Я не знал, что мне делать. Взять с собой Нину? Но пришлось бы объясняться не столько с Гурамом, потому что он сразу все понял бы, сколько с его матерью. А отказаться от приглашения Нины я не мог и не хотел.
Дождь прекратился так же внезапно, как и начался.
Я вышел из редакции. По улице распластались лужи. К сточной решетке вытянулся длинный поток. Кроны деревьев отяжелели, и с них падали капли воды.
Я приехал к Гураму в назначенное время. Он одевался.
– В таком виде ты собираешься ехать к моей матери? – спросил Гурам. Он стоял перед зеркалом в трусах, но в рубашке и повязывал галстук.
– Я не смогу поехать.
– Не валяй дурака! Черт с тобой, заедем к тебе. Переоденешься. Проклятие! Опять кривой узел получился. Ты когда-нибудь научишь меня завязывать нормальный узел?
Я помог ему завязать галстук.
– Я не поеду, Гурам. У меня свидание с Ниной.
Он сразу все понял.
– А что я матери скажу? Она же ждет тебя.
– Придумай что-нибудь. Ну, например, что меня срочно вызвали в театр.
– Может, взять с собой Нину?
– Нет. Придется объяснять, кто, что и почему.
– Да, этого не избежать.
– К тому же, когда твоя мать узнает, что Нина наездница В цирке…
– Не усложняй. Какая разница – наездница или профессор медицины?
– Положим, разница большая. Но не в этом дело.
– А в чем?
– Дело в степени восприятия этой разницы.
– Степень восприятия разницы! Вещаешь, точно с кафедры. Брось мне брюки. Да не мни ты их! Что это тебе, мешок? Я их целый час гладил. – Он натянул брюки и сказал: – В общем, ты прав. С матерью лучше не связываться. Душу вымотает, но все узнает. Бог с тобой! Возьму грех на душу и совру.
Я нашел в шкафу среди многочисленных книг пособие по массажу.
– Это тебе зачем? – спросил Гурам.
– Для пьесы, – не моргнув глазом, ответил я.
Он оценивающе окинул меня взглядом с головы до ног, подумал и сказал:
– Ложись на диван. Быстро, быстро. Времени нет.
Я лег на диван, и Гурам продемонстрировал на моей ноге приемы массажа.
– Я все-таки возьму книгу, – сказал я.
– Бери, – сказал Гурам. – Чего ты разлегся? Вставай! Мне еще за Эдвином надо заехать.
– Сдался тебе этот Эдвин.
– Он хороший парень.
– А, ладно. Я в твои дела не лезу. Как мальчик, которого ты оперировал?
– Не спрашивай. По всем признакам результаты будут неутешительными.
– И ты так спокоен?
– От того, что я буду беситься, результаты не улучшатся. Как раз мне надо быть спокойным. Я не исключаю повторной операции.
– В таком случае тебе следовало бы меньше пить.
– В тебе определенно умер великий педагог.
– Избави бог от таких учеников.
– Уходи, негодник, пока я тебе шею не намылил. Постарайся если не освободиться, то хотя бы позвонить нам. Выразишь маме сожаление и скажешь, что режиссер задерживает тебя.
– Не учи меня врать!
Гурам засмеялся. Мы вышли на улицу. Он сел в машину.
– Давай подброшу тебя.
– Езжай, опоздаешь. У меня достаточно времени.
Гурам уехал. Я взглянул на часы. В моем распоряжении оставалось двадцать две минуты. Переодеться я уже не успевал. Я вспомнил, что в кармане у меня лежит итальянский галстук, и посмотрел на свое отражение в витрине кондитерской. Красно-черный галстук к моему наряду, конечно, не годился.
Из магазина выходили люди с покупками. Надо что-то купить, подумал я и вошел в кондитерскую.
Несколько минут я крутился у прилавков, но так и не остановил выбор ни на одном из пятнадцати тортов, абсолютно похожих друг на друга.
В отчаянии я купил плитку шоколада и направился к саду, где накануне хотел оборвать сирень, моля бога, чтобы старик был дома.
Я позвонил в квартиру Нины ровно в восемь. За дверью звучала музыка, и я в смятении подумал, что приглашен не один.
Щелкнул замок. Я поспешно прикрыл ворот рубашки охапкой голландских тюльпанов. Старик оказался слишком щедрым.
Дверь распахнулась. Кровь хлынула к моему лицу. Нина была в вечернем платье. Сгорая со стыда, я переступил порог.
– Какая роскошь! Никогда не держала в руках такого количества тюльпанов! Спасибо, – сказала она и поцеловала меня.
Нина ходила из комнаты в кухню, из кухни в комнату, потому что цветов было много и она искала вазы, а я из коридора смотрел на нее и не мог отвести взгляда. Я знал, что она хороша, но не подозревал, что настолько. В длинном черном платье и с убранными наверх волосами она была очень красивой.
– Почему ты так пристально смотришь? Тебе не нравится мой наряд? – спросила она.
– Ты очень хороша. Ты хорошеешь с каждым днем, – сказал я.
Она смутилась.
На столе, перенесенном из кухни, стояли два прибора и горели свечи.
Нина принесла поднос с блюдами и вместе с ним запахи, от которых у меня начался приступ голода.
– Должно быть, так пахнет в раю, – сказал я. – Бог ты мой, сколько вкусных вещей!
– Может статься, совсем не вкусных.
– Быть того не может! Дай я помогу тебе.
– Я сама. Иди мыть руки.
Пока я мыл руки, Нина расставила блюда и даже ухитрились украсить стол тюльпанами. Рядом с вазой я увидел бутылку «Цинандали». Она уже знала мой вкус.
– Начнем с молодой фасоли? – спросила Нина.
– Пожалуй, – сказал я и протянул тарелку. – Не так много.
– Ты же с работы.
– С работы, но я обедал.
Кроме яичницы, я ничего не ел, но хотел продемонстрировать хорошие манеры. Вскоре я забыл о них.
– Очень вкусно! – сказал я.
– В самом деле? Или в тебе говорит воспитанность? – сказала Нина.
– Не настолько же, чтобы есть так много.
Она недоверчиво смотрела на меня. Я налил в бокалы вино.
– Я хочу выпить за тебя.
– А я за тебя.
– Нет, за тебя. Всегда за тебя.
Щелкнул автомат проигрывателя. Нина встала и включила его снова, не меняя пластинки.
– Белый танец. Дамы приглашают кавалеров.
Я встал, застегнул пиджак и поклонился.
– Благодарю за оказанную честь.
Я взял ее за талию. Нина обвила мою шею руками, и так мы танцевали что-то медленное, похожее на блюз.
– Ты любишь танцевать? – спросил я.
– Очень. – Она подумала и сказала: – Помнишь, тогда у Гурама ты не решался пригласить меня, а я хотела, чтобы ты пригласил.
– Помнится, мы танцевали танго и ты была как натянутая струна. Почему?
– Я немного боялась тебя.
– И сейчас боишься?
– Нет.
– Когда же ты перестала бояться?
– С той минуты, когда мы искали в машине вино на Джвари и ты подошел, чтобы помочь. Я обернулась и увидела, что ты совсем рядом. Я думала, ты бросишься на меня с поцелуями и прочими глупостями. Перепугалась страшно. Я не хотела, чтобы ты оказался таким. И вдруг ты сказал…
– Я полон самых нежных чувств к тебе.
Она положила голову на мое плечо. Я испытывал то же, что тогда на Джвари, и изумленно думал, что у нас уже есть прошлое. У нас было и настоящее. О будущем я не задумывался.
Танец кончился, и я поцеловал Нине руку.
Пластинка продолжала крутиться. Зазвучал вальс-бостон. Я церемонно поклонился.
– Разрешите?
– Но это же вальс!
– Вальс-бостон, простите.
Нина всплеснула руками.
– Господи, он разбирается в танцах! И ты умеешь танцевать вальс-бостон?
– Умел. Даже получил однажды приз – воздушный шар. Но это было давно. Очень давно.
– А все-таки?
– В прошлом веке. И это было не со мной, а с мальчиком Сережей, которого звали Баку.
– Почему «Баку»?
– Потому что школьники любят сокращать фамилии товарищей. Серго Бакурадзе существовал разве что в классном журнале.
– Не представляю тебя маленьким. Ты был сорванцом?
– Еще каким! Сорванцом, известным во всем районе Сололаки! Между прочим, певец исстрадался. Он сейчас задохнется.
– Понимаешь, что он поет? – спросила она.
– Чуточку, – ответил я. – Ты знаешь английский?
– Чуточку.
Я прислушался к словам песни.
– Побудь рядом со мной. Скажи, что никогда не покинешь меня. Как я люблю тебя. Как ты мне нужна. Пожалуйста, поверь мне, я не могу жить без тебя. Правильно?
Нина кивнула и тихо запела в унисон с певцом.
Потом мы танцевали танго, и я сбивался, потому что в ушах все еще звучал вальс-бостон.
…Как я люблю тебя!
Как ты мне нужна!
Пожалуйста, поверь мне,
Я не могу жить без тебя.
Нина смеялась.
– Танцуя с тобой, не скажешь, что ты был призером.
Я прижал ее к себе. Огромная волна желания затопила меня. В ее глазах я увидел испуг, как тогда на Джвари. Я улыбнулся ей и расслабил руки. Я не мог ничего объяснить себе, но интуитивно чувствовал, что сегодня она ждет от меня другого, и я коснулся ее лба губами и сказал:
– Идем за стол.
Она налила в бокалы вино и чокнулась со мной.
– За тебя, – сказала она. – Будь здоров.
– И ты будь здорова.
Я вытащил сигареты.
– Поешь сначала, – сказала она.
– Я уже сыт.
– Не выдумывай, пожалуйста. Поешь чего-нибудь, а потом и поджарю мясо.
– Еще будет мясо?
– Да. Вырезка.
Я укоризненно взглянул на нее. Вырезку она могла купить только на рынке по немыслимой цене, причем рано утром. Значит, она спала после того, как я ушел, не больше часа.
– Из-за меня ты потратила половину своей зарплаты и к тому же в нарушение режима не выспалась.
– Я поспала днем. И, пожалуйста, не будем говорить об этом больше. Все, что я делаю, я делаю для себя.
– Хорошо. Но вырезку я есть не буду. Кусок в горло не полезет.
– Деньги на то, чтобы их тратить в свое удовольствие. – Она подумала и спросила: – Ты жадный?
– Я бедный.
– Я понимаю тебя. Я все понимаю. Но ведь хочется иногда почувствовать себя богатым, позволить себе что-то лишнее.
– Вот именно. Ты правильно подобрала слово. Именно лишнее. Когда бедные люди позволяют себе что-то лишнее, это всегда в ущерб им.
– Ну, если мы не съедим вырезку, она пропадет и ущерб возрастет. Ты можешь допустить такое?
Я рассмеялся.
– Ты не смейся, ты ответь.
– Сдаюсь.
Она встала, чтобы идти на кухню.
– В таком платье ты собираешься жарить мясо?
– Я надену передник.
– Ну нет.
Я поднялся, скинул пиджак и засучил рукава.
Она удивленно смотрела на меня.
– Ты умеешь готовить?
Мы вошли в кухню, и Нина достала из холодильника мясо. Оно выпустило немного крови, но еще сохраняло свежесть. Я поставил на огонь сковороду и, пока она раскалялась, разложил на доске вырезку, снял с нее пленку, разрезал и ребром ладони побил куски. Потом каждый кусок помыл под краном и отжал между ладонями.
Нина зачарованно следила за моими действиями.
Я капнул на сковороду масло и растер скомканной бумажной салфеткой.
– Соль и перец в шкафу, – сказала Нина.
– Не надо. Иначе мясо выпустит сок. Каждый посолит и поперчит по своему вкусу.
Я бросил на сковороду один за другим куски вырезки и через минуту перевернул их. Запах жареного мяса наполнил кухню.
– Тебе прожаренный или с кровью? – спросил я.
– Как себе, – ответила Нина.
– Тогда неси тарелки. Готово.
– Восхитительно! – сказала Нина, когда мы принялись за мясо. – Ничего подобного не ела в жизни!
– Как же, как же! – сказал я. – Не надо льстить.
– Я говорю совершенно серьезно. Сережа, ты все умеешь делать?
– Далеко не все. И хватит обо мне.
– Ну почему? Каждый раз я делаю открытия. Естественная потребность высказаться. У тебя нет потребности говорить о себе. Ты считаешь, что надо все скрывать?
– Скрывать? Что, например?
– Например, свои успехи.
– У меня нет успехов. Пока нет.
– А фельетон? Я впервые увидела, как ты пишешь. Пьесу я не стала сегодня читать. Я не хочу читать ее второпях. Разве опубликовать такой фельетон не успех?
– Значит, мы празднуем сегодня мой фельетон, так сказать, мой успех?
– Зачем ты так? Ирония – твой щит, да?
– Просто я не придаю большого значения работе в редакции. Для меня главное театр. Поставят пьесу, тогда я скажу, что у меня есть успех.
Она хотела ответить, но передумала и стала есть. Я залюбовался ею, тем, как она ровно держит спину и, прижав к бокам локти худощавых длинных рук, отрезает маленькие ломти бифштекса, неторопливо подносит ко рту и так же неторопливо, словно задумчиво, ест.
Потом мы пили чай, который подарил ей Дато, и курили.
– Нана не звонила? – спросил я.
– Звонила. В принципе та женщина согласна. Но теперь я в нерешительности. Сегодня, когда я была в цирке, зашла к директору, и он предложил мне аттракцион с дрессированными собаками.
– Ты твердо намерена больше не садиться на Бармалея?
– Я на него не сажусь. Я на него должна прыгать. В этом вся разница.
– А если поменять лошадь? Лошадь все-таки не собака, даже дрессированная. Лошадь благороднее.
– Поменять Бармалея? Ну что ты! Мне все будет напоминать о нем. Я умру от тоски. Нет, рвать с этим надо полностью.
– Ты не хочешь снова попробовать приручить Бармалея?
– Дело не в кем. Дело во мне. Я боюсь. У меня страх, и я ничего не могу с собой поделать.
Она погрустнела, и я с напускной беспечностью сказал:
– Все будет в порядке. В конце концов, какая разница, собаки или лошадь, если ты любишь цирк. Жаль, что я плохо знаю цирк, а то попробовал бы писать клоунские шутки.
– Клоунады или репризы, – поправила она. – Хочешь, мы завтра же пойдем в цирк? Я тебя познакомлю со всеми. Посмотришь, как изумительно тебя примут. У нас очень славные люди.
