Текст книги "Без всяких полномочий"
Автор книги: Борис Мегрели
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)
ГЛАВА 8
Мы стояли у сетчатой ограды. Высокая калитка была захлестнута цепью с замком, и следовало что-то придумать, если мы хотели пробраться к руинам Джвари.
Ночь окрасила все вокруг одной краской. Неподалеку чернели контуры дома.
– Эдвин, пошли за сторожем, – сказал Гурам.
– О чем вы все время думаете? – спросила Нина, когда мы остались вдвоем.
– О делах, – ответил я.
– Эй, сторож! – раздался голос Гурама.
Собака залаяла с надрывом.
– Что-нибудь случилось? – спросила Нина.
– Ничего. – Я взял ее руку в свою.
К нам приближались Гурам и Эдвин. Нина высвободила руку.
– Сторожа нет дома, или он спит пьяным беспробудным сном, – сказал Гурам. – Перелезем через забор.
Эдвину эта мысль понравилась, как нравились все затеи Гурама. Он ловко взобрался на ограду и спрыгнул с нее.
– Помогите Нине, я приму ее, – сказал он.
– Лезь, – сказал я Гураму, поддержал его и, когда он оказался рядом с Эдвином, подхватил на руки Нину.
Ее волосы касались моего лица. У меня все дрожало внутри. Я прижал Нину к себе. Она напряглась, а меня бросило в жар. Я терял голову.
Гурам и Эдвин ждали. Я опустил Нину.
– В чем дело? – спросил Гурам.
– В храм можно проникнуть и без вашей помощи, – сказал я.
– Если все-таки понадобимся, крикни. Вино не забудь прихватить. Идем, Эдвин.
Эдвин поплелся за Гурамом. Ему, конечно, не хотелось оставлять Нину наедине со мной.
– Что за фокусы? – спросила Нина.
– Возьми, пожалуйста, вино из машины.
Она пожала плечами и пошла к «Волге». Я ухватился за калитку, чтобы приподнять ее и вытащить петли из пазов.
– Ничего не вижу, – сказала Нина в этот момент.
Пришлось идти к ней. Она повернулась. Мы оказались лицом к лицу.
Я взял Нину за плечи и, чуть прижав к себе, сказал:
– Я полон самых нежных чувств к тебе… Сейчас найду вино.
Отдав Нине стаканчики и поставив бутылку «Цинандали» на землю, я снял с петель калитку.
Нина засмеялась.
– Надо повесить ее обратно.
Гурам удивился, а Эдвин обрадовался. Они не ожидали, что мы придем так быстро. Но ни один не спросил, как нам удалось проникнуть в храм.
Снаружи, со стороны утеса, на котором расположен Джвари, храм освещался прожекторами, и мы, не боясь сломать себе шею, бродили по руинам, и Гурам исполнял обязанности гида.
– «Джвари» по-грузински означает «крест». Грузия приняла христианство в тридцатых годах четвертого века. В летописи сказано, что вскоре после этого в древней грузинской столице Мцхете были изготовлены четыре креста, один из которых установили здесь, на этой горе. Во второй половине шестого века вокруг креста начали строить храм. В начале десятого века арабы разгромили и сожгли Мцхету и Джвари. «В то время пришли арабы под предводительством Саджа, разгромили Кахетию, сожгли Джвари и Мцхету», говорится в летописи.
Гурам долго демонстрировал нам следы разрушений, а потом выразил сожаление, что из-за темноты нельзя осмотреть барельефы на наружных стенах храма – они не освещались.
– Очень интересные скульптуры. Очень! Особенно на портале южной стороны. Барельеф изображает двух летящих ангелов с крестом. В монументальной архитектуре вы нигде больше не встретите такой скульптуры в раннехристианских сооружениях. Надо приехать сюда днем. Эдвин, приедем? Я тебе покажу очень интересные вещи. Нигде ты ничего подобного не увидишь, даже в Армении.
Эдвин собирался побывать в Армении.
– В Армении тоже есть древнейшие памятники, – сказал я.
– Другая архитектура, – сказал Гурам. – В Армении из-за частых землетрясений и небольших атмосферных осадков крыша делалась более пологой, чем в Грузии. Поэтому памятники армянской архитектуры массивны и приземисты, а в Грузии вытянуты кверху. Высокие пропорции и сильные уклоны крыши придают памятникам архитектуры Грузии изящную стройность и большую живописность. Идемте на балкон.
Я пропустил вперед Нину и Эдвина и взял Гурама за локоть.
– Ты националист?
– Я просто люблю свою родину, – ответил он.
Мы стояли на крохотном балконе над утесом. Внизу сливались Арагви и Кура, и вода поблескивала, как асфальт на шоссе в солнечную погоду. За реками словно застыла толпа с горящими свечами.
– Эдвин, помнишь «Мцыри» Лермонтова? – сказал Гурам.
Там, где, сливаяся, шумят,
Обнявшись, будто две сестры,
Струи Арагвы и Куры,
Был монастырь.
– Так это про Джвари! – сказал Эдвин.
Издали донесся стук колес.
Раздвигая ночь, поезд мчался вдоль берега. Электровоз, выбросив вперед длинный сноп света, предупреждающе свистел и тянул за собой вагончики с желтыми окошечками, и ночь смыкалась за ними.
– Холодно, – сказала Нина.
Гурам снял пиджак и накинул ей на плечи.
Уходить не хотелось, но действительно стало холодно. Я подумал, что хорошо бы отправиться к Дато. Но я не мог предложить поехать даже во второразрядный ресторан – не было денег.
Гурам загадочно взглянул на меня.
– Не пора ли навестить Дато? – сказал он.
– Кто это Дато? – спросила Нина.
– Наш лучший друг. И мы поедем сейчас к нему.
– Я не поеду, – сказала Нина.
– Отлично. Оставайся здесь. К утру превратишься в сосульку. Эдвин, Серго, марш вперед!
– Ладно, Гурам. Раз не хочет, не поедем, – сказал я.
Нина взяла меня под руку.
– Наконец-то нашелся защитник!
– Предатель, а не защитник!
– Успокойся, Гурам, – сказал я и шепнул Нине: – С ним лучше не связываться. Это опасно.
– Это очень опасно! – подтвердил Гурам.
Эдвин выбросил окурок и тут же полез в карман за сигаретами. Он, кажется, нервничал.
Мы подошли к забору. Нина дернула меня за рукав. Я дождался, пока Гурам и Эдвин перелезут через ограду, и снял с петель калитку.
Гурам и Эдвин ошалело посмотрели на проем, а потом не выдержали и расхохотались.
Мы сели в машину и поехали к Дато, с которым мне предстоял серьезный разговор. Я не хотел думать об этом. Рядом сидела Нина, впереди – Гурам, и не было для меня никого ближе, чем они. Что еще нужно человеку? Но мысль о предстоящем разговоре все больше тревожила меня, и я понял, что не освободиться от нее, ибо есть еще что-то такое же необходимое человеку, как любовь и дружба, и такое же вечное, как эти чувства.
Расторопный Ванечка обслуживал нас, как старых знакомых.
Когда он принес форель, Дато извинился и отобрал у Нины тарелку. Орудуя вилкой и ножом, которые в его руках казались игрушечными, он отделил мякоть от костей и поставил тарелку перед ней.
– Теперь можете не опасаться.
– Спасибо, – Нина с наслаждением принялась за форель.
– Хирург! Виртуоз! – Гурам поднял бокал.
Форель была нежной, а «Цинандали» достаточно холодным.
– В жизни подобного не ела! – сказала Нина.
– Дружба со мной, Ниночка, имеет по крайней мере кулинарные преимущества! – похвалился Гурам.
– Где же вы были до сих пор?
– Кочевал по ресторанам и закусочным в поисках вкусных блюд.
– Ах, как много я потеряла.
Они продолжали в том же духе, и я тихо сказал Дато:
– Я кое-что узнал о Карло.
– Не верю я, что его оправдают. Не верю.
– Ты слушай. Если ехать от фабрики и у моста повернуть направо, дорога приведет к бывшей казарме. В ста метрах от нее есть заброшенный гараж. В этом гараже с грузовика «ГРМ 36–04» похищенную со склада шестнадцатого января «Ариадну» перебросили на другой грузовик.
– Как тебе удалось узнать?!
Обманным путем, мысленно ответил я. Я старался не думать о том, что поступаю нечестно, обманывая даже такого жулика, как Ило. Нет-нет да и пробуждались угрызения совести. Мучительно было сознавать себя ловкачом.
– Можешь заняться гаражом и машиной? Ты помог бы мне, – сказал я.
– О чем ты говоришь?! Любое поручение выполню.
– Послушай, Дато, то, что я тебе сообщил, должно остаться между нами.
– Конечно, Серго. Теперь ты меня послушай. В зале – вон за тем столом, посмотри, где Ванечка принимает заказ, – сидит трое. Видишь?
– Вижу. – В одном я узнал Шота, хотя он и сидел ко мне спиной. – И что?
– Один из них, тот, который сидит к нам спиной, приложил руки к несчастью Карло. Я так думаю. Его зовут Шота, Шота Меладзе. Мне сказали, что он нигде не работает и за деньги нанимается проворачивать любое темное дело, что будто его нанял Коберидзе и… словом, враги моего брата, когда решили убрать Карло, а Шота, в свою очередь, нанял людей.
– Не совсем так. Твоего брата со склада увел этот самый Шота, Дато. Знаешь, где они провели час, необходимый, чтобы очистить склад? Дома у Карло.
– Не может быть!
– Это я точно знаю. Шота бахвалился в своем кругу, как он легко обвел вокруг пальца Карло, а один человек, – я имел в виду Ило, – все мне рассказал.
– Почему Карло пригласил Шота? – растерянно спросил Дато.
Я объяснил.
– Теперь понимаю. Мать убеждала меня, что перед арестом Карло заезжал домой. Я не поверил, не понимая зачем. В тот день мать была у нас.
– Дато, очень важно найти среди соседей свидетелей, которые видели в тот день Карло и Шота. Когда они пришли, когда ушли? Очень важно!
– Хорошо, Серго. Что еще надо сделать? Ты только скажи.
– Сделать надо многое. К примеру, узнать, куда увезли похищенную ткань. У них целая сеть магазинов в Тбилиси и других городах. Похищенное, конечно, не найти. Прошло столько времени. Но узнать, куда его увезли, надо. Твоего Карло упрятали в тюрьму потому, что он о многом догадывался. Так вот, я подумал, что он может помочь мне.
– Он? Тебе?
– Он мне. Устрой свидание.
– Хорошо, Серго. Скажи мне честно, как брату, есть надежда?
– Есть, Дато. Есть.
– Ох, Серго, я готов тебя расцеловать! – Дато обхватил меня своей здоровенной рукой и прижал к себе.
– Будет тебе.
– А теперь скажи мне, кто эта девушка?
– А что?
– Ничего. Просто так спросил. Красивая девушка.
– Красивая.
Гурам спросил:
– О чем это вы все время шепчетесь?
– Ни о чем, – ответил я. – Эдвин заскучал. Налей-ка вина.
Эдвин курил сигарету за сигаретой. Мне стало жаль его.
За одним из столов мужчины затянули песню. Ее подхватили сидящие за другими столами. Гурам не утерпел и вклинился в многоголосье, сразу обратив на себя внимание. Дато подал бас, а я – второй голос.
Эдвин восторженно слушал.
Нина улыбалась.
Последние звуки застольной повисли в воздухе, и зазвенели бокалы.
Кто-то крикнул:
– За здоровье уважаемого Дато и его гостей!
Мужчины с шумом подхватили тост, и мы долго кланялись направо и налево.
– Что это означает? – спросил Эдвин.
– Они приветствуют нас, – ответил я.
– Они же нас не знают!
– Не знают. Но это неважно.
Щекастый мужчина подозвал Ванечку и что-то сказал ему. Ванечка включил магнитофон, и щекастый пустился в пляс.
Музыка подхватила всех мужчин, и они образовали круг. Щекастый танцевал с пожилым беззубым мужчиной, остальные били в ладоши в такт.
Мы подошли к танцующим. Нам не пришлось протискиваться. Мужчины вежливо расступились и расширили круг.
Я стоял чуть позади Нины, оберегая ее от нечаянного прикосновения. Она привлекала взгляды мужчин, а один, рядом со мной, все время косил на нее глаза. Я подался вперед. Пусть смотрит мне в затылок, решил я.
Щекастый вызвал Нину на танец. Она отказалась. Щекастый не унимался и все вызывал и вызывал Нину.
– Я не танцую, – сказала она.
Тогда щекастый крикнул мне:
– Хоть ты выходи.
Я не мог оставить Нину, и это понял Гурам.
– Я иду! – воскликнул он.
Гурам плясал, смешно тараща глаза и восклицая: «Вах, вах!»
Эдвин усердно хлопал в ладоши.
Гурам схватил его за руку и втянул в круг. Эдвин сначала растерялся, а потом затопал ногами, смешав твист, чарльстон, танго и рок-н-ролл в танцевальный коктейль. Раздались смешки.
– Что это ваш друг танцует? – спросил меня тот, что заглядывался на Нину.
– Что умеет, то и танцует, – ответил я. – Он же русский, из Москвы.
– Из Москвы? Тогда он молодец, клянусь честью!
Известие о том, что Эдвин из Москвы, пошло по кругу. Смешки прекратились, и удары в ладоши стали сильнее. Когда танец закончился, круг смешался и Эдвина подхватили под руки сразу несколько человек. Он чуть не стал яблоком раздора, потому что каждый тянул его к своему столу.
Эдвина увели вместе с Гурамом.
Мы вернулись к столу втроем. Дато спросил:
– Чем вас угостить?
– Я бы выпила чаю, – сказала Нина.
– У нас еще полно вина! – запротестовал я.
– Дама хочет чаю, – упрекнул меня Дато.
– Дато, он алкоголик, да? Он только о вине и думает, – казала Нина.
– Он не алкоголик. Нормальный мужчина, – засмеялся Даго. – Какой вам чай – крепкий или слабый?
– Крепкий, если можно, – попросила Нина.
– Для вас все можно. – Дато встал. – Сейчас заварю.
– Садись, Дато. Ванечка это сделает, – сказал я.
– В кои веки выпадает мне такая честь.
– По-моему, он хотел оставить нас вдвоем, – сказал я, когда Дато ушел.
– Кто красивая? – неожиданно спросила Нина.
– Красивая?
– Да! – Она пытливо смотрела на меня.
Я вспомнил фразу Дато. Значит, Нина знала отдельные грузинские слова.
– Между прочим, подслушивать нехорошо.
– А шептаться в обществе?
– Ты красивая.
– Как же, как же!
– Разве ты не красивая?
– Нет, конечно, – сказала Нина и покраснела. – Но я хотела бы… – Она еще больше покраснела и не закончила.
– Что хотела бы?
– Ничего. – Она смущенно улыбалась. – Чтобы ты так считал, – тихо произнесла Нина. – Ну, заблуждался на мой счет.
Я погладил ее руку.
Я был с ней, и она была со мной, и как будто так было всегда и будет вечно. Мне хотелось сказать ей об этом, но все слова, которые приходили на ум, казались стертыми, как древние монеты от долгого хождения.
Дато принес большую чашку чая.
В этом ресторане чай наверняка подавали в граненых стаканах, причем чуть подкрашенный, а не темно-коричневый, как в чашке.
– Ты всех посетителей поишь таким чаем? – спросил я.
– Нет, сам пью, – усмехнулся Дато. – Посетители вино предпочитают.
Все стало ясно. Он соблаговолил угостить Нину чаем из собственной чашки, очевидно, единственной в ресторане.
– Прекрасный чай! – наслаждалась Нина.
– Друг присылает из Сухуми. Я подарю вам пакет, – сказал Дато.
– Не беспокойтесь, Дато, – сказала Нина.
– Какое беспокойство?! Мне удовольствие будет. Честное слово!
В ресторан вошла группа мужчин.
Дато извинился и ушел к ним.
– Ты знаешь, его брат сидит. Безвинно, – сказал я.
– Безвинно? Но так не бывает. Всегда сажают за что-то.
– Безвинно, поверь мне. Это грустная история, и я как-нибудь расскажу ее тебе.
Она пожала плечами.
– Лучше не надо. Жизнь и так достаточно грустная история.
Я поразился перемене в Нине. Она сникла. Я смотрел на нее, пытаясь понять, что с ней произошло, но она объяснила все усталостью.
Я хотел было позвать Ванечку, чтобы он нашел Гурама и Эдвина, но Ванечка накрывал стол для новых посетителей.
Вернулся Гурам.
– Эдвина не отпускают. Он и сам не хочет уходить. Пьет как лошадь.
– Я устала, – сказала Нина.
Гурам ушел за Эдвином и вскоре привел его в сопровождении щекастого. Эдвин еле держался на ногах, но настойчиво приглашал щекастого в Москву.
– Едем. Где Дато? – сказал Гурам.
Дато не было видно в зале.
Ванечка семенил к нам с подносом, на котором стояли три бутылки шампанского и ваза с конфетами.
– От них, – сказал он и показал глазами на Шота с товарищами.
– Я никого из них не знаю. А ты, Серго? – сказал Гурам.
– Знаю. Одного.
– Хороший человек? – спросил Гурам.
– Делец.
– Ванечка! На тот стол ответных двенадцать бутылок шампанского! – Гурам отсчитал несколько десяток. – И чтобы все разом!
– Даже хозяин не сможет отнести двенадцать бутылок разом.
– Возьми тележку.
– Это можно. – Ванечка умчался.
– Что за пижонство? – сказал я.
– И ты меня осуждаешь? – спросил Гурам Нину.
– Нет. Прекрасно, когда человек может позволить себе делать то, что хочется, – сказала она.
Эдвин пытался читать этикетку на бутылке. Чтение давалось ему с трудом, и он закрывал то один, то другой глаз.
– Он совсем плох, надо выйти на воздух, – сказал я Гураму, встал и разыскал Дато. Он заворачивал в бумагу большой пакет чая.
Когда мы вошли в зал, Ванечка осторожно катил тележку, уставленную дребезжащими бутылками шампанского.
Дато вручил сверток Нине. Она чмокнула его в щеку. Он чуть не прослезился.
– Этого я никогда не забуду!
– Мы не будем пить шампанское? – спросил Эдвин.
– Не будем, – сказал Гурам и взял его под руку. – Пошли.
Мы направились к выходу.
В дверях я обернулся.
Шота и его товарищи смехом встретили тележку с шампанским.
На улице Дато помог усадить в «Волгу» Эдвина и стал прощаться с нами. Пожимая мне руку, он тихо сказал:
– Хорошая у тебя девушка. Береги ее.
Я садился в «Волгу», когда меня окликнул Шота.
– Кто так делает, дорогой? Вы что, за нищих нас приняли?
– Вы полагаете, что деньги определяют богатство человека?
– Что-то вы по-новому заговорили.
– Это вы, Шота, по-новому слышите. Каким образом вы здесь оказались? Стали посещать второразрядные рестораны? Или следите за мной?
– Побойтесь бога! Что я, шпион, чтобы следить за вами? Проезжали мимо, дай, думаю, Дато повидаю, узнаю, что пишет из тюрьмы Карло, а тут еще вижу машину вашего друга, вот и зашли.
– Вы и машину моего друга знаете?
– Кто ее не знает? Ваш друг в городе известный человек. Думал, вместе посидим, приятно проведем время.
– Никак решили подружиться? Зачем я вам нужен?
– Лично мне? Я всегда за дружбу.
– Не вам, а вашей… – я запнулся, подыскивая слово, – команде.
Шота улыбнулся.
– Футбольной команде всякие нужны – нападающие, защитники, «чистильщики», вратари, даже врачи.
Гурам нетерпеливо засигналил.
– Я в другой команде, Шота.
– Футболисты переходят из одного клуба в другой, и ничего. Жалобы не поступают.
– Мне пора, – я взялся за ручку дверцы.
– Какой недоступный! Все же один дружеский совет я вам дам. Оставьте эту девочку в покое.
– Пошел ты со своими советами! – Я сел в машину.
Эдвин спал.
Скрестив руки на груди, Нина вжалась в угол машины и широко раскрытыми глазами смотрела на меня.
– Что он хотел? – спросил Гурам.
– Ничего.
Я коснулся холодной руки Нины.
– Ты озябла. Подвинься ко мне.
Она отрицательно покачала головой.
Я не понимал, почему Шота посоветовал оставить Нину в покое. Не мог я допустить даже мысли, что он или кто-то из его друзей знаком с ней, не говоря о чем-нибудь большем. Обычное дело, она кому-то из них приглянулась, решил я.
– Заедем ко мне? – спросил Гурам.
Мы были уже в городе.
Я посмотрел на Нину. Она снова отрицательно покачала головой.
– Нет, – сказал я Гураму. – Нина устала. Отвезем сначала Эдвина в гостиницу?
– Отвезу его к себе, – сказал Гурам.
Мы подъехали к дому Нины. Я помог ей выбраться из машины.
Мы сделали несколько шагов и услышали шум отъезжающей машины. Сорвавшись с места, «Волга» понеслась по улице на огромной скорости.
– Почему он уехал? Обиделся? – спросила Нина.
– Не знаю.
– Как же ты доберешься домой?
– Как-нибудь.
Мы вошли в подъезд.
– Почему Гурам так любит приглашать к себе?
– Одиночество – страшная вещь, Нина.
– Это я знаю. Это я хорошо знаю.
Я вызвал лифт.
– Не надо дальше провожать, – сказала Нина.
– Тебе хочется остаться одной? – спросил я.
– Нет, – еле слышно ответила она.
ГЛАВА 9
Просматривая газету, я увидел свою статью о долгожителях, подписанную только моей фамилией, и с удивлением обнаружил, что текст почти полностью соответствовал первоначальному варианту.
Леван был на планерке. Гарри, Мераб и Амиран усердно трудились над рукописями.
– Чья работа? – спросил я.
– О чем вы, юноша? – откликнулся Гарри.
– О долгожителях.
– А-а. У нас тут был крупный разговор, – Гарри улыбнулся.
– Напоминаю, мы начали новую жизнь, – сказал Мераб.
– Надолго ли? – бросил Амиран.
Я не знал, как выразить им свою благодарность. Дело было не в гонораре, который я получил бы за статью, хотя и это имело немаловажное значение, а в товарищеской верности.
– Приятно убедиться, что у тебя есть товарищи, – произнес я.
– Только без слез! Не надо эмоций, – сказал Мераб.
Вошел Леван и сказал мне:
– Довольны?
В этот момент я не испытывал неприязни и поймал себя на том, что готов протянуть ему руку. Я сдержанно кивнул.
– Вами Нана интересовалась.
В отделе пропаганды три сотрудника корпели над бумагами, четвертый разговаривал по телефону. О нем Нана как-то скатила: «Одной ногой на пенсии».
– А где Нана? – спросил я.
– Вышла, – ответили мне.
Я направился в приемную к Элисо.
Сначала она опешила и всячески отговаривала меня от намеченного мною плана, а потом, когда я сказал, что от этого зависит очень многое в моей жизни, взяла докладную и заговорщицки прошептала:
– Ни о чем не беспокойся. Она будет лежать во втором ящике.
Я чмокнул Элисо. В это время из кабинета главного вышла Нана.
– Удивительное дело! От меня ты бегаешь, а к беременной женщине пристаешь.
Элисо, конечно, ничего не поняла, но смотрела на меня одобрительно. Что бы там ни было, а я бегал от Наны.
Мы вышли в коридор.
– Наночка, я бегаю не от тебя. От себя.
– Прекрати оправдываться. О чем ты хотел со мной поговорить?
– О переходе в твой отдел.
– Переходи. Уйдет на пенсию Гоголадзе, зачислим тебя в штат.
В мои планы не входило занимать место Гоголадзе. Мне надо было продержаться только какое-то время, пока не примут пьесу, а там я распрощался бы с газетой, но благоразумие удержало от откровенности.
– Блестяще, Нана. Я буду стараться, чтобы не подвести тебя.
– Уж постарайся, пожалуйста. Кстати, о долгожителях ты написал неплохо. Поздравляю.
– Спасибо. Мне надо будет приходить в редакцию каждый день, как всем сотрудникам отдела?
– Зачем? Я тебе предоставлю свободное расписание.
Я огляделся и, никого не увидев, чмокнул Нану в розовую от пудры щеку.
– Вот чудак! – сказала она. – Сначала от меня бегает, а потом меня же украдкой облизывает в коридоре.
– Нана!
– Молчи, ради бога! – Она окинула меня взглядом. – Очень кстати ты вырядился. – Она тоже переоценивала достоинства моего синего костюма. – Отправляйся в Дом моделей на закрытый просмотр. Сделаешь репортаж. Уступаю тебе тему.
– Очень тронут, но я ничего не смыслю в модах.
– Вот и хорошо. Будет свежий взгляд. Отправляйся, опоздаешь.
– Разве твой отдел имеет отношение к модам?
– Ты каждый раз будешь обсуждать задание? Твое дело выполнить то, что тебе поручают.
– Ясно.
Нана была настолько великодушна, что объяснила, как написать репортаж. Она дала понять, что от того, как я выполню первое задание, зависит мое будущее. Я решил быть достойным учеником, поправил галстук и с серьезным лицом отправился в Дом моделей.
В просмотровом зале пахло, как в парфюмерном магазине.
Длинный деревянный помост упирался прямо в головы первого ряда. Красный бархат занавеса переливался под ярким светом ламп. На черном рояле мужчина в желтой куртке бренчал попурри на тему «Песни и танцы мира». Ему подыгрывали на контрабасе и ударных инструментах два черноусых юнца – один в голубой куртке, другой в оранжевой. Как потом я узнал, это были основные цвета сезона.
Церемония началась выходом из-за занавеса манекенщицы в бесформенном платье оранжевого цвета.
Присутствовавшие модницы захлопали ручками, разбрасывая бриллиантовые искры.
Манекенщица, кидая томные взгляды направо и налево, жеманно прошлась по помосту странной походкой, выпятив живот вперед и подобрав зад. Казалось, в спину ей дул сильный ветер. Покружившись перед уходом, она уступила помост манекенщице в желтой рубашке, тоже прямой, перехваченной посередине – примерно так, как крестьянин перевязывает мешок с кукурузой, чтобы уложить его на ишака.
Потом на помосте разгуливала девушка в голубой рубашке, и женщина, которая комментировала в микрофон каждую модель, сказала, что это платье делает походку красивой и изящной. Платье было подхвачено снизу чем-то вроде пояса, напоминая перевернутый мешок, еще не до конца завязанный, и манекенщица еле передвигала ноги.
В зале то и дело раздавались аплодисменты, слышались незнакомые мне слова «подпушка», «напуск», «подрубка», «заворот», «подбор».
Женщина рядом со мной шепнула, когда на помосте вихляла бедрами манекенщица в рубашке до колен:
– Смело, правда? Но вы, мужчины, не позволите своим женам носить такие платья. Вот и попробуй в одиночку поднять Грузию. Нужно всем объединиться.
По виду она могла бы поднять не только Грузию, но и весь земной шар. Я промолчал.
Наконец дошла очередь до вечернего туалета – сильно декольтированной рубашки. Глядя на манекенщицу, я не мог отделаться от мысли, что полуголая девушка пытается вылезть из мешка, но ей не очень удобно это делать в присутствии посторонних.
Женщина-комментатор объявила, что все представленные платья сшиты из ткани «Ариадна» производства Кутаисского шелкового комбината. «Ариадна», кажется, начинала преследовать меня.
Просмотр закончился. Все встали и шумно начали обсуждать моды. Многим не давали покоя Кристиан Диор, Шанель и чуть-чуть Карден. Слова, фразы наталкивались друг на друга, разлетались в стороны, мешались, сливались, создавая невероятный гул с всплесками чувствительных «о, да!».
Делать мне больше было нечего. Я направился к выходу. В дверях я столкнулся со своей соседкой и, извинившись, пропустил ее вперед.
Она улыбнулась и спросила:
– Каковы ваши впечатления?
Свои впечатления я собирался описать в фельетоне. Правда, я не был уверен, что фельетон напечатают, но думать об этом не хотелось. Когда думаешь, напечатают или не напечатают, пропадает настроение и пишешь гораздо хуже.
Я, конечно, умолчал о фельетоне, зато сказал, что демонстрация запоздала лет на пять. Моя соседка оскорбилась и громогласно заявила:
– Вы ничего не поняли!
На нас обратили внимание. Кто-то в толпе сказал:
– Что случилось, Венера?
Бог ты мой, ко всему прочему, она еще и Венера, подумал я и сказал:
– Что же тут понимать, если старое выдают за новое?
– Нового в моде нет! Все новое – это обновленное старое! – безапелляционно заявила Венера. – Да, не мы придумали прямые линии, прямой раскрой, но мы внесли в эту моду грузинские национальные элементы.
Нас обступили знакомые Венеры, и среди них было немало крепких мужчин, грозно глядящих на меня.
– Ну хорошо, – сказал я. – Позвольте задать вам один вопрос. Почему вы и ваши подруги не пришли сегодня в таких же платьях?
– Это провокационный вопрос, – неуверенно сказала Венера, и я, воспользовавшись некоторым замешательством ее окружения, пробрался к лестнице.
– Нахал какой-то! – услышал я вслед.
Приехав домой, я сел за машинку, чтобы написать первый фельетон в своей жизни.
Фельетон Нане понравился.
– Я не знала, что у тебя есть чувство юмора.
Ее бесцеремонность могла вывести из себя даже флегматика. К тому же я был не в духе – в течение двух часов не мог дозвониться до Нины. Я решил, что, если с самого начала не поставить все на свои места, мне суждено будет всю жизнь ходить у Наны в нерадивых учениках.
Из ее сотрудников в отделе сидел только Гоголадзе. Он старательно водил ручкой по бумаге и не слушал нас.
– Ты полагаешь, что все чувство юмора сосредоточено в тебе одной?
Нана вскинула на меня накрашенные ресницы.
– Леван заразил тебя болезненным самолюбием? Ты всегда отличался серьезностью, и я не ожидала, что тебе удастся фельетон.
– В таком случае выражай свои мысли яснее.
– Какая муха тебя укусила?
– Нана, оставь этот материнский тон, займемся фельетоном.
Она вскипела и в одно мгновение превратилась в фурию.
Гоголадзе осторожно вышел в коридор. Видимо, будущий пенсионер в такие моменты старался не попадаться на глаза своей экспансивной начальнице.
Нана швырнула рукопись и велела мне убираться на все четыре стороны. Листы разлетелись. Я подобрал их и, прихватив свою папку, направился к выходу. Нана продолжала кричать:
– Ты свое самолюбие проявляй в другом месте! Ему делают одолжение, помогают, уступают тему, а ему, видите ли, мой тон не нравится!
– По-твоему, в знак благодарности я должен поцеловать тебя в пятку?
Она оторопела лишь на секунду.
– Почему бы и нет?
– Пусть это делают другие! – сказал я и захлопнул за собой дверь.
Спускаясь по лестнице, я впервые с тех пор, как вернулся в Тбилиси, с сожалением вспомнил своих учеников, школу, которую не любил, директора, который не мыслил жизни без школы. А ведь я мог стать хорошим учителем, если бы не уверенность в ином призвании. Иное призвание! И многого я добился?
– Серго! – услышал я сверху голос Наны. – Оставь фельетон.
– Свет клином не сошелся на вашей газете, – сказал я.
Нана сбежала вниз.
– Отдай фельетон. Ты его писал по моему заданию.
– Ты не заказывала фельетона. Впрочем, возьми. – Я отдал ей первый экземпляр рукописи. – Если в завтрашнем номере он не будет напечатан, я предложу его другой газете.
– Нахал! Вот нахал! – всплеснула руками Нана.
Второй раз за этот день меня называли нахалом. Так нетрудно поверить в свою беззастенчивость.
– Безработный заносчивый нахал! – уточнил я.
– Хватит валять дурака! – сказала Нана. – Мало ли что я наговорила сгоряча. – Она взглянула на часы. – Некогда мне с тобой объясняться! Пока.
На улице я позвонил из автомата Нине. Ее все еще не было дома. Я с досадой нажал на рычаг и набрал номер Мананы.
– Жду вас. Вы нужны, – сказала она.
На всякий случай я решил еще раз набрать номер Нины. И снова раздражающие длинные гудки. Я собрался повесить трубку, когда услышал порывистый голос Нины.
– Где ты была? Я звоню два часа.
– Задержалась в поликлинике. Массажистка подвела. – Она перевела дух. – В дверях услышала звонок. Ты что, сердишься?
Я поймал себя на том, что вовсе не сержусь. Металлические нотки в моем голосе, равнодушие – все это напускное, а в душе и только нежность к ней. И я, испуганно подумав, что отталкиваю от себя Нину, сказал:
– В кино пойдем?
– Сейчас?
– Сейчас я занят. На восьмичасовой сеанс.
– А что показывают?
– «Великолепную семерку». Кровь льется рекой, стрельба, погони, лошади и прочее. Пойдем?
– Пойдем. Ты позвонишь?
– Как только освобожусь. Ты никуда не уходи.
– Ладно. – Она засмеялась.
Из телефонной будки я вышел в приподнятом настроении. Не так уж все плохо, сказал я себе. Старик в парусиновом пиджаке осторожно обошел меня. Я проводил его удивленным взглядом, а потом понял причину испуга прохожего – я улыбался.
Манана была не одна. На диване сидел кудлатый мужчина в индийских джинсах и черном пиджаке. Я решил, что это, как говорят в театре, автор, и сказал Манане:
– Я подожду в фойе.
– Входите, Серго, входите! – сказала она.
Кудлатый встал и протянул мне руку.
– Очень рад с вами познакомиться. Герман Калантадзе, режиссер.
– Герман прочитал вашу пьесу и не дает мне покоя. Хочет поставить ее, – сказала Манана.
Моим первым порывом было желание обнять этого кудлатого человека. От радости я потерял дар логического мышления. Но когда порыв прошел, я растерялся. Еще недавно пьесу намеревался поставить главный режиссер театра Тариэл Чарквиани… Манана словно прочитала мои мысли.
– Тариэл репетирует «Мамашу Кураж», а Герман свободен, – сказала она. – Пьесе нужен режиссер. Без режиссера пьеса будет лежать без движения. Понимаете?
– Понимаю, понимаю, – поспешно ответил я.
