Текст книги "Без всяких полномочий"

Автор книги: Борис Мегрели

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА 23

Мать настаивала, чтобы я переехал к ней, но я не согласился, и мы расстались холодно.

Сидя в своем склепе над пьесой, я мысленно возвращался к разговору с матерью. Я жалел мать, но понимал, что ее неприятие Нины приведет к новому разрыву.

Я вышел на балкон, чтобы набрать воды.

Во дворе пылал костер, на котором жарился ягненок. Аполлон и Натела тащили из комнаты стол. Аполлона освободили, и он готовился отметить это событие.

Через час во дворе поднялся такой гвалт, что пришлось закрыть дверь. Обливаясь потом, я работал до изнеможения.

– Ты не одобряешь, что я согласился переделать статью в очерк?

Нина стояла у станка и, пока я говорил, не прерывала занятий.

– Но я же ничего не собираюсь предпринимать! Я отказался поехать на фабрику к Ахвледиани. Я отказал во встрече даже Дато!

– Надо было отказаться и от очерка. Очерк ведь все о тех же бандитах, которые хотели убить тебя!

– Очерк посвящен Карло Торадзе!

– Господи, Сережа! По-русски это называется что в лоб, что по лбу.

– Не мог я отказаться от редакционного задания, особенно если оно исходит от главного. Не забывай, я всего-навсего внештатник, оформленный на временную работу.

– И не надо тебе работать в газете.

Зазвонил телефон. Нина взяла трубку.

– Алло! Слушаю! Алло! Молчат. – Она повесила трубку. – Вот так без конца с тех пор, как ты вышел из больницы. Сережа, я получила предложение из Сочи. Можно уехать.

– Отдыхать? Мы же собирались в Цхалтубо.

– Навсегда.

Я опешил. Она заметила это и сказала:

– Есть и другой вариант. Передвижной цирк.

– Ты хочешь уехать?

Нина кивнула.

– Куда же?

– Куда угодно, лишь бы поскорее и подальше. Я не желаю больше жить в страхе. Я устала засыпать с мыслью, что завтра тебя может не быть. Я, как сумасшедшая, вздрагиваю от каждого звонка. Я боюсь открывать дверь, боюсь подходить к телефону. Я все время в ожидании дурных вестей и беды. Не могу я больше так жить. Не могу!

Я подошел к Нине и обнял ее.

– Ничего со мной не случится. Не надо бояться.

Она прижалась ко мне.

– Уедем, Сережа. Уедем отсюда.

Мне вдруг тоже захотелось уехать, разъезжать, кочевать из города в город. Почему, подумал я, не уехать? Почему не посмотреть мир? Что я видел в жизни? Я поддался минутной слабости.

– Может, действительно уехать? – сказал я и тут же пожалел об этом. Как я могу бросить все, что связывает меня с Тбилиси? Бросить землю, в которую глубокими корнями ушло мое прошлое?..

– Поедем в Сочи, – сказала Нина. – Тепло, море…

– И толпы курортников. Проходной двор.

– Есть еще одна возможность – Москва. У мамы двухкомнатная квартира.

– Ты говорила, что у нее тяжелый характер.

– Тогда будем гастролировать.

– Будем? Что я буду делать, чем заниматься?

– Работа в цирке всегда найдется. Было бы желание.

– Я не для того учился пятнадцать лет, чтобы щелкать шамбарьером.

– Сережа, какое это имеет значение, если ты действительно намерен всерьез заниматься драматургией? У тебя целые дни будут свободными. Будешь писать сколько хочешь. Тебя никто и ничто не отвлечет от пьес. Пожалуйста, можешь вообще не работать. Моей зарплаты нам вполне хватит.

– И все во имя того, чтобы я писал пьесы? А стоят они таких жертв?

– Я не могу этого знать. Я знаю одно – хочу, чтобы тебе было хорошо, хочу, чтобы ты был со мной, живой и невредимый. – В ее глазах появились слезы.

Я взял руки Нины в свои.

– Я тебя очень люблю.

Она отрицательно покачала головой.

– Я очень тебя люблю, – повторил я.

– Не так, как я тебя.

– Я очень тебя люблю.

– Нет, Сережа.

Внезапно я подумал, что Нина не может уехать на гастроли с Бармалеем.

– А с каким номером ты собираешься выступать?

– С собаками.

– Понятно.

– Ничего ты не понимаешь. Ничего! Иначе после того, что произошло, ты сам бы увез меня отсюда. Ради бога, не надо ничего говорить. Не надо обманывать себя. Я же вижу, никакая сила не оторвет тебя от этого проклятого города. Ты словно врос в него. Я ненавижу, ненавижу этот город вместе с его людьми…

Она плакала, отвернувшись от меня.

– Как же так? Ты ведь любила и город, и людей…

– Ненавижу! – Нина повернула ко мне заплаканное лицо. – Ненавижу. Понимаешь? Иди. Я хочу остаться одна.

Тариэл прилетел с гастролей из Киева внезапно, и Манана сказала по телефону, чтобы я немедленно приехал в театр.

– Леван Георгиевич, не возражаете, если отлучусь на час?

– Не возражаю, но лучше на полчаса.

Мераб не вернулся после сессии из Москвы. Он прислал телеграмму с просьбой предоставить ему очередной отпуск и перевести деньги. Амиран вышел на работу в подавленном настроении, Бедняге мерещилось приближение смерти. Он потерял голову и все время считал пульс. Ему было не до работы, и мы выполняли ее втроем – Леван, Гарри и я.

Косясь на мою перевязанную руку, Тариэл говорил складно и красиво, но неконкретно. Наконец он сказал:

– Время не ждет. Пора начинать репетиции. Я хотел бы поставить пьесу к Октябрьской годовщине.

– Мою пьесу?

– Разумеется, вашу. Я прочитал последний вариант. Сильно. Возможно, кое-что придется смягчить, но это от нас с вами уже не зависит. Сможете приехать к нам в Киев, когда начнутся репетиции?

– Смогу.

– Прекрасно. Я Манане высказал свои замечания относительно некоторых сцен. Она все вам расскажет. Необходимо напрячься и, пока я здесь, доработать эти сцены. Я тем временем заручусь поддержкой в Министерстве культуры.

– Хорошо, – сказал я и встал. – Извините, должен бежать в редакцию.

Леван и Гарри мрачно сидели за своими столами. Амирана не было.

– Что-нибудь с Амираном? – встревожился я.

– Нет, – сказал Гарри. – Ахвледиани покончил с собой. В кабинете. На фабрике.

Я опустился на стул. Тысяча мыслей пронеслась в голове. Если бы… если бы… Если бы я поехал к нему… Если бы я разговаривал с ним по-другому… Он запутался. Ему нужна была помощь. Что же я наделал?!

– Не знаю, как вы, а я испытываю чувство вины, – сказал Леван. – Надо действовать. Под лежачий камень вода не течет.

– Но ведь очерк о Карло Торадзе будет опубликован, – сказал Гарри. – Он набран, гранки подписаны.

– Опубликован? Не уверен. На свой страх и риск главный не станет публиковать очерк.

Я встал и направился к выходу.

– Куда вы, Серго? – спросил Леван.

– К Шота.

Шота выжидающе уставился на меня.

– Ну, говори, зачем вызывал. Чего ты хочешь?

Я заставил себя говорить.

– Хочу денег.

Он засмеялся.

– Ты что смеешься? – Я сжал кулаки.

– Радуюсь. Наконец ты заговорил как мужчина. Молодец! – Он похлопал меня по плечу. Я терпеливо снес это. – Поздно. Поезд ушел.

Я растерялся. И здесь неудача. А Шота, понаслаждавшись моей растерянностью, повернулся, чтобы уйти.

– Послушай, Князь, ты же хотел купить копию моей статьи.

– Когда это было!

– Тебя уже не интересует, что мне удалось узнать обо всех вас? О тебе, например? Князем тебя называют в Москве, Вильнюсе, Риге… Продолжать?

– Сколько ты хочешь?

– Пять тысяч, как ты предлагал.

– Две.

– Пошел к чертовой матери! – Я сделал вид, что ухожу. Он должен был поверить в искренность моих намерений.

– Постой. Три, и ни копейки больше.

– Пять, и ни копейки меньше.

Шота подумал и сказал:

– Ладно, черт с тобой, вымогатель. Деньги сам возьмешь или через посредника?

– Обойдемся без посредников. Завтра в девять вечера жду в редакции, в шестнадцатой комнате.

– Почему в редакции? Другого места не нашел?

– Потому что не собираюсь таскать по городу свою статью, чтобы не было у тебя соблазна завладеть ею бесплатно. Понял? Все.

– Постой. Раз мы помирились, скажи, зачем вызывал тебя Ахвледиани перед смертью?

– Он сказал, что Вашакидзе сбежал и оставил его одного, козлом отпущения.

– Вашакидзе сбежал! Ты в своем уме? Ты знаешь, какие у него связи? Ты вообще знаешь, кто такой Вашакидзе?! Не мог Ахвледиани подобную чушь сболтнуть!

Преодолев отвращение, я сказал:

– Даю тебе слово.

Шота задумался.

Я осторожно спросил:

– Он оставил предсмертную записку?

– Нет.

Впрочем, зачем? Его предсмертная записка была у нас на магнитофонной ленте. А откуда Шота узнал, что Ахвледиани звонил мне? От секретарши, конечно.

– Ладно, я пошел, Шота.

– Выходит, страх свел старика с ума. Страх не каждый выносит.

Манана и Тариэл о чем-то спорили. Увидев меня, оба смолкли.

Я протянул Тариэлу экземпляр рукописи. Он равнодушно положил ее на стол.

– Когда собираетесь показать пьесу в министерстве? – спросил я его.

– Сегодня, – ответил он. – Звоните Манане.

– Да, звоните мне, – сказала Манана.

Вернувшись в редакцию, я тут же перезвонил Манане, надеясь, что она одна в кабинете и сможет объяснить холодность Тариэла.

– Что случилось? – спросил я.

– Ничего, ровным счетом ничего, – уверила меня она.

Самолет приземлился. К нему подогнали трап. Пассажиры гуськом направились к выходу. Щурясь от солнца, мы высматривали среди них Гурама. Маргарита Абесаломовна нервничала.

– Где же он? Обычно первым выскакивал из самолета. Почему его не видно?

Гурам вышел из самолета последним. Он шагал, глядя себе под ноги. Лишь приблизившись к нам, он поднял глаза, странно улыбнулся и вяло махнул рукой. Мы бросились к нему.

В гостиной у Маргариты Абесаломовны был накрыт стол.

– Я же предупреждал! – сказал Гурам матери.

– Голубчик, никто не приглашен. Я на всякий случай накрыла стол, – смутилась Маргарита Абесаломовна. – Сядем, выпьем за твое воскрешение.

– Помянем профессора Кахиани, – сказал Гурам.

Нина спала, положив голову на мое плечо.

Часы показывали восемь вечера.

Одеваясь, я почувствовал, что Нина смотрит на меня.

– Ты уходишь?

– Да, дела, – ответил я, отвернувшись. Мне казалось, что на моем лице написаны все мои мысли.

Нина встала.

– Сережа, ты ничего не скрываешь?

– Конечно, нет, – поспешно ответил я.

– Почему же ты не говоришь, куда идешь?

– В редакцию.

Она не поверила.

– Честное слово, в редакцию.

– Господи, как ты меня всегда пугаешь!

Я поцеловал ее.

– Будь здорова.

– Ты вернешься?

– Позвоню.

Я знал, что сегодня не вернусь. Я не смог бы смотреть ей в глаза, не выдав себя. А завтра? Я быстро открыл дверь. Только не думать, об этом не думать, приказал я себе.

Он ввалился в отдел с улыбкой.

– Свидетелей нигде не спрятал?

– Они в ящиках стола.

Он похлопал меня по плечу.

– Люблю, когда ты в хорошем настроении. Закончим дело?

– Конечно. Статья на столе.

Он вытащил из кармана полосатого пиджака плотный газетный сверток и протянул мне.

– Давай статью.

Я отстранился.

– Номера сам списывал или Санадзе помогал?

– Шутник! Давай статью и бери деньги.

– А, да! Кто сейчас списывает номера?! Деньги обрабатывают специальным составом в милиции. Не правда ли, паршивый ублюдок?

Дверь распахнулась. Я увидел подполковника Иванидзе и двух оперативников. Одного из них, сутулого, я сразу узнал. Он присутствовал на нашем свидании с Карло в тюрьме.

Больше всего меня интересовало, как поведет себя Иванидзе.

Он взял со стола статью и полистал ее.

– И не стыдно тебе, Серго Бакурадзе? – сказал Иванидзе.

– Прошу разговаривать со мной на «вы».

– Взять его! – приказал он оперативникам.

Я знал, что произойдет дальше, но все же взволновался.

– Отставить!

Начальник следственного управления Министерства внутренних дел республики полковник Гонгладзе вошел в комнату в сопровождении Левана и Гарри. За ними цепочкой шли люди полковника. Казалось, им не будет конца.

Утром мы не сговариваясь встретились у лифта задолго до начала рабочего дня. Леван сказал:

– И вам не спится?

Я кивнул. Гарри не ответил. Собственно, Леван и не ждал ответа.

В отделе Гарри сказал:

– Все думаю, неужели нельзя было обойтись без вчерашнего?

– В доме повешенного не говорят о веревке, – возмутился Леван. – Думайте лучше о том, что Карло Торадзе освободят.

– А что будет с подполковником Иванидзе? – поинтересовался я.

– Спросите что-нибудь полегче, – ответил Леван. – Надеюсь, посадят. Сначала будет служебное расследование. – Он взял со стола свежий номер газеты. Каждое утро курьер разносил только что вышедшую газету по отделам до прихода заведующих. – У главного держаться, как договорились.

– Я не согласен с вами, – сказал я.

– То есть как не согласны?! – Леван даже отложил газету.

– Почему вы должны брать ответственность целиком на себя?

Он саркастически рассмеялся.

– Не вам же отвечать за то, что происходит в отделе! Вы вообще рта не раскрывайте. Иначе главный выгонит вас с треском, что нарушит ваши планы. – Он взял газету и развернул ее. Несколько секунд он усмехался. Потом сказал: – Идите-ка сюда. Оба идите, оба.

Гарри и я подошли к Левану.

На второй странице газеты был напечатан очерк о Карло. Я глазам своим не верил, читая заголовок «За что арестовали Карло Торадзе?».

– Видите, – сказал Гарри. – Главный все-таки получил добро.

– Нет, – сказал Леван. – Не получал он добра. Это я точно знаю.

Как ни странно, я не испытывал гордости и не чувствовал себя героем дня. Очерк о Карло был признан редколлегией лучшим материалом месяца. Не умолкали телефонные звонки. Незнакомые люди одобряли выступление газеты и выражали редакции благодарность. Один даже обещал прислать разоблачительные материалы на директора медицинского института. Это было начало. Оно предвещало, что в ближайшие дни в редакцию пойдет поток читательских писем.

– Поздравляю, юноша, – сказал Гарри. – Ты теперь популярный человек в республике.

– Поздравлять надо главного, – сказал я.

Передо мною лежала куча материалов, которые Леван велел отредактировать. Я не притрагивался ни к одному из них. Я с нетерпением ждал часа, когда можно будет позвонить в театр Манане. Она явно что-то скрывала – слишком неумело делала вид, что ничего не случилось. Накануне я еще раз звонил ей, чтобы узнать, был ли Тариэл в Министерстве культуры.

Она сказала, что не знает. Может быть, Манана щадила меня, не хотела огорчать…

– Вернется Леван, пойдем пить кофе, – сказал Гарри.

Амиран считал пульс.

– Я больше кофе не пью, – объявил он.

В отдел заглянула Нана и вызвала меня в коридор.

– Тебе поручение от партийного бюро, – сказала она. – Собери деньги для Амирана.

– Сколько с человека? – спросил я.

– Не меньше десяти рублей. Но никого не заставляй. Только скажи, что путевка в санаторий стоит двести рублей. Составь список. Напротив каждой фамилии укажешь внесенную сумму. – Она протянула двадцатипятирублевую купюру. – Мой взнос. Деньги и список сдашь мне. Между прочим, Серго, ты, оказывается, порядочная свинья.

– Почему?

– Он еще спрашивает! Ты скрыл от меня, что встречаешься с этой рыжей девушкой из цирка. Я же тебя познакомила с ней!

Я развел руками.

– Извини, не знал, что следовало отчитаться.

– Напрасно! Я все-таки играю определенную роль в твоей жизни. Она все хромает?

– Уже почти не хромает.

– Я думаю! Она не хромать, порхать должна!

– Ты преувеличиваешь мои достоинства.

– Несомненно. Черт с тобой, приходи с ней в гости.

– С удовольствием, – сказал я и с рвением принялся выполнять поручение. Оно отвлекало от дурных мыслей.

Настал час, когда я мог позвонить Манане.

– Тариэл задерживается в Тбилиси еще на неделю. В министерстве он пока не был. Вы не должны расстраиваться. Вы обязаны относиться ко всему спокойно и мужественно. Слышите? Спокойно и мужественно.

– Да, спокойно и мужественно.

– У меня возникли кое-какие идеи. Когда освободитесь, приезжайте. До семи я в театре.

Вошел Леван. Его лицо было в красных пятнах, но он улыбался.

– Со щитом? – спросил Гарри.

– С выговором! – ответил он.

Зазвонил телефон.

– Юноша, тебя, – сказал Гарри. – По-моему, брат Карло Торадзе.

Гарри не ошибся. Это действительно был Дато.

Манана держала рукопись на коленях и, куря сигарету за сигаретой, снова высказывала замечания чуть ли не по каждой странице.

– Я хочу, чтобы Тариэлу не к чему было придраться. Одна неправильно построенная фраза может отвратить его от всей пьесы. Надо знать Тариэла!

– Я больше не в состоянии притрагиваться к пьесе. У меня оскомина от нее. – Я взглянул на часы.

– Вы торопитесь?

– Да.

Меня ждала Нина. Мы собирались к Элисо. Она родила сына.

– Идемте. Немного провожу вас. Поговорим по дороге.

Мы шли через сад. Манана предложила на минуту присесть на скамейку. Казалось, она намеревается поведать мне о чем-то очень важном.

– У меня возникла идея, – сказала она, – Давайте уберем сына. Он появляется только в финале. Мне всегда жалко актеров, которые ждут своего выхода весь спектакль.

Я отказался. Мы стали спорить.

– Вас сегодня невозможно ни в чем убедить, – сказала Манана. – В чем дело? Загордились? Не смотрите на меня невинными глазами. Будто не знаете, что все только и говорят о вашем очерке. Кстати, принесите газету. Я еще не читала. – Она взглянула на часы. – Бог ты мой! Я помчалась.

Мать открыла дверь и сказала:

– Наконец-то! Я схожу с ума.

– Почему ты впустила его?

– Он же родственник.

Я взбежал по лестнице и распахнул дверь в комнату матери. Ставни были закрыты. В полутьме на кровати, с руками забравшись под одеяло, вытянулся Ило и таращил на меня испуганные глаза.

– Ты только поосторожнее с ним, он невменяем, – сказала мать.

– Уйди, мама, – я закрыл за собой дверь и включил свет. – Вставай, Ило!

Он с головой ушел под одеяло.

– Не валяй дурака! Вставай!

Я сорвал с него одеяло. Он лежал в кальсонах и рубашке, несмотря на невыносимую духоту. От него разило густым потом. Преодолевая брезгливость, я протянул к нему руку. Он отпрянул к стене и замахал руками.

– Уйди, хвостатый! Уйди! Уйди, я тебе говорю!

– Хватит прикидываться! Иначе вышвырну тебя на улицу в этих вонючих кальсонах!

Он снова замахал руками и зашипел:

– Кшш… Уйди, хвостатый! Уйди немедленно! Не пойду с тобой! Не пойду!

Я схватил его за рубашку. Он вырвался с тихим воем.

– Ангелы, где же вы?! Ангелы, спешите!

Мать приоткрыла дверь.

– Уйди, мама! – Я набросил на дверь крючок.

Ило продолжал выть. Вытаращенные глаза, расширенные зрачки, призывы к ангелам могли ввести в заблуждение мою мать, но не меня. Я был убежден, что Ило симулирует сумасшествие.

– Репетиция окончена, Ило. Получается неплохо. Детали отработаешь в другом месте. Слышишь?

– Уйди, хвостатый! Кшш…

Я снял с себя ремень. Ило не шелохнулся. Он с ненавистью смотрел на меня.

– Убери ремень! – тихо сказал он.

– Одумался?

– Не ори! Зачем ты опубликовал статью? Зачем? Разве мы так договаривались? Десять человек уже забрали! – Он говорил шепотом. – А если они покажут на меня? Я же с ними был раньше связан. Понимаешь, какой опасности я подвергаюсь из-за тебя?

– Почему из-за меня? – сказал я, подавляя угрызения совести. – Сам виноват. Пытался всех обмануть. Своих, меня. Наврал же ты мне, что не работал ни с Санадзе, ни с Вашакидзе!

– Раньше это было, раньше! Я с ними давно порвал.

– Порвал! Да они дали тебе под зад. Ты и решил свести с ними счеты моими руками и заодно погреть свои. – Я бросил ему брюки. – Одевайся!

– Нет! Здесь меня искать не станут. Им в голову не придет, что я прячусь у твоей матери.

– Одевайся. Прячься у кого угодно, только не у матери!

– Я буду давать деньги.

– Убирайся ты со своими деньгами!..

– Тогда пусть твоя мамаша вызовет «скорую».

– Ты в самом деле спятил! Любой психиатр обнаружит симуляцию за две минуты.

– За деньги не обнаружит. Не могу поверить, что у твоей мамаши за столько лет работы в медицине нет знакомого психиатра, которому можно довериться.

Ило вызывал у меня омерзение, но я постарался объяснить:

– Сумасшедший дом не самое безопасное место, Ило. Тебе, нормальному, будут вводить в больших дозах аминазин. Представляешь, что будет с твоей психикой? Лучше уехать куда-нибудь. Например, в Сухуми.

В Сухуми жили родственники его жены. Поразмыслив, он согласился со мной и стал одеваться, предварительно обвязавшись марлевым поясом с деньгами.

– Поможешь выбраться из города, – сказал он.

Я проклинал Ило. Из-за него у меня пропадал вечер. Я дорожил каждым часом, торопясь переделать пьесу до отъезда Тариэла, а тут вынужден был в ожидании ночи распивать с Ило чаи.

Мать сидела за столом утомленная. Она чувствовала себя плохо.

Ило вытаскивал из сахарницы куски рафинада и бросал их обратно. Чтобы не раздражаться, я перевел взгляд на его двубортный пиджак с пуговицами, по моде обтянутыми тканью.

Мать ушла в кухню.

Из любопытства потрогав одну из пуговиц, я прощупал под тканью металл.

Ило отстранил мою руку.

– Не трогай!

Меня осенила догадка, и, не обращая внимания на сопротивление Ило, я оторвал пуговицу. Он бросился на меня с кулаками. Я оттолкнул его.

– Что внутри? Золотая десятка?

В конце концов Ило признался, что к пиджаку пришиты золотые монеты.

В двенадцать я вышел на улицу и довольно быстро нанял для него машину. Вернувшись, я почувствовал запах валокордина.

– Мама, тебе плохо?

– Неважно, сынок.

Она собиралась мыть посуду.

– Обожди, мама. Я сейчас все помою. Ило, машина ждет. – Я высыпал весь рафинад из сахарницы ему в карман. – Полезно для укрепления памяти.